Рено де Даммартен

Рено де Даммартен фр. Renaud de Dammartin<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Король Филипп II Август сопровождает пленённых в битве при Бувине Феррана Португальского и Рене де Даммартена. Миниатюра из Больших французских хроник (XIV век).</td></tr>
граф Даммартена
1200 — 1214
Предшественник:	Обри III де Даммартен
Преемник:	Матильда де Даммартен
граф Булони
апрель 1190 — 1214
Соправитель:	Ида Лотарингская (1190 — 1212)
Предшественник:	Ида Лотарингская и Бертольд IV фон Церинген
Преемник:	Матильда де Даммартен и Филипп Юрпель
граф Омаля
1204 — 1206
Предшественник:	Выделено из домена короля Франции.
Преемник:	Симон де Даммартен
граф Мортена
1206 — 1212
Предшественник:	Выделено из домена короля Франции.
Преемник:	Матильда де Даммартен
Рождение:	ок. 1165/1170
Смерть:	21 апреля 1227(1227-04-21) Замок Гуле
Место погребения:	Булонь-сюр-Мер
Род:	Дом Мелло
Отец:	Обри III де Даммартен
Мать:	Матильда (Мабиль) де Клермон
Супруга:	1-я: Мария де Шатильон 2-я: Ида Лотарингская
Дети:	от 2-го брака: Матильда де Даммартен

Рено де Даммартен (фр. Renaud de Dammartin; ок. 1165/1170 — 21 апреля 1227) — граф Даммартена 1200—1214, граф Булони 1190—1212, граф Омаля 1204—1206, граф Мортена 1206—1212, старший сын графа Даммартена Обри III и Матильды (Мабиль) де Клермон. Рено был одним из знатнейших сеньоров в северной Франции. Друг детства короля Франции Филиппа II Августа, Рено стал в итоге его личным врагом. Однако созданная Рено антифранцузская коалиция была разбита в битве при Бувине в 1214 году, а сам он попал в плен и умер в заключении.

Биография

Молодые годы

Рено происходил из знатного французского рода. Его отец, Обри III, владел графством Даммартен с центром в городе Даммартен-ан-Гоэль в Иль-де-Франс. По этому владению он был вассалом королей Франции. Также Обри владел Лильебонном в Нормандии, по которому был вассалом короля Англии. Мать Рено, Мабиль де Клермон, происходила из рода, владевшего графством Клермон-ан-Бовези.

Точный год рождения Рено неизвестен. Вероятно он родился между 1165 и 1170 годами. Рено был старшим из троих сыновей, также у него было три или четыре сестры. Детство Рено провёл при французском королевском дворе, входя в окружение молодой королевы Франции Изабеллы де Эно, с которой находился в родстве. Он был ровесником короля Франции Филиппа II Августа и завязал с ним дружеские отношения. Именно Филипп II Август собственноручно посвятил Рено в рыцари.

Однако в 1186 году отец Рено, граф Обри III, вступил в конфликт с королём Филиппом II Августом и бежал в Англию. Вслед за ним последовал и Рено. Графство Даммартен было конфисковано, но король Англии Генрих II Плантагенет в качестве компенсации даровал Обри земли в Норфолке и Саффолке.

Обри и Рено принимали участие в войне, которую король Генрих II вёл против собственного сына Ричарда Львиное Сердце, графа Пуатье, поддерживавшегося королём Франции Филиппом II Августом. Весной 1189 года Рено отличился при защите Ле Мана, который осаждал Ричард. Однако в том же году Генрих II умер. Ему наследовал старший из оставшихся в живых сын, Ричард, заключивший мир с воевавшими против него сеньорами. Благодаря этому Обри сохранил Лильебонн в Нормандии.

В 1189 году начался Третий крестовый поход, в котором собрались принять участие короли Франции и Англии. Был объявлен мир, и Рено воспользовался им, чтобы вернуться во Францию, где король Филипп II Август женил его на своей родственнице Марии де Шатильон, дочери Ги II де Шатильона, сеньора де Шатильон-сюр-Марн, и Алисы де Дрё, двоюродной сестры короля.

