Религия в Австралии

Австралия является многоконфессиональной страной и не имеет официальной религии.

Христианство является преобладающей верой Австралии. По данным переписи 2011 года, крупнейшим, по численности, вероисповеданием является Католицизм, которому принадлежат 25,3 % населения. 22,3 % являются нерелигиозными. Следующей крупной конфессией является Англиканство, которой придерживаются 17,1 %. Буддизм в Австралии исповедуют (2.5 % населения), ислам (2.2 %), индуизм (1.3 %) и иудаизм (0.5 %).

Конституция Австралии запрещает правительству устанавливать государственную религию и вмешиваться в свободу вероисповедания, однако же, отдельные штаты свободны в изменении своих собственных конституций и могут диктовать религиозную жизнь, хотя таких прецедентов ещё не было. Отношения между правительством Содружества и религиями гораздо свободнее, чем в Соединенных Штатах. С правительством работают религиозные организации, которые обеспечивают образование, здравоохранение и другие социальные услуги.

История

Во время европейского заселения, у Австралийских аборигенов были собственные религиозные традиции, в частности Время сна, например Мирча Элиаде определяет их так: «Среди коренного населения Австралии существует главное поверье в то, что мир, человек, разнообразные животные и растения были созданы некоторыми сверхъестественными сущностями, которые впоследствии исчезли — либо вознеслись на небо, либо спустились под землю.» и ритуальной системой, подчёркивающей переходные периоды человека, такие как совершеннолетие и смерть.

Отрывок, характеризующий Религия в Австралии

– Да, я очень рад Николушке. Он здоров?

Когда привели к князю Андрею Николушку, испуганно смотревшего на отца, но не плакавшего, потому что никто не плакал, князь Андрей поцеловал его и, очевидно, не знал, что говорить с ним.
Когда Николушку уводили, княжна Марья подошла еще раз к брату, поцеловала его и, не в силах удерживаться более, заплакала.
Он пристально посмотрел на нее.
– Ты об Николушке? – сказал он.
Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.
– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.

Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.

Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.


Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.