Ренни, Роберт Егорович

Роберт (Роман) Егорович Ренни
Портрет Р.Е. Ренни мастерской Джорджа Доу. Военная галерея Зимнего Дворца, Государственный Эрмитаж (Санкт-Петербург)
Дата рождения	12 апреля 1778(1778-04-12)
Место рождения	Рига
Дата смерти	26 октября 1832(1832-10-26) (54 года)
Принадлежность	Россия Россия
Годы службы	1782 — 1816
Звание	генерал-майор
Награды и премии	ордена Св.Анны 1-й ст. с алмазами, Владимира 2-й ст., Георгия 3-го кл.; прусские Пур ле Мерит и Красного Орла 2-й ст., шведский Военный Меча 2-го кл., гессенский Военный заслуг; золотая шпага «за храбрость» с алмазами

Роберт Егорович Ренни (1768—1832) — российский командир эпохи наполеоновских войн, генерал-майор.

Биография

Роберт Ренни родился 12 апреля 1778 года в городе Риге; происходил из шотландской дворянской фамилии. Отец вел в Риге обширную торговлю; мать, урождённая Эссен, дочь офицера, раненого в Семилетнюю войну.

Записанный на службу генеральным писарем в штаб генерал-майора Лунина, Ренни в 1782 году, имея только четыре года от роду, получил чин прапорщика, с оставлением в том же штабе адъютантом, в следующем году был произведен в поручики Селенгинского пехотного полка, а в 1785 году, получив двухгодичный отпуск, отправился с отцом своим в Шотландию, в город Монтроз, где из-за болезни остался дольше запланированного срока и был Военной Коллегией исключен из службы.

По выздоровлении он возвратился в Ригу и был определен в местное высшее училище. Отец его хотел, чтобы он посвятил себя торговле, но молодой Ренни чувствовал непреодолимое влечение к военной службе; занимался изучением военных наук, и ему часто приходилось выслушивать выговоры своих преподавателей за то, что он, вместо приготовления заданных уроков, занимался черчением планов сражений и крепостей.

На семнадцатом году жизни Ренни лишился отца и, свободный в выборе образа жизни, определился, в мае 1794 года, в Елецкий пехотный полк. В том же году он участвовал с этим полком в нескольких боях против польских конфедератов в Курляндии и Самогитии, в ноябре 1794 года был произведен, за отличие, в капитаны и послан для снятия карт Самогитии и Литвы и для установления границ между Россией и Пруссией от Полангена до Юрбурга.

В начале царствования императора Павла Ренни был переведен, по приглашению тогдашнего генерал-квартирмейстера барона Аракчеева (впоследствии графа), в Свиту Его Императорского Величества по квартирмейстерской части, с назначением на должность обер-квартирмейстера Московской инспекции, причем на него возложено было также заведование колонновожатыми.

В 1799 году, в чине майора, он был послан в корпус, назначенный действовать вместе с англичанами, в Голландии для освобождения её от французов, в то время, как Суворов и адмирал Ушаков должны были вытеснить их из Италии. Первое отделение корпуса, при котором находился Ренни, в июле 1799 года отправилось из Ревеля морем в Ярмут и в начале сентября прибыло к берегам Голландии, когда Суворов уже возвращался из Италии. Ренни находился при высадке наших войск у мыса Гельдерна, провел их до Бутербрука и участвовал в сражениях с французами и Батавцами у Бергена и Кастрикума, за которые был награждён орденом Святой Анны 4-й степени.

После неудачного для русской армии похода в Голландию, Ренни провел зиму с войсками на островах Гернезее и Жерзее и возвратился в Россию осенью 1800 года.

В марте 1805 года Роберт Егорович Ренни был произведен в подполковники, а в августе поступил в корпус графа Толстого, посаженный в Кронштадте на эскадру адмирала Тета и назначенный действовать против французов в Северной Германии и Голландии. Выдержав в море сильную бурю, Ренни вышел с войсками графа Толстого на берег в Стральзунде и следовал с ним через Мекленбург и Ганновер к берегам Везера. Здесь граф Толстой получил известие об Аустерлицком сражении и приказ возвратиться в Россию.

