Репрессалии

Репрессалии (старолат. repressaliae, от лат. reprehendere — сдерживать, останавливать) — в международном праве правомерные принудительные меры политического и экономического характера, которые применяются одним государством в ответ на неправомерные действия другого государства. На сегодняшний день термин репрессалии устарел и подобные действия именуются контрмеры, а в случае применения таких мер международной организацией — санкции.

История репрессалий

Зарождение

В практике международного права регулирующим отношения древних государствах имело место применение различных мер принудительного характера без использования силы как способа реализации ответственности. Преимущественно это были меры экономического давления со стороны пострадавшего государства, что выражалось в форме прекращения торговых отношений или запрет на торговлю. Первый зафиксированный и дошедший до нас пример использования экономического давления имел место в Древней Греции. В 423 году до нашей эры Афины, которые доминировали в Элладе, запретили купцам из Мегар посещать свои порты и рынки (т. н. мегарская псефизма), что послужило одной из причин начала Пелопоннесской войны. В работах Полибия можно найти сведения о том, когда в результате конфликта между ахейцами и беотийцами, Филопемен, глава Ахейского союза, предоставил право взыскивать беотийское имущество, что привело к вооруженному конфликту, не только между гражданами а и между целыми народами.

Раннее средневековье

В период VI—XII веков невоенные принудительные меры получают название репрессалии. Они очень четко отражали всю суть международных отношений этого периода времени и, как следствие, имели частно-правовой характер. Их суть заключалась в том, что лицо, которое понесло любой ущерб от действия иностранца имеет право самостоятельного захвата имущества или его эквивалента от этого иностранца или от его соотечественников, что разрешалось государственной властью потерпевшего лица, после того как не было получено удовлетворение от государства правонарушителя. Существование на территории средневековой Европы большого количества независимых городов-государств и развитие торговли между ними, привели к необходимости нормативного закрепления практики применения репрессалий. Уставы городов и двусторонние договоры содержали в себе положение, которое предусматривало, что в случае отказа иностранца выполнить свой долг, который вытекает из правоотношений ответственности, кредитор должен подавать иск в компетентный суд этого иностранца, и в случае отказа ему в удовлетворении иска может обращаться к своей власти с целью получения специального разрешения на захват, в пределах территории государства, которое предоставила это разрешение, лица/лиц или товаров граждан государства нарушителя. Выдача таких разрешений рассматривалась как атрибут государственного суверенитета. Название этого разрешения не имело четкой закрепленной формы, но среди выданных в течение нескольких столетий можно выделить более употребляемые наименования. Так, в XII—XIV веках они носили название «litterae repressaliarum», «cartae repressaliarum», «marca», «pignorationes». Чуть позже в XIV—XVI появляются такие названия как «ius marchium» и «lettre de marque»). Следует отметить, что акты «lettres de marque» и «lettres de represailles» одинаково употреблялись один вместо другого, для обозначения как патента на репрессалии, патенты на каперство во время морской войны. В условиях рецепции римского права, с помощью легистов, принцип частной войны и главное принцип солидарной ответственности, который не был присущ римскому праву, начинают постепенно терять популярность и впоследствии даже запрещаются. В этот период международная практика постепенно обращалась к замене репрессалий другими принудительными средствами схожего действия, которые применялись уже непосредственно верховной властью в интересах своих пострадавших подданных. Это могло быть наложение определенных принудительных сборов на всех купцов или на все товары, происходящие из государства, гражданином которого является виновное лицо.

Классический период

В конце XVII века репрессалии приобретают государственный характер и с этого времени право на их применение «принадлежит только государству, и в отношении государства, а не частных лиц». Рихтер называл причиной передачи права на применение репрессалий от частных лиц к государству является «следствием взгляда на войну, как вооруженное столкновение государств, а не частных лиц». Постепенная передача права на применение репрессалий от частных лиц к государству вызвала возникновение новых форм невоенных принудительных мер которые начали пониматься как разновидности репрессалий (эмбарго, андролепсия).

К середине XIX века под репрессалями понимали «все принудительные меры, которые правительство применяет против другого государства, его подданных и их имущества, с целью побудить его признать спорное право, или получить от него должное удовлетворение, или, в крайнем случае, собственноручно осуществить свои притязания» .

