Республика Куба (1902–1959)

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Республика Куба
исп. República de Cuba
независимое государство
←   ← 1902 — 1959   →
Флаг Кубы Герб Кубы
Девиз Отечество или Смерть (исп. Patria o Muerte)
Гимн La Bayamesa "Гимн Баямо"
Куба на карте мира
Столица	Гавана
Крупнейшие города	Гавана, Сантьяго-де-Куба
Язык(и)	испанский
Религия	католицизм
Денежная единица	песо
Площадь	110 860
Форма правления	республика
Президент
- 1902-1906	Томас Эстрада Пальма
- 1952-1959	Фульхенсио Батиста
Генерал-губернатор
- 1906	Уильям Говард Тафт
- 1906-1909	Чарльз Эдвард Магун
Премьер-министр
- 1940-1942	Карлос Саладригас Сайас
- 1958-1959	Гонсало Гуэль
История
- 2 марта 1901 года	принятие Поправки Платта
- 20 мая 1902	принятие конституции Кубы
- 17 февраля 1903 года	подписание кубинско-американский договора
- 23 мая 1934 года	принятие договора о отношениях
- 1 января 1959 года	Кубинская революция

К:Появились в 1902 годуК:Исчезли в 1959 году

Становление Республики

Республика Куба была образована 20 мая 1902 года, когда вступил в должность её первый избранный президент Томас Эстрада Пальма. Целью первого правительства стало укрепление связей с США. Несмотря то, что проамериканская политика Пальмы критиковалась в стране, он добился переизбрания на второй срок. Это спровоцировало мятеж оппозиционной Либеральной партии, что привело к очередному введению американских войск на остров, а впоследствии — к созданию постоянной военной базы США на Кубе в бухте Гуантанамо. Пальма вынужден был уйти в отставку.

В первые два десятилетия XX века экономика Кубы росла ускоренными темпами благодаря сложившейся после Первой мировой войны благоприятной обстановке. Экономический бум пришелся на время правления Марио Гарсии Менокаля. Тем не менее, этот рост был крайне однобоким, поскольку в его основе лежала исключительно торговля сахаром и отношения с США. Впрочем, американский капитал, притекавший на остров со все возрастающим темпом, был единственным бенефициаром роста, поскольку американцы контролировали значительные объёмы производства сахарной продукции, кроме соответствующей инфраструктуры и побочного бизнеса. Экономическое благополучие, вызванное этим процессом, было чрезвычайно хрупким, что обнаружилось в 1920 году. Резкое падение спекулятивной цены на сахар привело к банковскому краху и обанкротило кубинские финансовые институты.

Рабочее движение, начавшее подниматься ещё в последние десятилетия XIX века, продолжало расти и позже вылилось в настоящую волну протестов, вызванную инфляцией из-за Первой мировой войны. Первый Конгресс независимых рабочих, прошедший в 1920 году, объединил трудящихся с разными политическим убеждениями. Однако все они были согласны с необходимостью создания Федерации рабочих Кубы. Это был важный организационный и идеологический шаг. Лидером выбрали Альфредо Лопеса, который в 1925 году основал Национальный союз рабочих Кубы. Союз стал первой общегосударственной рабочей организацией, намеревавшейся вести экономическую борьбу за права рабочих, организовывать их движение, развивать самосознание трудящихся.

Наряду с объединениями рабочих, но в значительно больших масштабах, развивалось движение студентов и интеллигенции, начало которому было положено 20 декабря 1922 года основанием Студенческой Университетской Федерации. Один из её основателей, Хулио Антонио Мелья, поднявшийся с должности секретаря до президента Федерации, был ведущим политическим деятелем указанного исторического периода.

В марте 1923 года интеллигентская группа, возглавляемая Рубеном Мартинесом Вильеной, открыто протестовала против мошеннической продажи правительством монастыря Святой Клары. Это событие, известное как «Протест тринадцати», обозначило начало интеллигентского движения на Кубе, которое участвовало в политической борьбе в стране.