В октябре 1806 года, в начале второй войны с Наполеоном, Ренни был послан в армию, направленную в Пруссию. Он состоял при дежурном генерале графе Толстом, участвовал с ним во всех главных действиях 1807 года и особенно отличился в битве при Прейсиш-Эйлау 26-27 января: граф Толстой посылал Ренни с разными поручениями в крайне опасные места, и он выполнял их с успехом; когда же неприятельская кавалерия прорвалась в нашем центре, то ему приказано было собрать расстроенных людей и, приведя их в порядок, отбить атаку. За эту битву Ренни был пожалован орденом Святого Владимира 4-й степени.

В апреле, во время перемирия, на Ренни возложено было укрепление позиций под Гейльсбергом. По заключении Тильзитского мира он просился в отставку по состоянию здоровья, но император Александр удержал его на службе и поручил ему определение границы между Россией и Великим Герцогством Варшавским. По исполнении этого поручения и по составлению карты Белостокской области, приобретенной Россией по Тильзитскому договору, Ренни был отправлен с личным об этом донесением к Александру в Петербург и награждён, 25 декабря 1808 года, чином полковника.

В 1810-1811 годах он находился в Берлине при русском посланнике графе Ливене, и, по поручению управлявшего квартирмейстерской частью князя П. М. Волконского, покупал и отправлял в Петербург много карт и планов.

В конце 1811 года, возвратясь в Петербург, Ренни подал вторично прошение об увольнении его от службы, но опять был удержан Государем, который, "убежденный в его достоинствах, не желал лишиться столь полезного для службы офицера". Вскоре Ренни был пожалован орденом Святой Анны 2-й степени.

При составлении, в марте 1812 года, на западной границе России трех армий, Ренни был назначен генерал-квартирмейстером 3-й резервной обсервационной армии Тормасова и участвовал в сражениях под Кобриным — 15 июля и Городечной— 31 июля. Во время Кобринского боя Ренни находился в самых опасных местах, распоряжаясь переменами позиций войск и исполняя возлагаемые на него поручения с удивительным хладнокровием и знанием дела, чем много способствовал общему успеху. Ренни был награждён орденом Святого Владимира 3-й степени и, за сражение под Городечной, — чином генерал-майора (2 декабря 1812 года).

Потом Ренни участвовал в наступательных действиях против австрийского фельдмаршала князя Шварценберга, а в январе 1813 года перешел через Неман и был назначен начальником штаба корпуса генерала Винценгероде, посланного Михаилом Кутузовым преградить отступление французскому генералу Ренье. Винцингероде настиг неприятеля близ Калиша, атаковал и разбил его наголову. Во время боя Ренни атаковал защищавшихся в селении Коканине французов, заставил их сложить оружие и захватил знамя и две пушки, за что был награждён (22 марта 1813 года) орденом Святого Георгия 3-го класса. Ренни оставался начальником штаба при корпусе генерала Винценгероде до заключения Парижского мира, находясь лишь несколько дней, с 26 до 30 апреля 1813 года, во время отступления нашего от Люцена к Бауцену, при Милорадовиче; за ежедневные стычки с неприятелем за это время он получил орден Святой Анны 1-й степени.

Вернувшись к генералу Винценгероде, он был во всех действиях корпуса его и получил за сражения: под Денневицем, 25 августа, шведский орден Меча; за Лейпцигскую битву, 6 октября, — алмазные знаки ордена Святой Анны 1-й степени; за Суассонский приступ 2 февраля 1814 года — орден Святого Владимира 2-й степени; за сражения под Лаоном 25 февраля и Сен-Дизье 14 марта — золотую, алмазами украшенную шпагу с надписью "за храбрость". По окончании войны король Прусский пожаловал ему орден "за заслуги", а курфюрст Гессен-Кассельский—орден "за военное достоинство".

