Реформация в Речи Посполитой

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Реформация


Шаблон: просмотр • обсуждение • править

Реформация в Речи Посполитой — общественное и религиозное движение на территории Речи Посполитой, включавшей территории современных Польши, Литвы и части нынешних Белоруссии и Украины. Сторонники реформации требовали изменений в польской церкви. Реформация существовала с 1520-х годов до второй половины XVII века, когда её окончательно победила контрреформация.

Реформация испытала бурное развитие в XVI — начале XVII века, за чем последовал быстрый упадок и полная маргинализация в начале XVIII века[1]. В настоящее время (2000) протестантизм в Польше представлен немногочисленными и разрозненными церквями, число сторонников которых не превышает несколько процентов польского населения.

По мнению ряда исследователей польской реформации, в отличие от многих других стран Европы, где она привела к упрочнению власти монархов, в Польше она ослабила позиции как монарха, так и церкви[2].

Польская реформация была в основном уделом высших и средних слоёв общества, главным образом в городах северо-запада (Кельце, Люблин, Жемайтия). Реформация не оказала большого влияния на сельское население, исключение составляли только жители западного пограничья. Движению нехватало могущественных покровителей. Магнаты рассматривали принадлежность к той или иной конфессии как своё частное дело, как часть дворянских вольностей, хотя на территории Литвы были такие магнаты, как Николай Чёрный Радзивилл и Ян Кишка, которые финансировали реформацию. Ни в одной из областей реформаты не угрожали позициям католической церкви.

В Речи Посполитой существовали три различных реформатских течения.

Реформация оказала значительное влияние на развитие польского языка, культуры и литературы, привела к оживлению науки и просвещения, развитию образования и книгоиздательства. Деятелями реформации были известные писатели, богословы и учёные.





Зарождение и распространение

В XVI веке Речь Посполитая не была однородной ни этнически, ни религиозно, хотя римско-католическая церковь пользовалась огромным влиянием. Религиозная толерантность была обусловлена тем, что на значительной территории государства проживали, в частности, православные и евреи. Другой причиной толерантности была слабость королевской власти и сильные позиции магнатов в системе выборной монархии. Даже короли, исключительно сильно связанные с интересами католицизма — такие, как Ян II Казимир Ваза (иезуит и кардинал), не могли проводить массовых репрессий против иноверцев.

Первым из реформатских течений, в Польше проявило себя лютеранство, быстро распространившееся в 1520-е годы среди немецкого населения Королевской Пруссии, Великой Польши и Силезии. Эдикт Сигизмунда I Старого (1523) провозглашал, что всякий, кто «будет распространять указанные лютеранские произведения, продавать их, покупать, читать, или провозглашать учение Лютера, защищать его или восхвалять, или противиться сожжению указанных книг, подлежит сожжению на костре и конфискации всего имущества»[4].

В 1525 князь Януш III запретил в Мазовецком княжестве исповедание и распространение лютеранства под угрозой смерти и конфискации имущества. Этот эдикт, вместе с другими привилегиями, подтвердил Сигизмунд I Старый при инкорпорации Мазовии в состав Великопольской провинции Короны Польского королевства в 1529 году[5].

Крупные экономические центры, такие, как Гданьск, Торунь или Эльблонг, добились от короля Сигизмунда II Августа расширения своей религиозной автономии. В дальнейшем, среди польской шляхты всё более популярным становился кальвинизм, признававший решающую роль в церковных делах светских патронов. За движением реформатов (включая лютеран) последовала едва шестая часть шляхты, однако это была её элита, получившая образование в зарубежных университетах, занимавшая передовые позиции в отстаивании прав и имущества. Это было умеренное движение как среди светских, так и среди духовных магнатов. Элита дворянства требовала участия священников в уплате налогов, которые шли на оборону государства, отмены церковной юрисдикции по светским делам, ликвидации церковной десятины. Успехи реформатского движения в Польше совпали с развитием привилегий шляхты, к которым стали относить, в частности, право выбирать себе религиозную конфессию. Окончательно данное право было признано Варшавской конфедерацией в 1573 году.

Попытки привлечения сторонников к той или иной конфессии, привели к развитию польской литературы. Наиболее ранним центром книгопечатания стал Кёнигсберг в герцогстве Пруссия. Здесь в 1530 году был напечатан переведенный на польский язык катехизис Лютера, двумя годами позже — его Большой катехизис, а в 1561—1562 на польский язык были переведены некоторые его письма. Только лишь в XVI веке было издано 16 различных катехизисов на польском языке. Помимо них, были опубликованы «Песни духовные и божественные» (переизданные несколько раз с 1547), «Канционал» (сборник напевов) Петра Артомиуса (12 изданий с 1578 по 1728), «постиллы» (сборники комментариев к Библии и другим священным текстам, издавались с 1557 года) Важным достижением протестантов было издание Брестской Библии в 1563 году.

