Республика Фиуме

Республика Фиуме
непризнанное государство
← 8 сентября 1920 — 30 декабря 1920 →
Флаг
Столица	Фиуме
Язык(и)	итальянский
Форма правления	диктатура

К:Появились в 1920 годуК:Исчезли в 1920 году

Респу́блика Фиу́ме (Итальянское регентство Карнаро; итал. Reggenza Italiana del Carnaro) — непризнанное государство, провозглашенное 8 сентября 1920, итальянским поэтом Габриеле д’Аннунцио в городе Фиуме (ныне хорватский город Риека). Оригинальное название связано с заливом Кварнер (итал. Golfo del Quarnero), на берегу которого расположен город. В русскоязычной литературе чаще именуется «республика Фиуме» (итальянское слово «Fiume» означает то же, что и хорватское «Rijeka» — река; в районе города протекает короткая, но полноводная речка Фиумара).

История

После окончания Первой мировой войны за Фиуме, принадлежавший ранее Австро-Венгрии, развернулась настоящая дипломатическая борьба между Италией и Государством Словенцев, Хорватов и Сербов. Оба государства считали город своей территорией. Пока шли мирные переговоры на Парижской конференции, 12 сентября 1919 года Габриеле д’Аннунцио возглавил вторжение итальянских националистов, заставив отступить американо-британо-французские оккупационные силы. Д’Аннунцио настаивал на том, чтобы Италия аннексировала Фиуме, однако правительство не пошло на такой шаг. Напротив, Италия под давлением союзников вынуждена была объявить морскую и сухопутную блокаду Фиуме.

В годовщину захвата города Д’Аннунцио провозгласил Фиуме независимым государством, утвердил конституцию (проект которой он написал лично, в стихах) и поднял над городом «государственный» флаг с хвастливым девизом «Quis contra nos» (Кто против нас?!). Пост министра культуры «Республики Красоты», как называл своё государство сам Д’Аннунцио, согласился занять знаменитый дирижер Артуро Тосканини.

Д’Аннунцио не признал Рапалльский договор, по которому Фиуме не входил в состав Италии, а объявлялся вольным городом, и сам объявил Италии войну, однако, после обстрела итальянским флотом 30 декабря 1920, вынужден был сдать город. Республика Д’Аннунцио, продержавшаяся почти шестнадцать месяцев, перестала существовать.

Но, в силу рапалльских соглашений, область Фиуме еще три года формально сохраняла статус «свободного государства». В сентябре 1923 года в городе был спровоцирован мятеж и, под предлогом защиты мирных жителей, высажен итальянский десант. 27 января 1924 года в Риме был подписан итало-югославский договор «О дружбе» (пакт Муссолини — Пашича), по которому Фиуме отходил к Италии.

Конституция Фиуме

Конституция, написанная д’Аннунцио (Хартия Карнаро), сочетала в себе элементы анархизма, национал-синдикализма и демократии. Д’Аннунцио считается предтечей итальянского фашизма, и в конституции нашли отражение его собственные политические идеалы. Соавтором конституции был синдикалист де Амбрис, который и составил основные законы. Д’Аннунцио от себя добавил в документ несколько курьёзных пунктов, в частности, обязательное музыкальное образование, которое провозглашалось фундаментом политического строя государства. В конституции отражены принципы корпоративизма. Разные секторы экономики были представлены девятью корпорациями. Законодательная власть принадлежала парламенту, состоящему из двух палат: Совета лучших (Consiglio degli Ottimi) и Совета корпораций (Consiglio dei Provvisori).

См. также

• Фиумский конфликт

Ссылки

• [gefter.ru/archive/12425/ А. Большаков «Государство д’Аннунцио: опыт аристократического анархизма на республиканской почве»]
• [magazines.russ.ru/inostran/1999/11/kormil.html Илья Кормильцев. Три жизни Габриеле Д’Аннунцио.]
• [www.sch57.msk.ru/collect/wst5.htm Б. М. Меерсон, Д. В. Прокудин. Лекции по истории западной цивилизации.]
• [www.cigarclan.ru/articles/2004/3/11/ Плутовской роман Габриеле д’Аннунцио]