В декабре 1814 года Ренни возвратился в Россию и был назначен начальником штаба 4-го пехотного корпуса H. H. Раевского. В следующем, 1815 году, по случаю бегства Наполеона с острова Эльбы, он ходил с корпусом Н. Н. Раевского во Францию и был на знаменитых смотрах наших войск на полях Шампаньи, под Вертю.

1 января 1816 года он вышел в отставку. Последние годы своей жизни Р. посвятил исключительно воспитанию своих детей и сельскому хозяйству, которое очень любил; жил он зимой в Петербурге, а летом в селе Русыне, Лужского уезда.

Когда в 1828-1831 годах наши войска действовали против турок и поляков, Ренни, совершенно больной, обложив себя картами театра войны, внимательно следил за ходом военных действий и жалел, что не может в них участвовать.

Генерал Роберт Егорович Ренни умер 26 октября 1832 года.

Семья

Был женат на Марии Ивановне Бек (1781—1816), дочери тайного советника, лейб-медика Ивана Филипповича Бека. Мария Ивановна рано умерла, оставив трёх малолетних детей. Был похоронена на Лазароевом кладбище Александро-Невской Лавры. На памятнике её была сделана надпись: «Незабвенной супруге и матери»

• Егор
• Александра (ум. в 1873) — с 1829 года была замужем за графом Николаем Матвеевичем Ламздорфом, позднее генерал-адъютантом.
• Юлия — была замужем за генерал-майором Трофимовичем.

Литература

• Ренни, Роман (Роберт) Егорович // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.

Ссылки

• [www.museum.ru/museum/1812/Persons/slovar/sl_r07.html Словарь русских генералов, участников боевых действий против армии Наполеона Бонапарта в 1812—1815 гг.] // Российский архив : Сб. — М., студия «ТРИТЭ» Н. Михалкова, 1996. — Т. VII. — С. 529-530.