Диктатура Херардо Мачадо

Приход к власти Херардо Мачадо в 1925 году стал альтернативой олигархии перед потенциальным кризисом. Новый режим в своей экономической программе попытался согласовать интересы различных слоев кубинской буржуазии и американского капитала, предлагая гарантии стабильности среднему классу и новые рабочие места народу, всё это в сочетании с выборочными, но жестокими репрессиями по отношению к политическим соперникам и оппозиционным движениям.

Правительство пыталось положить конец разногласиям между традиционными партиями, однако впоследствии недовольство только возросло. Добившись начального консенсуса в данном вопросе, Мачадо решил внести изменения в Конституцию, находиться у власти в течение шести лет.

Политика Мачадо была репрессивной, что выражалось в заключении под стражу и пытках всех противников режима. Начали происходить убийства, в том числе известных политических лидеров Альфредо Лопеса и Хулио Антонио Мельи. Национальный союз рабочих Кубы был признан нелегальным, другие революционные движения преследовались.

На фоне этих событий общий кризис в стране углубился, особенно после Великой Депрессии 1929—1933 годов, которая значительно ухудшила ситуацию в стране и привела к революционным настроениям. Практически все общественные организации и движения объединились, чтобы противостоять политике Мачадо.

20 марта 1930 года началась всеобщая забастовка, в которой под лозунгом «Свергнуть Мачадо!» приняли участие двести тысяч рабочих. Эта забастовка считается началом активного революционного движения против Мачадо наряду со студенческими погромами в сентябре 1933 года. В результате этих действий 12 августа 1933 года Мачадо вынужден был бежать из страны и до конца своей жизни скрываться в США.

Восстание тридцати и возвращение к демократии

Посредничество американского посла Самнера Велеса не могло предотвратить свержение Мачадо, однако ему удалось свести на нет противостояние народа. Он успешно боролся с забастовкой и секретной политической группировкой ABC и продвинул на пост президента Карлоса Мануэля де Сеспедес (сына), который находился у власти с 13 августа 1933 года по 4 сентября 1933. Сеспедес был свергнут в результате государственного переворота под предводительством сержанта Фульхенсио Батисты. Это восстание было поддержано Студенческим Управлением, и вскоре Батиста был назначен главнокомандующим кубинской армией в звании полковника. Государственный переворот привел к созданию правительства, просуществовавшего всего 6 дней с 4 по 10 сентября 1933 года. Под руководством Студенческого Управления и Батисты оно было преобразовано в Стодневное правительство. Стодневное правительство, возглавляемое президентом Рамоном Грау Сан-Мартином и секретарем Антонио Гутьерресом, выступало против так называемой «поправки Платта» и боролось за признание среди народных масс. Несмотря на большую народную поддержку, стодневное правительство не было признано США и было упразднено под влиянием Социалистической народной партии. В течение 1935—1936 годов политическая ситуация на Кубе становилась все менее устойчивой из-за постоянной смены президентов, а также из-за военной политики Батисты, усилившего репрессии. В частности, всеобщая забастовка в марте 1935 года была жестоко подавлена военными.

