Репрессии в период правления Батисты

Репрессии в период правления Батисты — политические преследования, осуществлявшиеся со стороны гражданских властей и вооружённых сил Кубы во время нахождения у власти Фульхенсио Батисты (1933—1959). Репрессии выражались в арестах неугодных, пытках заключённых, похищениях, заказных убийствах и унесли десятки тысяч жизней.

Репрессии в период 1933—1940

После переворота 14 января 1934 года Фульхенсио Батиста стал фактически контролировать всю власть в стране.^{[нужна атрибуция мнения][неавторитетный источник?]} Им совершались действия репрессивного характера в отношении рабочих и левых организаций, выражавшиеся в разгонах митингов и демонстраций.^{[нужна атрибуция мнения]} Некоторые члены прежнего офицерского корпуса, по некоторым данным, были казнены.

В марте и октябре 1934 года прошли 200-тысячные всеобщие забастовки, которые были подавлены властями. На востоке Кубы снова возникло партизанское движение. Компартия была вынуждена уйти в подполье.

В марте 1935 года на Кубе вспыхнула всеобщая забастовка, в которой участвовало 700 тыс. трудящихся. Власти бросили на её подавления армейские подразделения. Бастующие сопротивлялись в течение нескольких дней. Из-за несогласованности действий революционеров бастующие потерпели поражение.

Политические враги Батисты, активные борцы с режимом и прочие неугодные диктатору люди^{[нужна атрибуция мнения]} либо сажались в тюрьмы, либо убивались, либо вовсе пропадали без вести. В частности, в мае 1935 года был застрелен правительственными войсками в провинции Матансас в ожидании лодки левый социал-реформист, один из самых непримиримых борцов с диктатурой Батисты, основатель студенческой организации «Молодая Куба» Антонио Гитерас.^{[нужна атрибуция мнения]}

Имели место и многие другие, зачастую мелкие, малоизвестные и почти что неучтённые попытки восстания против режима Батисты, приведшие к кровопролитию и жестоко подавленные.^{[нужна атрибуция мнения]} Так, было подавлено восстание в старинном форте Атарес в Гаване во главе с Бласом Эрнандесом, многие из сдавшихся в плен повстанцев были казнены. Также имела место попытка нападения на отель «Насьональ-де-Куба» в Гаване, когда бывшие армейские офицеры, в том числе члены олимпийской сборной Кубы по стрельбе из винтовки, упорно сопротивлялись до тех пор, пока не были разбиты.

Как отмечалось в академическом издании «Кембриджская история Латинской Америки», Батиста превратил армию в «эффективный репрессивный аппарат».

Репрессии после событий 26 июля 1953 года

В 1953 году 26 июля провалилась попытка группы революционеров во главе с Фиделем Кастро взять штурмом Казармы Монкада, расположенные в Сантьяго-де-Куба. Восставшие потерпели полное поражение. После более чем двухчасового боя в Сантьяго большинство нападавших погибли, оставшиеся в живых отступили в горы, где вскоре были схвачены военными и полицией.

Убийства пленных революционеров совершались в жестокой форме: их закапывали по грудь в землю и использовали в качестве мишеней, сбрасывали с крыш высоких зданий, раненых волокли по лестницам, пока они не умирали, вешали, у них вырывали глаза, вводили им в вены воздух, выпускали якобы на свободу, а затем стреляли в спину.^{[нужна атрибуция мнения]} Вот что отмечал врач судебной медицины Мануэль Приэто Арагона, который осматривал трупы убитых: «Осмотр трупов врачом судебной медицины был ужасным делом… Все фиделисты были одеты в мундиры цвета желтоватого хаки, под которыми были рубашки и брюки, а у некоторых только брюки. Все мундиры оказались целыми. Никаких следов пуль на них не обнаружено. На некоторых трупах мундиры были надеты наизнанку. Когда их раздели, то стала видна вся жестокость, садизм, жертвой которых они стали. У одного под мундиром оказалась пижама пациента гражданского госпиталя. Они были одеты в мундиры после их задержания. У большого числа трупов голова была раздроблена автоматной очередью, выпущенной в упор. У многих были изуродованы половые органы. У других были выбиты зубы. У троих были вырваны глаза. Не было ни одного, кто бы не был подвергнут страшным пыткам, прежде чем быть приконченным». Профессор истории университета Северной Флориды Томас Леонард писал, что до перевода в тюрьму пленные мужчины подверглись жестоким пыткам, а некоторые были убиты. Так, у Абеля Сантамарии были вырваны глаза и преподнесены его сестре Айде.