Отрывок, характеризующий Ренни, Роберт Егорович

Когда все поехали назад от Пелагеи Даниловны, Наташа, всегда всё видевшая и замечавшая, устроила так размещение, что Луиза Ивановна и она сели в сани с Диммлером, а Соня села с Николаем и девушками.
Николай, уже не перегоняясь, ровно ехал в обратный путь, и всё вглядываясь в этом странном, лунном свете в Соню, отыскивал при этом всё переменяющем свете, из под бровей и усов свою ту прежнюю и теперешнюю Соню, с которой он решил уже никогда не разлучаться. Он вглядывался, и когда узнавал всё ту же и другую и вспоминал, слышав этот запах пробки, смешанный с чувством поцелуя, он полной грудью вдыхал в себя морозный воздух и, глядя на уходящую землю и блестящее небо, он чувствовал себя опять в волшебном царстве.
– Соня, тебе хорошо? – изредка спрашивал он.
– Да, – отвечала Соня. – А тебе ?
На середине дороги Николай дал подержать лошадей кучеру, на минутку подбежал к саням Наташи и стал на отвод.
– Наташа, – сказал он ей шопотом по французски, – знаешь, я решился насчет Сони.
– Ты ей сказал? – спросила Наташа, вся вдруг просияв от радости.
– Ах, какая ты странная с этими усами и бровями, Наташа! Ты рада?
– Я так рада, так рада! Я уж сердилась на тебя. Я тебе не говорила, но ты дурно с ней поступал. Это такое сердце, Nicolas. Как я рада! Я бываю гадкая, но мне совестно было быть одной счастливой без Сони, – продолжала Наташа. – Теперь я так рада, ну, беги к ней.
– Нет, постой, ах какая ты смешная! – сказал Николай, всё всматриваясь в нее, и в сестре тоже находя что то новое, необыкновенное и обворожительно нежное, чего он прежде не видал в ней. – Наташа, что то волшебное. А?
– Да, – отвечала она, – ты прекрасно сделал.
«Если б я прежде видел ее такою, какою она теперь, – думал Николай, – я бы давно спросил, что сделать и сделал бы всё, что бы она ни велела, и всё бы было хорошо».
– Так ты рада, и я хорошо сделал?
– Ах, так хорошо! Я недавно с мамашей поссорилась за это. Мама сказала, что она тебя ловит. Как это можно говорить? Я с мама чуть не побранилась. И никому никогда не позволю ничего дурного про нее сказать и подумать, потому что в ней одно хорошее.
– Так хорошо? – сказал Николай, еще раз высматривая выражение лица сестры, чтобы узнать, правда ли это, и, скрыпя сапогами, он соскочил с отвода и побежал к своим саням. Всё тот же счастливый, улыбающийся черкес, с усиками и блестящими глазами, смотревший из под собольего капора, сидел там, и этот черкес был Соня, и эта Соня была наверное его будущая, счастливая и любящая жена.
Приехав домой и рассказав матери о том, как они провели время у Мелюковых, барышни ушли к себе. Раздевшись, но не стирая пробочных усов, они долго сидели, разговаривая о своем счастьи. Они говорили о том, как они будут жить замужем, как их мужья будут дружны и как они будут счастливы.
На Наташином столе стояли еще с вечера приготовленные Дуняшей зеркала. – Только когда всё это будет? Я боюсь, что никогда… Это было бы слишком хорошо! – сказала Наташа вставая и подходя к зеркалам.
– Садись, Наташа, может быть ты увидишь его, – сказала Соня. Наташа зажгла свечи и села. – Какого то с усами вижу, – сказала Наташа, видевшая свое лицо.
– Не надо смеяться, барышня, – сказала Дуняша.
Наташа нашла с помощью Сони и горничной положение зеркалу; лицо ее приняло серьезное выражение, и она замолкла. Долго она сидела, глядя на ряд уходящих свечей в зеркалах, предполагая (соображаясь с слышанными рассказами) то, что она увидит гроб, то, что увидит его, князя Андрея, в этом последнем, сливающемся, смутном квадрате. Но как ни готова она была принять малейшее пятно за образ человека или гроба, она ничего не видала. Она часто стала мигать и отошла от зеркала.
– Отчего другие видят, а я ничего не вижу? – сказала она. – Ну садись ты, Соня; нынче непременно тебе надо, – сказала она. – Только за меня… Мне так страшно нынче!
Соня села за зеркало, устроила положение, и стала смотреть.
– Вот Софья Александровна непременно увидят, – шопотом сказала Дуняша; – а вы всё смеетесь.
Соня слышала эти слова, и слышала, как Наташа шопотом сказала:
– И я знаю, что она увидит; она и прошлого года видела.
Минуты три все молчали. «Непременно!» прошептала Наташа и не докончила… Вдруг Соня отсторонила то зеркало, которое она держала, и закрыла глаза рукой.
– Ах, Наташа! – сказала она.
– Видела? Видела? Что видела? – вскрикнула Наташа, поддерживая зеркало.
Соня ничего не видала, она только что хотела замигать глазами и встать, когда услыхала голос Наташи, сказавшей «непременно»… Ей не хотелось обмануть ни Дуняшу, ни Наташу, и тяжело было сидеть. Она сама не знала, как и вследствие чего у нее вырвался крик, когда она закрыла глаза рукою.
– Его видела? – спросила Наташа, хватая ее за руку.
– Да. Постой… я… видела его, – невольно сказала Соня, еще не зная, кого разумела Наташа под словом его: его – Николая или его – Андрея.
«Но отчего же мне не сказать, что я видела? Ведь видят же другие! И кто же может уличить меня в том, что я видела или не видала?» мелькнуло в голове Сони.
– Да, я его видела, – сказала она.
– Как же? Как же? Стоит или лежит?
– Нет, я видела… То ничего не было, вдруг вижу, что он лежит.
– Андрей лежит? Он болен? – испуганно остановившимися глазами глядя на подругу, спрашивала Наташа.
– Нет, напротив, – напротив, веселое лицо, и он обернулся ко мне, – и в ту минуту как она говорила, ей самой казалось, что она видела то, что говорила.
– Ну а потом, Соня?…
– Тут я не рассмотрела, что то синее и красное…
– Соня! когда он вернется? Когда я увижу его! Боже мой, как я боюсь за него и за себя, и за всё мне страшно… – заговорила Наташа, и не отвечая ни слова на утешения Сони, легла в постель и долго после того, как потушили свечу, с открытыми глазами, неподвижно лежала на постели и смотрела на морозный, лунный свет сквозь замерзшие окна.