Спор за Булонь

В 1190 году Рено вмешался в спор за обладание графством Булонь. В это время графство находилось под управлением Иды Лотарингской, старшей дочери Матье Эльзасского и Марии Булонской. К тому моменту Ида уже успела трижды овдоветь. На руку вдовой графини было много претендентов, среди которых выделялся Арнольд, сын и наследник графа Гина Бодуэна II Великолепного. Владения графов Гина примыкали к Булонскому графству, а их двор считался одним из самых блестящих во Франции. При этом графы Гина были вассалами графа Фландрии и, кроме того, имели владения в Англии. Перспектива перехода Булони под управление графов Гина не отвечала интересам короля Филиппа II Августа, и он решил, что лучшим претендентом будет Рено де Даммартен. Кандидатуру Рено поддержала и королева Изабелла. Препятствие заключалось в том, что Рено был женат, но это его не остановило — он развёлся с Марией, из-за чего нажил себе могущественных врагов в лице её родственников из дома де Дрё.

Однако первая попытка сватовства Рено к Иде окончилась неудачно. Первоначально Ида согласилась принять руку Рено при условии, что на это даст согласие её дядя и сюзерен — граф Фландрии Филипп Эльзасский; однако Филипп выступил против идеи брака племянницы с родственником короля Франции. В итоге Ида остановила свой выбор на Арнольде де Гине, кандидатура которого полностью отвечала интересам графа Фландрии, и начала переговоры о браке. Она встречалась с Арнольдом несколько раз; после того, как её посланник неожиданно заболел и умер в замке Ардр, где жил Арнольд, Ида приехала и туда.

Но Рено не отступился от намерения жениться на Иде. Для этого он организовал похищение графини из замка, где та жила, и отправился с ней в Лотарингию, где поместил в заключение в поместье Риста. Арнольд де Гин, получивший от Иды письмо с признанием в любви и жалобами на насилие, отправился за ней в Лотарингию, надеясь освободить её. Однако Ида вскоре примирилась с Рено и рассказала ему о письме. Поэтому Арнольда ждала ловушка — как только он появился в Вердене, он был схвачен по приказу епископа города Альберта II и помещён в заключение. Только благодаря вмешательству архиепископа Реймса Гильома, который пожаловался архиепископу Трира, Арнольд был освобождён.

Король Филипп II Август помочь Рено не мог, поскольку летом 1190 года присоединился к Третьему Крестовому походу. Однако туда же отправился и граф Фландрии Филипп, назначивший управляющим Булонью графа Лувена Генриха I, женатого на сестре Иды, в качестве залога за деньги, взятые у него для финансирования своего участия в крестовом походе. Генрих назначил своим представителем в графстве Жиля де Азебрука. Но в это время из Лотарингии вернулся Рено, женившийся на Иде. Ему удалось подчинить себе Булонь, а Жиль де Азебрук был схвачен и заключён в замок Етапль. Хотя граф Бодуэн II де Гин, желавший отомстить за унижение сына, вторгся в Булонское графство и смог освободить Жиля де Азебрука, он так и не смог помешать Рено стать хозяином в графстве. Однако угроза нападений графа Гина сохранялась, тем более что тот стал укреплять замок Сангалт на границе с Булонским графством, располагавшийся по пути из Булони в Кале. Рено попытался помешать строительству, но успехов не добился.

1 июля 1191 года во время Крестового похода умер граф Фландрии Филипп. Прямых наследников он не оставил. Фландрию от имени жены унаследовал граф Эно Бодуэн V, отец недавно умершей королевы Изабеллы де Эно. Новый граф Фландрии вскоре признал законным брак между Рено и Идой Булонским и подтвердил права Рено на Булонь, проигнорировав требования Генриха Лувенского.

Король Филипп II Август в том же 1191 году покинул армию крестоносцев и вернулся во Францию. 25 декабря он уже был в Фонтебло, куда поспешили Рено и Ида. Там они принесли королю оммаж за Булонь. По заключённому с королём договору Рено согласился передать принцу Людовику область вокруг Лан. Она вошла в только что образованное графство Артуа, которое король отобрал у Фландрии как наследство своей жены и передал принцу Людовику.

