Религия в Индонезии

Тесные контакты с Китаем, Индией, Арабским миром и Европой исторически способствовали религиозному и культурному разнообразию на территории Индонезии. Согласно данным переписи 2000 года, доля мусульман составляет 86,1 %, протестантов — 5,7 %, католиков — 3 %, индуистов — 1,8 %, буддистов и приверженцев других религий — 3,4 %.

Статья 29 конституции Индонезии страны утверждает, что государство базируется на вере в одного Бога, и гарантирует право граждан на свободу вероисповедания Преамбула проекта конституции, разрабатывавшегося во время борьбы за независимость страны, упоминала необходимость для мусульман следовать законам шариата, но эта фраза была удалена из проекта в августе 1945 года. Попытки отдельных партий и движений добавить упоминания шариата в статью 29 конституции во время конституционной реформы 1999—2002 успеха не имели.

«Официально признанными» (например, при переписях населения) являются пять (до 1979 года, шесть) религий: ислам, протестантство, католицизм, индуизм и буддизм. Первоначальный список, провозглашённый президентом Сукарно в 1965 г включал также конфуцианство, но оно было устранено из списка «официальных» религий правительством Сухарто в 1979 г. В связи с этим жители страны могли указывать конфуцианство как свою религиозную принадлежность в переписи 1971 г, но не в последующих переписях (1980, 1990, 2000), при которых приверженцы конфуцианства (не являющиеся в то же время мусульманами, христианами, или буддистами) засчитывались как «прочие».

Ислам

Индонезия — самая многонаселённая мусульманская страна мира, где количество приверженцев ислама превышает 88 %. Традиционно, мусульманское население сконцентрировано в наиболее густонаселённой, западной части страны, на островах Ява и Суматра. Доля мусульман на более восточных островах гораздо ниже. Большинство мусульман страны — сунниты, хотя проживает также около миллиона шиитов, сконцентрированных в районе Джакарты.

Торговцы из западной Индии, которые были преимущественно мусульмане, стали посещать западные острова Индонезии начиная с XII века. В то же время имеются доказательства о более ранних посещениях островов арабскими торговцами, возможно уже в VIII веке, однако тогда это не привело к массовой исламизации населения. В XIII—XV столетия ислам активно распространялся и процветал на данной территории, стал проникать во все сферы жизни населения. Как и торговые связи, религия распространялась с запада на восток, начиная с северной Суматры, затем проникла на Яву, а к XV веку — на полуостров Малакка. К XVI веку индуистское большинство сохранилось лишь на острове Бали. Население более восточных островов, бывшее анимистами будет в последующие века обращено либо в ислам, либо в христианство европейскими миссионерами.

Последнее индуизированное королевство Маджапахит теряло своё влияние к концу XV — началу XVI веков под растущей силой исламизированного султаната Демак, и пало в 1520 году. Европейская колонизация, как это ни парадоксально, также способствовала распространению ислама. Торговцы-мусульмане вынуждены были покинуть крупные порты и переселиться в менее значительные, что привело к распространению этой религии в отдалённой сельской глубинке. После обретения страной независимости и до сегодняшнего дня ислам также укрепляет свои позиции. Внутренние миграции последних десятилетий расширили географию ислама, повысив долю мусульманского населения в восточных, главным образом христианских регионах.

Христианство

См. также: Католицизм в Индонезии, Протестантизм в Индонезии и Православие в Индонезии

Христианство — вторая религия Индонезии по количеству верующих. Правительство страны рассматривает её как 2 различных религии: протестантство (5,85 % населения) и католицизм (3 %).

Правительственные данные о численности христиан и данные самих христианских церквей разнятся. Так, по данным энциклопедии «Религии мира» Дж. Г. Мелтона христиане составляют 12,1 % населения страны. Самые крупные конфессии образуют пятидесятники (9,45 млн), реформаторы (6,8 млн), католики (6,65 млн) и лютеране (5,8 млн).

Наибольшая доля христиан отмечается в провинции Восточные Малые Зондские острова (более 90 %), которая включает острова Флорес, Сумба и западную часть острова Тимор. Остров Флорес практически полностью католический, тогда как на островах Тимор, Алор и Сумба преобладают протестанты. В Северном Сулавеси протестанты составляют 65 % населения, около 7 % — католики, в остальных районах Сулавеси преобладают мусульмане. Христиане составляют около половины населения провинции Малуку, а также заметное большинство в провинциях Папуа и Западное Папуа.

В других районах страны доля христиан заметно ниже. Остров Суматра практически полностью мусульманский, за исключением батаков, которые являются протестантами. Доля христиан на острове Ява — всего 5 %, возрастая в столице страны, городе Джакарта, до 12 %. В западном, центральном и восточном Калимантане доля христиан составляет 25 — 35 %, главным образом даяки. Однако в провинции Южный Калимантан преобладают мусульмане и доля христиан снижается до 1 — 2 %.

