Реформатская, Надежда Васильевна

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Надежда Васильевна Реформатская

Надежда Реформатская произносит тост на праздновании юбилея Николая Тимофеева-Ресовского в ресторане «Пекин»
Дата рождения:

7 января 1901 (25 декабря 1900)(1900-12-25)

Место рождения:

деревня Арханка, ныне Владимирская область, СССР

Дата смерти:

1985(1985)

Научная сфера:

литературоведение, литературная критика, библиография

Место работы:

Государственный музей В. В. Маяковского

Альма-матер:

Факультет общественных наук Московского государственного университета имени М. В. Ломоносова

Известна как:

специалист по творчеству Владимира Маяковского

Наде́жда Васи́льевна Реформа́тская (урождённая Вахмистрова[1]; 25 декабря 1900 года (7 января 1901), д. Арханка ныне Владимирской области, СССР — 1985) — советский литературовед, литературный критик, библиограф. Специалист по творчеству Владимира Маяковского. Заместитель директора Государственного музея В. В. Маяковского. Первая жена лингвиста Александра Реформатского.





Биография

Надежда Вахмистрова родилась 25 декабря 1900 года (7 января 1901) в деревне Арханке ныне Владимирской области[2].

В 1923 году окончила факультет общественных наук Московского государственного университета имени М. В. Ломоносова[2].

Начала публиковаться в 1930 году. Основные работы посвящены творчеству Владимира Маяковского и советской поэзии[2].

Заместитель директора Государственного музея В. В. Маяковского[3].

В 1936 году опубликовала одну из первых библиографических работ о Маяковском (совместно с Л. Поляк). Та же работа была опубликована в полном собрании сочинений Маяковского в 1938 и 1949 годах[2].

Автор первого обзора рукописного наследия Маяковского, нескольких публикаций его неизвестных произведений и документов биографии (сборник «Владимир Маяковский» 1940 года и другие издания)[2].

Участник изданий полных собраний сочинений Маяковского 1935—1938, 1939—1949 и 1955—1961 годов. Подготовила сборник «В. Маяковский в воспоминаниях современников» (1963)[2].

Пользовалась псевдонимом Н. Ростовская[1].

Семья

Библиография

  • Реформатская Н. В. Из истории выставки «Двадцать лет работы». Пометки Маяковского на полях сборника «Пролетарские писатели» // Владимир Маяковский: Сборник. — М. — Л., 1940.
  • Реформатская Н. В. Новые книги о Маяковском // Новый мир. — 1950. — № 8.
  • Реформатская Н. В. Маяковский и Фурманов // Огонёк. — 1951. — № 15.
  • Реформатская Н. В. Творчество Маяковского // Литература в школе. — 1953. — № 3.
  • Певзнер А. И., Реформатская Н. В. Образ В. И. Ленина в поэзии В. В. Маяковского // Библиотекарь. — 1953. — № 1.
  • Реформатская Н. Неизвестное стихотворение Маяковского [«Письмо к Татьяне Яковлевой»]: (К выходу нового Полного собрания сочинений поэта) // Новый мир. — 1956. — № 4. — С. 59—62.
  • Реформатская Н. В. Маяковский и его современники // Новый мир. — 1966. — № 1.

Напишите отзыв о статье "Реформатская, Надежда Васильевна"

Примечания

  1. 1 2 Масанов И. Ф. Реформатская (рожд. Вахмистрова), Надежда Васильевна // Масанов И. Ф. Словарь псевдонимов русских писателей, учёных и общественных деятелей. — М.: Издательство Всесоюзной книжной палаты, 1960. — Т. 4. — С. 403.
  2. 1 2 3 4 5 6 Земсков.
  3. Паперный Зиновий. [www.kamchadaly.ru/fio/print.php?t_name=kamchad_pub&id_cont=76&title=%CE+%CB%E8%EB%E5+%C1%F0%E8%EA О Лиле Брик — спутнице жизни и стихов Владимира Маяковского] // Знамя. — 1998. — № 6.

