Рельеф (феодальный платёж)

Релье́ф (фр. relèvement; англ. relief; лат. relevium) — феодальный платёж, который уплачивался наследником рыцарского лена своему сеньору при вступлении в наследство. Обязательство уплаты рельефа поддерживало условный характер феодального земельного держания и обеспечивало сохранение системы вассально-ленных отношений в средневековой Европе. Рельеф, с одной стороны, представлял собой материальное подтверждение прав сеньора в отношении лена его вассала, а с другой стороны, при его уплате, гарантировал вассалу беспрепятственное вступление в наследство своего отца. Первоначально величина рельефа не была фиксированой, что использовалось монархами для изъятия значительных денежных средств с баронов при даче согласия на наследство. Аналогичный платёж зависимых крестьян своим феодалам носил название менморт (во Франции) или гериот (в Англии и Шотландии).

Рельеф в Англии

Институт рельефа был привнесён в Англию нормандскими завоевателями во второй половине XI века. В англосаксонский период существовал платёж при наследовании земель тэнами, однако он носил натуральный характер (обычно, вооружение, кони или доспехи), не зависел от величины участка или его доходности и не отличался терминологически от аналогичных сборов, уплачиваемых крестьянами (гериот). С формированием в Англии после нормандского завоевания классической вассально-ленной системы институт рельефа вошёл в систему поземельных отношений между различными уровнями феодальной иерархии. Рельеф взимался как при наследовании «панцирных ленов» рыцарей, так и при наследовании сержантерий, держание которых не предполагало обязательной военной службы. В период высокого средневековья рельефы также подлежали уплате и при наследовании участков на праве сокажа, державшихся свободными крестьянами и мелкими рыцарями за денежную ренту.

Размер рельефа первоначально не был установлен, что способствовало злоупотреблениям этим правом со стороны королей, в частности в период правления Вильгельма II. Это привело к тому, что английские бароны стали требовать при избрании нового монарха принесения им клятвы взимать рельеф в справедливом размере. Первое такое обязательство короля зафиксировано в хартии вольностей, подписанной Генрихом I при его коронации в 1100 г. По свидетельству Ранульфа де Гланвилла, во второй половине XII века величина «справедливого» рельефа с рыцарского лена составляла 100 шиллингов, с участка на праве сокажа — годовую ренту, с сержантерий — по соглашению сторон. Несмотря на это, владения крупных баронов зачастую продолжали облагаться по произвольной системе и рельеф с них иногда доходил до нескольких сот фунтов стерлингов. В случае неуплаты рельефа король мог конфисковать все владения феодала. Злоупотребления при назначении королями размера рельефа при наследовании бароний стали одной из причин массового выступления английской аристократии против короля в начале XIII века, приведшего к утверждению Иоанном Безземельным «Великой хартии вольностей» в 1215 г. В этом документе впервые законодательно были зафиксированы максимальные размеры рельефа, которые уже не могли изменяться королём: 100 фунтов стерлингов с баронии, 100 шиллингов с рыцарского лена. В случае, если владение, переходящее по наследств, было небольшим по площади или делилось между несколькими наследниками, величина рельефа соответственно уменьшалась. Также было зафиксировано, что при наследовании ленов несовершеннолетними рельеф не подлежал уплате, поскольку до достижения ими совершеннолетия король пользовался правом опеки над такими владениями.

Право на взимание рельефа при наследовании ленов сохранялось на протяжении всего средневековья и было упразднено лишь в 1646 г. в период Английской революции.

