Имперский князь

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Рейхсфюрст»)
Перейти к: навигация, поиск

Имперский князь, рейхсфюрст (нем. Reichsfürst) — фюрст (лицо, княжеское достоинство которого было утверждено императором Священной Римской империи, будь то ландграф, герцог или епископ) при условии, что он владеет феодом в составе Священной Римской империи и занимает место в рейхстаге.

Разница между обычным князем (фюрстом) и имперским князем (рейхсфюрстом) была существенной. Например, Лихтенштейнам для того, чтобы преодолеть эту пропасть понадобилось более 100 лет — с 1607 (когда император даровал им княжеский титул) до 1713 года (когда за ними было закреплено отдельное место в рейхстаге).





Право голоса в рейхстаге

Право на участие в рейхстаге в исключительных случаях могло предоставляться императором отдельным дворянам за особые заслуги перед империей. При этом некоторые из них не обладали владениями, имеющими имперский статус. Так, титул князя империи и место в Совете князей получили в своё время представители домов Радзивилл, Пикколомини, Лобковиц, Крой и другие.

На рубеже XVII века рейхстаг принял решение о запрете предоставления права голоса в Совете князей лицам, не владеющим непосредственными имперскими ленами. Части князей удалось приобрести такие лены и сохранить своё место в Совете князей (Лихтенштейны стали обладателями Вадуца, Ауэрсперги — Тенгена и т. д.), другие этого сделать не смогли и их наследники потеряли место в рейхстаге (Пикколомини, Порциа).

Голосующие

Примерно две трети князей, заседавших в рейхстаге, были светскими лицами (в 1792 году — 63 из 100), остальные — духовными, то есть епископами и архиепископами. Имперские князья, которые избирали императора, находились в привилегированном положении и назывались курфюрстами:

После реформы 1582 года голоса в Совете князей были закреплены за территориями, а не за конкретными лицами. В результате этого некоторые семейства держали в своих руках множество голосов — по числу принадлежавших им княжеств. Например, у пфальцграфа было шесть голосов, а у курфюрста Ганноверского — семь. Иные голоса были разделены между различными ветвями одного и того же семейства. «Старые князья», имевшие право голоса в рейхстаге 1582 года, принадлежали к следующим владетельным домам (в порядке старшинства):

На протяжении XVII—XVIII веков право голоса в рейхстаге получили 15 фамилий («новые князья»). Из них большинство выдвинулось из простых баронов на службе при венском дворе и для получения отдельного права голоса по договоренности с Габсбургами приобрело сеньорию, находившуюся в непосредственной вассальной зависимости от императора (unmittelbar), следовательно, расположенную за пределами владений Габсбургов, преимущественно в Швабии:

Четыре голоса в рейхстаге имели в совокупности имперские графы. Некоторые из них были пожалованы в конце XVII — начале XIX века княжеским титулом, не получив отдельного права голоса. К этой обширной группе принадлежали, в частности, Эттингены, Вальдеки, Рёйссы, Гогенлоэ, Лейнингены и Липпе. Право голоса имели даже некоторые графские фамилии, никогда не владевшие непосредственными имперскими ленами (Виндишгрецы, Нейпперги и другие) либо утратившие их вследствие медиатизации (Штольберги, Шёнбурги).

В период наполеоновских войн (1803—15) Священная Римская империя была распущена. Все имперские князья, территории которых при этом вошли в состав более крупных государств, были медиатизованы. Условием медиатизации было наличие у князя владения (феода) в пределах Священной Римской империи, которое позволяло ему принимать участие в принятии решений в рейхстаге, хотя бы и на условии подачи коллективного голоса через совет графов.

Прочие

Не подверглись медиатизации при роспуске Священной Римской империи все те фамилии, которые, хотя и были признаны императором в княжеском достоинстве, не имели территорий в пределах Священной Римской империи и не голосовали в рейхстаге. Таким образом, отсечённой от медиатизации оказалась вся иностранная знать, подчас столетиями носившая княжеский титул (как, например, польские магнаты Радзивиллы и Любомирские). Из российских подданных княжеского титула императорами Священной Римской империи были удостоены пять лиц (все титулы выморочные):

См. также

Источник

  • [www.heraldica.org/topics/national/hre.htm Структура и институты Священной Римской империи]
  • [www.wargs.com/essays/mediatize.html Статья У. А. Рейтвизнера о германской медиатизации]  (англ.)

