Ретель (графство)
Поделись знанием:
К:Исчезли в 1789 году
Княжна Марья совершенно напрасно смутилась за своих. Они нисколько не робели. Старушка, опустив глаза, но искоса поглядывая на вошедших, опрокинув чашку вверх дном на блюдечко и положив подле обкусанный кусочек сахара, спокойно и неподвижно сидела на своем кресле, ожидая, чтобы ей предложили еще чаю. Иванушка, попивая из блюдечка, исподлобья лукавыми, женскими глазами смотрел на молодых людей.
– Где, в Киеве была? – спросил старуху князь Андрей.
– Была, отец, – отвечала словоохотливо старуха, – на самое Рожество удостоилась у угодников сообщиться святых, небесных тайн. А теперь из Колязина, отец, благодать великая открылась…
– Что ж, Иванушка с тобой?
– Я сам по себе иду, кормилец, – стараясь говорить басом, сказал Иванушка. – Только в Юхнове с Пелагеюшкой сошлись…
Пелагеюшка перебила своего товарища; ей видно хотелось рассказать то, что она видела.
– В Колязине, отец, великая благодать открылась.
– Что ж, мощи новые? – спросил князь Андрей.
– Полно, Андрей, – сказала княжна Марья. – Не рассказывай, Пелагеюшка.
– Ни… что ты, мать, отчего не рассказывать? Я его люблю. Он добрый, Богом взысканный, он мне, благодетель, рублей дал, я помню. Как была я в Киеве и говорит мне Кирюша юродивый – истинно Божий человек, зиму и лето босой ходит. Что ходишь, говорит, не по своему месту, в Колязин иди, там икона чудотворная, матушка пресвятая Богородица открылась. Я с тех слов простилась с угодниками и пошла…
Все молчали, одна странница говорила мерным голосом, втягивая в себя воздух.
– Пришла, отец мой, мне народ и говорит: благодать великая открылась, у матушки пресвятой Богородицы миро из щечки каплет…
– Ну хорошо, хорошо, после расскажешь, – краснея сказала княжна Марья.
– Позвольте у нее спросить, – сказал Пьер. – Ты сама видела? – спросил он.
– Как же, отец, сама удостоилась. Сияние такое на лике то, как свет небесный, а из щечки у матушки так и каплет, так и каплет…
– Да ведь это обман, – наивно сказал Пьер, внимательно слушавший странницу.
– Ах, отец, что говоришь! – с ужасом сказала Пелагеюшка, за защитой обращаясь к княжне Марье.
– Это обманывают народ, – повторил он.
– Господи Иисусе Христе! – крестясь сказала странница. – Ох, не говори, отец. Так то один анарал не верил, сказал: «монахи обманывают», да как сказал, так и ослеп. И приснилось ему, что приходит к нему матушка Печерская и говорит: «уверуй мне, я тебя исцелю». Вот и стал проситься: повези да повези меня к ней. Это я тебе истинную правду говорю, сама видела. Привезли его слепого прямо к ней, подошел, упал, говорит: «исцели! отдам тебе, говорит, в чем царь жаловал». Сама видела, отец, звезда в ней так и вделана. Что ж, – прозрел! Грех говорить так. Бог накажет, – поучительно обратилась она к Пьеру.
– Как же звезда то в образе очутилась? – спросил Пьер.
– В генералы и матушку произвели? – сказал князь Aндрей улыбаясь.
Пелагеюшка вдруг побледнела и всплеснула руками.
– Отец, отец, грех тебе, у тебя сын! – заговорила она, из бледности вдруг переходя в яркую краску.
– Отец, что ты сказал такое, Бог тебя прости. – Она перекрестилась. – Господи, прости его. Матушка, что ж это?… – обратилась она к княжне Марье. Она встала и чуть не плача стала собирать свою сумочку. Ей, видно, было и страшно, и стыдно, что она пользовалась благодеяниями в доме, где могли говорить это, и жалко, что надо было теперь лишиться благодеяний этого дома.
– Ну что вам за охота? – сказала княжна Марья. – Зачем вы пришли ко мне?…
– Нет, ведь я шучу, Пелагеюшка, – сказал Пьер. – Princesse, ma parole, je n'ai pas voulu l'offenser, [Княжна, я право, не хотел обидеть ее,] я так только. Ты не думай, я пошутил, – говорил он, робко улыбаясь и желая загладить свою вину. – Ведь это я, а он так, пошутил только.
Пелагеюшка остановилась недоверчиво, но в лице Пьера была такая искренность раскаяния, и князь Андрей так кротко смотрел то на Пелагеюшку, то на Пьера, что она понемногу успокоилась.
Странница успокоилась и, наведенная опять на разговор, долго потом рассказывала про отца Амфилохия, который был такой святой жизни, что от ручки его ладоном пахло, и о том, как знакомые ей монахи в последнее ее странствие в Киев дали ей ключи от пещер, и как она, взяв с собой сухарики, двое суток провела в пещерах с угодниками. «Помолюсь одному, почитаю, пойду к другому. Сосну, опять пойду приложусь; и такая, матушка, тишина, благодать такая, что и на свет Божий выходить не хочется».