Под защитой покровителей из числа магнатов и шляхты возникали протестантские школы, церкви и типографии. В 1554 в Сломниках состоялся первый синод кальвинистов. Несмотря на это, протестантство Польши не объединилось, в отличие от других стран Западной Европы. Среди различных протестантских течений в Польше появились анабаптисты (ныне меннониты), а после 1548 года в Великой Польше начали оседать изгнанные со своей родины чешские братья.

Раскол, поиски компромисса и упадок

На фоне дипломатических и общественных конфликтов в 1562—1565 годах произошёл раскол среди сторонников кальвинизма. Под влиянием итальянских антитринитариев, главным образом Фауста Социна, возникла церковь польских братьев (которых противники прозвали «арианами» в память о раннехристианской ереси), к которым присоединилась значительная часть интеллектуальной элиты протестантов.

Исключение польских антитринитариев из Сандомирского договора, заключённого в 1570 году, одобренного кальвинистами и чешскими братьями и поддержанного в других протестантских странах Европы, ослабило позиции польской Реформации и свело к нулю шансы на создание национального общепротестантского движения. Протестантизм был встречен с почти полным равнодушием сельским населением, однако нашёл сторонников в таких городах Польши, как Краков или Познань.

На рубеже XVI и XVII веков, однако, и в этих городах собрания представителей различных конфессий постепенно прекратились. Причиной тому были нападения на магазины, жилища и даже погромы иноверцев. Погромы были организованы по инициативе католической церкви, при полном безучастии светских властей. В частности, подобный погром произошёл 10 июля 1591 года в Вильно, где толпа католиков сожгла церковь, дом, приют и школу реформатов-евангелистов[6]. В том же Вильно в 1639 году имели место частые стычки на религиозной почве, жертвами которых снова стали кальвинисты. Они были вынуждены покинуть город, а их собор на улице Святомихайловской был разрушен[7].

Волнения и религиозные преследования в Польше во многом подпитывало то, что польский сейм, в котором преобладали католики, отказывался принимать постановления по прведению в жизнь решений Варшавской конфедерации, а король Сигизмунд III Ваза, находившийся под сильным влиянием иезуитов во главе с Петром Скаргой, был активным сторонником контрреформации.

Сразу после «шведского потопа», когда Речь Посполитая с трудом избежала раздела между некатолическими соседями, Католической церкви удалось юридически и фактически отменить постановления Варшавской конфедерации. В 1658 году сейм изгнал из страны польских братьев, которые бежали главным образом в Голландию, где до сих пор находится их библиотека, а в 1668 запретил отступление от католицизма под страхом смерти.

Влияние реформации

Возникшие после 1517 года островки протестантизма (главным образом лютеранства и кальвинизма) на территории Польши раньше всего нашли себе сторонников в городах Королевской Пруссии. Жившие там горожане немецкого происхождения, связанные сетью разнообразных связей со своими западными партнёрами, довольно быстро приняли идеи Мартина Лютера. В Гданьске в 1525 вспыхнул антикатолический бунт (pl:Tumult gdański 1525-1526), в котором участвовали как зажиточные, так и бедные мещане. Бунт был подавлен в результате вооружённого вмешательства короля Сигизмунда I Старого. В 1525 перестало существовать Государство Тевтонского ордена, правитель которого Альбрехт Гогенцоллерн принял лютеранство и стал светским вассалом Короны Королевства Польского.

Реформация, несмотря на сильные волнения, не привела к ослаблению государства. Даже напротив, Ягеллонская Речь Посполитая не боялась протестантизма и охотно принимала у себя иностранцев-иноверцев. Ослабление государства произошло лишь во второй половине XVII века, когда Реформация уже перестала быть заметной тенденцией в развитии страны. По мнению Й. Тазбира, наступление контрреформации и жестокие репрессии против «еретиков» были связаны в основном с внешними угрозами[8].

Влияние в культуре

Богатым наследием польской Реформации стало возникновение обширной литературы, главным образом религиозной, на польском языке, что способствовало развитию и распространению литературной нормы. Возникли такие важные произведения, как польский перевод Библии, распространилась политическая и полемическая литература (Мартин Чеховиц, Анджей Фрич-Моджевский, Симон Будный). Протестантами были многие деятели польской литературы, в том числе «отец польской литературы» Миколай Рей.