Напишите отзыв о статье "Имперский князь"

Отрывок, характеризующий Имперский князь

Алпатыч вернулся в избу и, кликнув кучера, велел ему выезжать. Вслед за Алпатычем и за кучером вышли и все домочадцы Ферапонтова. Увидав дым и даже огни пожаров, видневшиеся теперь в начинавшихся сумерках, бабы, до тех пор молчавшие, вдруг заголосили, глядя на пожары. Как бы вторя им, послышались такие же плачи на других концах улицы. Алпатыч с кучером трясущимися руками расправлял запутавшиеся вожжи и постромки лошадей под навесом.
Когда Алпатыч выезжал из ворот, он увидал, как в отпертой лавке Ферапонтова человек десять солдат с громким говором насыпали мешки и ранцы пшеничной мукой и подсолнухами. В то же время, возвращаясь с улицы в лавку, вошел Ферапонтов. Увидав солдат, он хотел крикнуть что то, но вдруг остановился и, схватившись за волоса, захохотал рыдающим хохотом.
– Тащи всё, ребята! Не доставайся дьяволам! – закричал он, сам хватая мешки и выкидывая их на улицу. Некоторые солдаты, испугавшись, выбежали, некоторые продолжали насыпать. Увидав Алпатыча, Ферапонтов обратился к нему.
– Решилась! Расея! – крикнул он. – Алпатыч! решилась! Сам запалю. Решилась… – Ферапонтов побежал на двор.
По улице, запружая ее всю, непрерывно шли солдаты, так что Алпатыч не мог проехать и должен был дожидаться. Хозяйка Ферапонтова с детьми сидела также на телеге, ожидая того, чтобы можно было выехать.
Была уже совсем ночь. На небе были звезды и светился изредка застилаемый дымом молодой месяц. На спуске к Днепру повозки Алпатыча и хозяйки, медленно двигавшиеся в рядах солдат и других экипажей, должны были остановиться. Недалеко от перекрестка, у которого остановились повозки, в переулке, горели дом и лавки. Пожар уже догорал. Пламя то замирало и терялось в черном дыме, то вдруг вспыхивало ярко, до странности отчетливо освещая лица столпившихся людей, стоявших на перекрестке. Перед пожаром мелькали черные фигуры людей, и из за неумолкаемого треска огня слышались говор и крики. Алпатыч, слезший с повозки, видя, что повозку его еще не скоро пропустят, повернулся в переулок посмотреть пожар. Солдаты шныряли беспрестанно взад и вперед мимо пожара, и Алпатыч видел, как два солдата и с ними какой то человек во фризовой шинели тащили из пожара через улицу на соседний двор горевшие бревна; другие несли охапки сена.
Алпатыч подошел к большой толпе людей, стоявших против горевшего полным огнем высокого амбара. Стены были все в огне, задняя завалилась, крыша тесовая обрушилась, балки пылали. Очевидно, толпа ожидала той минуты, когда завалится крыша. Этого же ожидал Алпатыч.
– Алпатыч! – вдруг окликнул старика чей то знакомый голос.
– Батюшка, ваше сиятельство, – отвечал Алпатыч, мгновенно узнав голос своего молодого князя.
Князь Андрей, в плаще, верхом на вороной лошади, стоял за толпой и смотрел на Алпатыча.
– Ты как здесь? – спросил он.
– Ваше… ваше сиятельство, – проговорил Алпатыч и зарыдал… – Ваше, ваше… или уж пропали мы? Отец…
– Как ты здесь? – повторил князь Андрей.
Пламя ярко вспыхнуло в эту минуту и осветило Алпатычу бледное и изнуренное лицо его молодого барина. Алпатыч рассказал, как он был послан и как насилу мог уехать.
– Что же, ваше сиятельство, или мы пропали? – спросил он опять.
Князь Андрей, не отвечая, достал записную книжку и, приподняв колено, стал писать карандашом на вырванном листе. Он писал сестре:
«Смоленск сдают, – писал он, – Лысые Горы будут заняты неприятелем через неделю. Уезжайте сейчас в Москву. Отвечай мне тотчас, когда вы выедете, прислав нарочного в Усвяж».
Написав и передав листок Алпатычу, он на словах передал ему, как распорядиться отъездом князя, княжны и сына с учителем и как и куда ответить ему тотчас же. Еще не успел он окончить эти приказания, как верховой штабный начальник, сопутствуемый свитой, подскакал к нему.
– Вы полковник? – кричал штабный начальник, с немецким акцентом, знакомым князю Андрею голосом. – В вашем присутствии зажигают дома, а вы стоите? Что это значит такое? Вы ответите, – кричал Берг, который был теперь помощником начальника штаба левого фланга пехотных войск первой армии, – место весьма приятное и на виду, как говорил Берг.
Князь Андрей посмотрел на него и, не отвечая, продолжал, обращаясь к Алпатычу:
– Так скажи, что до десятого числа жду ответа, а ежели десятого не получу известия, что все уехали, я сам должен буду все бросить и ехать в Лысые Горы.
– Я, князь, только потому говорю, – сказал Берг, узнав князя Андрея, – что я должен исполнять приказания, потому что я всегда точно исполняю… Вы меня, пожалуйста, извините, – в чем то оправдывался Берг.
Что то затрещало в огне. Огонь притих на мгновенье; черные клубы дыма повалили из под крыши. Еще страшно затрещало что то в огне, и завалилось что то огромное.
– Урруру! – вторя завалившемуся потолку амбара, из которого несло запахом лепешек от сгоревшего хлеба, заревела толпа. Пламя вспыхнуло и осветило оживленно радостные и измученные лица людей, стоявших вокруг пожара.
Человек во фризовой шинели, подняв кверху руку, кричал:
– Важно! пошла драть! Ребята, важно!..
– Это сам хозяин, – послышались голоса.
– Так, так, – сказал князь Андрей, обращаясь к Алпатычу, – все передай, как я тебе говорил. – И, ни слова не отвечая Бергу, замолкшему подле него, тронул лошадь и поехал в переулок.