Пьер внимательно и серьезно слушал ее. Князь Андрей вышел из комнаты. И вслед за ним, оставив божьих людей допивать чай, княжна Марья повела Пьера в гостиную.
– Вы очень добры, – сказала она ему.
– Ах, я право не думал оскорбить ее, я так понимаю и высоко ценю эти чувства!
Княжна Марья молча посмотрела на него и нежно улыбнулась. – Ведь я вас давно знаю и люблю как брата, – сказала она. – Как вы нашли Андрея? – спросила она поспешно, не давая ему времени сказать что нибудь в ответ на ее ласковые слова. – Он очень беспокоит меня. Здоровье его зимой лучше, но прошлой весной рана открылась, и доктор сказал, что он должен ехать лечиться. И нравственно я очень боюсь за него. Он не такой характер как мы, женщины, чтобы выстрадать и выплакать свое горе. Он внутри себя носит его. Нынче он весел и оживлен; но это ваш приезд так подействовал на него: он редко бывает таким. Ежели бы вы могли уговорить его поехать за границу! Ему нужна деятельность, а эта ровная, тихая жизнь губит его. Другие не замечают, а я вижу.
В 10 м часу официанты бросились к крыльцу, заслышав бубенчики подъезжавшего экипажа старого князя. Князь Андрей с Пьером тоже вышли на крыльцо.
– Это кто? – спросил старый князь, вылезая из кареты и угадав Пьера.
– AI очень рад! целуй, – сказал он, узнав, кто был незнакомый молодой человек.
Старый князь был в хорошем духе и обласкал Пьера.
Перед ужином князь Андрей, вернувшись назад в кабинет отца, застал старого князя в горячем споре с Пьером.
Пьер доказывал, что придет время, когда не будет больше войны. Старый князь, подтрунивая, но не сердясь, оспаривал его.
– Кровь из жил выпусти, воды налей, тогда войны не будет. Бабьи бредни, бабьи бредни, – проговорил он, но всё таки ласково потрепал Пьера по плечу, и подошел к столу, у которого князь Андрей, видимо не желая вступать в разговор, перебирал бумаги, привезенные князем из города. Старый князь подошел к нему и стал говорить о делах.
– Предводитель, Ростов граф, половины людей не доставил. Приехал в город, вздумал на обед звать, – я ему такой обед задал… А вот просмотри эту… Ну, брат, – обратился князь Николай Андреич к сыну, хлопая по плечу Пьера, – молодец твой приятель, я его полюбил! Разжигает меня. Другой и умные речи говорит, а слушать не хочется, а он и врет да разжигает меня старика. Ну идите, идите, – сказал он, – может быть приду, за ужином вашим посижу. Опять поспорю. Мою дуру, княжну Марью полюби, – прокричал он Пьеру из двери.
Пьер теперь только, в свой приезд в Лысые Горы, оценил всю силу и прелесть своей дружбы с князем Андреем. Эта прелесть выразилась не столько в его отношениях с ним самим, сколько в отношениях со всеми родными и домашними. Пьер с старым, суровым князем и с кроткой и робкой княжной Марьей, несмотря на то, что он их почти не знал, чувствовал себя сразу старым другом. Они все уже любили его. Не только княжна Марья, подкупленная его кроткими отношениями к странницам, самым лучистым взглядом смотрела на него; но маленький, годовой князь Николай, как звал дед, улыбнулся Пьеру и пошел к нему на руки. Михаил Иваныч, m lle Bourienne с радостными улыбками смотрели на него, когда он разговаривал с старым князем.
Старый князь вышел ужинать: это было очевидно для Пьера. Он был с ним оба дня его пребывания в Лысых Горах чрезвычайно ласков, и велел ему приезжать к себе.
Когда Пьер уехал и сошлись вместе все члены семьи, его стали судить, как это всегда бывает после отъезда нового человека и, как это редко бывает, все говорили про него одно хорошее.
Возвратившись в этот раз из отпуска, Ростов в первый раз почувствовал и узнал, до какой степени сильна была его связь с Денисовым и со всем полком.
Когда Ростов подъезжал к полку, он испытывал чувство подобное тому, которое он испытывал, подъезжая к Поварскому дому. Когда он увидал первого гусара в расстегнутом мундире своего полка, когда он узнал рыжего Дементьева, увидал коновязи рыжих лошадей, когда Лаврушка радостно закричал своему барину: «Граф приехал!» и лохматый Денисов, спавший на постели, выбежал из землянки, обнял его, и офицеры сошлись к приезжему, – Ростов испытывал такое же чувство, как когда его обнимала мать, отец и сестры, и слезы радости, подступившие ему к горлу, помешали ему говорить. Полк был тоже дом, и дом неизменно милый и дорогой, как и дом родительский.