Реформация вдохнула жизнь в книгоиздательство — в XVI веке действовали 20 иноверческих типографий, что в свою очередь содействовало развитию образования, главным образом среднего: так, возникли лютеранские Гданьская и Торуньская гимназии, кальвинистская гимназия в Пиньчуве, академии чешских братьев в Лешне и польских братьев в Ракове[9]. Эти учебные заведения были известны своим высоким уровнем образования.

Ещё одним следствием реформации стало оживление и обогащение литературы её противников-католиков, которым так или иначе приходилось идейно конкурировать со сторонниками Реформации, борясь за благосклонность прихожан. После полной победы контрреформации во второй половине XVII века наступил явный упадок польской литературы и культуры, который продолжался вплоть до эпохи Просвещения[8].

Важным явлением была также деятельность так называемых «ариан», то есть польских братьев, в сочинениях которых, главным образом на философские и социальные темы (Иероним Москожовский, Фауст Социн, Анджей Вишоватый, Пётр Стоиньский-младший и др.) — отстаивались идеи рационализма и религиозной терпимости. Эти труды оказали влияние на общественную мысль других стран (в частности, на философию Джона Локка), и даже североамериканских колоний (идеи отделения церкви от государства и нейтралитета государства в вопросах вероисповедания в Конституции США почерпнутыК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3534 дня] из Раковского катехизиса).

Сотрудничество протестантов и католиков на рубеже XVI — XVII веков

В 1590 году вышло сочинение «Речь польского шляхтича против иезуитов» (Szlachcica polskiego przeciw jezuitom mowa), написанное, вероятно, в среде профессоров Краковской академии и ариан. Католики нередко публиковали книги в типографиях иноверцев.

Часть католических авторов не только не выступала против Варшавской конфедерации, но напротив, защищала её наравне с протестантами. К ним принадлежали, например, писатель Миколай Коссобудский, который во введении к «Объяснению 68 псалма» (Psalmi 68 explanatio, 1575) писал, что различия в вероисповедании невозможно устранить «огнём и мечом», а только лишь путём «научения людей и ревностным пастырским трудом». Подобной же точки зрения придерживался писатель-шляхтич Иероним Балиньский (1600), хотя не распространял свою терпимость на «ариан». Во многих случаях юристы-католики (францисканцы в Вильнюсе — 1614), и даже епископы (П. Тылицкий — 1516) становились на сторону преследуемых протестантов. В свою очередь протестанты, по мере всё большего ущемления их прав со стороны католиков выдвигали требования всё большей религиозной терпимости.

Хронология реформации в Речи Посполитой

Хронология
Год Событие
1520-е годы Лютеранство приобретает сторонников среди горожан Королевской Пруссии и в приграничных землях Великой Польши.
1520 Сигизмунд Старый издаёт Торуньский эдикт (pl:edykt toruński) — первый из многочисленных запретов «религиозных новшеств».
1525-1526 В Данциге лютеранство становится официальной религией, однако город усмиряет король Сигизмунд Старый и запрещает отход от католицизма под страхом смерти.
Около 1540 Кальвинизм приходит на земли Польши.
1550 Первый в Польше кальвинистский храм (в Пиньчуве).
1516-1550 В городах Великой Польши (главным образом в Лешно) обосновываются чешские братья, бежавшие от преследований у себя на родине.
1554 Первый польский протестантский синод в Сломниках под Краковом.
1555 Козьминский синод (pl:Synod w Koźminku) ненадолго утверждает унию между польскими кальвинистами и чешскими братьями.
1556 В Польшу возвращается Ян Лаский (младший) и организует польскую Евангельско-реформатскую церковь (pl:Kościół ewangelicko-reformowany w RP).
1560 Протестантский Ксёнжский синод (pl:Synod w Książu) осуждает антитринитаризм.
1562 От кальвинистов отпочковывается движение польских братьев, которых противники прозывают «арианами».
1563 Издание кальвинистской Брестской Библии (pl:Biblia Brzeska).
1570-1572 Издание «арианской» Несвижской библии (pl:Biblia Nieświeska), (be: Нясвіжская Біблія).
1570 Сандомирский договор — польские лютеране, кальвинисты и чешские братья заключили экуменический договор в целях совместного противодействия контрреформации.
1573 Варшавская конфедерация предоставляет иноверцам гарантии религиозной толерантности (католики отказываются её подписать, но вынуждены до поры до времени подчиниться). Эти же привилегии подтверждают Генриковы артикулы.
1595 Раскол между польскими лютеранами и кальвинистами.
XVII в. Сигизмунд III Ваза перестаёт соблюдать постановления Варшавской конфедерации и осуществляет контрреформацию. К концу века в Польше исчезают последние тайные общины польских братьев. Протестантизм утрачивает роль важного фактора в жизни Польши.
1632 Издание лютеранской Гданьской Библии.
1638 Польский сейм постановил закрыть все «арианские» учреждения в Ракуве (pl:Raków (powiat kielecki)), в том числе Раковскую академию.
1654 6 апреля король Ян II Казимир Ваза подписал декрет об изгнании из Речи Посполитой всех иноземцев-иноверцев.
1656 Сожжение протестантского города Лешно в отместку за содействие (в числе других городов) оккупантам во время шведского потопа. Протестанты массово покидают Речь Посполитую. Кальвинизм исчезает на востоке страны.
1658 Сейм постановил изгнать польских братьев из Речи Посполитой.
1668 Сейм запрещает отступление от католицизма под страхом смерти.
1678 Кальвинисты и лютеране заключают в Лешно союз (pl:Amica complanatio).
1717 «Немой сейм» официально запрещает избирать протестантов в свой состав.
1718 Исключение депутата-кальвиниста Анджея Кромно Петровского (Andrzej Kromno Piotrowski) из Сейма.