Граф Булони

С самого начала своего правления в Булони Рено быстро получил репутацию любителя денег, причём часто для их добывания он не брезговал прямым разбоем. Он не останавливался перед грабежом монастырских земель, присваивая зерно и скотину, которые потом продавал. Иногда он обирал путешественников. Очень много шума наделала история, приключившаяся с бывшим канцлером короля Англии Ричарда I, епископом Или Гильомом де Лоншан. Он был регентом Англии во время отсутствия короля, но возбудил ненависть баронов королевства и был вынужден бежать из Англии, решив искать убежища во Франции. Гильом высадился на территории графства Булонь, но тут же оказался схвачен графом Рено, который ограбил епископа, отобрав у него лошадей, вещи и предметы культа. Рено присвоил даже епископское облачение Гильома. После жалобы последнего архиепископ Реймса потребовал от Рено возвращения похищенного и пригрозил ему отлучением, но граф так ничего и не вернул.

Отношения с аббатствами, располагавшимися на территории графства, также были сложными. Так, Ида Булонская подтвердила дарения, сделанные ещё её родителями, аббатству Клермаре. Это вызвало крайнее неудовольствие Рено, в результате чего Ида была вынуждена отменить своё решение. Но аббат Жерар обратился с жалобой к папе Целестину III, который буллой от 4 марта 1192 года подтвердил право аббатства Клермаре на дарения. Рено долго сопротивлялся этому решению, однако два года спустя был вынужден уступить. Больше повезло аббатству Сен-Берлин, однако для подтверждения своих прав на дарения аббату пришлось заплатить Рено. Много проблем было у аббатства Андре, которое располагалось на территории графства Гин, но имело также владения в графстве Булонь. Рено, враждовавший с графом Гина, присвоил себе земли аббатства в пределах своего графства. В результате для их возвращения аббат Пьер оказался принуждён эти земли выкупать.

Между Францией и Англией

В 1194 году король Англии Ричард I, который провёл несколько лет в плену в Австрии, вернулся в своё королевство. С этого момента начался конфликт между Францией и Англией. Иоанн Безземельный, младший брат Ричарда, фактический правитель Англии во время отсутствия короля, по договору, заключённому в январе 1194 года, передал Филиппу II Августу ряд замков в Нормандии. Ричард отказался признать этот договор, в результате чего начался военный конфликт. Обе стороны стали искать себе союзников. Для Филиппа II Августа было важно иметь крепкую поддержку против графа Фландрии — этот титул 15 ноября 1194 года унаследовал Бодуэн IX (VI), старший сын Бодуэна V, недовольный потерей Артуа. Кроме того, коммерческие интересы Фландрии сближали Бодуэна с Англией.

20 августа 1195 года король Филипп II Август выдал замуж свою единокровную сестру Алису за графа Понтье Гильома II, надеясь, что тот, связанный узами крови, станет союзником Франции.

В июне 1196 года в Компьене Филипп II Август созвал ассамблею. Здесь ему принёс оммаж за Фландрию граф Бодуэн IX. Впрочем, это не помешало Бодуэну заключить 8 сентября 1196 года договор о союзе с Иоанном Безземельным. Также король потребовал повторной клятвы от Рено. По этому случаю вернулся во Францию получивший прощение отец Рено, граф Обри III, который принёс оммаж королю за графство Даммартен.

В 1197 году Рено был при дворе Филиппа II Августа в Компьене. Там он поссорился с Гуго IV, графом де Сен-Поль. Между ними началась драка, но король и придворные растащили противников. Тем не менее, Рено обиделся на короля, считая, что тот помешал отомстить ему за себя.

С этого момента Рено начал отдаляться от короля. В июне 1197 года он помирился со своим старым врагом — графом Гина Бодуэном II, после чего сблизился с графом Фландрии Бодуэном IX, который хоть и признал короля Франции своим сюзереном, но так и не смог смириться с потерей Артуа. Вступив в англо-фландрский союз, Рено получил от короля Ричарда I владения, которыми в своё время графы Булони владели в Англии, а также половину доходов от Данхема и Киркетона.