Отрывок, характеризующий Республика Фиуме

Денисова отвели в приготовленную для него комнату, а Ростовы все собрались в диванную около Николушки.
Старая графиня, не выпуская его руки, которую она всякую минуту целовала, сидела с ним рядом; остальные, столпившись вокруг них, ловили каждое его движенье, слово, взгляд, и не спускали с него восторженно влюбленных глаз. Брат и сестры спорили и перехватывали места друг у друга поближе к нему, и дрались за то, кому принести ему чай, платок, трубку.
Ростов был очень счастлив любовью, которую ему выказывали; но первая минута его встречи была так блаженна, что теперешнего его счастия ему казалось мало, и он всё ждал чего то еще, и еще, и еще.
На другое утро приезжие спали с дороги до 10 го часа.
В предшествующей комнате валялись сабли, сумки, ташки, раскрытые чемоданы, грязные сапоги. Вычищенные две пары со шпорами были только что поставлены у стенки. Слуги приносили умывальники, горячую воду для бритья и вычищенные платья. Пахло табаком и мужчинами.
– Гей, Г'ишка, т'убку! – крикнул хриплый голос Васьки Денисова. – Ростов, вставай!
Ростов, протирая слипавшиеся глаза, поднял спутанную голову с жаркой подушки.
– А что поздно? – Поздно, 10 й час, – отвечал Наташин голос, и в соседней комнате послышалось шуршанье крахмаленных платьев, шопот и смех девичьих голосов, и в чуть растворенную дверь мелькнуло что то голубое, ленты, черные волоса и веселые лица. Это была Наташа с Соней и Петей, которые пришли наведаться, не встал ли.
– Николенька, вставай! – опять послышался голос Наташи у двери.
– Сейчас!
В это время Петя, в первой комнате, увидав и схватив сабли, и испытывая тот восторг, который испытывают мальчики, при виде воинственного старшего брата, и забыв, что сестрам неприлично видеть раздетых мужчин, отворил дверь.
– Это твоя сабля? – кричал он. Девочки отскочили. Денисов с испуганными глазами спрятал свои мохнатые ноги в одеяло, оглядываясь за помощью на товарища. Дверь пропустила Петю и опять затворилась. За дверью послышался смех.
– Николенька, выходи в халате, – проговорил голос Наташи.
– Это твоя сабля? – спросил Петя, – или это ваша? – с подобострастным уважением обратился он к усатому, черному Денисову.
Ростов поспешно обулся, надел халат и вышел. Наташа надела один сапог с шпорой и влезала в другой. Соня кружилась и только что хотела раздуть платье и присесть, когда он вышел. Обе были в одинаковых, новеньких, голубых платьях – свежие, румяные, веселые. Соня убежала, а Наташа, взяв брата под руку, повела его в диванную, и у них начался разговор. Они не успевали спрашивать друг друга и отвечать на вопросы о тысячах мелочей, которые могли интересовать только их одних. Наташа смеялась при всяком слове, которое он говорил и которое она говорила, не потому, чтобы было смешно то, что они говорили, но потому, что ей было весело и она не в силах была удерживать своей радости, выражавшейся смехом.
– Ах, как хорошо, отлично! – приговаривала она ко всему. Ростов почувствовал, как под влиянием жарких лучей любви, в первый раз через полтора года, на душе его и на лице распускалась та детская улыбка, которою он ни разу не улыбался с тех пор, как выехал из дома.
– Нет, послушай, – сказала она, – ты теперь совсем мужчина? Я ужасно рада, что ты мой брат. – Она тронула его усы. – Мне хочется знать, какие вы мужчины? Такие ли, как мы? Нет?
– Отчего Соня убежала? – спрашивал Ростов.
– Да. Это еще целая история! Как ты будешь говорить с Соней? Ты или вы?
– Как случится, – сказал Ростов.
– Говори ей вы, пожалуйста, я тебе после скажу.
– Да что же?
– Ну я теперь скажу. Ты знаешь, что Соня мой друг, такой друг, что я руку сожгу для нее. Вот посмотри. – Она засучила свой кисейный рукав и показала на своей длинной, худой и нежной ручке под плечом, гораздо выше локтя (в том месте, которое закрыто бывает и бальными платьями) красную метину.
– Это я сожгла, чтобы доказать ей любовь. Просто линейку разожгла на огне, да и прижала.
Сидя в своей прежней классной комнате, на диване с подушечками на ручках, и глядя в эти отчаянно оживленные глаза Наташи, Ростов опять вошел в тот свой семейный, детский мир, который не имел ни для кого никакого смысла, кроме как для него, но который доставлял ему одни из лучших наслаждений в жизни; и сожжение руки линейкой, для показания любви, показалось ему не бесполезно: он понимал и не удивлялся этому.
– Так что же? только? – спросил он.
– Ну так дружны, так дружны! Это что, глупости – линейкой; но мы навсегда друзья. Она кого полюбит, так навсегда; а я этого не понимаю, я забуду сейчас.
– Ну так что же?
– Да, так она любит меня и тебя. – Наташа вдруг покраснела, – ну ты помнишь, перед отъездом… Так она говорит, что ты это всё забудь… Она сказала: я буду любить его всегда, а он пускай будет свободен. Ведь правда, что это отлично, благородно! – Да, да? очень благородно? да? – спрашивала Наташа так серьезно и взволнованно, что видно было, что то, что она говорила теперь, она прежде говорила со слезами.
Ростов задумался.
– Я ни в чем не беру назад своего слова, – сказал он. – И потом, Соня такая прелесть, что какой же дурак станет отказываться от своего счастия?
– Нет, нет, – закричала Наташа. – Мы про это уже с нею говорили. Мы знали, что ты это скажешь. Но это нельзя, потому что, понимаешь, ежели ты так говоришь – считаешь себя связанным словом, то выходит, что она как будто нарочно это сказала. Выходит, что ты всё таки насильно на ней женишься, и выходит совсем не то.
Ростов видел, что всё это было хорошо придумано ими. Соня и вчера поразила его своей красотой. Нынче, увидав ее мельком, она ему показалась еще лучше. Она была прелестная 16 тилетняя девочка, очевидно страстно его любящая (в этом он не сомневался ни на минуту). Отчего же ему было не любить ее теперь, и не жениться даже, думал Ростов, но теперь столько еще других радостей и занятий! «Да, они это прекрасно придумали», подумал он, «надо оставаться свободным».