Явившись к полковому командиру, получив назначение в прежний эскадрон, сходивши на дежурство и на фуражировку, войдя во все маленькие интересы полка и почувствовав себя лишенным свободы и закованным в одну узкую неизменную рамку, Ростов испытал то же успокоение, ту же опору и то же сознание того, что он здесь дома, на своем месте, которые он чувствовал и под родительским кровом. Не было этой всей безурядицы вольного света, в котором он не находил себе места и ошибался в выборах; не было Сони, с которой надо было или не надо было объясняться. Не было возможности ехать туда или не ехать туда; не было этих 24 часов суток, которые столькими различными способами можно было употребить; не было этого бесчисленного множества людей, из которых никто не был ближе, никто не был дальше; не было этих неясных и неопределенных денежных отношений с отцом, не было напоминания об ужасном проигрыше Долохову! Тут в полку всё было ясно и просто. Весь мир был разделен на два неровные отдела. Один – наш Павлоградский полк, и другой – всё остальное. И до этого остального не было никакого дела. В полку всё было известно: кто был поручик, кто ротмистр, кто хороший, кто дурной человек, и главное, – товарищ. Маркитант верит в долг, жалованье получается в треть; выдумывать и выбирать нечего, только не делай ничего такого, что считается дурным в Павлоградском полку; а пошлют, делай то, что ясно и отчетливо, определено и приказано: и всё будет хорошо.
Вступив снова в эти определенные условия полковой жизни, Ростов испытал радость и успокоение, подобные тем, которые чувствует усталый человек, ложась на отдых. Тем отраднее была в эту кампанию эта полковая жизнь Ростову, что он, после проигрыша Долохову (поступка, которого он, несмотря на все утешения родных, не мог простить себе), решился служить не как прежде, а чтобы загладить свою вину, служить хорошо и быть вполне отличным товарищем и офицером, т. е. прекрасным человеком, что представлялось столь трудным в миру, а в полку столь возможным.
Ростов, со времени своего проигрыша, решил, что он в пять лет заплатит этот долг родителям. Ему посылалось по 10 ти тысяч в год, теперь же он решился брать только две, а остальные предоставлять родителям для уплаты долга.
Армия наша после неоднократных отступлений, наступлений и сражений при Пултуске, при Прейсиш Эйлау, сосредоточивалась около Бартенштейна. Ожидали приезда государя к армии и начала новой кампании.
Павлоградский полк, находившийся в той части армии, которая была в походе 1805 года, укомплектовываясь в России, опоздал к первым действиям кампании. Он не был ни под Пултуском, ни под Прейсиш Эйлау и во второй половине кампании, присоединившись к действующей армии, был причислен к отряду Платова.
Отряд Платова действовал независимо от армии. Несколько раз павлоградцы были частями в перестрелках с неприятелем, захватили пленных и однажды отбили даже экипажи маршала Удино. В апреле месяце павлоградцы несколько недель простояли около разоренной до тла немецкой пустой деревни, не трогаясь с места.
Была ростепель, грязь, холод, реки взломало, дороги сделались непроездны; по нескольку дней не выдавали ни лошадям ни людям провианта. Так как подвоз сделался невозможен, то люди рассыпались по заброшенным пустынным деревням отыскивать картофель, но уже и того находили мало. Всё было съедено, и все жители разбежались; те, которые оставались, были хуже нищих, и отнимать у них уж было нечего, и даже мало – жалостливые солдаты часто вместо того, чтобы пользоваться от них, отдавали им свое последнее.
Павлоградский полк в делах потерял только двух раненых; но от голоду и болезней потерял почти половину людей. В госпиталях умирали так верно, что солдаты, больные лихорадкой и опухолью, происходившими от дурной пищи, предпочитали нести службу, через силу волоча ноги во фронте, чем отправляться в больницы. С открытием весны солдаты стали находить показывавшееся из земли растение, похожее на спаржу, которое они называли почему то машкин сладкий корень, и рассыпались по лугам и полям, отыскивая этот машкин сладкий корень (который был очень горек), саблями выкапывали его и ели, несмотря на приказания не есть этого вредного растения.
| графство (герцогство) Ретель | |||||||
| фр. Comté (duché) de Rethel | |||||||
| графство, затем герцогство | |||||||
| |||||||
|---|---|---|---|---|---|---|---|
| |||||||
| Столица | Ретель | ||||||
| Преемственность | |||||||
| ← графство Порсиан Франция → | |||||||
Графство Ретель (фр. Comté de Rethel) — феодальное владение в северной Шампани, существовавшее с X века. В 1581 году графство было преобразовано в герцогство Ретель (фр. duché de Rethel). С 1663 года правители Ретеля носили титул герцогов Мазарини. Герцогство просуществовало до 1789 года.
Содержание
История
Графство располагалось в Арденнах между Иль-де-Франсом и Фландрией и с юго-запада граничило с графством Шампань.
Первым упоминаемым графом Ретеля был Манассия I. Упоминается, что он был племянником Арто (Артольда), который боролся с Гуго де Вермандуа, сыном могущественного графа Герберта II де Вермандуа за пост архиепископа Реймса. В итоге победителем в споре вышел Арто при поддержке короля Франции Людовика IV, назначившим Арто своим канцлером, и короля Германии Оттона I. В Флодоард упоминает, что Арто имел брата Додо, который был племянником Бернара, графа де Порсиан. Судя по всему графство Ретель было выделено из графства Порсиан.
