Репнина-Волконская, Варвара Николаевна

Варвара Николаевна Репнина-Волконская
Портрет В. Н. Репниной кисти Г. И. Псёл, 1839
Дата рождения:	31 июля 1808(1808-07-31)
Место рождения:	Москва
Подданство:	Российская империя Российская империя
Дата смерти:	9 декабря 1891(1891-12-09) (83 года)
Место смерти:	Москва
Отец:	Николай Григорьевич Репнин-Волконский
Мать:	Варвара Алексеевна Репнина-Волконская

Княжна Варвара Николаевна Репнина-Волконская (псевдоним Лизверская; 31 июля 1808, Москва — 9 декабря 1891, Москва) — русская писательница и мемуаристка из рода Волконских. Знакомая Н. В. Гоголя, друг и «добрый ангел» украинского поэта Т. Г. Шевченко, ходатайствовала об его освобождении из ссылки.

Биография

Дочь князя Николая Григорьевича Репнина-Волконского, одного из предводителей русской армии в войну 1812 года, и Варвары Алексеевны, внучки последнего гетмана К. Г. Разумовского. Племянница известного декабриста С. Г. Волконского.

В 1816 году её отец был назначен генерал-губернатором Малороссии и она вместе с родителями переехала в Полтаву. Нашла на Украине свою вторую родину, которую искренне полюбила.

Обучалась в Полтавском институте благородных девиц, основанном её родителями. Она в совершенстве знала несколько иностранных языков, разбиралась в живописи, музыке, ещё в молодые годы начала печататься под псевдонимом Лизверская. В октябре 1828 года была заочно занесена в списки фрейлин, хотя при императорском дворе бывала редко.

Во время пребывания в Полтаве княжна охотно принимала участие в благотворительных мероприятиях, посещала городской театр, где тогда играл М. С. Щепкин, свела знакомство и с деятелями местной культуры: И. П. Котляревским, В. В. Капнистом, П. П. Гулаком-Артемовским, Н. А. Цертелевым.

В эти годы к ней сватался Лев Аврамович Баратынский (1805—1858), брат поэта, служивший адъютантом у князя Н. Г. Репнина. Родители Варвары Николаевны воспротивились неравному браку и разлучили молодых. Из-за несчастной любви в 1834 году Баратынский вышел в отставку и навсегда поселился в своем имении, где умер холостяком. По воспоминаниям Б. Н. Чичерина, Варвара Николаевна, «женщина редких сердечных свойств, до глубокой старости сохраняла сердечную память о любимом ею человеке, его портрет висел у неё в спальной, а все его родные были предметом особенной её ласки».

Годы с 1835 по 1839 Варвара Николаевна провела за границей, в Германии, Швейцарии, Италии, где познакомилась с Н. В. Гоголем и впоследствии переписывалась с ним. С 1842 жила с родителями в принадлежавшем им имении Яготин Полтавской губернии. В их доме воспитывались талантливые сёстры-сироты Псёл — Александра, Глафира и Татьяна. В июле 1843 года Алексей Капнист, участник организации «Кирилло-Мефодиевское братство», привёз в Яготин своего товарища Тараса Шевченко для работы над портретами Н. Г. Репнина-Волконского и его близких. Поэт и художник Шевченко был тепло и добросердечно встречен всей княжеской семьёй. Хорошие отношения сложились у гостя и с молодёжью — княжной Варварой и сёстрами Псёл. В это время между Варварой Репниной и Т. Г. Шевченко устанавились дружеские отношения, которые поддерживались во все последующие годы жизни поэта.

Варвара Николаевна, безответно влюблённая в Шевченко, с пониманием и глубокой симпатией относилась к его творчеству, содействовала распространению первых эстампов его «Живописной Украины», позже помогала в трудоустройстве учителем рисования в Киевском университете.

С именем княжны Репниной связаны жизненные эпизоды Тараса Шевченко времён его первого путешествия по Украине. В 1843 году поэт заканчивает поэму «Тризна» и посвящает её Варваре Репниной. В предисловии к поэме есть слова, которые свидетельствуют о больших дружественных отношениях Т. Г. Шевченко и Варвары Репниной, что в значительной степени повлияло в появлении на свет этого произведения: «Душе с прекрасным назначеньем должно любить, терпеть, страдать…» О своих чувствах поэт писал: «…Для вас я радостно сложил свои житейские оковы, священнодействовал я снова и слёзы в звуки перелил…» Поэт подарил свою рукопись Варваре Николаевне.