Рельеф в Шотландии

Первые документальные свидетельства о наличии в Шотландии института рельефа относятся к XII веку. Возможно, его внедрение в систему феодальных отношений этой страны связано с массовым предоставлением земель на вассально-ленном праве англо-нормандским рыцарям в период правления Давида I. В отличие от Англии, в Шотландии размеры рельефа не были зафиксированы законодательно. С другой стороны, нет также данных о злоупотреблении королями или баронами своими правами на взыскание рельефа. В Шотландии сложилась практика проведения оценки доходности рыцарских ленов для определения размеров рельефа или сумм, причитающихся сеньору по праву опеки. Строгого соотношения между доходностью и величиной рельефа, тем не менее, не существовало: последний мог составлять от половины до двукратного размера оценки годовой доходности лена. В отношении земельных владений на праве фью-фарминга, рельеф обычно устанавливался в размере двух годовых рент. Однако по соглашению сторон величина рельефа могла быть существенно снижена. В Шотландии значение рельефа для пополнения государственной казны было огромным: в конце XIII века сумма рельефа только с владений графа Бухана составляла 1097 шотландских марок (свыше 700 фунтов стерлингов), что превышало все поступления в казну от городов, а в начале XVI века доходы короля от рельефов, права опеки и дачи согласия на замужество дочерей баронов составляли более 20% совокупного годового бюджета страны. Шотландские короли часто передавали право на взыскание рельефов своим приближённым или уступали его за вознаграждение предприимчивым дворянам.

См. также

• Менморт
• Гериот

Литература

• [en.wikisource.org/wiki/Magna_Carta «Великая хартия вольностей»]
• Косминский, Е. А. Исследования по аграрной истории Англии XIII в. — М.—Л., 1947.
• Duncan, A. A. M. Scotland: The Making of the Kingdom. — Edinbourgh, 1996. ISBN 0-901824-83-6
• Nicholson, R. Scotland: The Later Middle Ages. — Edinbourgh, 1997. ISBN 0901825844
• Stenton, F. Anglo-Saxon England. — Oxford, 1971, ISBN 978-0-19-821716-9
• Poole, A. L. From Domesday Book to Magna Carta 1087—1216. — Oxford, 1956, ISBN 978-0-19-821707-7

Отрывок, характеризующий Рельеф (феодальный платёж)

– Теперь я всё поняла. Я знаю, чьи это интриги. Я знаю, – говорила княжна.
– Hе в том дело, моя душа.
– Это ваша protegee, [любимица,] ваша милая княгиня Друбецкая, Анна Михайловна, которую я не желала бы иметь горничной, эту мерзкую, гадкую женщину.
– Ne perdons point de temps. [Не будем терять время.]
– Ax, не говорите! Прошлую зиму она втерлась сюда и такие гадости, такие скверности наговорила графу на всех нас, особенно Sophie, – я повторить не могу, – что граф сделался болен и две недели не хотел нас видеть. В это время, я знаю, что он написал эту гадкую, мерзкую бумагу; но я думала, что эта бумага ничего не значит.
– Nous у voila, [В этом то и дело.] отчего же ты прежде ничего не сказала мне?
– В мозаиковом портфеле, который он держит под подушкой. Теперь я знаю, – сказала княжна, не отвечая. – Да, ежели есть за мной грех, большой грех, то это ненависть к этой мерзавке, – почти прокричала княжна, совершенно изменившись. – И зачем она втирается сюда? Но я ей выскажу всё, всё. Придет время!