О первых поколениях графов Ретеля сведения очень отрывочны, многие родовые связи установлены только предположительно. Однако вероятно род занимал довольно высокое положение среди шампанской знати. Наиболее известным представителем рода графов Ретеля является один из сыновей графа Гуго I, Балдуин II де Бург (ум. 1131). Он принял участие в первом крестовом походе в армии своих кузенов, Готфрида Бульонского и его брата Балдуина I Булонского, ставшего королём Иерусалимского королевства. Возможно, что благодаря этому родству Балдуин II сначала сменил Баддуина I на посту графа Эдессы в 1100 году, а в 1118 году сам стал королём Иерусалима.
Графство Ретель же после смерти графа Гуго I унаследовал его другой сын, Жерве, после смерти которого около 1124 года графство унаследовали его сестра Матильда вместе с мужем Эдом де Витри (ум. ок. 1158), ставшие родоначальниками второго Ретельского дома. Сын Эда и Матильды, Итье был женат на дочери графа Намюра Жоффруа I. После смерти Итье Ретель получил его второй сын, Манассия IV. Его потомки правили в Ретеле до начала XIV века. Последней представительницей рода была графиня Жанна Ретельская (ум. 1328), дочь графа Гуго IV. Она вышла замуж за Людовика I де Дампьера, графа Невера, благодаря чему Ретель оказался надолго оказался объединён с Невером, а с 1322 года — и с Фландрией.
В 1384 году из-за брака графини Маргариты с герцогом Бургундии Филиппом II Смелым графство Ретель (в составе Фландрии) оказалось на некоторое время включённым в состав герцогства Бургундия. В 1393 году Ретель был выделен одному из сыновей Филиппа и Маргариты, Антуану, а в 1406 году был передан его брату Филиппу, годом ранее получившего также Невер. Потомки Филиппа управляли Невером и Ретелем до смерти в 1491 году графа Жана II, после чего графства оказались разделены. Ретель получила дочь Жана, Шарлотта, и её муж Жан III д’Альбре (ум. 1524), сеньор д’Орваль. После смерти Шарлотты в 1504 году Ретель достался их дочери Марии, выданной тогда же замуж за Карла II Клевского, графа Невера, в результате чего графства опять оказались объединены.
Герцогство Ретель
В 1565 году вместе с рукой Генриетты Клевской (старшей дочери Франсуа I де Невера) Невер и Ретель перешли к мантуанскому принцу Людовико IV Гонзага, а в 1581 году король Франции даровал Ретелю статус герцогства. Их сын Карл III преобразовал арденнские земли герцогов Ретеля в суверенное княжество Арш, где основал и нарёк своим именем столичный город Шарлевиль.
В результате Войны за мантуанское наследство в 1627 году Карл III сменил двоюродного брата, Винченцо II, в качестве суверенного герцога Мантуи и Монферрата. В составе владений Гонзага Ретель и Невер оставались до 1659 года, когда Карл IV, внук Карла III, продал их кардиналу Мазарини, первому министру короля Франции. После его смерти в 1661 году Невер и Ретель оказались окончательно разделены.
Герцогство Мазарини
Кардинал Мазарини завещал Ретель и Майен своей племяннице, Гортензии Манчини, а в 1663 году на месте герцогства Ретель было создано герцогство Мазарини. В 1661 году Гортензия вышла замуж за Армана Шарля де Ла Порта (1631—1713), герцога де Ла Мейере, однако вскоре развелась с ним. После смерти Гортензии Ретель и Майен достались её сыну Полю Юлию, унаследовавшего после смерти отца и его владения.
Последней правительницей герцогства была Луиза д'Омон (1759—1826). В результате Великой французской революции 1789 года все её владения были конфискованы.
Список графов и герцогов Ретеля
Графы Ретеля
- ??? — после 989: Манассия I (ум. после 989), граф д’Омон, граф Ретеля
- после 989—1026/1048: Манассия II (ум. 1026/1048), граф Ретеля, сын предыдущего
- 1026/1048 — после 1081: Манассия III (ум. после 1081), граф Ретеля, сын предыдущего
- после 1081 — ок. 1118: Гуго I (1045/1055 — ок. 1118), граф Ретеля, сын предыдущего
- ок. 1118 — до 1124: Жерве (ум. до 1124), граф Ретеля, сын предыдущего
- до 1124 — ок. 1151: Матильда (ум. ок. 1151) графиня Ретеля с ок. 1124, сестра предыдущего
- муж: Эд (ум. ок. 1158), шателен Витри, граф Ретеля с ок. 1124
- до 1124 — ок. 1158: Эд (ум. ок. 1158), шателен Витри, граф Ретеля с ок. 1124, муж предыдущей
- ок. 1158—1171: Итье (ум. 1171), шателен Витри и граф Ретеля с ок. 1158, сын предыдущего
- 1171 — 1198/1200: Манассия IV (ум. 1198/1200), граф Ретеля с 1171, сын предыдущего
- 1198/1200 — 1227/1228: Гуго II (ум. 1227/1228), граф Ретеля с 1198/1200, сын предыдущего
- 1227/1228 — 1242/1243: Гуго III (ум. 1242/1243), граф Ретеля с 1227/1228, сын предыдущего
- 1242/1243 — 1251: Жан I (ум. 1251), граф Ретеля с 1242/1243, брат предыдущего
- 1251 — 1262/1263: Готье (Гоше) (ум. 1262/1263), граф Ретеля с 1251, брат предыдущего
- 1262/1263 — 1271/1274: Манассия V (ум. 1271/1274), граф Ретеля с 1262/1263, брат предыдущего
- 1271/1274 — 1275/1277: Гуго IV (ум. 1275/1277), граф Ретеля с 1271/1274, сын предыдущего
- 1275/1277 — 1328: Жанна (ум. 1328), графиня Ретеля с 1275/1277, дочь предыдущего
- муж: с 1290 Людовик I (ум. 1322), граф Невера
- 1280-1322: Людовик I (ум. 1322), граф Невера с 1280, граф Ретеля (по праву жены) с 1290, муж предыдущей
- 1322—1346: Людовик II (ок. 1304—1346), граф Невера (с 1322), граф Фландрии (Людовик I) с 1322, граф Ретеля с 1328, сын предыдущего;
- 1346—1384: Людовик III Мальский (1330—1384), граф Невера, Фландрии и Ретеля, пфальцграф Бургундии и граф Артуа с 1382, сын предыдущего;
- 1384—1405: Маргарита (1350—1405), графиня Фланднии, Невера и Ретеля 1384—1402, пфальцграфиня Бургундии и графиня Артуа, дочь предыдущего.