Правительство на 90 дней отменило конституционные гарантии, провело массовые аресты среди руководителей оппозиционных партий (доказать их причастность к событиям 26 июля батистовцам не удалось, и они были отпущены на свободу), издало один за другим репрессивные законы. Даже после восстановления конституционных гарантий продолжались аресты, обыски, облавы, из тюрем не выпускали политзаключенных.

Репрессии в последние годы правления Батисты

Напуганный заметным ростом влияния Народно-социалистической партии на народные массы, Батиста почти всю репрессивную деятельность сосредоточил на борьбе с коммунизмом. В частности он издал закон, который объявлял «несовместимой с государственной службой и с исполнением руководящих или совещательных функций в рабочих и предпринимательских организациях коммунистическую деятельность в любом её проявлении». По распоряжению Батисты было создано «Бюро по подавлению коммунистической деятельности» (BRAC). Велась активная антикоммунистическая пропаганда в газетах, на радио, на проповедях в храмах, возбуждавшая агрессию у населения по отношению к коммунистам.^{[нужна атрибуция мнения]}

Военная полиция патрулировала улицы и проводила массовые аресты подозреваемых в подготовке восстания. Спецслужбы всё более были склонны к насилию, жестокости и пыткам, не опасаясь правовых последствий.

В Матансасе была осуществлена попытка группой молодежи захватить казармы Гойкурия. Власти заранее узнали о готовящемся нападении от полицейского агента. Подъехавшие к казарме студенты сразу же попали под кинжальный пулеметный огонь и почти все погибли.

5 сентября 1957 года на базе ВМС в городе Сьенфуэгосе вспыхнуло восстание, начатое членами «Движения 26 июля» и матросами, под руководством Хулио Камачо и лейтенанта Сан-Романа. Для подавления восстания правительственной авиацией была подвергнута массированной бомбардировке и обстрелу ракетами не только восставшая военно-морская база, но и город с мирными жителями. На город были двинуты бронетанковые и пехотные части. Восстание было жестоко подавлено, а Дионисио Сан-Роман был захвачен на борту одного из кораблей, перевезен в Гавану и там умер в результате пыток.^{[нужна атрибуция мнения]}

См. также

• Репрессии в период правления Кастро

Ссылки

• [militera.lib.ru/bio/leonov_borodaev/03.html Фидель Кастро. Политическая биография]
• [militera.lib.ru/science/guevara/index.html Гевара Э. Партизанская война]
• [www.jonathanpollard.org/2000/021900b.htm www.jonathanpollard.org/2000/021900b.htm]
• [www.latinamericanstudies.org/cuban-rebels/kirkpatrick.htm www.latinamericanstudies.org/cuban-rebels/kirkpatrick.htm]
• [www.imdb.com/title/tt0343996/ Художественный фильм о событиях периода правления Батисты]

Литература

• Соколова З.И. Вся правда о Фиделе Кастро и его команде. — М.: Астрель, 2009. — 544 с.

Отрывок, характеризующий Репрессии в период правления Батисты

В то самое время как князь Андрей жил без дела при Дриссе, Шишков, государственный секретарь, бывший одним из главных представителей этой партии, написал государю письмо, которое согласились подписать Балашев и Аракчеев. В письме этом, пользуясь данным ему от государя позволением рассуждать об общем ходе дел, он почтительно и под предлогом необходимости для государя воодушевить к войне народ в столице, предлагал государю оставить войско.
Одушевление государем народа и воззвание к нему для защиты отечества – то самое (насколько оно произведено было личным присутствием государя в Москве) одушевление народа, которое было главной причиной торжества России, было представлено государю и принято им как предлог для оставления армии.