Видные деятели польской реформации

Лютеране

Кальвинисты

Польские братья

Напишите отзыв о статье "Реформация в Речи Посполитой"

Примечания

  1. ↑ [www.magazyn.ekumenizm.pl/content/article/20041209161417737.htm Reformacja na ziemiach polskich]
  2. ↑ Wacław Sobieski, Król czy tyran. Idee rokoszowe a różnowiercy za czasów Zygmunta Augusta, w: Reformacja w Polsce, r. IV, Warszawa 1926, s. 1.
  3. ↑ Яковенко Н. Очерк истории Украины в Средние века и раннее Новое время. М. Новое литературное обозрение, 2012. С. 284—288.
  4. ↑ Julian Bukowski, Dzieje reformacyi w Polsce od wejścia jej do Polski aż do jej upadku. T. 1, Początki i terytoryalne rozprzestrzenienie się reformacyi, [1883]], s. 490.
  5. ↑ Julian Bukowski, Dzieje reformacyi w Polsce od wejścia jej do Polski aż do jej upadku. T. 1, Początki i terytoryalne rozprzestrzenienie się reformacyi, [1883]], s. 329—330.
  6. ↑ (red.) Steponas Maculevičius, Doloresa Baltrušiene, Znajomość z Litwą. Księga tysiąclecia. Tom pierwszy. Państwo, Kraštotvarka, Kaunas, 1999, ISBN 9986-892-34-1, s. 39.
  7. ↑ Wilno. Przewodnik krajoznawczy Juljusza Kłosa Prof. Uniwersytetu St. Batorego. Wydanie trzecie poprawione, Wydawnictwo Wileńskiego Oddziału Polskiego Towarzystwa Turystyczno-Krajoznawczego, Wilno 1937, s. 140
  8. ↑ 1 2 [opoka.org.pl/biblioteka/T/TE/rec_reformacja_kontrreformacja.html Tolerancja W Dobie Reformacji I Kontrreformacji]
  9. ↑ [www.maturka.pl/hist/003.htm Oferta sprzedaży domeny maturka.pl (maturka)]

Ссылки

  • [www.law.edu.ru/article/article.asp?articleID=1135684 К. Е. Ливанцев. Реформация в Польше.]

