Республика Гагаузия

Республика Гагаузия
гаг. Gagauz Respublikası
Самопровозглашённая республика
← 19 августа 1990 года — 23 декабря 1994 года →
Флаг
Карта Гагаузии
Столица	Комрат
Язык(и)	Гагаузский, русский, молдавский
Площадь	1848 км²
Президент
- 1991 - 1995	Степан Топал

К:Появились в 1990 годуК:Исчезли в 1994 году

Респу́блика Гага́узия (гаг. Gagauz Respublikası) — самопровозглашённое государство на территории бывшей Молдавской ССР, существовавшее с 1990 по 1994 год (юридически), фактически — до 1995 года. Мирно реинтегрировано в декабре 1994 года — июле 1995 года в состав Республики Молдова. Ныне — Автономное территориальное образование Гагаузия.

История

Предыстория

Первые дискуссионные клубы по проблемам народа Гагаузии появились в конце 1980-х годов.

21 мая 1989 года состоялся первый съезд представителей гагаузского народа. Так возникло общегагаузское общественное движение «Гагауз Халкы».

12 ноября 1989 года состоялся Чрезвычайный съезд представителей гагаузского народа, на котором была провозглашена Гагаузская Автономная Советская Социалистическая Республика в составе Молдавской ССР, но на следующий день Президиум Верховного Совета Молдавской ССР отменил решения Чрезвычайного съезда, назвав их антиконституционными.

Образование республики

19 августа 1990 года состоялся I Съезд народных депутатов степного юга Молдавской ССР, на котором была принята «Декларация о свободе и независимости гагаузского народа от Республики Молдова», провозгласив Республику Гагаузию в составе СССР. 21 августа на чрезвычайном заседании Президиума Верховного Совета Молдавской ССР решение о провозглашении республики было признано незаконным, а проведение съезда депутатов — антиконституционным.

С целью «пресечения сепаратизма» отряд молдавских волонтёров в сопровождении отрядов милиции направился в Гагаузию. В Гагаузии началась мобилизация. Эти события получили название «Поход на Гагаузию». Гагаузия стояла на пороге гражданской войны, однако прибытие частей Советской Армии предотвратило кровопролитие.

Существование республики

На протяжении четырёх лет после этого Гагаузская Республика существовала как непризнанное государство. Были сформированы и функционировали основные органы государственной власти (Президент, Верховный Совет, министерства и ведомства, армия (батальон спецназа «Буджак» с 1990-1995)).

Своей национальной валюты, Гагаузия, в отличие от образованного тогда же в 1990 г. Приднестровья, не вводила.

Руководителем Республики Гагаузия за весь период её существования был С. М. Топал.

В декабре 1994 на основе достигнутых соглашений Республики Гагаузия и Республики Молдова был подписан документ о мирной интеграции Гагаузии на правах автономии, что и было осуществлено до лета 1995 года. С этого момента Республика Гагаузия трансформировалась в Автономное образование Гагаузия — Гагауз Ери.

См. также

• Поход на Гагаузию
• Приднестровский конфликт

Ссылки

• [www.gagauzy.com/ Гагаузы — биографии известных гагаузов]
• [www.moldovanova.md/ru/publications/show/45/ Рождение Гагаузии: день за днём]
• [www.nr2.ru/pmr/191673.html Башкан Гагаузии поздравляет сограждан с годовщиной создания республики]
• [www.mfaabkhazia.org/ministry/predstaviteli/dogovor_o_druzhbe_i_sotrudnichestve_mezhdu_respublikoj_abhaziya_i_gagauzskoj_respublikoj_ot_22_yanvarya_1993/ Договор о Дружбе и Сотрудничестве между Республикой Абхазия и Гагаузской Республикой от 22 января 1993.;]
• [www.olvia.idknet.com/razlom/glava_2.htm Первые шаги республики]