Первые значительные следы христианской деятельности пришли на территорию Индонезии вместе с португальскими торговцами в XVI веке. Особенно сильно миссионерская деятельность португальцев проявлялась на Молуккском архипелаге, где была создана первая католическая община. Позже на место португальцев пришли голландцы, распространяя протестантизм, строя многочисленные церкви (в том числе переоборудуя бывшие католические) и организовывая протестантские школы.

Первые попытки португальских миссионеров установить христианство на восточных Малых Зондских островах были сопряжёны с рядом трудностей и потерпели поражение. В то же время последующие попытки, предпринимаемые начиная с начала XVII века имели заметный успех. В XIX веке, вместе с ослаблением влияния Португалии в регионе распространение католицизма несколько снизилось, однако и сегодня католики составляют абсолютное большинство в ряде регионов провинции.

Православных в Индонезии немного. Часть приходов подчиняется Константинопольскому патриархату, около десяти приходов входят в «Индонезийскую миссию» РПЦЗ. Большинство православных в Индонезии составляют местные жители, перешедшие в православие.

Индуизм

Индуизм пришёл на индонезийский архипелаг в первые века нашей эры и имел здесь роль доминирующей религии вплоть до окончательного процветания ислама в XVI веке. На сегодняшний день приверженцы этой религии составляют лишь порядка 2 — 3 % от всего населения, тогда как на острове Бали этот показатель составляет 93 %. Преобладание индуизма на довольно большом историческом этапе объясняется прочными торговыми и культурными связями с Индией. Уже в IV веке на территории архипелага возник ряд индианизированных королевств. Последнее такое королевство — Маджапахит рухнуло в начале XVI века из-за укрепления позиций исламских государств и потери своего значения. Индуизм на Бали несколько отличается от индийского, уделяя большее внимание различным ритуалам, духам и предкам, а также эстетическим составляющим. На острове находится множество индуистских храмов.

Буддизм

Буддизм — вторая древняя религия архипелага, проникла сюда около VI века нашей эры и имеет сходную историю с индуизмом. Доля буддистов в населении страны — более 1 %, что, скорее всего не совсем точные и несколько завышенные данные, так как приверженцы конфуцианства и даосизма, которые не признаются официальными религиями, зачастую называют себя буддистами в статистических целях. Буддийское население сконцентрировано в Джакарте, а также в Северной Суматре, Западном Калимантане и Риау.

Анимизм

Анимизм был распространён на территории индонезийского архипелага с древнейших времён и теряет свои позиции лишь с приходом индуизма в I веке нашей эры. Тем не менее, и сегодня верования в духов имеют место в ряде отдалённых районов страны.

Ссылки

• [i40.tinypic.com/2958n41.png Карта религии Индонезии по округам]
• [www.geocurrents.info/wp-content/uploads/2015/11/Insular-Southeast-Asia-Religion-Map.png Southeast-Asia-Religion-Map]

Отрывок, характеризующий Религия в Индонезии

Но княжна, не договорив, заплакала.
– Я не знаю, что со мной нынче. Не слушайте меня, забудьте, что я вам сказала.
Вся веселость Пьера исчезла. Он озабоченно расспрашивал княжну, просил ее высказать всё, поверить ему свое горе; но она только повторила, что просит его забыть то, что она сказала, что она не помнит, что она сказала, и что у нее нет горя, кроме того, которое он знает – горя о том, что женитьба князя Андрея угрожает поссорить отца с сыном.
– Слышали ли вы про Ростовых? – спросила она, чтобы переменить разговор. – Мне говорили, что они скоро будут. Andre я тоже жду каждый день. Я бы желала, чтоб они увиделись здесь.
– А как он смотрит теперь на это дело? – спросил Пьер, под он разумея старого князя. Княжна Марья покачала головой.
– Но что же делать? До года остается только несколько месяцев. И это не может быть. Я бы только желала избавить брата от первых минут. Я желала бы, чтобы они скорее приехали. Я надеюсь сойтись с нею. Вы их давно знаете, – сказала княжна Марья, – скажите мне, положа руку на сердце, всю истинную правду, что это за девушка и как вы находите ее? Но всю правду; потому что, вы понимаете, Андрей так много рискует, делая это против воли отца, что я бы желала знать…
Неясный инстинкт сказал Пьеру, что в этих оговорках и повторяемых просьбах сказать всю правду, выражалось недоброжелательство княжны Марьи к своей будущей невестке, что ей хотелось, чтобы Пьер не одобрил выбора князя Андрея; но Пьер сказал то, что он скорее чувствовал, чем думал.
– Я не знаю, как отвечать на ваш вопрос, – сказал он, покраснев, сам не зная от чего. – Я решительно не знаю, что это за девушка; я никак не могу анализировать ее. Она обворожительна. А отчего, я не знаю: вот всё, что можно про нее сказать. – Княжна Марья вздохнула и выражение ее лица сказало: «Да, я этого ожидала и боялась».
– Умна она? – спросила княжна Марья. Пьер задумался.
– Я думаю нет, – сказал он, – а впрочем да. Она не удостоивает быть умной… Да нет, она обворожительна, и больше ничего. – Княжна Марья опять неодобрительно покачала головой.
– Ах, я так желаю любить ее! Вы ей это скажите, ежели увидите ее прежде меня.
– Я слышал, что они на днях будут, – сказал Пьер.
Княжна Марья сообщила Пьеру свой план о том, как она, только что приедут Ростовы, сблизится с будущей невесткой и постарается приучить к ней старого князя.


