Реперкусса
Реперку́сса, также тон речитации, также тенор (лат. repercussa <подразумевается vox> — отголосок, отзвук; от глагола repercutere снова/неоднократно ударять, в контексте — неоднократно звучать) в григорианском хорале — функция модального лада, вторая (после финалиса) его опора.
Содержание
Краткая характеристика
Тон речитации ярко выражен в распеве псалмов, где он обычно именуется «тенором» (лат. tenor, редко лат. tuba букв. «труба»), т.е. тоном, удерживающим одну и ту же высоту (от лат. tenere держать). Часто (хотя и не всегда) реперкуссу можно выделить в григорианской мелодии, написанной в том или ином церковном тоне.
Вторичный тон-устой — важнейшая категория любого модального лада. Однако, называть «реперкуссой» или «тенором» любую вторичную модальную опору (например, господствующий тон в системе большого знаменного распева) не принято.
Реперкуссу не следует спутывать с доминантой. Доминанта — важнейшая тональная функция в системе мажорно-минорной тональности и ближайшая к тонике ладовая опора. Модальный лад разворачивается не как система тяготений между центром и периферией, а путём обхода ступеней звукоряда, отсюда особое «результативное» значение реперкуссы. Кроме того, доминанта всегда находится в отношении ближайшего акустического родства (квинтой выше или квартой ниже) к тонике, реперкусса может соотноситься с финалисом и в другие консонансы (см. нотную схему).
Хотя термин «реперкусса» исторически связан с церковной монодией католиков, современные исследователи иногда распространяют этот термин и на многоголосные модальные лады (в западноевропейской музыке Средних веков и Возрождения); при такой экстраполяции реперкуссой называют не один тон, а созвучие (конкорд или аккорд)[1].
Слово «реперкусса» зачастую употребляют как синоним (оригинальных средневековых) терминов «конфиналис» (confinalis) и «аффиналис» (affinalis), что не вполне верно (см. Конфиналис).
Исторический очерк
Субстантивированная форма причастия repercussa (от глагола repercutere неоднократно наносить удар, в контексте — возобновлять звук определённой высоты) не встречается в музыкальной теории до конца XV века[2], хотя понятие вторичного ладового устоя в той или иной форме присутствовало уже в трактатах высокого Средневековья. Часто на такой устой указывают термины repercutere, vox repercussa, repercussio, но описание реперкуссы могло обходиться и вовсе без специальных терминов, как например, у Иоанна Коттона (ок. 1100):
.Кроме того, заметь, что два этих консонанса — кварта и квинта — наиболее приятны в [григорианском] распеве, если располагаются в надлежащих местах. Они звучат красиво, если после хода вниз [на кварту или квинту] мелодия тут же поднимается на исходную высоту, и это происходит несколько раз, как в аллилуйе Vox exultationis[3].— Иоанн Коттон. О музыке, гл.19
Реперкусса и реперкуссия
От реперкуссы следует отличать реперкуссию. Последним термином обозначают показ доминирующих ступеней модального (монодического или многоголосного) лада[4].
Напишите отзыв о статье "Реперкусса"
Примечания
- ↑ Такое созвучие также снабжают эпитетом «гармонический», подразумевается «многозвучный», «разновысотный». Термин «гармоническая реперкусса» не является общеупотребительным в отечественных трудах по истории гармонии.
- ↑ Lexicon musicum Latunum. Fasz.15. München, 2015, Sp. 1056-1059. «Реперкусса» в указанной грамматической форме появилась не ранее XVI века.
- ↑ Animadvertendum praeterea quod maximam in cantu iocunditatem faciunt istae duae consonantiae diatessaron et diapente, si convenienter in suis locis disponantur; pulchrum namque sonum reddunt si remissa aliquotiens statim in eisdem vocibus elevantur; quemadmodum patet in Alleluia Vox exultationis. (CSM 1, p.123).
- ↑ См., например, в статье: Холопов Ю.Н. [www.kholopov.ru/palestrina/palestrina.html Категории тональности и лада в музыке Палестрины] (2002).
Литература
- Apel W. Gregorian Chant. London, 1958.
- Реперкусса // Музыкальный энциклопедический словарь. Москва,1990.
- Hiley D. Western Plainchant: A Handbook. Oxford, 1993.
Отрывок, характеризующий Реперкусса
Дождик шел с утра, и казалось, что вот вот он пройдет и на небе расчистит, как вслед за непродолжительной остановкой припускал дождик еще сильнее. Напитанная дождем дорога уже не принимала в себя воды, и ручьи текли по колеям.Пьер шел, оглядываясь по сторонам, считая шаги по три, и загибал на пальцах. Обращаясь к дождю, он внутренне приговаривал: ну ка, ну ка, еще, еще наддай.