Ваш добрый ангел осенил Меня бессмертными крылами И тихоструйными речами Мечты о рае пробудил…

Весной 1844 года, после отъезда Т. Г. Шевченко с Украины в Петербург, княжна Репнина начала писать о нём повесть «Девочка», где поэт выведен под псевдонимом Березовский:

«…Он был поэт. Поэт во всей обширности этого слова: он стихами своими побеждал всех…он настраивал души на высокий диапазон своей восторженной лире, он увлекал за собою старых и молодых, холодных и пылких…Он одарён был больше чем талантом, ему дан был гений…»

К сожалению, эта работа Варвары Репниной не получила своего завершения. Тарас Григорьевич тогда же, в 1844 году, прочитав рукопись произведения, понял чувства княжны. В письме к Варваре Николаевне он писал:

«О добрый ангел! Молюсь и плачу пред тобой, ты утвердила во мне веру в существование святых на земле!»

Но тот факт, что они находились на разных общественных ступенях, перевесил, и их пути разошлись. «Райским мечтам» не суждено было сбыться.

Позже, когда Т. Шевченко попал в ссылку, В. Репнина прилагала много усилий, чтобы облегчить участь поэта, переписывалась с ним, посылала ему книги, пока в 1850 году граф А. Ф. Орлов не предупредил княгиню о «неуместности такового её участия» и о том, что, продолжая его выказывать, «она сама будет виновницей, может быть, неприятных для неё последствий». После такого предупреждения переписка прекратилась. Известно 8 писем Шевченко к Репниной и 16 — Варвары Николаевны к поэту. По приезде в марте 1858 в Москву, несмотря на врачебное запрещение выходить из дома, Шевченко «втихомолку» навестил Репнину, а неделю спустя был у неё снова. Ранее, из Нижнего Новгорода, он неизменно передавал ей приветы в письмах к М. С. Щепкину.

В начале 1850-х годов княжна, оставаясь одинокой, из Одессы, где Репнины владели поместьем, переехала в Москву, где и прожила до смерти. В 1866 она издала книгу «Письма молодой женщины о воспитании», под псевдонимом Лизварская. Далеко не все её произведения увидели свет. Воспоминания о встречах с Шевченко и Гоголем были помещены в журнале «Русский архив». Ценные сведения о Т. Г. Шевченко периода его пребывания на Полтавщине записал из уст княжны М. Чалый.

До самой смерти Варвара Николаевна берегла память о своем многострадальном друге, рассказывала о нём своим знакомым, живо интересовалась, что писали о Шевченко журналы. Зимой 1883 она писала М. Чалому: «Я услышала с большим удовольствием, что Полтавское земство на последнем своём собрании решило дать 500 руб. на починку могилы Шевченко». Через несколько месяцев она передала в Полтаву через своего племянника 180 руб. из своих сбережений «на памятник или могилу Шевченко».

Благотворительность стала смыслом жизни Варвары Репниной. Современник писал о ней: «Её двери были всегда открыты для бедных и обездоленных». Одним она помогала деньгами, другим писала письма и просьбы, устраивая чью-то судьбу.

Умерла В. М. Репнина на 83-м году жизни и была похоронена в московском Алексеевском монастыре рядом со своей верной подругой Г. И. Борковской, которую она не намного пережила. Из некролога, помещённого в журнале «Киевская старина»: «… смерть её в любом случае общественная потеря, и будущий историк русского общества несомненно отнесёт её к группе тех чистых и благородных людей, которые заметно влияли на общество самим фактом своего существования».

В 1925 году во Львове была опубликована книга под названием «Шевченко и княжна Репнина» Михаила Возняка, где был помещён и её автобиографический рассказ «Девочка». По словам учёного, Шевченко уважал в ней «благородный ум, вкус и нежные, возвышенные чувства».

Избранные публикации

• «Письма к молодой женщине о воспитании»,
• «Из воспоминаний о Гоголе»,
• «Воспоминание о бомбардировке Одессы в 1854 году»
• «Немая любовь»

Ссылки

• [history.ui.ua/ukraine_in_19century/varvara_repnina Варвара Репнина — друг поэта]
• [histpol.pl.ua/ru/lichnosti/uchilis-v-poltave?id=2858 Репнина, Варвара Николаевна] (укр.)
• Репнина-Волконская, Варвара Николаевна // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• [www.akcia-antique.ru/openwindow.php?id=23996&folder=art&filename=23996.jpg Портрет в украинском костюме]