- 2-й муж: Филипп II Смелый, герцог Бургундии
- 1384—1393: Филипп I Храбрый (1342—1404), герцог Бургундии с 1363, муж предыдущей, сын Иоанна II, короля Франции.
- 1393—1406: Антуан (1384—1415), граф Ретеля 1393—1406, герцог Брабанта с 1406, сын предыдущего
- 1406-1415: Филипп II (1389—1415), граф Невера с 1405, Ретеля с 1406, брат предыдущего.
- 1415-1464: Карл I (1414—1464), граф Невера и Ретеля с 1415, сын предыдущего.
- 1464-1491: Жан II (1415—1491), граф Невера и Ретеля с 1464, Этампа и Э 1472—1477, брат предыдущего.
- 1491-1500: Шарлотта (1472—1500), графиня Ретеля с 1491, дочь предыдущего
- муж: Жан д’Альбре (ум. 1524), сеньор д’Орваль
- 1491-1500: Жан III д’Альбре (ум. 1524), сеньор д’Орваль, граф Ретеля 1491—1500, муж предыдущей
- 1500-1504: Мария (1491—1549), графиня Ретеля с 1500, дочь предыдущего
- муж: с 1504 Карл II Клевский (ум. 1521), граф Невера
- Клевский (Маркский) дом, Неверская линия
- 1504—1521: Карл II Клевский (ум. 1521), граф Ретеля с 1504, граф Невера с 1506, муж предыдущей;
- 1521—1562: Франсуа I Клевский (1516—1562), граф Невера и Ретеля с 1521, герцог Невера с 1539, сын предыдущего;
- 1562—1563: Франсуа II Клевский (ум. 1563), герцог Невера и граф Ретеля с 1562, сын предыдущего;
- 1563—1564: Жак Клевский (ум. 1564), герцог Невера и граф Ретеля с 1563, брат предыдущего;
- 1564—1565: Генриетта Клевская (1542—1601), герцогиня Невера и графиня Ретеля с 1564, герцогиня Ретеля с 1581, сестра предыдущего
- муж: с 1565 Людовик IV Гонзага, принц Мантуи
Герцоги Ретеля
- Дом Гонзага, Неверская линия
- 1565—1595: Людовик IV Гонзага (1535—1595), герцог Невера, герцог Ретеля с 1581, муж предыдущей
- 1595—1637: Карл III (1580—1637), герцог Невера, герцог Ретеля с 1595, 1-й князь Арша (Карл I, 1608—1637), герцог Мантуи и Монферрата (Карл I, 1627—1637), сын предыдущего
- Карл IV (1609—1631), титулярный герцог Невера и Ретеля, герцог Майена и Эгильона с 1621, сын предыдущего
- 1637—1659: Карл V (1629—1665), герцог Невера, герцог Ретеля 1637—1659, герцог Майена (Карл IV, 1632—1654), 2-й князь Арша (Карл II, 1637—1665), герцог Мантуи и Монферрата (Карл II, 1637—1665), сын предыдущего
В 1659 году Карл IV продал Невер и Ретель кардиналу Мазарини.
- 1659—1661: Джулио Мазарини (1602—1661), кардинал, первый министр Франции (с 1642 года), герцог Невера и Ретеля с 1659, герцог Майена с 1654
Кардинал Мазарини завещал Ретель и Майен своей племяннице, Гортензии Манчини, а в 1663 году на месте герцогства Ретель было создано герцогство Мазарини.