Х
Письмо это еще не было подано государю, когда Барклай за обедом передал Болконскому, что государю лично угодно видеть князя Андрея, для того чтобы расспросить его о Турции, и что князь Андрей имеет явиться в квартиру Бенигсена в шесть часов вечера.
В этот же день в квартире государя было получено известие о новом движении Наполеона, могущем быть опасным для армии, – известие, впоследствии оказавшееся несправедливым. И в это же утро полковник Мишо, объезжая с государем дрисские укрепления, доказывал государю, что укрепленный лагерь этот, устроенный Пфулем и считавшийся до сих пор chef d'?uvr'ом тактики, долженствующим погубить Наполеона, – что лагерь этот есть бессмыслица и погибель русской армии.
Князь Андрей приехал в квартиру генерала Бенигсена, занимавшего небольшой помещичий дом на самом берегу реки. Ни Бенигсена, ни государя не было там, но Чернышев, флигель адъютант государя, принял Болконского и объявил ему, что государь поехал с генералом Бенигсеном и с маркизом Паулучи другой раз в нынешний день для объезда укреплений Дрисского лагеря, в удобности которого начинали сильно сомневаться.
Чернышев сидел с книгой французского романа у окна первой комнаты. Комната эта, вероятно, была прежде залой; в ней еще стоял орган, на который навалены были какие то ковры, и в одном углу стояла складная кровать адъютанта Бенигсена. Этот адъютант был тут. Он, видно, замученный пирушкой или делом, сидел на свернутой постеле и дремал. Из залы вели две двери: одна прямо в бывшую гостиную, другая направо в кабинет. Из первой двери слышались голоса разговаривающих по немецки и изредка по французски. Там, в бывшей гостиной, были собраны, по желанию государя, не военный совет (государь любил неопределенность), но некоторые лица, которых мнение о предстоящих затруднениях он желал знать. Это не был военный совет, но как бы совет избранных для уяснения некоторых вопросов лично для государя. На этот полусовет были приглашены: шведский генерал Армфельд, генерал адъютант Вольцоген, Винцингероде, которого Наполеон называл беглым французским подданным, Мишо, Толь, вовсе не военный человек – граф Штейн и, наконец, сам Пфуль, который, как слышал князь Андрей, был la cheville ouvriere [основою] всего дела. Князь Андрей имел случай хорошо рассмотреть его, так как Пфуль вскоре после него приехал и прошел в гостиную, остановившись на минуту поговорить с Чернышевым.
Пфуль с первого взгляда, в своем русском генеральском дурно сшитом мундире, который нескладно, как на наряженном, сидел на нем, показался князю Андрею как будто знакомым, хотя он никогда не видал его. В нем был и Вейротер, и Мак, и Шмидт, и много других немецких теоретиков генералов, которых князю Андрею удалось видеть в 1805 м году; но он был типичнее всех их. Такого немца теоретика, соединявшего в себе все, что было в тех немцах, еще никогда не видал князь Андрей.
Пфуль был невысок ростом, очень худ, но ширококост, грубого, здорового сложения, с широким тазом и костлявыми лопатками. Лицо у него было очень морщинисто, с глубоко вставленными глазами. Волоса его спереди у висков, очевидно, торопливо были приглажены щеткой, сзади наивно торчали кисточками. Он, беспокойно и сердито оглядываясь, вошел в комнату, как будто он всего боялся в большой комнате, куда он вошел. Он, неловким движением придерживая шпагу, обратился к Чернышеву, спрашивая по немецки, где государь. Ему, видно, как можно скорее хотелось пройти комнаты, окончить поклоны и приветствия и сесть за дело перед картой, где он чувствовал себя на месте. Он поспешно кивал головой на слова Чернышева и иронически улыбался, слушая его слова о том, что государь осматривает укрепления, которые он, сам Пфуль, заложил по своей теории. Он что то басисто и круто, как говорят самоуверенные немцы, проворчал про себя: Dummkopf… или: zu Grunde die ganze Geschichte… или: s'wird was gescheites d'raus werden… [глупости… к черту все дело… (нем.) ] Князь Андрей не расслышал и хотел пройти, но Чернышев познакомил князя Андрея с Пфулем, заметив, что князь Андрей приехал из Турции, где так счастливо кончена война. Пфуль чуть взглянул не столько на князя Андрея, сколько через него, и проговорил смеясь: «Da muss ein schoner taktischcr Krieg gewesen sein». [«То то, должно быть, правильно тактическая была война.» (нем.) ] – И, засмеявшись презрительно, прошел в комнату, из которой слышались голоса.