В 1197 году Ричард I возобновил войну в Нормандии, а Бодуэн Фландрский и Рено де Даммартен открыто перешли на его сторону. В июле армия Бодуэна, к которой присоединился и Рено, вторглась в Артуа, захватила ряд крепостей и осадила Аррас, столицу графства. В то же время Ричард I вторгся в Берри. В ответ Филипп II Август выступил к Аррасу, но Бодуэн показал себя хорошим полководцем. Не принимая боя, он отступил, заманив Филиппа в местность, изобиловавшую реками. Разрушив несколько мостов, Бодуэну удалось запереть армию короля в ловушку. В итоге Филипп был вынужден пойти на переговоры. В сентябре 1197 года Филипп, Ричард и Бодуэн встретились между Шато-Гайяром и Гайоном и договорились о перемирии до января 1199 года.

После заключения перемирия Рено был вынужден подчиниться королю Филиппу. Однако вскоре ситуация снова изменилась. В сентябре 1197 года умер император Священной Римской империи Генрих VI, после чего разгорелась борьба за императорскую корону между двумя претендентами — братом Генриха VI Филиппом Швабским и Оттоном Брауншвейгским, племянником Ричарда I. После того, как в 1198 году был убит Филипп Швабский, правителем Священной Римской империи был признан Оттон, что усилило позиции короля Англии.

В итоге французские сеньоры стали переходить на сторону Ричарда I, среди них были Рено и его отец Обри III. В сентябре 1198 война во Франции возобновилась. Ричард вторгся в Вексен и разбил французскую армию под Жизором. В то же время войска Бодуэна Фландрского вступили в Артуа, где захватили Сент-Омер. В итоге Филипп снова был вынужден просить перемирия, которое было заключено до января 1199 года. В январе 1199 года папа Иннокентий III, стремившийся организовать новый крестовый поход, через посредничество своего легата добился продления перемирия ещё на пять лет.

Однако 6 апреля 1199 года погиб король Ричард I. Ему наследовал Иоанн Безземельный. К его двору прибыли французские сеньоры, имевшие фьефы во владениях английских королей. В числе их был и Рено, который 28 мая, на следующий день после коронации Иоанна, принёс ему оммаж за свои земли в Англии и Нормандии, а также заключил с новым королём договор.

Поскольку смерть Ричарда I освободила короля Франции от обязательств, Филипп II Август возобновил войну в Нормандии. Заинтересованный в союзниках, король Иоанн Безземельный попытался привлечь Рено на свою сторону, предлагая ему выгодные условия союза. Но 20 сентября 1200 года в своём владении Лильебонн в Нормандии умер Обри III, и Рено должен был унаследовать графство Даммартен; однако для того, чтобы вступить во владение графством, он должен был получить согласие короля. Поэтому ему пришлось выбирать между наследством и враждой с Филиппом II Августом. Рено предпочёл наследство.

Ценой получения графства Даммартен стала выплата в размере 3000 марок. Также Рено был вынужден помолвить свою дочь Матильду с Филиппом, сыном короля Филиппа II Августа от третьего брака. Контракт о помолвке был заключён в августе 1201 года в Компьене. По его условиям к Филиппу отходила треть земель Рено и Иды, которыми они владели на момент заключения контракта. Также был оговорён порядок наследования в случае смерти Матильды, Филиппа, Рено и Иды.

Следуя призыву папы, многие французские сеньоры заявили о своей готовности отправиться в подготавливаемый Четвёртый крестовый поход. Среди принявших крест был граф Фландрии Бодуэн IX, объявивший об этом в первый день поста 1201 года. Одной из причин было то, что Бодуэн опасался мстительности короля Филиппа II. Примеру Бодуэна решил последовать и Рено, который вместе с женой Идой также объявил о принятии креста. Для участия в походе он заключил мирный договор с графом Понтье. Однако, в отличие от графа Фландрии, Рено в Крестовый поход, начавшийся в 1204 году, так и не отправился. По мнению некоторых хронистов, его не устроила роль, отведённая ему в походе; также высказывались предположения о том, что Рено опасался оставлять свои владения.

В 1202 году разгорелся новый конфликт из-за Нормандии. Поводом послужил отказ Иоанна Безземельного принести оммаж Филиппу II Августу за французские владения. А после загадочной смерти в 1203 году герцога Бретани Артура, племянника короля Англии, Иоанн Безземельный был обвинён Филиппом II Августом в убийстве и приговорён советом пэров Франции к конфискации земельных владений во Франции. В этом конфликте Рено выступал на стороне короля Франции, что привело к конфискации Иоанном Безземельным английских и нормандских владений Рено.