Герцоги Мазарини
- 1661—1699: Гортензия Манчини (ум. 1699), герцогиня Ретеля и Майена с 1661, герцогиня Мазарини с 1663, племянница предыдущего
- муж: с 1661 (разв. 1666) Арман Шарль де Ла Порт (1631—1713), герцог де Ла Мейере
- 1699—1731: Поль Жюль де Ла Порт (1666—1731), герцог Мазарини и Майена с 1699, герцог де Ла Мейере с 1713, сын предыдущей
- 1731—1738: Гай Поль Жуль де Ла Порт (1701—1738), герцог Мазарини, Майена и Ла Мейере с 1731, сын предыдущего
- 1738—1781: Луиза Жанна де Дюрфор (1735—1781), герцогиня Мазарини, Майена и Ла Мейере с 1738, внучка предыдущего, дочь Шарлотты Антуанетты де Ла Порт (1719—1735) и Эммануэль Фелисита де Дюрфора (1715—1789), герцога де Дюра
- муж: с 1747 Луи д'Омон (1732—1799), герцог д'Омон
- 1781—1789: Луиза д'Омон (1759—1826), герцогиня Мазарини, Майена и Ла Мейере 1781—1789, дочь предыдущей
- муж: с 1771 (разв. 1798) Оноре IV Гримальди (1758—1819), князь Монако с 1814
См. также
Напишите отзыв о статье "Ретель (графство)"
Ссылки
- [fmg.ac/Projects/MedLands/CHAMPAGNE%20NOBILITY.htm#_Toc240600866 COMTES de RETHEL] (англ.). Foundation for Medieval Genealogy. Проверено 9 января 2010. [www.webcitation.org/65eKGG8kh Архивировано из первоисточника 22 февраля 2012].
Отрывок, характеризующий Ретель (графство)
– Vraiment? [Правда?] – сказал Пьер любопытно и серьезно (за что особенно ему благодарна была княжна Марья) вглядываясь через очки в лицо Иванушки, который, поняв, что речь шла о нем, хитрыми глазами оглядывал всех.Княжна Марья совершенно напрасно смутилась за своих. Они нисколько не робели. Старушка, опустив глаза, но искоса поглядывая на вошедших, опрокинув чашку вверх дном на блюдечко и положив подле обкусанный кусочек сахара, спокойно и неподвижно сидела на своем кресле, ожидая, чтобы ей предложили еще чаю. Иванушка, попивая из блюдечка, исподлобья лукавыми, женскими глазами смотрел на молодых людей.
– Где, в Киеве была? – спросил старуху князь Андрей.
– Была, отец, – отвечала словоохотливо старуха, – на самое Рожество удостоилась у угодников сообщиться святых, небесных тайн. А теперь из Колязина, отец, благодать великая открылась…
– Что ж, Иванушка с тобой?
– Я сам по себе иду, кормилец, – стараясь говорить басом, сказал Иванушка. – Только в Юхнове с Пелагеюшкой сошлись…
Пелагеюшка перебила своего товарища; ей видно хотелось рассказать то, что она видела.
– В Колязине, отец, великая благодать открылась.
– Что ж, мощи новые? – спросил князь Андрей.
– Полно, Андрей, – сказала княжна Марья. – Не рассказывай, Пелагеюшка.
– Ни… что ты, мать, отчего не рассказывать? Я его люблю. Он добрый, Богом взысканный, он мне, благодетель, рублей дал, я помню. Как была я в Киеве и говорит мне Кирюша юродивый – истинно Божий человек, зиму и лето босой ходит. Что ходишь, говорит, не по своему месту, в Колязин иди, там икона чудотворная, матушка пресвятая Богородица открылась. Я с тех слов простилась с угодниками и пошла…
Все молчали, одна странница говорила мерным голосом, втягивая в себя воздух.
– Пришла, отец мой, мне народ и говорит: благодать великая открылась, у матушки пресвятой Богородицы миро из щечки каплет…
– Ну хорошо, хорошо, после расскажешь, – краснея сказала княжна Марья.
– Позвольте у нее спросить, – сказал Пьер. – Ты сама видела? – спросил он.
– Как же, отец, сама удостоилась. Сияние такое на лике то, как свет небесный, а из щечки у матушки так и каплет, так и каплет…
– Да ведь это обман, – наивно сказал Пьер, внимательно слушавший странницу.
– Ах, отец, что говоришь! – с ужасом сказала Пелагеюшка, за защитой обращаясь к княжне Марье.
– Это обманывают народ, – повторил он.
– Господи Иисусе Христе! – крестясь сказала странница. – Ох, не говори, отец. Так то один анарал не верил, сказал: «монахи обманывают», да как сказал, так и ослеп. И приснилось ему, что приходит к нему матушка Печерская и говорит: «уверуй мне, я тебя исцелю». Вот и стал проситься: повези да повези меня к ней. Это я тебе истинную правду говорю, сама видела. Привезли его слепого прямо к ней, подошел, упал, говорит: «исцели! отдам тебе, говорит, в чем царь жаловал». Сама видела, отец, звезда в ней так и вделана. Что ж, – прозрел! Грех говорить так. Бог накажет, – поучительно обратилась она к Пьеру.
– Как же звезда то в образе очутилась? – спросил Пьер.
– В генералы и матушку произвели? – сказал князь Aндрей улыбаясь.
Пелагеюшка вдруг побледнела и всплеснула руками.
– Отец, отец, грех тебе, у тебя сын! – заговорила она, из бледности вдруг переходя в яркую краску.