Отрывок, характеризующий Реформация в Речи Посполитой

– Так ты понял все расположение войск? – перебил его князь Андрей.
– Да, то есть как? – сказал Пьер. – Как невоенный человек, я не могу сказать, чтобы вполне, но все таки понял общее расположение.
– Eh bien, vous etes plus avance que qui cela soit, [Ну, так ты больше знаешь, чем кто бы то ни было.] – сказал князь Андрей.
– A! – сказал Пьер с недоуменьем, через очки глядя на князя Андрея. – Ну, как вы скажете насчет назначения Кутузова? – сказал он.
– Я очень рад был этому назначению, вот все, что я знаю, – сказал князь Андрей.
– Ну, а скажите, какое ваше мнение насчет Барклая де Толли? В Москве бог знает что говорили про него. Как вы судите о нем?
– Спроси вот у них, – сказал князь Андрей, указывая на офицеров.
Пьер с снисходительно вопросительной улыбкой, с которой невольно все обращались к Тимохину, посмотрел на него.
– Свет увидали, ваше сиятельство, как светлейший поступил, – робко и беспрестанно оглядываясь на своего полкового командира, сказал Тимохин.
– Отчего же так? – спросил Пьер.
– Да вот хоть бы насчет дров или кормов, доложу вам. Ведь мы от Свенцян отступали, не смей хворостины тронуть, или сенца там, или что. Ведь мы уходим, ему достается, не так ли, ваше сиятельство? – обратился он к своему князю, – а ты не смей. В нашем полку под суд двух офицеров отдали за этакие дела. Ну, как светлейший поступил, так насчет этого просто стало. Свет увидали…
– Так отчего же он запрещал?
Тимохин сконфуженно оглядывался, не понимая, как и что отвечать на такой вопрос. Пьер с тем же вопросом обратился к князю Андрею.
– А чтобы не разорять край, который мы оставляли неприятелю, – злобно насмешливо сказал князь Андрей. – Это очень основательно; нельзя позволять грабить край и приучаться войскам к мародерству. Ну и в Смоленске он тоже правильно рассудил, что французы могут обойти нас и что у них больше сил. Но он не мог понять того, – вдруг как бы вырвавшимся тонким голосом закричал князь Андрей, – но он не мог понять, что мы в первый раз дрались там за русскую землю, что в войсках был такой дух, какого никогда я не видал, что мы два дня сряду отбивали французов и что этот успех удесятерял наши силы. Он велел отступать, и все усилия и потери пропали даром. Он не думал об измене, он старался все сделать как можно лучше, он все обдумал; но от этого то он и не годится. Он не годится теперь именно потому, что он все обдумывает очень основательно и аккуратно, как и следует всякому немцу. Как бы тебе сказать… Ну, у отца твоего немец лакей, и он прекрасный лакей и удовлетворит всем его нуждам лучше тебя, и пускай он служит; но ежели отец при смерти болен, ты прогонишь лакея и своими непривычными, неловкими руками станешь ходить за отцом и лучше успокоишь его, чем искусный, но чужой человек. Так и сделали с Барклаем. Пока Россия была здорова, ей мог служить чужой, и был прекрасный министр, но как только она в опасности; нужен свой, родной человек. А у вас в клубе выдумали, что он изменник! Тем, что его оклеветали изменником, сделают только то, что потом, устыдившись своего ложного нарекания, из изменников сделают вдруг героем или гением, что еще будет несправедливее. Он честный и очень аккуратный немец…
– Однако, говорят, он искусный полководец, – сказал Пьер.
– Я не понимаю, что такое значит искусный полководец, – с насмешкой сказал князь Андрей.
– Искусный полководец, – сказал Пьер, – ну, тот, который предвидел все случайности… ну, угадал мысли противника.
– Да это невозможно, – сказал князь Андрей, как будто про давно решенное дело.
Пьер с удивлением посмотрел на него.
– Однако, – сказал он, – ведь говорят же, что война подобна шахматной игре.
– Да, – сказал князь Андрей, – только с тою маленькою разницей, что в шахматах над каждым шагом ты можешь думать сколько угодно, что ты там вне условий времени, и еще с той разницей, что конь всегда сильнее пешки и две пешки всегда сильнее одной, a на войне один батальон иногда сильнее дивизии, а иногда слабее роты. Относительная сила войск никому не может быть известна. Поверь мне, – сказал он, – что ежели бы что зависело от распоряжений штабов, то я бы был там и делал бы распоряжения, а вместо того я имею честь служить здесь, в полку вот с этими господами, и считаю, что от нас действительно будет зависеть завтрашний день, а не от них… Успех никогда не зависел и не будет зависеть ни от позиции, ни от вооружения, ни даже от числа; а уж меньше всего от позиции.
– А от чего же?
– От того чувства, которое есть во мне, в нем, – он указал на Тимохина, – в каждом солдате.
Князь Андрей взглянул на Тимохина, который испуганно и недоумевая смотрел на своего командира. В противность своей прежней сдержанной молчаливости князь Андрей казался теперь взволнованным. Он, видимо, не мог удержаться от высказывания тех мыслей, которые неожиданно приходили ему.