Женитьба на богатой невесте в Петербурге не удалась Борису и он с этой же целью приехал в Москву. В Москве Борис находился в нерешительности между двумя самыми богатыми невестами – Жюли и княжной Марьей. Хотя княжна Марья, несмотря на свою некрасивость, и казалась ему привлекательнее Жюли, ему почему то неловко было ухаживать за Болконской. В последнее свое свиданье с ней, в именины старого князя, на все его попытки заговорить с ней о чувствах, она отвечала ему невпопад и очевидно не слушала его.
Жюли, напротив, хотя и особенным, одной ей свойственным способом, но охотно принимала его ухаживанье.
Жюли было 27 лет. После смерти своих братьев, она стала очень богата. Она была теперь совершенно некрасива; но думала, что она не только так же хороша, но еще гораздо больше привлекательна, чем была прежде. В этом заблуждении поддерживало ее то, что во первых она стала очень богатой невестой, а во вторых то, что чем старее она становилась, тем она была безопаснее для мужчин, тем свободнее было мужчинам обращаться с нею и, не принимая на себя никаких обязательств, пользоваться ее ужинами, вечерами и оживленным обществом, собиравшимся у нее. Мужчина, который десять лет назад побоялся бы ездить каждый день в дом, где была 17 ти летняя барышня, чтобы не компрометировать ее и не связать себя, теперь ездил к ней смело каждый день и обращался с ней не как с барышней невестой, а как с знакомой, не имеющей пола.
Дом Карагиных был в эту зиму в Москве самым приятным и гостеприимным домом. Кроме званых вечеров и обедов, каждый день у Карагиных собиралось большое общество, в особенности мужчин, ужинающих в 12 м часу ночи и засиживающихся до 3 го часу. Не было бала, гулянья, театра, который бы пропускала Жюли. Туалеты ее были всегда самые модные. Но, несмотря на это, Жюли казалась разочарована во всем, говорила всякому, что она не верит ни в дружбу, ни в любовь, ни в какие радости жизни, и ожидает успокоения только там . Она усвоила себе тон девушки, понесшей великое разочарованье, девушки, как будто потерявшей любимого человека или жестоко обманутой им. Хотя ничего подобного с ней не случилось, на нее смотрели, как на такую, и сама она даже верила, что она много пострадала в жизни. Эта меланхолия, не мешавшая ей веселиться, не мешала бывавшим у нее молодым людям приятно проводить время. Каждый гость, приезжая к ним, отдавал свой долг меланхолическому настроению хозяйки и потом занимался и светскими разговорами, и танцами, и умственными играми, и турнирами буриме, которые были в моде у Карагиных. Только некоторые молодые люди, в числе которых был и Борис, более углублялись в меланхолическое настроение Жюли, и с этими молодыми людьми она имела более продолжительные и уединенные разговоры о тщете всего мирского, и им открывала свои альбомы, исписанные грустными изображениями, изречениями и стихами.
Жюли была особенно ласкова к Борису: жалела о его раннем разочаровании в жизни, предлагала ему те утешения дружбы, которые она могла предложить, сама так много пострадав в жизни, и открыла ему свой альбом. Борис нарисовал ей в альбом два дерева и написал: Arbres rustiques, vos sombres rameaux secouent sur moi les tenebres et la melancolie. [Сельские деревья, ваши темные сучья стряхивают на меня мрак и меланхолию.]
В другом месте он нарисовал гробницу и написал:
«La mort est secourable et la mort est tranquille
«Ah! contre les douleurs il n'y a pas d'autre asile».
[Смерть спасительна и смерть спокойна;
О! против страданий нет другого убежища.]
Жюли сказала, что это прелестно.
– II y a quelque chose de si ravissant dans le sourire de la melancolie, [Есть что то бесконечно обворожительное в улыбке меланхолии,] – сказала она Борису слово в слово выписанное это место из книги.
– C'est un rayon de lumiere dans l'ombre, une nuance entre la douleur et le desespoir, qui montre la consolation possible. [Это луч света в тени, оттенок между печалью и отчаянием, который указывает на возможность утешения.] – На это Борис написал ей стихи:
«Aliment de poison d'une ame trop sensible,
«Toi, sans qui le bonheur me serait impossible,
«Tendre melancolie, ah, viens me consoler,
«Viens calmer les tourments de ma sombre retraite
«Et mele une douceur secrete
«A ces pleurs, que je sens couler».
[Ядовитая пища слишком чувствительной души,
Ты, без которой счастье было бы для меня невозможно,
Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.
Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого – в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест каждому.