Конституция 1940 года

Период 1937—1945 года на Кубе был отмечен политической стабильностью и большими демократическими изменениями. Среди них — всеобщая амнистия политических заключенных, в ходе которой в 1937 году были освобождены порядка 3000 человек, легализация оппозиционных партий, восстановление университетской автономии и, самое главное, созыв в 1939 году Учредительного собрания, который разработал и утвердил Конституцию 1940 года. Конституция вступила в силу 10 октября 1940 года, доработанная под контролем всех политических групп в стране. В состав Учредительного собрания входили 76 делегатов от 9 политических партий. Эта Конституция объединяла важнейшие требования народа и открывала новый период легальности власти. Кубинская Конституция была одной из самых продвинутых для своего времени. Первое правительство на данном этапе возглавлял Фульхенсио Батиста, чья кандидатура была поддержана коалицией военных сил, а также коммунистами. Во время нахождения Батисты у власти экономика Кубы пережила расцвет, которому способствовало начало Второй мировой войны. Однако наибольшую прибыль сложившаяся обстановка принесла преемнику Батисты на посту президента, Рамону Грау Сан-Мартину, который выиграл выборы 1944 году, получив поддержку народа. Правление Грау, а также его преемника Карлоса Прио Сокарраса (1948—1952) характеризовалось политическими репрессиями, убийствами лидеров оппозиции, введением обширной цензуры в прессе, содействием в образовании гангстерских группировок, который контролировали оборот наркотиков, проституцию и азартные игры. Некоторые члены Кубинской революционной партии («Аутентиков») недовольные действиями правительства, образовали в 1947 году Партию кубинского народа («Ортодоксы») под предводительством Эдуарда Чибаса. Партия ортодоксов обещала претворить в жизнь невыполненные правительством обещания, а личная харизма Чибаса сыграла окончательную роль в признании партии кубинцами.

Правление Фульхенсио Батисты

Фульхенсио Батиста организовал государственный переворот 10 марта 1952 года, за несколько месяцев до выборов, на которых, судя по всему, должен был победить Роберто Аграмонте, кандидат от партии Ортодоксов. Посольство США сообщило в Госдепартамент, что переворот стал большой неожиданностью. Тем не менее позже посол признался, что знал об этом плане. В семь утра 10 марта Батиста в разговоре с полковником Хуком, начальником представительства Военно-воздушных сил на Кубе, просил сообщить американскому послу, что все военные соглашения останутся в силе. Прио, действующий президент, не сопротивлялся перевороту, хотя некоторые студенты немедленно предложили взять его под свою защиту.

Необходимость свержения власти Батиста объяснил возросшей преступностью и повсеместной коррупцией. В статье газеты «Нью-Йорк Дэйли Ньюс» под названием «Деньги гангстеров — процветание на Кубе», опубликованной в 1958 году, были описаны планы Батисты создать совместно с американской мафией сеть отелей и казино на всем протяжении гаванской набережной в обмен на миллионные взятки. Кроме того, стало известно об инвестициях американцев в шахты Моа, которые были закрыты предыдущим президентом. Батиста взял курс на снижение производства сахарного тростника, что привело к падению притока капитала в страну, что, в свою очередь, вызвало повышение безработицы, уменьшение зарплат и покупательной способности населения. Порядка четверти кубинцев были неграмотными, столько же не имели работы, почти половина детей в возрасте 6—14 лет не посещали школу. Только 10 % загородных домохозяйств были электрифицированы. Двести тысяч крестьян не имели земли, в то время как более 300 000 гектаров находились во владении иностранцев и кубинских землевладельцев и не использовались. В планах Батисты было и улучшение отношений с Соединенными Штатами, строительство общественных зданий, призванных украсить главные города Кубы и привлечь туристов из Северной Америки. В годы правления Батисты практически прекратились случаи жестокости среди населения, однако достигло неимоверных размеров насилие со стороны военных и незаконных вооруженных формирований. В стране процветали голод, проституция и азартные игры.

Военное правительство заменило конгресс Консультативным советом, отменило Конституцию 1940 года и ввело новый конституционный закон. Была запрещена свобода слова, собраний и забастовок, введена смертная казнь, отменена университетская автономия. В 1954 году были проведены псевдовыборы, победителем которых, разумеется, стал Батиста.

В ответ на свержение правительства Феделем Кастро была создана группа из более чем ста молодых людей, которая отошла от идеологии партии Ортодоксов и склонилась к идее вооруженной борьбы с режимом Батисты. В 1953 году Кастро разработал новый план восстания, заключавшийся в нападении на Казармы Монкада.

