Реншильд, Карл Густав

Карл Густав Реншильд
Принадлежность	Швеция Швеция

Карл Густав Реншильд, правильное произношение Реншёльд (швед. Carl Gustaf Rehnskiöld; 6 августа 1651, Грайфсвальд — 29 января 1722) — шведский фельдмаршал, граф, сподвижник короля Карла XII.

Биография

Родился 6 августа 1651 года в Германии в городе Грейфсвальд. Его отцом был камеральный советник Герд Антонисон Кевенбрингк, получивший в 1639 году дворянское звание и принявший фамилию Реншёльд, матерью — Брита Торшесколь.

Учился в Лундском университете под руководством Самуэля Пуфендорфа.

В 1673 году поступил на службу в Нерке-Вермландский полк. С 1676 года поручик гвардии. Во время Сконской войны (1676—1679) отличился в сражениях при Хальмстаде, Лунде и Ландскруне. В 1677 году Реншильд становится подполковником Лейб-гвардейского конного полка королевы-матери, а после окончания войны участвует в реорганизации системы индельты.

В 1691 году отправился в Нидерланды, где на стороне голландцев участвовал во франко-голландской войне (1688—1697). После возвращения на родину Реншильд 9 мая 1693 года становится полковником Северо-Сконского кавалерийского полка. В 1696 году его повышают до чина генерал-майора, а в 1698 году производят в генерал-лейтенанты и назначают генерал-губернатором Сконе. В том же году он получает титул барона.

С началом Северной войны Реншильд становится ближайшим советником Карла XII по военным вопросам.

В 1700 году принимал участие в высадке шведских войск на Зеландии и сражении под Нарвой, в ходе которого командовал левым флангом.

В дальнейшей кампании в Польше по большей части командовал вспомогательными корпусами, действовавшими во взаимодействии с главной армией. Судя по всему, Реншильд был единственным, кто был посвящён в военные планы короля.

17 апреля 1703 года произведён в генералы от кавалерии. В 1705 году ему было поручено командование армией, которая должна была прикрывать Польшу с запада, пока король двигался маршем на Варшаву и Гродно. Реншильду удалось выманить саксонского военачальника Шуленбурга к Фрауштадту, где 3 февраля 1706 года нанёс ему сокрушительное поражение. После битвы все попавшие в плен к шведам русские солдаты из вспомогательного корпуса были убиты по приказу Реншильда.

За свои заслуги Реншильд 27 декабря 1705 года назначен королевским советником и произведён в фельдмаршалы, а 21 июня 1706 года получил графский титул.

В 1707—1709 годах принимал участие в походе в Россию, в разработке плана которого, вероятно, сам же и участвовал. В битве под Полтавой 8 июля (27 июня) 1709 года командовал шведской армией вместо раненого короля, но, потерпев сокрушительное поражение, попал в плен.

Во время своего продолжительного пребывания в плену вместе с Пипером, несмотря на существовавшую между ними неприязнь, помогал нуждавшимся в помощи шведским пленным.

В июле 1718 года Реншильд был обменян и в том же году принял участие в походе в Норвегию.

После окончания войны занял место в совете.

В январе 1722 года во время поездки в Кунгсёр Реншильд заболел и через два дня умер.

Военные преступления

Современный шведский историк Петер Энглунд так оценивает действия Реншильда после победы под Фрауштадтом, где он приказал казнить взятых в плен русских солдат.

В этой битве Реншёльд ясно показал свою силу как полководца. При этом же случае он показал также и кое-что другое: жесткую и холодную беспардонность, граничащую с жестокостью. А именно, после битвы отдал приказ казнить всех взятых в плен русских. В заключительных фазах сражений вражеские солдаты, которые ещё стояли на ногах, бросали оружие, обнажали головы и взывали о прощении. Саксонских солдат щадили, но русским не приходилось ждать никакой милости. Реншёльд приказал поставить шведские отряды кольцом, внутри которого собрали всех взятых в плен русских. Один очевидец рассказывает, как потом около 500 пленных «тут же без всякой пощады были в этом кругу застрелены и заколоты, так что они падали друг на друга, как овцы на бойне». Трупы лежали в три слоя, размочаленные шведскими штыками. Часть объятых ужасом русских, пытаясь избежать такой судьбы, выворачивали свои мундиры наизнанку, красной подкладкой наружу, чтобы таким образом сойти за саксонцев. Но их хитрость была разгадана. Другой участник сражения рассказывает: «Узнавши, что они русские, генерал Реншёльд велел вывести их перед строем и каждому прострелить голову; воистину жалостное зрелище!» Это была необычная и отвратительная акция. Хотя обе стороны неоднократно оказывалась способными, явно не терзаясь муками совести, убивать беззащитных пленных, больных и раненых, бойне при Фрауштадте не было равных в те времена, как по масштабам, так и потому, что совершалась она с холодным расчетом.

Источники

• Nordisk familjebok. V. 22. Stockholm, 1915
• Svenskt biografiskt handlexikon. Stockholm, 1906.

Литература

• Тарле Е. В. [militera.lib.ru/h/tarle2/index.html Северная война и шведское нашествие на Россию] // Сочинения. Т. 10. — М.: Издательство Академии Наук СССР, 1959.
• Энглунд П. [militera.lib.ru/h/englund_p/ Полтава: Рассказ о гибели одной армии] — М: Новое книжное обозрение, 1995.
• Konow J. von. Karolinen Rehnskiöld: fältmarskalk. Stockholm, 2001.

Отрывок, характеризующий Реншильд, Карл Густав

Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.