Идея о механизме принуждения, с развитием науки международного права все чаще встречается в работах многих ученых. Среди отечественных ученых более всего разработан этот вопрос в трудах профессора Л. А. Комаровского. Интересным с научной точки зрения представляется его позиция, по которой «международное принуждение может быть организовано во-первых, так, чтобы принудительная функция выполнялась с разрешения всех членов международной организации той из великих держав, которая пожелает выступить в этой роли».

См. также

• Контрмеры
• Санкции ООН
• Экономические санкции

Отрывок, характеризующий Репрессалии

– Старосту, старосту кличет… Дрон Захарыч, вас, – послышались кое где торопливо покорные голоса, и шапки стали сниматься с голов.
– Нам бунтовать нельзя, мы порядки блюдем, – проговорил Карп, и несколько голосов сзади в то же мгновенье заговорили вдруг:
– Как старички пороптали, много вас начальства…
– Разговаривать?.. Бунт!.. Разбойники! Изменники! – бессмысленно, не своим голосом завопил Ростов, хватая за юрот Карпа. – Вяжи его, вяжи! – кричал он, хотя некому было вязать его, кроме Лаврушки и Алпатыча.
Лаврушка, однако, подбежал к Карпу и схватил его сзади за руки.
– Прикажете наших из под горы кликнуть? – крикнул он.
Алпатыч обратился к мужикам, вызывая двоих по именам, чтобы вязать Карпа. Мужики покорно вышли из толпы и стали распоясываться.
– Староста где? – кричал Ростов.
Дрон, с нахмуренным и бледным лицом, вышел из толпы.
– Ты староста? Вязать, Лаврушка! – кричал Ростов, как будто и это приказание не могло встретить препятствий. И действительно, еще два мужика стали вязать Дрона, который, как бы помогая им, снял с себя кушан и подал им.
– А вы все слушайте меня, – Ростов обратился к мужикам: – Сейчас марш по домам, и чтобы голоса вашего я не слыхал.
– Что ж, мы никакой обиды не делали. Мы только, значит, по глупости. Только вздор наделали… Я же сказывал, что непорядки, – послышались голоса, упрекавшие друг друга.
– Вот я же вам говорил, – сказал Алпатыч, вступая в свои права. – Нехорошо, ребята!
– Глупость наша, Яков Алпатыч, – отвечали голоса, и толпа тотчас же стала расходиться и рассыпаться по деревне.
Связанных двух мужиков повели на барский двор. Два пьяные мужика шли за ними.
– Эх, посмотрю я на тебя! – говорил один из них, обращаясь к Карпу.
– Разве можно так с господами говорить? Ты думал что?
– Дурак, – подтверждал другой, – право, дурак!
Через два часа подводы стояли на дворе богучаровского дома. Мужики оживленно выносили и укладывали на подводы господские вещи, и Дрон, по желанию княжны Марьи выпущенный из рундука, куда его заперли, стоя на дворе, распоряжался мужиками.
– Ты ее так дурно не клади, – говорил один из мужиков, высокий человек с круглым улыбающимся лицом, принимая из рук горничной шкатулку. – Она ведь тоже денег стоит. Что же ты ее так то вот бросишь или пол веревку – а она потрется. Я так не люблю. А чтоб все честно, по закону было. Вот так то под рогожку, да сенцом прикрой, вот и важно. Любо!
– Ишь книг то, книг, – сказал другой мужик, выносивший библиотечные шкафы князя Андрея. – Ты не цепляй! А грузно, ребята, книги здоровые!
– Да, писали, не гуляли! – значительно подмигнув, сказал высокий круглолицый мужик, указывая на толстые лексиконы, лежавшие сверху.