Отрывок, характеризующий Республика Куба (1902–1959)

Князь Андрей уезжал на другой день вечером. Старый князь, не отступая от своего порядка, после обеда ушел к себе. Маленькая княгиня была у золовки. Князь Андрей, одевшись в дорожный сюртук без эполет, в отведенных ему покоях укладывался с своим камердинером. Сам осмотрев коляску и укладку чемоданов, он велел закладывать. В комнате оставались только те вещи, которые князь Андрей всегда брал с собой: шкатулка, большой серебряный погребец, два турецких пистолета и шашка, подарок отца, привезенный из под Очакова. Все эти дорожные принадлежности были в большом порядке у князя Андрея: всё было ново, чисто, в суконных чехлах, старательно завязано тесемочками.
В минуты отъезда и перемены жизни на людей, способных обдумывать свои поступки, обыкновенно находит серьезное настроение мыслей. В эти минуты обыкновенно поверяется прошедшее и делаются планы будущего. Лицо князя Андрея было очень задумчиво и нежно. Он, заложив руки назад, быстро ходил по комнате из угла в угол, глядя вперед себя, и задумчиво покачивал головой. Страшно ли ему было итти на войну, грустно ли бросить жену, – может быть, и то и другое, только, видимо, не желая, чтоб его видели в таком положении, услыхав шаги в сенях, он торопливо высвободил руки, остановился у стола, как будто увязывал чехол шкатулки, и принял свое всегдашнее, спокойное и непроницаемое выражение. Это были тяжелые шаги княжны Марьи.
– Мне сказали, что ты велел закладывать, – сказала она, запыхавшись (она, видно, бежала), – а мне так хотелось еще поговорить с тобой наедине. Бог знает, на сколько времени опять расстаемся. Ты не сердишься, что я пришла? Ты очень переменился, Андрюша, – прибавила она как бы в объяснение такого вопроса.
Она улыбнулась, произнося слово «Андрюша». Видно, ей самой было странно подумать, что этот строгий, красивый мужчина был тот самый Андрюша, худой, шаловливый мальчик, товарищ детства.
– А где Lise? – спросил он, только улыбкой отвечая на ее вопрос.
– Она так устала, что заснула у меня в комнате на диване. Ax, Andre! Que! tresor de femme vous avez, [Ax, Андрей! Какое сокровище твоя жена,] – сказала она, усаживаясь на диван против брата. – Она совершенный ребенок, такой милый, веселый ребенок. Я так ее полюбила.
Князь Андрей молчал, но княжна заметила ироническое и презрительное выражение, появившееся на его лице.
– Но надо быть снисходительным к маленьким слабостям; у кого их нет, Аndre! Ты не забудь, что она воспитана и выросла в свете. И потом ее положение теперь не розовое. Надобно входить в положение каждого. Tout comprendre, c'est tout pardonner. [Кто всё поймет, тот всё и простит.] Ты подумай, каково ей, бедняжке, после жизни, к которой она привыкла, расстаться с мужем и остаться одной в деревне и в ее положении? Это очень тяжело.
Князь Андрей улыбался, глядя на сестру, как мы улыбаемся, слушая людей, которых, нам кажется, что мы насквозь видим.
– Ты живешь в деревне и не находишь эту жизнь ужасною, – сказал он.
– Я другое дело. Что обо мне говорить! Я не желаю другой жизни, да и не могу желать, потому что не знаю никакой другой жизни. А ты подумай, Andre, для молодой и светской женщины похорониться в лучшие годы жизни в деревне, одной, потому что папенька всегда занят, а я… ты меня знаешь… как я бедна en ressources, [интересами.] для женщины, привыкшей к лучшему обществу. M lle Bourienne одна…
– Она мне очень не нравится, ваша Bourienne, – сказал князь Андрей.