Отрывок, характеризующий Репнина-Волконская, Варвара Николаевна

Ростовы до 1 го сентября, то есть до кануна вступления неприятеля в Москву, оставались в городе.
После поступления Пети в полк казаков Оболенского и отъезда его в Белую Церковь, где формировался этот полк, на графиню нашел страх. Мысль о том, что оба ее сына находятся на войне, что оба они ушли из под ее крыла, что нынче или завтра каждый из них, а может быть, и оба вместе, как три сына одной ее знакомой, могут быть убиты, в первый раз теперь, в это лето, с жестокой ясностью пришла ей в голову. Она пыталась вытребовать к себе Николая, хотела сама ехать к Пете, определить его куда нибудь в Петербурге, но и то и другое оказывалось невозможным. Петя не мог быть возвращен иначе, как вместе с полком или посредством перевода в другой действующий полк. Николай находился где то в армии и после своего последнего письма, в котором подробно описывал свою встречу с княжной Марьей, не давал о себе слуха. Графиня не спала ночей и, когда засыпала, видела во сне убитых сыновей. После многих советов и переговоров граф придумал наконец средство для успокоения графини. Он перевел Петю из полка Оболенского в полк Безухова, который формировался под Москвою. Хотя Петя и оставался в военной службе, но при этом переводе графиня имела утешенье видеть хотя одного сына у себя под крылышком и надеялась устроить своего Петю так, чтобы больше не выпускать его и записывать всегда в такие места службы, где бы он никак не мог попасть в сражение. Пока один Nicolas был в опасности, графине казалось (и она даже каялась в этом), что она любит старшего больше всех остальных детей; но когда меньшой, шалун, дурно учившийся, все ломавший в доме и всем надоевший Петя, этот курносый Петя, с своими веселыми черными глазами, свежим румянцем и чуть пробивающимся пушком на щеках, попал туда, к этим большим, страшным, жестоким мужчинам, которые там что то сражаются и что то в этом находят радостного, – тогда матери показалось, что его то она любила больше, гораздо больше всех своих детей. Чем ближе подходило то время, когда должен был вернуться в Москву ожидаемый Петя, тем более увеличивалось беспокойство графини. Она думала уже, что никогда не дождется этого счастия. Присутствие не только Сони, но и любимой Наташи, даже мужа, раздражало графиню. «Что мне за дело до них, мне никого не нужно, кроме Пети!» – думала она.
В последних числах августа Ростовы получили второе письмо от Николая. Он писал из Воронежской губернии, куда он был послан за лошадьми. Письмо это не успокоило графиню. Зная одного сына вне опасности, она еще сильнее стала тревожиться за Петю.
Несмотря на то, что уже с 20 го числа августа почти все знакомые Ростовых повыехали из Москвы, несмотря на то, что все уговаривали графиню уезжать как можно скорее, она ничего не хотела слышать об отъезде до тех пор, пока не вернется ее сокровище, обожаемый Петя. 28 августа приехал Петя. Болезненно страстная нежность, с которою мать встретила его, не понравилась шестнадцатилетнему офицеру. Несмотря на то, что мать скрыла от него свое намеренье не выпускать его теперь из под своего крылышка, Петя понял ее замыслы и, инстинктивно боясь того, чтобы с матерью не разнежничаться, не обабиться (так он думал сам с собой), он холодно обошелся с ней, избегал ее и во время своего пребывания в Москве исключительно держался общества Наташи, к которой он всегда имел особенную, почти влюбленную братскую нежность.
По обычной беспечности графа, 28 августа ничто еще не было готово для отъезда, и ожидаемые из рязанской и московской деревень подводы для подъема из дома всего имущества пришли только 30 го.
С 28 по 31 августа вся Москва была в хлопотах и движении. Каждый день в Дорогомиловскую заставу ввозили и развозили по Москве тысячи раненых в Бородинском сражении, и тысячи подвод, с жителями и имуществом, выезжали в другие заставы. Несмотря на афишки Растопчина, или независимо от них, или вследствие их, самые противоречащие и странные новости передавались по городу. Кто говорил о том, что не велено никому выезжать; кто, напротив, рассказывал, что подняли все иконы из церквей и что всех высылают насильно; кто говорил, что было еще сраженье после Бородинского, в котором разбиты французы; кто говорил, напротив, что все русское войско уничтожено; кто говорил о московском ополчении, которое пойдет с духовенством впереди на Три Горы; кто потихоньку рассказывал, что Августину не ведено выезжать, что пойманы изменники, что мужики бунтуют и грабят тех, кто выезжает, и т. п., и т. п. Но это только говорили, а в сущности, и те, которые ехали, и те, которые оставались (несмотря на то, что еще не было совета в Филях, на котором решено было оставить Москву), – все чувствовали, хотя и не выказывали этого, что Москва непременно сдана будет и что надо как можно скорее убираться самим и спасать свое имущество. Чувствовалось, что все вдруг должно разорваться и измениться, но до 1 го числа ничто еще не изменялось. Как преступник, которого ведут на казнь, знает, что вот вот он должен погибнуть, но все еще приглядывается вокруг себя и поправляет дурно надетую шапку, так и Москва невольно продолжала свою обычную жизнь, хотя знала, что близко то время погибели, когда разорвутся все те условные отношения жизни, которым привыкли покоряться.
В продолжение этих трех дней, предшествовавших пленению Москвы, все семейство Ростовых находилось в различных житейских хлопотах. Глава семейства, граф Илья Андреич, беспрестанно ездил по городу, собирая со всех сторон ходившие слухи, и дома делал общие поверхностные и торопливые распоряжения о приготовлениях к отъезду.
Графиня следила за уборкой вещей, всем была недовольна и ходила за беспрестанно убегавшим от нее Петей, ревнуя его к Наташе, с которой он проводил все время. Соня одна распоряжалась практической стороной дела: укладываньем вещей. Но Соня была особенно грустна и молчалива все это последнее время. Письмо Nicolas, в котором он упоминал о княжне Марье, вызвало в ее присутствии радостные рассуждения графини о том, как во встрече княжны Марьи с Nicolas она видела промысл божий.
– Я никогда не радовалась тогда, – сказала графиня, – когда Болконский был женихом Наташи, а я всегда желала, и у меня есть предчувствие, что Николинька женится на княжне. И как бы это хорошо было!
Соня чувствовала, что это была правда, что единственная возможность поправления дел Ростовых была женитьба на богатой и что княжна была хорошая партия. Но ей было это очень горько. Несмотря на свое горе или, может быть, именно вследствие своего горя, она на себя взяла все трудные заботы распоряжений об уборке и укладке вещей и целые дни была занята. Граф и графиня обращались к ней, когда им что нибудь нужно было приказывать. Петя и Наташа, напротив, не только не помогали родителям, но большею частью всем в доме надоедали и мешали. И целый день почти слышны были в доме их беготня, крики и беспричинный хохот. Они смеялись и радовались вовсе не оттого, что была причина их смеху; но им на душе было радостно и весело, и потому все, что ни случалось, было для них причиной радости и смеха. Пете было весело оттого, что, уехав из дома мальчиком, он вернулся (как ему говорили все) молодцом мужчиной; весело было оттого, что он дома, оттого, что он из Белой Церкви, где не скоро была надежда попасть в сраженье, попал в Москву, где на днях будут драться; и главное, весело оттого, что Наташа, настроению духа которой он всегда покорялся, была весела. Наташа же была весела потому, что она слишком долго была грустна, и теперь ничто не напоминало ей причину ее грусти, и она была здорова. Еще она была весела потому, что был человек, который ею восхищался (восхищение других была та мазь колес, которая была необходима для того, чтоб ее машина совершенно свободно двигалась), и Петя восхищался ею. Главное же, веселы они были потому, что война была под Москвой, что будут сражаться у заставы, что раздают оружие, что все бегут, уезжают куда то, что вообще происходит что то необычайное, что всегда радостно для человека, в особенности для молодого.