– Сражение выиграет тот, кто твердо решил его выиграть. Отчего мы под Аустерлицем проиграли сражение? У нас потеря была почти равная с французами, но мы сказали себе очень рано, что мы проиграли сражение, – и проиграли. А сказали мы это потому, что нам там незачем было драться: поскорее хотелось уйти с поля сражения. «Проиграли – ну так бежать!» – мы и побежали. Ежели бы до вечера мы не говорили этого, бог знает что бы было. А завтра мы этого не скажем. Ты говоришь: наша позиция, левый фланг слаб, правый фланг растянут, – продолжал он, – все это вздор, ничего этого нет. А что нам предстоит завтра? Сто миллионов самых разнообразных случайностей, которые будут решаться мгновенно тем, что побежали или побегут они или наши, что убьют того, убьют другого; а то, что делается теперь, – все это забава. Дело в том, что те, с кем ты ездил по позиции, не только не содействуют общему ходу дел, но мешают ему. Они заняты только своими маленькими интересами.
– В такую минуту? – укоризненно сказал Пьер.
– В такую минуту, – повторил князь Андрей, – для них это только такая минута, в которую можно подкопаться под врага и получить лишний крестик или ленточку. Для меня на завтра вот что: стотысячное русское и стотысячное французское войска сошлись драться, и факт в том, что эти двести тысяч дерутся, и кто будет злей драться и себя меньше жалеть, тот победит. И хочешь, я тебе скажу, что, что бы там ни было, что бы ни путали там вверху, мы выиграем сражение завтра. Завтра, что бы там ни было, мы выиграем сражение!
– Вот, ваше сиятельство, правда, правда истинная, – проговорил Тимохин. – Что себя жалеть теперь! Солдаты в моем батальоне, поверите ли, не стали водку, пить: не такой день, говорят. – Все помолчали.
Офицеры поднялись. Князь Андрей вышел с ними за сарай, отдавая последние приказания адъютанту. Когда офицеры ушли, Пьер подошел к князю Андрею и только что хотел начать разговор, как по дороге недалеко от сарая застучали копыта трех лошадей, и, взглянув по этому направлению, князь Андрей узнал Вольцогена с Клаузевицем, сопутствуемых казаком. Они близко проехали, продолжая разговаривать, и Пьер с Андреем невольно услыхали следующие фразы:
– Der Krieg muss im Raum verlegt werden. Der Ansicht kann ich nicht genug Preis geben, [Война должна быть перенесена в пространство. Это воззрение я не могу достаточно восхвалить (нем.) ] – говорил один.
– O ja, – сказал другой голос, – da der Zweck ist nur den Feind zu schwachen, so kann man gewiss nicht den Verlust der Privatpersonen in Achtung nehmen. [О да, так как цель состоит в том, чтобы ослабить неприятеля, то нельзя принимать во внимание потери частных лиц (нем.) ]
– O ja, [О да (нем.) ] – подтвердил первый голос.
– Да, im Raum verlegen, [перенести в пространство (нем.) ] – повторил, злобно фыркая носом, князь Андрей, когда они проехали. – Im Raum то [В пространстве (нем.) ] у меня остался отец, и сын, и сестра в Лысых Горах. Ему это все равно. Вот оно то, что я тебе говорил, – эти господа немцы завтра не выиграют сражение, а только нагадят, сколько их сил будет, потому что в его немецкой голове только рассуждения, не стоящие выеденного яйца, а в сердце нет того, что одно только и нужно на завтра, – то, что есть в Тимохине. Они всю Европу отдали ему и приехали нас учить – славные учители! – опять взвизгнул его голос.
– Так вы думаете, что завтрашнее сражение будет выиграно? – сказал Пьер.
– Да, да, – рассеянно сказал князь Андрей. – Одно, что бы я сделал, ежели бы имел власть, – начал он опять, – я не брал бы пленных. Что такое пленные? Это рыцарство. Французы разорили мой дом и идут разорить Москву, и оскорбили и оскорбляют меня всякую секунду. Они враги мои, они преступники все, по моим понятиям. И так же думает Тимохин и вся армия. Надо их казнить. Ежели они враги мои, то не могут быть друзьями, как бы они там ни разговаривали в Тильзите.
– Да, да, – проговорил Пьер, блестящими глазами глядя на князя Андрея, – я совершенно, совершенно согласен с вами!
Тот вопрос, который с Можайской горы и во весь этот день тревожил Пьера, теперь представился ему совершенно ясным и вполне разрешенным. Он понял теперь весь смысл и все значение этой войны и предстоящего сражения. Все, что он видел в этот день, все значительные, строгие выражения лиц, которые он мельком видел, осветились для него новым светом. Он понял ту скрытую (latente), как говорится в физике, теплоту патриотизма, которая была во всех тех людях, которых он видел, и которая объясняла ему то, зачем все эти люди спокойно и как будто легкомысленно готовились к смерти.
– Не брать пленных, – продолжал князь Андрей. – Это одно изменило бы всю войну и сделало бы ее менее жестокой. А то мы играли в войну – вот что скверно, мы великодушничаем и тому подобное. Это великодушничанье и чувствительность – вроде великодушия и чувствительности барыни, с которой делается дурнота, когда она видит убиваемого теленка; она так добра, что не может видеть кровь, но она с аппетитом кушает этого теленка под соусом. Нам толкуют о правах войны, о рыцарстве, о парламентерстве, щадить несчастных и так далее. Все вздор. Я видел в 1805 году рыцарство, парламентерство: нас надули, мы надули. Грабят чужие дома, пускают фальшивые ассигнации, да хуже всего – убивают моих детей, моего отца и говорят о правилах войны и великодушии к врагам. Не брать пленных, а убивать и идти на смерть! Кто дошел до этого так, как я, теми же страданиями…