Вскоре после святок Николай объявил матери о своей любви к Соне и о твердом решении жениться на ней. Графиня, давно замечавшая то, что происходило между Соней и Николаем, и ожидавшая этого объяснения, молча выслушала его слова и сказала сыну, что он может жениться на ком хочет; но что ни она, ни отец не дадут ему благословения на такой брак. В первый раз Николай почувствовал, что мать недовольна им, что несмотря на всю свою любовь к нему, она не уступит ему. Она, холодно и не глядя на сына, послала за мужем; и, когда он пришел, графиня хотела коротко и холодно в присутствии Николая сообщить ему в чем дело, но не выдержала: заплакала слезами досады и вышла из комнаты. Старый граф стал нерешительно усовещивать Николая и просить его отказаться от своего намерения. Николай отвечал, что он не может изменить своему слову, и отец, вздохнув и очевидно смущенный, весьма скоро перервал свою речь и пошел к графине. При всех столкновениях с сыном, графа не оставляло сознание своей виноватости перед ним за расстройство дел, и потому он не мог сердиться на сына за отказ жениться на богатой невесте и за выбор бесприданной Сони, – он только при этом случае живее вспоминал то, что, ежели бы дела не были расстроены, нельзя было для Николая желать лучшей жены, чем Соня; и что виновен в расстройстве дел только один он с своим Митенькой и с своими непреодолимыми привычками.
Отец с матерью больше не говорили об этом деле с сыном; но несколько дней после этого, графиня позвала к себе Соню и с жестокостью, которой не ожидали ни та, ни другая, графиня упрекала племянницу в заманивании сына и в неблагодарности. Соня, молча с опущенными глазами, слушала жестокие слова графини и не понимала, чего от нее требуют. Она всем готова была пожертвовать для своих благодетелей. Мысль о самопожертвовании была любимой ее мыслью; но в этом случае она не могла понять, кому и чем ей надо жертвовать. Она не могла не любить графиню и всю семью Ростовых, но и не могла не любить Николая и не знать, что его счастие зависело от этой любви. Она была молчалива и грустна, и не отвечала. Николай не мог, как ему казалось, перенести долее этого положения и пошел объясниться с матерью. Николай то умолял мать простить его и Соню и согласиться на их брак, то угрожал матери тем, что, ежели Соню будут преследовать, то он сейчас же женится на ней тайно.
Графиня с холодностью, которой никогда не видал сын, отвечала ему, что он совершеннолетний, что князь Андрей женится без согласия отца, и что он может то же сделать, но что никогда она не признает эту интригантку своей дочерью.
Взорванный словом интригантка , Николай, возвысив голос, сказал матери, что он никогда не думал, чтобы она заставляла его продавать свои чувства, и что ежели это так, то он последний раз говорит… Но он не успел сказать того решительного слова, которого, судя по выражению его лица, с ужасом ждала мать и которое может быть навсегда бы осталось жестоким воспоминанием между ними. Он не успел договорить, потому что Наташа с бледным и серьезным лицом вошла в комнату от двери, у которой она подслушивала.
– Николинька, ты говоришь пустяки, замолчи, замолчи! Я тебе говорю, замолчи!.. – почти кричала она, чтобы заглушить его голос.
– Мама, голубчик, это совсем не оттого… душечка моя, бедная, – обращалась она к матери, которая, чувствуя себя на краю разрыва, с ужасом смотрела на сына, но, вследствие упрямства и увлечения борьбы, не хотела и не могла сдаться.
– Николинька, я тебе растолкую, ты уйди – вы послушайте, мама голубушка, – говорила она матери.