В августе 1203 года Рено в составе французской армии осадил замок Шато-Гайар, но осада затянулась до февраля 1204 года. После взятия замка Рено принял участие в завоевании Нормандии, заодно вернув себе нормандские владения.

Брак и дети

1-я жена: с ? (развод до 1190) Мария де Шатильон (ум. 13 марта после 1241), дочь Ги II де Шатильона, сеньора де Шатильон-сюр-Марн, и Алисы де Дрё. Детей от этого брака не было. Позже Мария была замужем ещё дважды: за графом Вандома Жаном III и за Робертом де Вьепонтом, сеньором де Курвиль.

2-я жена: с апреля 1190 Ида Лотарингская (1160/1161 — 21 апреля 1216), графиня Булони с 1173, старшая дочь Матье Эльзасского и Марии Булонской, вдова Герхарда Гелдернского и герцога Бертольда IV Церингенского. Дети:

• Матильда де Даммартен (ум. между 9 октября 1261 и 8 февраля 1263), графиня Даммартена, Булони и Омаля с 1223; 1-й муж: с 1216 Филипп Юрпель (июль 1200 — 14 или 18 января 1234), граф де Клермон-ан-Бовези с 1224, граф Даммартена и Булони с 1210, граф Мортена и Омаля с 1223; 2-й муж: с 1235 (развод 1253) Афонсу III (5 мая 1210 — 16 февраля 1279), король Португалии

Литература

• Malo Henry. [www.archive.org/details/ungrandfeudatai01malogoog Un Grand Feudataire, Renaud de Dammartin Et la Coalition de Bouvines: Contribution a L'étude Du Règne de Philippe-Auguste]. — Paris: Honore Campion, 1898. — 373 p.
• Люшер А. Французское общество времен Филиппа Августа / Перевод с фр. к. и. н. Цыбулько Г. Ф.. — СПб.: Евразия, 1999. — 414 p. — 3000 экз. — ISBN 5-8071-0023-9.
• Грановский А. В. История короля Ричарда I Львиное Сердце. — М.: «Русская панорама», 2007. — 320 с. — 3000 экз. — ISBN 978-5-93165.

Ссылки

• [fmg.ac/Projects/MedLands/PARIS%20REGION%20NOBILITY.htm#AubryIDammartindied1129B Comtes de Dammartin (Mello)] (англ.). Foundation for Medieval Genealogy. Проверено 20 сентября 2011.

Предки Рено де Даммартена

16. Жильбер I де Мелло (ум. после 25 февраля 1084)                 8. Обри I де Мелло                         4. Обри II де Мелло (ум. ок. 1129) граф де Даммартен, камергер Франции                             9. Адела (де Даммартен?)                         2. Обри III (ум. 20 сентября 1200) граф де Даммартен                                   1. Рено де Даммартен граф Дамартена и Булони                                         24. Рено I де Крей (ум. после 1058) сеньор де Крей, граф де Клермон-ан-Бовези               12. Гуго I де Крей (ум. после ноября 1099) граф де Клермон-ан-Бовези                       25. Ирментруда                 6. Рено II (ум. до 1162) граф де Клермон-ан-Бовези                             26. Хильдуин IV де Рамерю (ум. ок. 1063) граф де Мондидье, сеньор де Рамерю               13. Маргарита де Руси                         27. Аделаида де Руси (ок. 1015/1020 — 1062) наследница графства Руси               3. Матильда (Мабиль) де Клермон (ум. после октября 1200)                                     7. Клеменция (?)