Видно, Пфуль, уже всегда готовый на ироническое раздражение, нынче был особенно возбужден тем, что осмелились без него осматривать его лагерь и судить о нем. Князь Андрей по одному короткому этому свиданию с Пфулем благодаря своим аустерлицким воспоминаниям составил себе ясную характеристику этого человека. Пфуль был один из тех безнадежно, неизменно, до мученичества самоуверенных людей, которыми только бывают немцы, и именно потому, что только немцы бывают самоуверенными на основании отвлеченной идеи – науки, то есть мнимого знания совершенной истины. Француз бывает самоуверен потому, что он почитает себя лично, как умом, так и телом, непреодолимо обворожительным как для мужчин, так и для женщин. Англичанин самоуверен на том основании, что он есть гражданин благоустроеннейшего в мире государства, и потому, как англичанин, знает всегда, что ему делать нужно, и знает, что все, что он делает как англичанин, несомненно хорошо. Итальянец самоуверен потому, что он взволнован и забывает легко и себя и других. Русский самоуверен именно потому, что он ничего не знает и знать не хочет, потому что не верит, чтобы можно было вполне знать что нибудь. Немец самоуверен хуже всех, и тверже всех, и противнее всех, потому что он воображает, что знает истину, науку, которую он сам выдумал, но которая для него есть абсолютная истина. Таков, очевидно, был Пфуль. У него была наука – теория облического движения, выведенная им из истории войн Фридриха Великого, и все, что встречалось ему в новейшей истории войн Фридриха Великого, и все, что встречалось ему в новейшей военной истории, казалось ему бессмыслицей, варварством, безобразным столкновением, в котором с обеих сторон было сделано столько ошибок, что войны эти не могли быть названы войнами: они не подходили под теорию и не могли служить предметом науки.
В 1806 м году Пфуль был одним из составителей плана войны, кончившейся Иеной и Ауерштетом; но в исходе этой войны он не видел ни малейшего доказательства неправильности своей теории. Напротив, сделанные отступления от его теории, по его понятиям, были единственной причиной всей неудачи, и он с свойственной ему радостной иронией говорил: «Ich sagte ja, daji die ganze Geschichte zum Teufel gehen wird». [Ведь я же говорил, что все дело пойдет к черту (нем.) ] Пфуль был один из тех теоретиков, которые так любят свою теорию, что забывают цель теории – приложение ее к практике; он в любви к теории ненавидел всякую практику и знать ее не хотел. Он даже радовался неуспеху, потому что неуспех, происходивший от отступления в практике от теории, доказывал ему только справедливость его теории.
Он сказал несколько слов с князем Андреем и Чернышевым о настоящей войне с выражением человека, который знает вперед, что все будет скверно и что даже не недоволен этим. Торчавшие на затылке непричесанные кисточки волос и торопливо прилизанные височки особенно красноречиво подтверждали это.
Он прошел в другую комнату, и оттуда тотчас же послышались басистые и ворчливые звуки его голоса.


Не успел князь Андрей проводить глазами Пфуля, как в комнату поспешно вошел граф Бенигсен и, кивнув головой Болконскому, не останавливаясь, прошел в кабинет, отдавая какие то приказания своему адъютанту. Государь ехал за ним, и Бенигсен поспешил вперед, чтобы приготовить кое что и успеть встретить государя. Чернышев и князь Андрей вышли на крыльцо. Государь с усталым видом слезал с лошади. Маркиз Паулучи что то говорил государю. Государь, склонив голову налево, с недовольным видом слушал Паулучи, говорившего с особенным жаром. Государь тронулся вперед, видимо, желая окончить разговор, но раскрасневшийся, взволнованный итальянец, забывая приличия, шел за ним, продолжая говорить: