Реформация в Нидерландах
- См. также Восьмидесятилетняя война.
| Реформация
|
|
Движения и деноминации
Ключевые события
|
Появление первых протестантов в Нидерландах по времени практически совпадает с проповедью Лютера, однако ни лютеранство, проповедовавшее верность сюзерену (которым для Нидерландах был испанский король), ни анабаптизм не получили в стране значительного количества сторонников. С 1540 года здесь начал распространяться кальвинизм, так что к 1560 году большинство населения были реформатами.[1] Наиболее драматические события в Нидерландах произошли во время правления фанатичного католика короля Испании Филиппа II, который поставил своей целью искоренение ереси в подвластных ему землях.
Эти меры вызвали ответную реакцию со стороны нидерландцев. Спонтанно возникали очаги сопротивления властям, особенно во время казней еретиков. Одновременно в 1562 году оформилась и аристократическая оппозиция (так называемая Лига господ), которую возглавили принц Вильгельм Оранский, граф Ламораль Эгмонт, адмирал Горн. В 1563 году возник близкий к Лиге господ Союз дворян. 5 апреля 1566 года депутация союза в составе нескольких сот человек вручила правительнице Нидерландов Маргарите Пармской обращение, содержавшее требования оппозиционеров. Их одеяние дало повод одному из вельмож обозвать депутацию гёзами, то есть нищими.[2]
Летом 1566 года лига дворян заключила соглашение с кальвинистскими городскими консисториями, которые требовали от дворян не останавливаться на полпути. В августе того же года противостояние испанцам приобретает вооруженный характер. Восставшие громили в первую очередь католические церкви и монастыри. Число погромов во Фландрии было более 400, а по всем Нидерландам более 5500. Всё это привело в ярость Филиппа II. Он сместил Маргариту Пармскую, а вместо неё назначил правителем страны талантливого полководца герцога Альбу, который вступил в страну 22 августа 1567 года во главе огромной армии[3]. В сентябре Альба учредил Совет по делам о мятежах, получивший неограниченные права на расследование дел еретиков. Этот Совет получил название Кровавого. За время его деятельности к смерти было приговорено около 2 000 человек.
Однако и в это время продолжалось становление национальной церкви. На соборе 1571 года в Эгмонте было решено принять пресвитерианскую систему управления церковью. Собор так же принял Нидерландское исповедание, подготовление кальвинистским пастором Ги де Бре и пересмотренное Франциском Юнием.[4]
Восстание на суше было подавлено, однако голландцы, отличные мореходы, начали партизанскую войну на море. Они получили название морских гёзов. 1 апреля 1572 года они овладели городом Брилле. Вслед за этим началось восстание и в других городах севера страны[5]. Однако ни Вильгельм Оранский, ни герцог Альба, готовившиеся к войне друг с другом не обратили на «бунт мужиков» внимание. Только осенью Альба понял ошибку и начал осаду Харлема, продолжавшуюся более семи месяцев. Далее герцог осадил Лейден, но после многомесячной осады так и не смог его взять. В конце 1573 года он был отозван из Голландии.
В 1574 году Дордрехтский синод подтвердил Нидерландское исповедание, которое наряду с Гейдельбергским катехизисом стали основным вероучительными текстами реформатов Голландии. В 1575 году в Лейдене открылся университет, основной задачей которого была подготовка кадров для Реформатской Церкви в Голландии.[6]
В 1576 году в Генте собрались Генеральные Штаты, которые заключают «Вечный эдикт» с новым испанским наместником Фландрии Хуаном Австрийским. Однако штатгальтер начал снова собирать войска, что вызвало восстание в Генте. Так же восстали и крестьяне северных провинций.[7] В 1579 году в Аррасе дворяне заключили союз, одним из условий которого было признание Филиппа II законным правителем страны. В ответ на это представители северных провинций заключили свой союз — Утрехтскую унию. Эти союзы фактически разделил страну на две части — южную католическую и северную протестантскую[8]. Однако войны на территории Нидерландов продолжались. Окончательно независимость Северных Нидерландов была признана только по итогам Вестфальского мира.
См. также
Напишите отзыв о статье "Реформация в Нидерландах"
Примечания
- ↑ Кернс Эрл, «Дорогами Христианства», Москва, Протестант, 1992, стр. 267
- ↑ Эпоха Реформации — Европа. Минск, Харвест, 2002, стр. 58
- ↑ Эпоха Реформации — Европа. Минск, Харвест, 2002, стр. 60
- ↑ Кернс Эрл, «Дорогами Христианства», Москва, Протестант, 1992, 268
- ↑ Эпоха Реформации — Европа. Минск, Харвест, 2002, стр. 67
- ↑ Кернс Эрл, «Дорогами Христианства», Москва, Протестант, 1992, стр. 268
- ↑ Эпоха Реформации — Европа. Минск, Харвест, 2002, стр. 73
- ↑ Эпоха Реформации — Европа. Минск, Харвест, 2002, стр. 78
Отрывок, характеризующий Реформация в Нидерландах
– Ну, да, да, дайте мне еще тряпочек.– Ежели он сумеет повести дела, он может заплатить все долги, – продолжал ополченец про Ростова.
– Добрый старик, но очень pauvre sire [плох]. И зачем они живут тут так долго? Они давно хотели ехать в деревню. Натали, кажется, здорова теперь? – хитро улыбаясь, спросила Жюли у Пьера.
– Они ждут меньшого сына, – сказал Пьер. – Он поступил в казаки Оболенского и поехал в Белую Церковь. Там формируется полк. А теперь они перевели его в мой полк и ждут каждый день. Граф давно хотел ехать, но графиня ни за что не согласна выехать из Москвы, пока не приедет сын.
– Я их третьего дня видела у Архаровых. Натали опять похорошела и повеселела. Она пела один романс. Как все легко проходит у некоторых людей!
– Что проходит? – недовольно спросил Пьер. Жюли улыбнулась.
– Вы знаете, граф, что такие рыцари, как вы, бывают только в романах madame Suza.
– Какой рыцарь? Отчего? – краснея, спросил Пьер.
– Ну, полноте, милый граф, c'est la fable de tout Moscou. Je vous admire, ma parole d'honneur. [это вся Москва знает. Право, я вам удивляюсь.]
– Штраф! Штраф! – сказал ополченец.
– Ну, хорошо. Нельзя говорить, как скучно!
– Qu'est ce qui est la fable de tout Moscou? [Что знает вся Москва?] – вставая, сказал сердито Пьер.
– Полноте, граф. Вы знаете!
– Ничего не знаю, – сказал Пьер.
– Я знаю, что вы дружны были с Натали, и потому… Нет, я всегда дружнее с Верой. Cette chere Vera! [Эта милая Вера!]
– Non, madame, [Нет, сударыня.] – продолжал Пьер недовольным тоном. – Я вовсе не взял на себя роль рыцаря Ростовой, и я уже почти месяц не был у них. Но я не понимаю жестокость…
– Qui s'excuse – s'accuse, [Кто извиняется, тот обвиняет себя.] – улыбаясь и махая корпией, говорила Жюли и, чтобы за ней осталось последнее слово, сейчас же переменила разговор. – Каково, я нынче узнала: бедная Мари Волконская приехала вчера в Москву. Вы слышали, она потеряла отца?
– Неужели! Где она? Я бы очень желал увидать ее, – сказал Пьер.
– Я вчера провела с ней вечер. Она нынче или завтра утром едет в подмосковную с племянником.
– Ну что она, как? – сказал Пьер.
– Ничего, грустна. Но знаете, кто ее спас? Это целый роман. Nicolas Ростов. Ее окружили, хотели убить, ранили ее людей. Он бросился и спас ее…
– Еще роман, – сказал ополченец. – Решительно это общее бегство сделано, чтобы все старые невесты шли замуж. Catiche – одна, княжна Болконская – другая.
– Вы знаете, что я в самом деле думаю, что она un petit peu amoureuse du jeune homme. [немножечко влюблена в молодого человека.]
– Штраф! Штраф! Штраф!
– Но как же это по русски сказать?..
Когда Пьер вернулся домой, ему подали две принесенные в этот день афиши Растопчина.
В первой говорилось о том, что слух, будто графом Растопчиным запрещен выезд из Москвы, – несправедлив и что, напротив, граф Растопчин рад, что из Москвы уезжают барыни и купеческие жены. «Меньше страху, меньше новостей, – говорилось в афише, – но я жизнью отвечаю, что злодей в Москве не будет». Эти слова в первый раз ясно ыоказали Пьеру, что французы будут в Москве. Во второй афише говорилось, что главная квартира наша в Вязьме, что граф Витгснштейн победил французов, но что так как многие жители желают вооружиться, то для них есть приготовленное в арсенале оружие: сабли, пистолеты, ружья, которые жители могут получать по дешевой цене. Тон афиш был уже не такой шутливый, как в прежних чигиринских разговорах. Пьер задумался над этими афишами. Очевидно, та страшная грозовая туча, которую он призывал всеми силами своей души и которая вместе с тем возбуждала в нем невольный ужас, – очевидно, туча эта приближалась.
«Поступить в военную службу и ехать в армию или дожидаться? – в сотый раз задавал себе Пьер этот вопрос. Он взял колоду карт, лежавших у него на столе, и стал делать пасьянс.
– Ежели выйдет этот пасьянс, – говорил он сам себе, смешав колоду, держа ее в руке и глядя вверх, – ежели выйдет, то значит… что значит?.. – Он не успел решить, что значит, как за дверью кабинета послышался голос старшей княжны, спрашивающей, можно ли войти.
– Тогда будет значить, что я должен ехать в армию, – договорил себе Пьер. – Войдите, войдите, – прибавил он, обращаясь к княжие.
(Одна старшая княжна, с длинной талией и окаменелым лидом, продолжала жить в доме Пьера; две меньшие вышли замуж.)
– Простите, mon cousin, что я пришла к вам, – сказала она укоризненно взволнованным голосом. – Ведь надо наконец на что нибудь решиться! Что ж это будет такое? Все выехали из Москвы, и народ бунтует. Что ж мы остаемся?
– Напротив, все, кажется, благополучно, ma cousine, – сказал Пьер с тою привычкой шутливости, которую Пьер, всегда конфузно переносивший свою роль благодетеля перед княжною, усвоил себе в отношении к ней.
– Да, это благополучно… хорошо благополучие! Мне нынче Варвара Ивановна порассказала, как войска наши отличаются. Уж точно можно чести приписать. Да и народ совсем взбунтовался, слушать перестают; девка моя и та грубить стала. Этак скоро и нас бить станут. По улицам ходить нельзя. А главное, нынче завтра французы будут, что ж нам ждать! Я об одном прошу, mon cousin, – сказала княжна, – прикажите свезти меня в Петербург: какая я ни есть, а я под бонапартовской властью жить не могу.