От Смоленска войска продолжали отступать. Неприятель шел вслед за ними. 10 го августа полк, которым командовал князь Андрей, проходил по большой дороге, мимо проспекта, ведущего в Лысые Горы. Жара и засуха стояли более трех недель. Каждый день по небу ходили курчавые облака, изредка заслоняя солнце; но к вечеру опять расчищало, и солнце садилось в буровато красную мглу. Только сильная роса ночью освежала землю. Остававшиеся на корню хлеба сгорали и высыпались. Болота пересохли. Скотина ревела от голода, не находя корма по сожженным солнцем лугам. Только по ночам и в лесах пока еще держалась роса, была прохлада. Но по дороге, по большой дороге, по которой шли войска, даже и ночью, даже и по лесам, не было этой прохлады. Роса не заметна была на песочной пыли дороги, встолченной больше чем на четверть аршина. Как только рассветало, начиналось движение. Обозы, артиллерия беззвучно шли по ступицу, а пехота по щиколку в мягкой, душной, не остывшей за ночь, жаркой пыли. Одна часть этой песочной пыли месилась ногами и колесами, другая поднималась и стояла облаком над войском, влипая в глаза, в волоса, в уши, в ноздри и, главное, в легкие людям и животным, двигавшимся по этой дороге. Чем выше поднималось солнце, тем выше поднималось облако пыли, и сквозь эту тонкую, жаркую пыль на солнце, не закрытое облаками, можно было смотреть простым глазом. Солнце представлялось большим багровым шаром. Ветра не было, и люди задыхались в этой неподвижной атмосфере. Люди шли, обвязавши носы и рты платками. Приходя к деревне, все бросалось к колодцам. Дрались за воду и выпивали ее до грязи.