Литература

Ссылки

  • [lrb.jinr.ru/Timofeeff/auto/reformat_r.html Мария Реформатская. Юные годы ровесников века]

Отрывок, характеризующий Реформатская, Надежда Васильевна

– Хорошо ездит, а? А на коне то каков, а?
– Картину писать! Как намеднись из Заварзинских бурьянов помкнули лису. Они перескакивать стали, от уймища, страсть – лошадь тысяча рублей, а седоку цены нет. Да уж такого молодца поискать!
– Поискать… – повторил граф, видимо сожалея, что кончилась так скоро речь Семена. – Поискать? – сказал он, отворачивая полы шубки и доставая табакерку.
– Намедни как от обедни во всей регалии вышли, так Михаил то Сидорыч… – Семен не договорил, услыхав ясно раздававшийся в тихом воздухе гон с подвыванием не более двух или трех гончих. Он, наклонив голову, прислушался и молча погрозился барину. – На выводок натекли… – прошептал он, прямо на Лядовской повели.
Граф, забыв стереть улыбку с лица, смотрел перед собой вдаль по перемычке и, не нюхая, держал в руке табакерку. Вслед за лаем собак послышался голос по волку, поданный в басистый рог Данилы; стая присоединилась к первым трем собакам и слышно было, как заревели с заливом голоса гончих, с тем особенным подвыванием, которое служило признаком гона по волку. Доезжачие уже не порскали, а улюлюкали, и из за всех голосов выступал голос Данилы, то басистый, то пронзительно тонкий. Голос Данилы, казалось, наполнял весь лес, выходил из за леса и звучал далеко в поле.
Прислушавшись несколько секунд молча, граф и его стремянной убедились, что гончие разбились на две стаи: одна большая, ревевшая особенно горячо, стала удаляться, другая часть стаи понеслась вдоль по лесу мимо графа, и при этой стае было слышно улюлюканье Данилы. Оба эти гона сливались, переливались, но оба удалялись. Семен вздохнул и нагнулся, чтоб оправить сворку, в которой запутался молодой кобель; граф тоже вздохнул и, заметив в своей руке табакерку, открыл ее и достал щепоть. «Назад!» крикнул Семен на кобеля, который выступил за опушку. Граф вздрогнул и уронил табакерку. Настасья Ивановна слез и стал поднимать ее.
Граф и Семен смотрели на него. Вдруг, как это часто бывает, звук гона мгновенно приблизился, как будто вот, вот перед ними самими были лающие рты собак и улюлюканье Данилы.
Граф оглянулся и направо увидал Митьку, который выкатывавшимися глазами смотрел на графа и, подняв шапку, указывал ему вперед, на другую сторону.
– Береги! – закричал он таким голосом, что видно было, что это слово давно уже мучительно просилось у него наружу. И поскакал, выпустив собак, по направлению к графу.
Граф и Семен выскакали из опушки и налево от себя увидали волка, который, мягко переваливаясь, тихим скоком подскакивал левее их к той самой опушке, у которой они стояли. Злобные собаки визгнули и, сорвавшись со свор, понеслись к волку мимо ног лошадей.
Волк приостановил бег, неловко, как больной жабой, повернул свою лобастую голову к собакам, и также мягко переваливаясь прыгнул раз, другой и, мотнув поленом (хвостом), скрылся в опушку. В ту же минуту из противоположной опушки с ревом, похожим на плач, растерянно выскочила одна, другая, третья гончая, и вся стая понеслась по полю, по тому самому месту, где пролез (пробежал) волк. Вслед за гончими расступились кусты орешника и показалась бурая, почерневшая от поту лошадь Данилы. На длинной спине ее комочком, валясь вперед, сидел Данила без шапки с седыми, встрепанными волосами над красным, потным лицом.
– Улюлюлю, улюлю!… – кричал он. Когда он увидал графа, в глазах его сверкнула молния.
– Ж… – крикнул он, грозясь поднятым арапником на графа.
– Про…ли волка то!… охотники! – И как бы не удостоивая сконфуженного, испуганного графа дальнейшим разговором, он со всей злобой, приготовленной на графа, ударил по ввалившимся мокрым бокам бурого мерина и понесся за гончими. Граф, как наказанный, стоял оглядываясь и стараясь улыбкой вызвать в Семене сожаление к своему положению. Но Семена уже не было: он, в объезд по кустам, заскакивал волка от засеки. С двух сторон также перескакивали зверя борзятники. Но волк пошел кустами и ни один охотник не перехватил его.