Отрывок, характеризующий Республика Гагаузия

В Москве, как только он въехал в свой огромный дом с засохшими и засыхающими княжнами, с громадной дворней, как только он увидал – проехав по городу – эту Иверскую часовню с бесчисленными огнями свеч перед золотыми ризами, эту Кремлевскую площадь с незаезженным снегом, этих извозчиков и лачужки Сивцева Вражка, увидал стариков московских, ничего не желающих и никуда не спеша доживающих свой век, увидал старушек, московских барынь, московские балы и Московский Английский клуб, – он почувствовал себя дома, в тихом пристанище. Ему стало в Москве покойно, тепло, привычно и грязно, как в старом халате.
Московское общество всё, начиная от старух до детей, как своего давно жданного гостя, которого место всегда было готово и не занято, – приняло Пьера. Для московского света, Пьер был самым милым, добрым, умным веселым, великодушным чудаком, рассеянным и душевным, русским, старого покроя, барином. Кошелек его всегда был пуст, потому что открыт для всех.
Бенефисы, дурные картины, статуи, благотворительные общества, цыгане, школы, подписные обеды, кутежи, масоны, церкви, книги – никто и ничто не получало отказа, и ежели бы не два его друга, занявшие у него много денег и взявшие его под свою опеку, он бы всё роздал. В клубе не было ни обеда, ни вечера без него. Как только он приваливался на свое место на диване после двух бутылок Марго, его окружали, и завязывались толки, споры, шутки. Где ссорились, он – одной своей доброй улыбкой и кстати сказанной шуткой, мирил. Масонские столовые ложи были скучны и вялы, ежели его не было.
Когда после холостого ужина он, с доброй и сладкой улыбкой, сдаваясь на просьбы веселой компании, поднимался, чтобы ехать с ними, между молодежью раздавались радостные, торжественные крики. На балах он танцовал, если не доставало кавалера. Молодые дамы и барышни любили его за то, что он, не ухаживая ни за кем, был со всеми одинаково любезен, особенно после ужина. «Il est charmant, il n'a pas de seхе», [Он очень мил, но не имеет пола,] говорили про него.
Пьер был тем отставным добродушно доживающим свой век в Москве камергером, каких были сотни.
Как бы он ужаснулся, ежели бы семь лет тому назад, когда он только приехал из за границы, кто нибудь сказал бы ему, что ему ничего не нужно искать и выдумывать, что его колея давно пробита, определена предвечно, и что, как он ни вертись, он будет тем, чем были все в его положении. Он не мог бы поверить этому! Разве не он всей душой желал, то произвести республику в России, то самому быть Наполеоном, то философом, то тактиком, победителем Наполеона? Разве не он видел возможность и страстно желал переродить порочный род человеческий и самого себя довести до высшей степени совершенства? Разве не он учреждал и школы и больницы и отпускал своих крестьян на волю?
А вместо всего этого, вот он, богатый муж неверной жены, камергер в отставке, любящий покушать, выпить и расстегнувшись побранить легко правительство, член Московского Английского клуба и всеми любимый член московского общества. Он долго не мог помириться с той мыслью, что он есть тот самый отставной московский камергер, тип которого он так глубоко презирал семь лет тому назад.
Иногда он утешал себя мыслями, что это только так, покамест, он ведет эту жизнь; но потом его ужасала другая мысль, что так, покамест, уже сколько людей входили, как он, со всеми зубами и волосами в эту жизнь и в этот клуб и выходили оттуда без одного зуба и волоса.
В минуты гордости, когда он думал о своем положении, ему казалось, что он совсем другой, особенный от тех отставных камергеров, которых он презирал прежде, что те были пошлые и глупые, довольные и успокоенные своим положением, «а я и теперь всё недоволен, всё мне хочется сделать что то для человечества», – говорил он себе в минуты гордости. «А может быть и все те мои товарищи, точно так же, как и я, бились, искали какой то новой, своей дороги в жизни, и так же как и я силой обстановки, общества, породы, той стихийной силой, против которой не властен человек, были приведены туда же, куда и я», говорил он себе в минуты скромности, и поживши в Москве несколько времени, он не презирал уже, а начинал любить, уважать и жалеть, так же как и себя, своих по судьбе товарищей.
На Пьера не находили, как прежде, минуты отчаяния, хандры и отвращения к жизни; но та же болезнь, выражавшаяся прежде резкими припадками, была вогнана внутрь и ни на мгновенье не покидала его. «К чему? Зачем? Что такое творится на свете?» спрашивал он себя с недоумением по нескольку раз в день, невольно начиная вдумываться в смысл явлений жизни; но опытом зная, что на вопросы эти не было ответов, он поспешно старался отвернуться от них, брался за книгу, или спешил в клуб, или к Аполлону Николаевичу болтать о городских сплетнях.
«Елена Васильевна, никогда ничего не любившая кроме своего тела и одна из самых глупых женщин в мире, – думал Пьер – представляется людям верхом ума и утонченности, и перед ней преклоняются. Наполеон Бонапарт был презираем всеми до тех пор, пока он был велик, и с тех пор как он стал жалким комедиантом – император Франц добивается предложить ему свою дочь в незаконные супруги. Испанцы воссылают мольбы Богу через католическое духовенство в благодарность за то, что они победили 14 го июня французов, а французы воссылают мольбы через то же католическое духовенство о том, что они 14 го июня победили испанцев. Братья мои масоны клянутся кровью в том, что они всем готовы жертвовать для ближнего, а не платят по одному рублю на сборы бедных и интригуют Астрея против Ищущих манны, и хлопочут о настоящем Шотландском ковре и об акте, смысла которого не знает и тот, кто писал его, и которого никому не нужно. Все мы исповедуем христианский закон прощения обид и любви к ближнему – закон, вследствие которого мы воздвигли в Москве сорок сороков церквей, а вчера засекли кнутом бежавшего человека, и служитель того же самого закона любви и прощения, священник, давал целовать солдату крест перед казнью». Так думал Пьер, и эта вся, общая, всеми признаваемая ложь, как он ни привык к ней, как будто что то новое, всякий раз изумляла его. – «Я понимаю эту ложь и путаницу, думал он, – но как мне рассказать им всё, что я понимаю? Я пробовал и всегда находил, что и они в глубине души понимают то же, что и я, но стараются только не видеть ее . Стало быть так надо! Но мне то, мне куда деваться?» думал Пьер. Он испытывал несчастную способность многих, особенно русских людей, – способность видеть и верить в возможность добра и правды, и слишком ясно видеть зло и ложь жизни, для того чтобы быть в силах принимать в ней серьезное участие. Всякая область труда в глазах его соединялась со злом и обманом. Чем он ни пробовал быть, за что он ни брался – зло и ложь отталкивали его и загораживали ему все пути деятельности. А между тем надо было жить, надо было быть заняту. Слишком страшно было быть под гнетом этих неразрешимых вопросов жизни, и он отдавался первым увлечениям, чтобы только забыть их. Он ездил во всевозможные общества, много пил, покупал картины и строил, а главное читал.