Отрывок, характеризующий Рено де Даммартен

Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.
Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в противность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимость физического отдыха.
29 ноября Кутузов въехал в Вильно – в свою добрую Вильну, как он говорил. Два раза в свою службу Кутузов был в Вильне губернатором. В богатой уцелевшей Вильне, кроме удобств жизни, которых так давно уже он был лишен, Кутузов нашел старых друзей и воспоминания. И он, вдруг отвернувшись от всех военных и государственных забот, погрузился в ровную, привычную жизнь настолько, насколько ему давали покоя страсти, кипевшие вокруг него, как будто все, что совершалось теперь и имело совершиться в историческом мире, нисколько его не касалось.
Чичагов, один из самых страстных отрезывателей и опрокидывателей, Чичагов, который хотел сначала сделать диверсию в Грецию, а потом в Варшаву, но никак не хотел идти туда, куда ему было велено, Чичагов, известный своею смелостью речи с государем, Чичагов, считавший Кутузова собою облагодетельствованным, потому что, когда он был послан в 11 м году для заключения мира с Турцией помимо Кутузова, он, убедившись, что мир уже заключен, признал перед государем, что заслуга заключения мира принадлежит Кутузову; этот то Чичагов первый встретил Кутузова в Вильне у замка, в котором должен был остановиться Кутузов. Чичагов в флотском вицмундире, с кортиком, держа фуражку под мышкой, подал Кутузову строевой рапорт и ключи от города. То презрительно почтительное отношение молодежи к выжившему из ума старику выражалось в высшей степени во всем обращении Чичагова, знавшего уже обвинения, взводимые на Кутузова.
Разговаривая с Чичаговым, Кутузов, между прочим, сказал ему, что отбитые у него в Борисове экипажи с посудою целы и будут возвращены ему.
– C'est pour me dire que je n'ai pas sur quoi manger… Je puis au contraire vous fournir de tout dans le cas meme ou vous voudriez donner des diners, [Вы хотите мне сказать, что мне не на чем есть. Напротив, могу вам служить всем, даже если бы вы захотели давать обеды.] – вспыхнув, проговорил Чичагов, каждым словом своим желавший доказать свою правоту и потому предполагавший, что и Кутузов был озабочен этим самым. Кутузов улыбнулся своей тонкой, проницательной улыбкой и, пожав плечами, отвечал: – Ce n'est que pour vous dire ce que je vous dis. [Я хочу сказать только то, что говорю.]
В Вильне Кутузов, в противность воле государя, остановил большую часть войск. Кутузов, как говорили его приближенные, необыкновенно опустился и физически ослабел в это свое пребывание в Вильне. Он неохотно занимался делами по армии, предоставляя все своим генералам и, ожидая государя, предавался рассеянной жизни.
Выехав с своей свитой – графом Толстым, князем Волконским, Аракчеевым и другими, 7 го декабря из Петербурга, государь 11 го декабря приехал в Вильну и в дорожных санях прямо подъехал к замку. У замка, несмотря на сильный мороз, стояло человек сто генералов и штабных офицеров в полной парадной форме и почетный караул Семеновского полка.
Курьер, подскакавший к замку на потной тройке, впереди государя, прокричал: «Едет!» Коновницын бросился в сени доложить Кутузову, дожидавшемуся в маленькой швейцарской комнатке.
Через минуту толстая большая фигура старика, в полной парадной форме, со всеми регалиями, покрывавшими грудь, и подтянутым шарфом брюхом, перекачиваясь, вышла на крыльцо. Кутузов надел шляпу по фронту, взял в руки перчатки и бочком, с трудом переступая вниз ступеней, сошел с них и взял в руку приготовленный для подачи государю рапорт.
Беготня, шепот, еще отчаянно пролетевшая тройка, и все глаза устремились на подскакивающие сани, в которых уже видны были фигуры государя и Волконского.
Все это по пятидесятилетней привычке физически тревожно подействовало на старого генерала; он озабоченно торопливо ощупал себя, поправил шляпу и враз, в ту минуту как государь, выйдя из саней, поднял к нему глаза, подбодрившись и вытянувшись, подал рапорт и стал говорить своим мерным, заискивающим голосом.
Государь быстрым взглядом окинул Кутузова с головы до ног, на мгновенье нахмурился, но тотчас же, преодолев себя, подошел и, расставив руки, обнял старого генерала. Опять по старому, привычному впечатлению и по отношению к задушевной мысли его, объятие это, как и обыкновенно, подействовало на Кутузова: он всхлипнул.
Государь поздоровался с офицерами, с Семеновским караулом и, пожав еще раз за руку старика, пошел с ним в замок.
Оставшись наедине с фельдмаршалом, государь высказал ему свое неудовольствие за медленность преследования, за ошибки в Красном и на Березине и сообщил свои соображения о будущем походе за границу. Кутузов не делал ни возражений, ни замечаний. То самое покорное и бессмысленное выражение, с которым он, семь лет тому назад, выслушивал приказания государя на Аустерлицком поле, установилось теперь на его лице.
Когда Кутузов вышел из кабинета и своей тяжелой, ныряющей походкой, опустив голову, пошел по зале, чей то голос остановил его.
– Ваша светлость, – сказал кто то.
Кутузов поднял голову и долго смотрел в глаза графу Толстому, который, с какой то маленькою вещицей на серебряном блюде, стоял перед ним. Кутузов, казалось, не понимал, чего от него хотели.
Вдруг он как будто вспомнил: чуть заметная улыбка мелькнула на его пухлом лице, и он, низко, почтительно наклонившись, взял предмет, лежавший на блюде. Это был Георгий 1 й степени.