– О, нет! Она очень милая и добрая,а главное – жалкая девушка.У нее никого,никого нет. По правде сказать, мне она не только не нужна, но стеснительна. Я,ты знаешь,и всегда была дикарка, а теперь еще больше. Я люблю быть одна… Mon pere [Отец] ее очень любит. Она и Михаил Иваныч – два лица, к которым он всегда ласков и добр, потому что они оба облагодетельствованы им; как говорит Стерн: «мы не столько любим людей за то добро, которое они нам сделали, сколько за то добро, которое мы им сделали». Mon pеre взял ее сиротой sur le pavе, [на мостовой,] и она очень добрая. И mon pere любит ее манеру чтения. Она по вечерам читает ему вслух. Она прекрасно читает.
– Ну, а по правде, Marie, тебе, я думаю, тяжело иногда бывает от характера отца? – вдруг спросил князь Андрей.
Княжна Марья сначала удивилась, потом испугалась этого вопроса.
– МНЕ?… Мне?!… Мне тяжело?! – сказала она.
– Он и всегда был крут; а теперь тяжел становится, я думаю, – сказал князь Андрей, видимо, нарочно, чтоб озадачить или испытать сестру, так легко отзываясь об отце.
– Ты всем хорош, Andre, но у тебя есть какая то гордость мысли, – сказала княжна, больше следуя за своим ходом мыслей, чем за ходом разговора, – и это большой грех. Разве возможно судить об отце? Да ежели бы и возможно было, какое другое чувство, кроме veneration, [глубокого уважения,] может возбудить такой человек, как mon pere? И я так довольна и счастлива с ним. Я только желала бы, чтобы вы все были счастливы, как я.
Брат недоверчиво покачал головой.
– Одно, что тяжело для меня, – я тебе по правде скажу, Andre, – это образ мыслей отца в религиозном отношении. Я не понимаю, как человек с таким огромным умом не может видеть того, что ясно, как день, и может так заблуждаться? Вот это составляет одно мое несчастие. Но и тут в последнее время я вижу тень улучшения. В последнее время его насмешки не так язвительны, и есть один монах, которого он принимал и долго говорил с ним.
– Ну, мой друг, я боюсь, что вы с монахом даром растрачиваете свой порох, – насмешливо, но ласково сказал князь Андрей.
– Аh! mon ami. [А! Друг мой.] Я только молюсь Богу и надеюсь, что Он услышит меня. Andre, – сказала она робко после минуты молчания, – у меня к тебе есть большая просьба.
– Что, мой друг?
– Нет, обещай мне, что ты не откажешь. Это тебе не будет стоить никакого труда, и ничего недостойного тебя в этом не будет. Только ты меня утешишь. Обещай, Андрюша, – сказала она, сунув руку в ридикюль и в нем держа что то, но еще не показывая, как будто то, что она держала, и составляло предмет просьбы и будто прежде получения обещания в исполнении просьбы она не могла вынуть из ридикюля это что то.
Она робко, умоляющим взглядом смотрела на брата.
– Ежели бы это и стоило мне большого труда… – как будто догадываясь, в чем было дело, отвечал князь Андрей.
– Ты, что хочешь, думай! Я знаю, ты такой же, как и mon pere. Что хочешь думай, но для меня это сделай. Сделай, пожалуйста! Его еще отец моего отца, наш дедушка, носил во всех войнах… – Она всё еще не доставала того, что держала, из ридикюля. – Так ты обещаешь мне?
– Конечно, в чем дело?
– Andre, я тебя благословлю образом, и ты обещай мне, что никогда его не будешь снимать. Обещаешь?
– Ежели он не в два пуда и шеи не оттянет… Чтобы тебе сделать удовольствие… – сказал князь Андрей, но в ту же секунду, заметив огорченное выражение, которое приняло лицо сестры при этой шутке, он раскаялся. – Очень рад, право очень рад, мой друг, – прибавил он.
– Против твоей воли Он спасет и помилует тебя и обратит тебя к Себе, потому что в Нем одном и истина и успокоение, – сказала она дрожащим от волнения голосом, с торжественным жестом держа в обеих руках перед братом овальный старинный образок Спасителя с черным ликом в серебряной ризе на серебряной цепочке мелкой работы.