В то время как такие разговоры происходили в приемной и в княжниной комнатах, карета с Пьером (за которым было послано) и с Анной Михайловной (которая нашла нужным ехать с ним) въезжала во двор графа Безухого. Когда колеса кареты мягко зазвучали по соломе, настланной под окнами, Анна Михайловна, обратившись к своему спутнику с утешительными словами, убедилась в том, что он спит в углу кареты, и разбудила его. Очнувшись, Пьер за Анною Михайловной вышел из кареты и тут только подумал о том свидании с умирающим отцом, которое его ожидало. Он заметил, что они подъехали не к парадному, а к заднему подъезду. В то время как он сходил с подножки, два человека в мещанской одежде торопливо отбежали от подъезда в тень стены. Приостановившись, Пьер разглядел в тени дома с обеих сторон еще несколько таких же людей. Но ни Анна Михайловна, ни лакей, ни кучер, которые не могли не видеть этих людей, не обратили на них внимания. Стало быть, это так нужно, решил сам с собой Пьер и прошел за Анною Михайловной. Анна Михайловна поспешными шагами шла вверх по слабо освещенной узкой каменной лестнице, подзывая отстававшего за ней Пьера, который, хотя и не понимал, для чего ему надо было вообще итти к графу, и еще меньше, зачем ему надо было итти по задней лестнице, но, судя по уверенности и поспешности Анны Михайловны, решил про себя, что это было необходимо нужно. На половине лестницы чуть не сбили их с ног какие то люди с ведрами, которые, стуча сапогами, сбегали им навстречу. Люди эти прижались к стене, чтобы пропустить Пьера с Анной Михайловной, и не показали ни малейшего удивления при виде их.
– Здесь на половину княжен? – спросила Анна Михайловна одного из них…
– Здесь, – отвечал лакей смелым, громким голосом, как будто теперь всё уже было можно, – дверь налево, матушка.
– Может быть, граф не звал меня, – сказал Пьер в то время, как он вышел на площадку, – я пошел бы к себе.
Анна Михайловна остановилась, чтобы поровняться с Пьером.
– Ah, mon ami! – сказала она с тем же жестом, как утром с сыном, дотрогиваясь до его руки: – croyez, que je souffre autant, que vous, mais soyez homme. [Поверьте, я страдаю не меньше вас, но будьте мужчиной.]
– Право, я пойду? – спросил Пьер, ласково чрез очки глядя на Анну Михайловну.
– Ah, mon ami, oubliez les torts qu'on a pu avoir envers vous, pensez que c'est votre pere… peut etre a l'agonie. – Она вздохнула. – Je vous ai tout de suite aime comme mon fils. Fiez vous a moi, Pierre. Je n'oublirai pas vos interets. [Забудьте, друг мой, в чем были против вас неправы. Вспомните, что это ваш отец… Может быть, в агонии. Я тотчас полюбила вас, как сына. Доверьтесь мне, Пьер. Я не забуду ваших интересов.]
Пьер ничего не понимал; опять ему еще сильнее показалось, что всё это так должно быть, и он покорно последовал за Анною Михайловной, уже отворявшею дверь.
Дверь выходила в переднюю заднего хода. В углу сидел старик слуга княжен и вязал чулок. Пьер никогда не был на этой половине, даже не предполагал существования таких покоев. Анна Михайловна спросила у обгонявшей их, с графином на подносе, девушки (назвав ее милой и голубушкой) о здоровье княжен и повлекла Пьера дальше по каменному коридору. Из коридора первая дверь налево вела в жилые комнаты княжен. Горничная, с графином, второпях (как и всё делалось второпях в эту минуту в этом доме) не затворила двери, и Пьер с Анною Михайловной, проходя мимо, невольно заглянули в ту комнату, где, разговаривая, сидели близко друг от друга старшая княжна с князем Васильем. Увидав проходящих, князь Василий сделал нетерпеливое движение и откинулся назад; княжна вскочила и отчаянным жестом изо всей силы хлопнула дверью, затворяя ее.
Жест этот был так не похож на всегдашнее спокойствие княжны, страх, выразившийся на лице князя Василья, был так несвойствен его важности, что Пьер, остановившись, вопросительно, через очки, посмотрел на свою руководительницу.
Анна Михайловна не выразила удивления, она только слегка улыбнулась и вздохнула, как будто показывая, что всего этого она ожидала.
– Soyez homme, mon ami, c'est moi qui veillerai a vos interets, [Будьте мужчиною, друг мой, я же стану блюсти за вашими интересами.] – сказала она в ответ на его взгляд и еще скорее пошла по коридору.
Пьер не понимал, в чем дело, и еще меньше, что значило veiller a vos interets, [блюсти ваши интересы,] но он понимал, что всё это так должно быть. Коридором они вышли в полуосвещенную залу, примыкавшую к приемной графа. Это была одна из тех холодных и роскошных комнат, которые знал Пьер с парадного крыльца. Но и в этой комнате, посередине, стояла пустая ванна и была пролита вода по ковру. Навстречу им вышли на цыпочках, не обращая на них внимания, слуга и причетник с кадилом. Они вошли в знакомую Пьеру приемную с двумя итальянскими окнами, выходом в зимний сад, с большим бюстом и во весь рост портретом Екатерины. Все те же люди, почти в тех же положениях, сидели, перешептываясь, в приемной. Все, смолкнув, оглянулись на вошедшую Анну Михайловну, с ее исплаканным, бледным лицом, и на толстого, большого Пьера, который, опустив голову, покорно следовал за нею.