Николай Ростов между тем стоял на своем месте, ожидая зверя. По приближению и отдалению гона, по звукам голосов известных ему собак, по приближению, отдалению и возвышению голосов доезжачих, он чувствовал то, что совершалось в острове. Он знал, что в острове были прибылые (молодые) и матерые (старые) волки; он знал, что гончие разбились на две стаи, что где нибудь травили, и что что нибудь случилось неблагополучное. Он всякую секунду на свою сторону ждал зверя. Он делал тысячи различных предположений о том, как и с какой стороны побежит зверь и как он будет травить его. Надежда сменялась отчаянием. Несколько раз он обращался к Богу с мольбою о том, чтобы волк вышел на него; он молился с тем страстным и совестливым чувством, с которым молятся люди в минуты сильного волнения, зависящего от ничтожной причины. «Ну, что Тебе стоит, говорил он Богу, – сделать это для меня! Знаю, что Ты велик, и что грех Тебя просить об этом; но ради Бога сделай, чтобы на меня вылез матерый, и чтобы Карай, на глазах „дядюшки“, который вон оттуда смотрит, влепился ему мертвой хваткой в горло». Тысячу раз в эти полчаса упорным, напряженным и беспокойным взглядом окидывал Ростов опушку лесов с двумя редкими дубами над осиновым подседом, и овраг с измытым краем, и шапку дядюшки, чуть видневшегося из за куста направо.
«Нет, не будет этого счастья, думал Ростов, а что бы стоило! Не будет! Мне всегда, и в картах, и на войне, во всем несчастье». Аустерлиц и Долохов ярко, но быстро сменяясь, мелькали в его воображении. «Только один раз бы в жизни затравить матерого волка, больше я не желаю!» думал он, напрягая слух и зрение, оглядываясь налево и опять направо и прислушиваясь к малейшим оттенкам звуков гона. Он взглянул опять направо и увидал, что по пустынному полю навстречу к нему бежало что то. «Нет, это не может быть!» подумал Ростов, тяжело вздыхая, как вздыхает человек при совершении того, что было долго ожидаемо им. Совершилось величайшее счастье – и так просто, без шума, без блеска, без ознаменования. Ростов не верил своим глазам и сомнение это продолжалось более секунды. Волк бежал вперед и перепрыгнул тяжело рытвину, которая была на его дороге. Это был старый зверь, с седою спиной и с наеденным красноватым брюхом. Он бежал не торопливо, очевидно убежденный, что никто не видит его. Ростов не дыша оглянулся на собак. Они лежали, стояли, не видя волка и ничего не понимая. Старый Карай, завернув голову и оскалив желтые зубы, сердито отыскивая блоху, щелкал ими на задних ляжках.
– Улюлюлю! – шопотом, оттопыривая губы, проговорил Ростов. Собаки, дрогнув железками, вскочили, насторожив уши. Карай почесал свою ляжку и встал, насторожив уши и слегка мотнул хвостом, на котором висели войлоки шерсти.
– Пускать – не пускать? – говорил сам себе Николай в то время как волк подвигался к нему, отделяясь от леса. Вдруг вся физиономия волка изменилась; он вздрогнул, увидав еще вероятно никогда не виданные им человеческие глаза, устремленные на него, и слегка поворотив к охотнику голову, остановился – назад или вперед? Э! всё равно, вперед!… видно, – как будто сказал он сам себе, и пустился вперед, уже не оглядываясь, мягким, редким, вольным, но решительным скоком.
– Улюлю!… – не своим голосом закричал Николай, и сама собою стремглав понеслась его добрая лошадь под гору, перескакивая через водомоины в поперечь волку; и еще быстрее, обогнав ее, понеслись собаки. Николай не слыхал своего крика, не чувствовал того, что он скачет, не видал ни собак, ни места, по которому он скачет; он видел только волка, который, усилив свой бег, скакал, не переменяя направления, по лощине. Первая показалась вблизи зверя чернопегая, широкозадая Милка и стала приближаться к зверю. Ближе, ближе… вот она приспела к нему. Но волк чуть покосился на нее, и вместо того, чтобы наддать, как она это всегда делала, Милка вдруг, подняв хвост, стала упираться на передние ноги.