На другой день были у фельдмаршала обед и бал, которые государь удостоил своим присутствием. Кутузову пожалован Георгий 1 й степени; государь оказывал ему высочайшие почести; но неудовольствие государя против фельдмаршала было известно каждому. Соблюдалось приличие, и государь показывал первый пример этого; но все знали, что старик виноват и никуда не годится. Когда на бале Кутузов, по старой екатерининской привычке, при входе государя в бальную залу велел к ногам его повергнуть взятые знамена, государь неприятно поморщился и проговорил слова, в которых некоторые слышали: «старый комедиант».
Неудовольствие государя против Кутузова усилилось в Вильне в особенности потому, что Кутузов, очевидно, не хотел или не мог понимать значение предстоящей кампании.
Когда на другой день утром государь сказал собравшимся у него офицерам: «Вы спасли не одну Россию; вы спасли Европу», – все уже тогда поняли, что война не кончена.
Один Кутузов не хотел понимать этого и открыто говорил свое мнение о том, что новая война не может улучшить положение и увеличить славу России, а только может ухудшить ее положение и уменьшить ту высшую степень славы, на которой, по его мнению, теперь стояла Россия. Он старался доказать государю невозможность набрания новых войск; говорил о тяжелом положении населений, о возможности неудач и т. п.
При таком настроении фельдмаршал, естественно, представлялся только помехой и тормозом предстоящей войны.
Для избежания столкновений со стариком сам собою нашелся выход, состоящий в том, чтобы, как в Аустерлице и как в начале кампании при Барклае, вынуть из под главнокомандующего, не тревожа его, не объявляя ему о том, ту почву власти, на которой он стоял, и перенести ее к самому государю.
С этою целью понемногу переформировался штаб, и вся существенная сила штаба Кутузова была уничтожена и перенесена к государю. Толь, Коновницын, Ермолов – получили другие назначения. Все громко говорили, что фельдмаршал стал очень слаб и расстроен здоровьем.
Ему надо было быть слабым здоровьем, для того чтобы передать свое место тому, кто заступал его. И действительно, здоровье его было слабо.
Как естественно, и просто, и постепенно явился Кутузов из Турции в казенную палату Петербурга собирать ополчение и потом в армию, именно тогда, когда он был необходим, точно так же естественно, постепенно и просто теперь, когда роль Кутузова была сыграна, на место его явился новый, требовавшийся деятель.
Война 1812 го года, кроме своего дорогого русскому сердцу народного значения, должна была иметь другое – европейское.
За движением народов с запада на восток должно было последовать движение народов с востока на запад, и для этой новой войны нужен был новый деятель, имеющий другие, чем Кутузов, свойства, взгляды, движимый другими побуждениями.
Александр Первый для движения народов с востока на запад и для восстановления границ народов был так же необходим, как необходим был Кутузов для спасения и славы России.
Кутузов не понимал того, что значило Европа, равновесие, Наполеон. Он не мог понимать этого. Представителю русского народа, после того как враг был уничтожен, Россия освобождена и поставлена на высшую степень своей славы, русскому человеку, как русскому, делать больше было нечего. Представителю народной войны ничего не оставалось, кроме смерти. И он умер.