Ростов, не желая навязывать свое знакомство княжне, не пошел к ней, а остался в деревне, ожидая ее выезда. Дождавшись выезда экипажей княжны Марьи из дома, Ростов сел верхом и до пути, занятого нашими войсками, в двенадцати верстах от Богучарова, верхом провожал ее. В Янкове, на постоялом дворе, он простился с нею почтительно, в первый раз позволив себе поцеловать ее руку.
– Как вам не совестно, – краснея, отвечал он княжне Марье на выражение благодарности за ее спасенье (как она называла его поступок), – каждый становой сделал бы то же. Если бы нам только приходилось воевать с мужиками, мы бы не допустили так далеко неприятеля, – говорил он, стыдясь чего то и стараясь переменить разговор. – Я счастлив только, что имел случай познакомиться с вами. Прощайте, княжна, желаю вам счастия и утешения и желаю встретиться с вами при более счастливых условиях. Ежели вы не хотите заставить краснеть меня, пожалуйста, не благодарите.
Но княжна, если не благодарила более словами, благодарила его всем выражением своего сиявшего благодарностью и нежностью лица. Она не могла верить ему, что ей не за что благодарить его. Напротив, для нее несомненно было то, что ежели бы его не было, то она, наверное, должна была бы погибнуть и от бунтовщиков и от французов; что он, для того чтобы спасти ее, подвергал себя самым очевидным и страшным опасностям; и еще несомненнее было то, что он был человек с высокой и благородной душой, который умел понять ее положение и горе. Его добрые и честные глаза с выступившими на них слезами, в то время как она сама, заплакав, говорила с ним о своей потере, не выходили из ее воображения.
Когда она простилась с ним и осталась одна, княжна Марья вдруг почувствовала в глазах слезы, и тут уж не в первый раз ей представился странный вопрос, любит ли она его?
По дороге дальше к Москве, несмотря на то, что положение княжны было не радостно, Дуняша, ехавшая с ней в карете, не раз замечала, что княжна, высунувшись в окно кареты, чему то радостно и грустно улыбалась.
«Ну что же, ежели бы я и полюбила его? – думала княжна Марья.
Как ни стыдно ей было признаться себе, что она первая полюбила человека, который, может быть, никогда не полюбит ее, она утешала себя мыслью, что никто никогда не узнает этого и что она не будет виновата, ежели будет до конца жизни, никому не говоря о том, любить того, которого она любила в первый и в последний раз.
Иногда она вспоминала его взгляды, его участие, его слова, и ей казалось счастье не невозможным. И тогда то Дуняша замечала, что она, улыбаясь, глядела в окно кареты.
«И надо было ему приехать в Богучарово, и в эту самую минуту! – думала княжна Марья. – И надо было его сестре отказать князю Андрею! – И во всем этом княжна Марья видела волю провиденья.
Впечатление, произведенное на Ростова княжной Марьей, было очень приятное. Когда ои вспоминал про нее, ему становилось весело, и когда товарищи, узнав о бывшем с ним приключении в Богучарове, шутили ему, что он, поехав за сеном, подцепил одну из самых богатых невест в России, Ростов сердился. Он сердился именно потому, что мысль о женитьбе на приятной для него, кроткой княжне Марье с огромным состоянием не раз против его воли приходила ему в голову. Для себя лично Николай не мог желать жены лучше княжны Марьи: женитьба на ней сделала бы счастье графини – его матери, и поправила бы дела его отца; и даже – Николай чувствовал это – сделала бы счастье княжны Марьи. Но Соня? И данное слово? И от этого то Ростов сердился, когда ему шутили о княжне Болконской.


Приняв командование над армиями, Кутузов вспомнил о князе Андрее и послал ему приказание прибыть в главную квартиру.
Князь Андрей приехал в Царево Займище в тот самый день и в то самое время дня, когда Кутузов делал первый смотр войскам. Князь Андрей остановился в деревне у дома священника, у которого стоял экипаж главнокомандующего, и сел на лавочке у ворот, ожидая светлейшего, как все называли теперь Кутузова. На поле за деревней слышны были то звуки полковой музыки, то рев огромного количества голосов, кричавших «ура!новому главнокомандующему. Тут же у ворот, шагах в десяти от князя Андрея, пользуясь отсутствием князя и прекрасной погодой, стояли два денщика, курьер и дворецкий. Черноватый, обросший усами и бакенбардами, маленький гусарский подполковник подъехал к воротам и, взглянув на князя Андрея, спросил: здесь ли стоит светлейший и скоро ли он будет?