Князь Андрей, думавший, что ему было все равно, возьмут ли или не возьмут Москву так, как взяли Смоленск, внезапно остановился в своей речи от неожиданной судороги, схватившей его за горло. Он прошелся несколько раз молча, но тлаза его лихорадочно блестели, и губа дрожала, когда он опять стал говорить:
– Ежели бы не было великодушничанья на войне, то мы шли бы только тогда, когда стоит того идти на верную смерть, как теперь. Тогда не было бы войны за то, что Павел Иваныч обидел Михаила Иваныча. А ежели война как теперь, так война. И тогда интенсивность войск была бы не та, как теперь. Тогда бы все эти вестфальцы и гессенцы, которых ведет Наполеон, не пошли бы за ним в Россию, и мы бы не ходили драться в Австрию и в Пруссию, сами не зная зачем. Война не любезность, а самое гадкое дело в жизни, и надо понимать это и не играть в войну. Надо принимать строго и серьезно эту страшную необходимость. Всё в этом: откинуть ложь, и война так война, а не игрушка. А то война – это любимая забава праздных и легкомысленных людей… Военное сословие самое почетное. А что такое война, что нужно для успеха в военном деле, какие нравы военного общества? Цель войны – убийство, орудия войны – шпионство, измена и поощрение ее, разорение жителей, ограбление их или воровство для продовольствия армии; обман и ложь, называемые военными хитростями; нравы военного сословия – отсутствие свободы, то есть дисциплина, праздность, невежество, жестокость, разврат, пьянство. И несмотря на то – это высшее сословие, почитаемое всеми. Все цари, кроме китайского, носят военный мундир, и тому, кто больше убил народа, дают большую награду… Сойдутся, как завтра, на убийство друг друга, перебьют, перекалечат десятки тысяч людей, а потом будут служить благодарственные молебны за то, что побили много люден (которых число еще прибавляют), и провозглашают победу, полагая, что чем больше побито людей, тем больше заслуга. Как бог оттуда смотрит и слушает их! – тонким, пискливым голосом прокричал князь Андрей. – Ах, душа моя, последнее время мне стало тяжело жить. Я вижу, что стал понимать слишком много. А не годится человеку вкушать от древа познания добра и зла… Ну, да не надолго! – прибавил он. – Однако ты спишь, да и мне пера, поезжай в Горки, – вдруг сказал князь Андрей.
– О нет! – отвечал Пьер, испуганно соболезнующими глазами глядя на князя Андрея.
– Поезжай, поезжай: перед сраженьем нужно выспаться, – повторил князь Андрей. Он быстро подошел к Пьеру, обнял его и поцеловал. – Прощай, ступай, – прокричал он. – Увидимся ли, нет… – и он, поспешно повернувшись, ушел в сарай.
Было уже темно, и Пьер не мог разобрать того выражения, которое было на лице князя Андрея, было ли оно злобно или нежно.
Пьер постоял несколько времени молча, раздумывая, пойти ли за ним или ехать домой. «Нет, ему не нужно! – решил сам собой Пьер, – и я знаю, что это наше последнее свидание». Он тяжело вздохнул и поехал назад в Горки.
Князь Андрей, вернувшись в сарай, лег на ковер, но не мог спать.
Он закрыл глаза. Одни образы сменялись другими. На одном он долго, радостно остановился. Он живо вспомнил один вечер в Петербурге. Наташа с оживленным, взволнованным лицом рассказывала ему, как она в прошлое лето, ходя за грибами, заблудилась в большом лесу. Она несвязно описывала ему и глушь леса, и свои чувства, и разговоры с пчельником, которого она встретила, и, всякую минуту прерываясь в своем рассказе, говорила: «Нет, не могу, я не так рассказываю; нет, вы не понимаете», – несмотря на то, что князь Андрей успокоивал ее, говоря, что он понимает, и действительно понимал все, что она хотела сказать. Наташа была недовольна своими словами, – она чувствовала, что не выходило то страстно поэтическое ощущение, которое она испытала в этот день и которое она хотела выворотить наружу. «Это такая прелесть был этот старик, и темно так в лесу… и такие добрые у него… нет, я не умею рассказать», – говорила она, краснея и волнуясь. Князь Андрей улыбнулся теперь той же радостной улыбкой, которой он улыбался тогда, глядя ей в глаза. «Я понимал ее, – думал князь Андрей. – Не только понимал, но эту то душевную силу, эту искренность, эту открытость душевную, эту то душу ее, которую как будто связывало тело, эту то душу я и любил в ней… так сильно, так счастливо любил…» И вдруг он вспомнил о том, чем кончилась его любовь. «Ему ничего этого не нужно было. Он ничего этого не видел и не понимал. Он видел в ней хорошенькую и свеженькую девочку, с которой он не удостоил связать свою судьбу. А я? И до сих пор он жив и весел».
Князь Андрей, как будто кто нибудь обжег его, вскочил и стал опять ходить перед сараем.


25 го августа, накануне Бородинского сражения, префект дворца императора французов m r de Beausset и полковник Fabvier приехали, первый из Парижа, второй из Мадрида, к императору Наполеону в его стоянку у Валуева.
Переодевшись в придворный мундир, m r de Beausset приказал нести впереди себя привезенную им императору посылку и вошел в первое отделение палатки Наполеона, где, переговариваясь с окружавшими его адъютантами Наполеона, занялся раскупориванием ящика.
Fabvier, не входя в палатку, остановился, разговорясь с знакомыми генералами, у входа в нее.
Император Наполеон еще не выходил из своей спальни и оканчивал свой туалет. Он, пофыркивая и покряхтывая, поворачивался то толстой спиной, то обросшей жирной грудью под щетку, которою камердинер растирал его тело. Другой камердинер, придерживая пальцем склянку, брызгал одеколоном на выхоленное тело императора с таким выражением, которое говорило, что он один мог знать, сколько и куда надо брызнуть одеколону. Короткие волосы Наполеона были мокры и спутаны на лоб. Но лицо его, хоть опухшее и желтое, выражало физическое удовольствие: «Allez ferme, allez toujours…» [Ну еще, крепче…] – приговаривал он, пожимаясь и покряхтывая, растиравшему камердинеру. Адъютант, вошедший в спальню с тем, чтобы доложить императору о том, сколько было во вчерашнем деле взято пленных, передав то, что нужно было, стоял у двери, ожидая позволения уйти. Наполеон, сморщась, взглянул исподлобья на адъютанта.
– Point de prisonniers, – повторил он слова адъютанта. – Il se font demolir. Tant pis pour l'armee russe, – сказал он. – Allez toujours, allez ferme, [Нет пленных. Они заставляют истреблять себя. Тем хуже для русской армии. Ну еще, ну крепче…] – проговорил он, горбатясь и подставляя свои жирные плечи.
– C'est bien! Faites entrer monsieur de Beausset, ainsi que Fabvier, [Хорошо! Пускай войдет де Боссе, и Фабвье тоже.] – сказал он адъютанту, кивнув головой.
– Oui, Sire, [Слушаю, государь.] – и адъютант исчез в дверь палатки. Два камердинера быстро одели его величество, и он, в гвардейском синем мундире, твердыми, быстрыми шагами вышел в приемную.
Боссе в это время торопился руками, устанавливая привезенный им подарок от императрицы на двух стульях, прямо перед входом императора. Но император так неожиданно скоро оделся и вышел, что он не успел вполне приготовить сюрприза.
Наполеон тотчас заметил то, что они делали, и догадался, что они были еще не готовы. Он не захотел лишить их удовольствия сделать ему сюрприз. Он притворился, что не видит господина Боссе, и подозвал к себе Фабвье. Наполеон слушал, строго нахмурившись и молча, то, что говорил Фабвье ему о храбрости и преданности его войск, дравшихся при Саламанке на другом конце Европы и имевших только одну мысль – быть достойными своего императора, и один страх – не угодить ему. Результат сражения был печальный. Наполеон делал иронические замечания во время рассказа Fabvier, как будто он не предполагал, чтобы дело могло идти иначе в его отсутствие.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Реформация_в_Речи_Посполитой&oldid=76818655»