Она перекрестилась, поцеловала образок и подала его Андрею.
– Пожалуйста, Andre, для меня…
Из больших глаз ее светились лучи доброго и робкого света. Глаза эти освещали всё болезненное, худое лицо и делали его прекрасным. Брат хотел взять образок, но она остановила его. Андрей понял, перекрестился и поцеловал образок. Лицо его в одно и то же время было нежно (он был тронут) и насмешливо.
– Merci, mon ami. [Благодарю, мой друг.]
Она поцеловала его в лоб и опять села на диван. Они молчали.
– Так я тебе говорила, Andre, будь добр и великодушен, каким ты всегда был. Не суди строго Lise, – начала она. – Она так мила, так добра, и положение ее очень тяжело теперь.
– Кажется, я ничего не говорил тебе, Маша, чтоб я упрекал в чем нибудь свою жену или был недоволен ею. К чему ты всё это говоришь мне?
Княжна Марья покраснела пятнами и замолчала, как будто она чувствовала себя виноватою.
– Я ничего не говорил тебе, а тебе уж говорили . И мне это грустно.
Красные пятна еще сильнее выступили на лбу, шее и щеках княжны Марьи. Она хотела сказать что то и не могла выговорить. Брат угадал: маленькая княгиня после обеда плакала, говорила, что предчувствует несчастные роды, боится их, и жаловалась на свою судьбу, на свекра и на мужа. После слёз она заснула. Князю Андрею жалко стало сестру.
– Знай одно, Маша, я ни в чем не могу упрекнуть, не упрекал и никогда не упрекну мою жену , и сам ни в чем себя не могу упрекнуть в отношении к ней; и это всегда так будет, в каких бы я ни был обстоятельствах. Но ежели ты хочешь знать правду… хочешь знать, счастлив ли я? Нет. Счастлива ли она? Нет. Отчего это? Не знаю…
Говоря это, он встал, подошел к сестре и, нагнувшись, поцеловал ее в лоб. Прекрасные глаза его светились умным и добрым, непривычным блеском, но он смотрел не на сестру, а в темноту отворенной двери, через ее голову.
– Пойдем к ней, надо проститься. Или иди одна, разбуди ее, а я сейчас приду. Петрушка! – крикнул он камердинеру, – поди сюда, убирай. Это в сиденье, это на правую сторону.
Княжна Марья встала и направилась к двери. Она остановилась.
– Andre, si vous avez. la foi, vous vous seriez adresse a Dieu, pour qu'il vous donne l'amour, que vous ne sentez pas et votre priere aurait ete exaucee. [Если бы ты имел веру, то обратился бы к Богу с молитвою, чтоб Он даровал тебе любовь, которую ты не чувствуешь, и молитва твоя была бы услышана.]
– Да, разве это! – сказал князь Андрей. – Иди, Маша, я сейчас приду.
По дороге к комнате сестры, в галлерее, соединявшей один дом с другим, князь Андрей встретил мило улыбавшуюся m lle Bourienne, уже в третий раз в этот день с восторженною и наивною улыбкой попадавшуюся ему в уединенных переходах.
– Ah! je vous croyais chez vous, [Ах, я думала, вы у себя,] – сказала она, почему то краснея и опуская глаза.
Князь Андрей строго посмотрел на нее. На лице князя Андрея вдруг выразилось озлобление. Он ничего не сказал ей, но посмотрел на ее лоб и волосы, не глядя в глаза, так презрительно, что француженка покраснела и ушла, ничего не сказав.
Когда он подошел к комнате сестры, княгиня уже проснулась, и ее веселый голосок, торопивший одно слово за другим, послышался из отворенной двери. Она говорила, как будто после долгого воздержания ей хотелось вознаградить потерянное время.
– Non, mais figurez vous, la vieille comtesse Zouboff avec de fausses boucles et la bouche pleine de fausses dents, comme si elle voulait defier les annees… [Нет, представьте себе, старая графиня Зубова, с фальшивыми локонами, с фальшивыми зубами, как будто издеваясь над годами…] Xa, xa, xa, Marieie!