31 го августа, в субботу, в доме Ростовых все казалось перевернутым вверх дном. Все двери были растворены, вся мебель вынесена или переставлена, зеркала, картины сняты. В комнатах стояли сундуки, валялось сено, оберточная бумага и веревки. Мужики и дворовые, выносившие вещи, тяжелыми шагами ходили по паркету. На дворе теснились мужицкие телеги, некоторые уже уложенные верхом и увязанные, некоторые еще пустые.
Голоса и шаги огромной дворни и приехавших с подводами мужиков звучали, перекликиваясь, на дворе и в доме. Граф с утра выехал куда то. Графиня, у которой разболелась голова от суеты и шума, лежала в новой диванной с уксусными повязками на голове. Пети не было дома (он пошел к товарищу, с которым намеревался из ополченцев перейти в действующую армию). Соня присутствовала в зале при укладке хрусталя и фарфора. Наташа сидела в своей разоренной комнате на полу, между разбросанными платьями, лентами, шарфами, и, неподвижно глядя на пол, держала в руках старое бальное платье, то самое (уже старое по моде) платье, в котором она в первый раз была на петербургском бале.
Наташе совестно было ничего не делать в доме, тогда как все были так заняты, и она несколько раз с утра еще пробовала приняться за дело; но душа ее не лежала к этому делу; а она не могла и не умела делать что нибудь не от всей души, не изо всех своих сил. Она постояла над Соней при укладке фарфора, хотела помочь, но тотчас же бросила и пошла к себе укладывать свои вещи. Сначала ее веселило то, что она раздавала свои платья и ленты горничным, но потом, когда остальные все таки надо было укладывать, ей это показалось скучным.
– Дуняша, ты уложишь, голубушка? Да? Да?
И когда Дуняша охотно обещалась ей все сделать, Наташа села на пол, взяла в руки старое бальное платье и задумалась совсем не о том, что бы должно было занимать ее теперь. Из задумчивости, в которой находилась Наташа, вывел ее говор девушек в соседней девичьей и звуки их поспешных шагов из девичьей на заднее крыльцо. Наташа встала и посмотрела в окно. На улице остановился огромный поезд раненых.