– Отец, что ты сказал такое, Бог тебя прости. – Она перекрестилась. – Господи, прости его. Матушка, что ж это?… – обратилась она к княжне Марье. Она встала и чуть не плача стала собирать свою сумочку. Ей, видно, было и страшно, и стыдно, что она пользовалась благодеяниями в доме, где могли говорить это, и жалко, что надо было теперь лишиться благодеяний этого дома.
– Ну что вам за охота? – сказала княжна Марья. – Зачем вы пришли ко мне?…
– Нет, ведь я шучу, Пелагеюшка, – сказал Пьер. – Princesse, ma parole, je n'ai pas voulu l'offenser, [Княжна, я право, не хотел обидеть ее,] я так только. Ты не думай, я пошутил, – говорил он, робко улыбаясь и желая загладить свою вину. – Ведь это я, а он так, пошутил только.
Пелагеюшка остановилась недоверчиво, но в лице Пьера была такая искренность раскаяния, и князь Андрей так кротко смотрел то на Пелагеюшку, то на Пьера, что она понемногу успокоилась.
Странница успокоилась и, наведенная опять на разговор, долго потом рассказывала про отца Амфилохия, который был такой святой жизни, что от ручки его ладоном пахло, и о том, как знакомые ей монахи в последнее ее странствие в Киев дали ей ключи от пещер, и как она, взяв с собой сухарики, двое суток провела в пещерах с угодниками. «Помолюсь одному, почитаю, пойду к другому. Сосну, опять пойду приложусь; и такая, матушка, тишина, благодать такая, что и на свет Божий выходить не хочется».
Пьер внимательно и серьезно слушал ее. Князь Андрей вышел из комнаты. И вслед за ним, оставив божьих людей допивать чай, княжна Марья повела Пьера в гостиную.
– Вы очень добры, – сказала она ему.
– Ах, я право не думал оскорбить ее, я так понимаю и высоко ценю эти чувства!
Княжна Марья молча посмотрела на него и нежно улыбнулась. – Ведь я вас давно знаю и люблю как брата, – сказала она. – Как вы нашли Андрея? – спросила она поспешно, не давая ему времени сказать что нибудь в ответ на ее ласковые слова. – Он очень беспокоит меня. Здоровье его зимой лучше, но прошлой весной рана открылась, и доктор сказал, что он должен ехать лечиться. И нравственно я очень боюсь за него. Он не такой характер как мы, женщины, чтобы выстрадать и выплакать свое горе. Он внутри себя носит его. Нынче он весел и оживлен; но это ваш приезд так подействовал на него: он редко бывает таким. Ежели бы вы могли уговорить его поехать за границу! Ему нужна деятельность, а эта ровная, тихая жизнь губит его. Другие не замечают, а я вижу.
В 10 м часу официанты бросились к крыльцу, заслышав бубенчики подъезжавшего экипажа старого князя. Князь Андрей с Пьером тоже вышли на крыльцо.
– Это кто? – спросил старый князь, вылезая из кареты и угадав Пьера.
– AI очень рад! целуй, – сказал он, узнав, кто был незнакомый молодой человек.
Старый князь был в хорошем духе и обласкал Пьера.
Перед ужином князь Андрей, вернувшись назад в кабинет отца, застал старого князя в горячем споре с Пьером.
Пьер доказывал, что придет время, когда не будет больше войны. Старый князь, подтрунивая, но не сердясь, оспаривал его.
– Кровь из жил выпусти, воды налей, тогда войны не будет. Бабьи бредни, бабьи бредни, – проговорил он, но всё таки ласково потрепал Пьера по плечу, и подошел к столу, у которого князь Андрей, видимо не желая вступать в разговор, перебирал бумаги, привезенные князем из города. Старый князь подошел к нему и стал говорить о делах.
– Предводитель, Ростов граф, половины людей не доставил. Приехал в город, вздумал на обед звать, – я ему такой обед задал… А вот просмотри эту… Ну, брат, – обратился князь Николай Андреич к сыну, хлопая по плечу Пьера, – молодец твой приятель, я его полюбил! Разжигает меня. Другой и умные речи говорит, а слушать не хочется, а он и врет да разжигает меня старика. Ну идите, идите, – сказал он, – может быть приду, за ужином вашим посижу. Опять поспорю. Мою дуру, княжну Марью полюби, – прокричал он Пьеру из двери.
Пьер теперь только, в свой приезд в Лысые Горы, оценил всю силу и прелесть своей дружбы с князем Андреем. Эта прелесть выразилась не столько в его отношениях с ним самим, сколько в отношениях со всеми родными и домашними. Пьер с старым, суровым князем и с кроткой и робкой княжной Марьей, несмотря на то, что он их почти не знал, чувствовал себя сразу старым другом. Они все уже любили его. Не только княжна Марья, подкупленная его кроткими отношениями к странницам, самым лучистым взглядом смотрела на него; но маленький, годовой князь Николай, как звал дед, улыбнулся Пьеру и пошел к нему на руки. Михаил Иваныч, m lle Bourienne с радостными улыбками смотрели на него, когда он разговаривал с старым князем.
Старый князь вышел ужинать: это было очевидно для Пьера. Он был с ним оба дня его пребывания в Лысых Горах чрезвычайно ласков, и велел ему приезжать к себе.