Пьер, как это большею частью бывает, почувствовал всю тяжесть физических лишений и напряжений, испытанных в плену, только тогда, когда эти напряжения и лишения кончились. После своего освобождения из плена он приехал в Орел и на третий день своего приезда, в то время как он собрался в Киев, заболел и пролежал больным в Орле три месяца; с ним сделалась, как говорили доктора, желчная горячка. Несмотря на то, что доктора лечили его, пускали кровь и давали пить лекарства, он все таки выздоровел.
Все, что было с Пьером со времени освобождения и до болезни, не оставило в нем почти никакого впечатления. Он помнил только серую, мрачную, то дождливую, то снежную погоду, внутреннюю физическую тоску, боль в ногах, в боку; помнил общее впечатление несчастий, страданий людей; помнил тревожившее его любопытство офицеров, генералов, расспрашивавших его, свои хлопоты о том, чтобы найти экипаж и лошадей, и, главное, помнил свою неспособность мысли и чувства в то время. В день своего освобождения он видел труп Пети Ростова. В тот же день он узнал, что князь Андрей был жив более месяца после Бородинского сражения и только недавно умер в Ярославле, в доме Ростовых. И в тот же день Денисов, сообщивший эту новость Пьеру, между разговором упомянул о смерти Элен, предполагая, что Пьеру это уже давно известно. Все это Пьеру казалось тогда только странно. Он чувствовал, что не может понять значения всех этих известий. Он тогда торопился только поскорее, поскорее уехать из этих мест, где люди убивали друг друга, в какое нибудь тихое убежище и там опомниться, отдохнуть и обдумать все то странное и новое, что он узнал за это время. Но как только он приехал в Орел, он заболел. Проснувшись от своей болезни, Пьер увидал вокруг себя своих двух людей, приехавших из Москвы, – Терентия и Ваську, и старшую княжну, которая, живя в Ельце, в имении Пьера, и узнав о его освобождении и болезни, приехала к нему, чтобы ходить за ним.
Во время своего выздоровления Пьер только понемногу отвыкал от сделавшихся привычными ему впечатлений последних месяцев и привыкал к тому, что его никто никуда не погонит завтра, что теплую постель его никто не отнимет и что у него наверное будет обед, и чай, и ужин. Но во сне он еще долго видел себя все в тех же условиях плена. Так же понемногу Пьер понимал те новости, которые он узнал после своего выхода из плена: смерть князя Андрея, смерть жены, уничтожение французов.
Радостное чувство свободы – той полной, неотъемлемой, присущей человеку свободы, сознание которой он в первый раз испытал на первом привале, при выходе из Москвы, наполняло душу Пьера во время его выздоровления. Он удивлялся тому, что эта внутренняя свобода, независимая от внешних обстоятельств, теперь как будто с излишком, с роскошью обставлялась и внешней свободой. Он был один в чужом городе, без знакомых. Никто от него ничего не требовал; никуда его не посылали. Все, что ему хотелось, было у него; вечно мучившей его прежде мысли о жене больше не было, так как и ее уже не было.
– Ах, как хорошо! Как славно! – говорил он себе, когда ему подвигали чисто накрытый стол с душистым бульоном, или когда он на ночь ложился на мягкую чистую постель, или когда ему вспоминалось, что жены и французов нет больше. – Ах, как хорошо, как славно! – И по старой привычке он делал себе вопрос: ну, а потом что? что я буду делать? И тотчас же он отвечал себе: ничего. Буду жить. Ах, как славно!
То самое, чем он прежде мучился, чего он искал постоянно, цели жизни, теперь для него не существовало. Эта искомая цель жизни теперь не случайно не существовала для него только в настоящую минуту, но он чувствовал, что ее нет и не может быть. И это то отсутствие цели давало ему то полное, радостное сознание свободы, которое в это время составляло его счастие.
Он не мог иметь цели, потому что он теперь имел веру, – не веру в какие нибудь правила, или слова, или мысли, но веру в живого, всегда ощущаемого бога. Прежде он искал его в целях, которые он ставил себе. Это искание цели было только искание бога; и вдруг он узнал в своем плену не словами, не рассуждениями, но непосредственным чувством то, что ему давно уж говорила нянюшка: что бог вот он, тут, везде. Он в плену узнал, что бог в Каратаеве более велик, бесконечен и непостижим, чем в признаваемом масонами Архитектоне вселенной. Он испытывал чувство человека, нашедшего искомое у себя под ногами, тогда как он напрягал зрение, глядя далеко от себя. Он всю жизнь свою смотрел туда куда то, поверх голов окружающих людей, а надо было не напрягать глаз, а только смотреть перед собой.