Ему казалось, что он ни о чем не думает; но далеко и глубоко где то что то важное и утешительное думала его душа. Это что то было тончайшее духовное извлечение из вчерашнего его разговора с Каратаевым.
Вчера, на ночном привале, озябнув у потухшего огня, Пьер встал и перешел к ближайшему, лучше горящему костру. У костра, к которому он подошел, сидел Платон, укрывшись, как ризой, с головой шинелью, и рассказывал солдатам своим спорым, приятным, но слабым, болезненным голосом знакомую Пьеру историю. Было уже за полночь. Это было то время, в которое Каратаев обыкновенно оживал от лихорадочного припадка и бывал особенно оживлен. Подойдя к костру и услыхав слабый, болезненный голос Платона и увидав его ярко освещенное огнем жалкое лицо, Пьера что то неприятно кольнуло в сердце. Он испугался своей жалости к этому человеку и хотел уйти, но другого костра не было, и Пьер, стараясь не глядеть на Платона, подсел к костру.
– Что, как твое здоровье? – спросил он.
– Что здоровье? На болезнь плакаться – бог смерти не даст, – сказал Каратаев и тотчас же возвратился к начатому рассказу.
– …И вот, братец ты мой, – продолжал Платон с улыбкой на худом, бледном лице и с особенным, радостным блеском в глазах, – вот, братец ты мой…
Пьер знал эту историю давно, Каратаев раз шесть ему одному рассказывал эту историю, и всегда с особенным, радостным чувством. Но как ни хорошо знал Пьер эту историю, он теперь прислушался к ней, как к чему то новому, и тот тихий восторг, который, рассказывая, видимо, испытывал Каратаев, сообщился и Пьеру. История эта была о старом купце, благообразно и богобоязненно жившем с семьей и поехавшем однажды с товарищем, богатым купцом, к Макарью.
Остановившись на постоялом дворе, оба купца заснули, и на другой день товарищ купца был найден зарезанным и ограбленным. Окровавленный нож найден был под подушкой старого купца. Купца судили, наказали кнутом и, выдернув ноздри, – как следует по порядку, говорил Каратаев, – сослали в каторгу.
– И вот, братец ты мой (на этом месте Пьер застал рассказ Каратаева), проходит тому делу годов десять или больше того. Живет старичок на каторге. Как следовает, покоряется, худого не делает. Только у бога смерти просит. – Хорошо. И соберись они, ночным делом, каторжные то, так же вот как мы с тобой, и старичок с ними. И зашел разговор, кто за что страдает, в чем богу виноват. Стали сказывать, тот душу загубил, тот две, тот поджег, тот беглый, так ни за что. Стали старичка спрашивать: ты за что, мол, дедушка, страдаешь? Я, братцы мои миленькие, говорит, за свои да за людские грехи страдаю. А я ни душ не губил, ни чужого не брал, акромя что нищую братию оделял. Я, братцы мои миленькие, купец; и богатство большое имел. Так и так, говорит. И рассказал им, значит, как все дело было, по порядку. Я, говорит, о себе не тужу. Меня, значит, бог сыскал. Одно, говорит, мне свою старуху и деток жаль. И так то заплакал старичок. Случись в их компании тот самый человек, значит, что купца убил. Где, говорит, дедушка, было? Когда, в каком месяце? все расспросил. Заболело у него сердце. Подходит таким манером к старичку – хлоп в ноги. За меня ты, говорит, старичок, пропадаешь. Правда истинная; безвинно напрасно, говорит, ребятушки, человек этот мучится. Я, говорит, то самое дело сделал и нож тебе под голова сонному подложил. Прости, говорит, дедушка, меня ты ради Христа.
Каратаев замолчал, радостно улыбаясь, глядя на огонь, и поправил поленья.
– Старичок и говорит: бог, мол, тебя простит, а мы все, говорит, богу грешны, я за свои грехи страдаю. Сам заплакал горючьми слезьми. Что же думаешь, соколик, – все светлее и светлее сияя восторженной улыбкой, говорил Каратаев, как будто в том, что он имел теперь рассказать, заключалась главная прелесть и все значение рассказа, – что же думаешь, соколик, объявился этот убийца самый по начальству. Я, говорит, шесть душ загубил (большой злодей был), но всего мне жальче старичка этого. Пускай же он на меня не плачется. Объявился: списали, послали бумагу, как следовает. Место дальнее, пока суд да дело, пока все бумаги списали как должно, по начальствам, значит. До царя доходило. Пока что, пришел царский указ: выпустить купца, дать ему награждения, сколько там присудили. Пришла бумага, стали старичка разыскивать. Где такой старичок безвинно напрасно страдал? От царя бумага вышла. Стали искать. – Нижняя челюсть Каратаева дрогнула. – А его уж бог простил – помер. Так то, соколик, – закончил Каратаев и долго, молча улыбаясь, смотрел перед собой.