Точно ту же фразу о графине Зубовой и тот же смех уже раз пять слышал при посторонних князь Андрей от своей жены.
Он тихо вошел в комнату. Княгиня, толстенькая, румяная, с работой в руках, сидела на кресле и без умолку говорила, перебирая петербургские воспоминания и даже фразы. Князь Андрей подошел, погладил ее по голове и спросил, отдохнула ли она от дороги. Она ответила и продолжала тот же разговор.
Коляска шестериком стояла у подъезда. На дворе была темная осенняя ночь. Кучер не видел дышла коляски. На крыльце суетились люди с фонарями. Огромный дом горел огнями сквозь свои большие окна. В передней толпились дворовые, желавшие проститься с молодым князем; в зале стояли все домашние: Михаил Иванович, m lle Bourienne, княжна Марья и княгиня.
Князь Андрей был позван в кабинет к отцу, который с глазу на глаз хотел проститься с ним. Все ждали их выхода.
Когда князь Андрей вошел в кабинет, старый князь в стариковских очках и в своем белом халате, в котором он никого не принимал, кроме сына, сидел за столом и писал. Он оглянулся.
– Едешь? – И он опять стал писать.
– Пришел проститься.
– Целуй сюда, – он показал щеку, – спасибо, спасибо!
– За что вы меня благодарите?
– За то, что не просрочиваешь, за бабью юбку не держишься. Служба прежде всего. Спасибо, спасибо! – И он продолжал писать, так что брызги летели с трещавшего пера. – Ежели нужно сказать что, говори. Эти два дела могу делать вместе, – прибавил он.
– О жене… Мне и так совестно, что я вам ее на руки оставляю…
– Что врешь? Говори, что нужно.
– Когда жене будет время родить, пошлите в Москву за акушером… Чтоб он тут был.
Старый князь остановился и, как бы не понимая, уставился строгими глазами на сына.
– Я знаю, что никто помочь не может, коли натура не поможет, – говорил князь Андрей, видимо смущенный. – Я согласен, что и из миллиона случаев один бывает несчастный, но это ее и моя фантазия. Ей наговорили, она во сне видела, и она боится.
– Гм… гм… – проговорил про себя старый князь, продолжая дописывать. – Сделаю.
Он расчеркнул подпись, вдруг быстро повернулся к сыну и засмеялся.
– Плохо дело, а?
– Что плохо, батюшка?
– Жена! – коротко и значительно сказал старый князь.
– Я не понимаю, – сказал князь Андрей.
– Да нечего делать, дружок, – сказал князь, – они все такие, не разженишься. Ты не бойся; никому не скажу; а ты сам знаешь.
Он схватил его за руку своею костлявою маленькою кистью, потряс ее, взглянул прямо в лицо сына своими быстрыми глазами, которые, как казалось, насквозь видели человека, и опять засмеялся своим холодным смехом.
Сын вздохнул, признаваясь этим вздохом в том, что отец понял его. Старик, продолжая складывать и печатать письма, с своею привычною быстротой, схватывал и бросал сургуч, печать и бумагу.
– Что делать? Красива! Я всё сделаю. Ты будь покоен, – говорил он отрывисто во время печатания.
Андрей молчал: ему и приятно и неприятно было, что отец понял его. Старик встал и подал письмо сыну.
– Слушай, – сказал он, – о жене не заботься: что возможно сделать, то будет сделано. Теперь слушай: письмо Михайлу Иларионовичу отдай. Я пишу, чтоб он тебя в хорошие места употреблял и долго адъютантом не держал: скверная должность! Скажи ты ему, что я его помню и люблю. Да напиши, как он тебя примет. Коли хорош будет, служи. Николая Андреича Болконского сын из милости служить ни у кого не будет. Ну, теперь поди сюда.
Он говорил такою скороговоркой, что не доканчивал половины слов, но сын привык понимать его. Он подвел сына к бюро, откинул крышку, выдвинул ящик и вынул исписанную его крупным, длинным и сжатым почерком тетрадь.