Когда Пьер уехал и сошлись вместе все члены семьи, его стали судить, как это всегда бывает после отъезда нового человека и, как это редко бывает, все говорили про него одно хорошее.
Возвратившись в этот раз из отпуска, Ростов в первый раз почувствовал и узнал, до какой степени сильна была его связь с Денисовым и со всем полком.
Когда Ростов подъезжал к полку, он испытывал чувство подобное тому, которое он испытывал, подъезжая к Поварскому дому. Когда он увидал первого гусара в расстегнутом мундире своего полка, когда он узнал рыжего Дементьева, увидал коновязи рыжих лошадей, когда Лаврушка радостно закричал своему барину: «Граф приехал!» и лохматый Денисов, спавший на постели, выбежал из землянки, обнял его, и офицеры сошлись к приезжему, – Ростов испытывал такое же чувство, как когда его обнимала мать, отец и сестры, и слезы радости, подступившие ему к горлу, помешали ему говорить. Полк был тоже дом, и дом неизменно милый и дорогой, как и дом родительский.
Явившись к полковому командиру, получив назначение в прежний эскадрон, сходивши на дежурство и на фуражировку, войдя во все маленькие интересы полка и почувствовав себя лишенным свободы и закованным в одну узкую неизменную рамку, Ростов испытал то же успокоение, ту же опору и то же сознание того, что он здесь дома, на своем месте, которые он чувствовал и под родительским кровом. Не было этой всей безурядицы вольного света, в котором он не находил себе места и ошибался в выборах; не было Сони, с которой надо было или не надо было объясняться. Не было возможности ехать туда или не ехать туда; не было этих 24 часов суток, которые столькими различными способами можно было употребить; не было этого бесчисленного множества людей, из которых никто не был ближе, никто не был дальше; не было этих неясных и неопределенных денежных отношений с отцом, не было напоминания об ужасном проигрыше Долохову! Тут в полку всё было ясно и просто. Весь мир был разделен на два неровные отдела. Один – наш Павлоградский полк, и другой – всё остальное. И до этого остального не было никакого дела. В полку всё было известно: кто был поручик, кто ротмистр, кто хороший, кто дурной человек, и главное, – товарищ. Маркитант верит в долг, жалованье получается в треть; выдумывать и выбирать нечего, только не делай ничего такого, что считается дурным в Павлоградском полку; а пошлют, делай то, что ясно и отчетливо, определено и приказано: и всё будет хорошо.
Вступив снова в эти определенные условия полковой жизни, Ростов испытал радость и успокоение, подобные тем, которые чувствует усталый человек, ложась на отдых. Тем отраднее была в эту кампанию эта полковая жизнь Ростову, что он, после проигрыша Долохову (поступка, которого он, несмотря на все утешения родных, не мог простить себе), решился служить не как прежде, а чтобы загладить свою вину, служить хорошо и быть вполне отличным товарищем и офицером, т. е. прекрасным человеком, что представлялось столь трудным в миру, а в полку столь возможным.
Ростов, со времени своего проигрыша, решил, что он в пять лет заплатит этот долг родителям. Ему посылалось по 10 ти тысяч в год, теперь же он решился брать только две, а остальные предоставлять родителям для уплаты долга.
Армия наша после неоднократных отступлений, наступлений и сражений при Пултуске, при Прейсиш Эйлау, сосредоточивалась около Бартенштейна. Ожидали приезда государя к армии и начала новой кампании.
Павлоградский полк, находившийся в той части армии, которая была в походе 1805 года, укомплектовываясь в России, опоздал к первым действиям кампании. Он не был ни под Пултуском, ни под Прейсиш Эйлау и во второй половине кампании, присоединившись к действующей армии, был причислен к отряду Платова.
Отряд Платова действовал независимо от армии. Несколько раз павлоградцы были частями в перестрелках с неприятелем, захватили пленных и однажды отбили даже экипажи маршала Удино. В апреле месяце павлоградцы несколько недель простояли около разоренной до тла немецкой пустой деревни, не трогаясь с места.
Была ростепель, грязь, холод, реки взломало, дороги сделались непроездны; по нескольку дней не выдавали ни лошадям ни людям провианта. Так как подвоз сделался невозможен, то люди рассыпались по заброшенным пустынным деревням отыскивать картофель, но уже и того находили мало. Всё было съедено, и все жители разбежались; те, которые оставались, были хуже нищих, и отнимать у них уж было нечего, и даже мало – жалостливые солдаты часто вместо того, чтобы пользоваться от них, отдавали им свое последнее.
Павлоградский полк в делах потерял только двух раненых; но от голоду и болезней потерял почти половину людей. В госпиталях умирали так верно, что солдаты, больные лихорадкой и опухолью, происходившими от дурной пищи, предпочитали нести службу, через силу волоча ноги во фронте, чем отправляться в больницы. С открытием весны солдаты стали находить показывавшееся из земли растение, похожее на спаржу, которое они называли почему то машкин сладкий корень, и рассыпались по лугам и полям, отыскивая этот машкин сладкий корень (который был очень горек), саблями выкапывали его и ели, несмотря на приказания не есть этого вредного растения.
