Реция

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Реция (Ретия) (лат. Raetia, Rhaetia, ромш. Raetia), с Винделицией или Винделикией — самая западная из дунайских провинций Римской империи, входившая в состав италийского диоцеза.

Была ограничена с восточной стороны Нориком и землей венетов, с южной — Транспаданской Галлией, с западной — Гельвецией, с северной — Германией; в состав её входили южные части нынешних Бадена, Вюртемберга и Баварии, северо-восточная и восточная часть Швейцарии, Тироль и часть Ломбардии.

Главная масса ретийцев (Raeti, Ραιτοί, то есть «горцы», от кельтск. raiti), родственных, по всей вероятности, италийским разенам или этрускам, занимала горную страну между Нориком, Гельвецией, С.-Готардом, Боденским озером и долиной реки Инна, распадаясь на племена камунов, ленонтиов, веностов, бриксентов, мезиатов, эвганеев, тридентинцев и др. Севернее от них жили винделикийцы. Население Реции занималось скотоводством, виноделием и отчасти земледелием.

В 15 году до н. э. римское правительство решило обезопасить северную границу Италии. Пасынки Августа, Тиверий и Друз, первый через Гельвецию, второй из Италии, вверх по долине реки Эч, вторглись в Рецию и в один летний поход покончили с отчаянно защищавшимися, но действовавшими без общего плана племенами. Множество людей было перебито и продано в рабство; в видах романизации края часть оставшегося населения выселили и заменили надежными колонистами. Тогда же были проложены важнейшие в торговом и стратегическом отношениях дороги, соединявшие главные пункты Северной Италии с верхним Дунаем, Боденским озером и восточной Швейцарией. Центром римского управления и культуры стал город Augusta Vindelicorum (Аугсбург) на Лехе, где сходились дороги из Италии. Одна из них шла от Комо на Киавенну и Кур до Бриганции (Брегенц) на Боденском озере, а оттуда в Аугсбург; другая из Аквилеи, через Карнийские Альпы, до Вельдидены (Вильден) на Инне в Реции; здесь с нею встречалась третья, самая значительная дорога из Вероны на Триент, вверх по долине реки Эч, затем Бреннером, долиной Инна и Баварскими Альпами до Вельдидены и Аугсбурга. Эта дорога в 47 году была окончена Клавдием и продолжена до верхнего Дуная; по его имени она стала называться via Claudia.

Реция управлялась чиновниками невысокого ранга, подчиненными императору: сильный отряд, занимавший провинцию и охранявший сообщения Италии с севером, опасно было поручать человеку из сенатской партии. Реция делилась в административном отношении на Raetia prima, то есть собственно Рецию, и на Raetia secunda или Винделицию: главные города первой — Сuriа Raetorum (Кур), Tridentum (Триент), Clavenna (Киавенна), Вilitiа (Беллинцона), Bauzânum (Боцен).



При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Напишите отзыв о статье "Реция"

Отрывок, характеризующий Реция

– Драться на этой позиции нет возможности, – сказал он. Кутузов удивленно посмотрел на него и заставил его повторить сказанные слова. Когда он проговорил, Кутузов протянул ему руку.
– Дай ка руку, – сказал он, и, повернув ее так, чтобы ощупать его пульс, он сказал: – Ты нездоров, голубчик. Подумай, что ты говоришь.
Кутузов на Поклонной горе, в шести верстах от Дорогомиловской заставы, вышел из экипажа и сел на лавку на краю дороги. Огромная толпа генералов собралась вокруг него. Граф Растопчин, приехав из Москвы, присоединился к ним. Все это блестящее общество, разбившись на несколько кружков, говорило между собой о выгодах и невыгодах позиции, о положении войск, о предполагаемых планах, о состоянии Москвы, вообще о вопросах военных. Все чувствовали, что хотя и не были призваны на то, что хотя это не было так названо, но что это был военный совет. Разговоры все держались в области общих вопросов. Ежели кто и сообщал или узнавал личные новости, то про это говорилось шепотом, и тотчас переходили опять к общим вопросам: ни шуток, ни смеха, ни улыбок даже не было заметно между всеми этими людьми. Все, очевидно, с усилием, старались держаться на высота положения. И все группы, разговаривая между собой, старались держаться в близости главнокомандующего (лавка которого составляла центр в этих кружках) и говорили так, чтобы он мог их слышать. Главнокомандующий слушал и иногда переспрашивал то, что говорили вокруг него, но сам не вступал в разговор и не выражал никакого мнения. Большей частью, послушав разговор какого нибудь кружка, он с видом разочарования, – как будто совсем не о том они говорили, что он желал знать, – отворачивался. Одни говорили о выбранной позиции, критикуя не столько самую позицию, сколько умственные способности тех, которые ее выбрали; другие доказывали, что ошибка была сделана прежде, что надо было принять сраженье еще третьего дня; третьи говорили о битве при Саламанке, про которую рассказывал только что приехавший француз Кросар в испанском мундире. (Француз этот вместе с одним из немецких принцев, служивших в русской армии, разбирал осаду Сарагоссы, предвидя возможность так же защищать Москву.) В четвертом кружке граф Растопчин говорил о том, что он с московской дружиной готов погибнуть под стенами столицы, но что все таки он не может не сожалеть о той неизвестности, в которой он был оставлен, и что, ежели бы он это знал прежде, было бы другое… Пятые, выказывая глубину своих стратегических соображений, говорили о том направлении, которое должны будут принять войска. Шестые говорили совершенную бессмыслицу. Лицо Кутузова становилось все озабоченнее и печальнее. Из всех разговоров этих Кутузов видел одно: защищать Москву не было никакой физической возможности в полном значении этих слов, то есть до такой степени не было возможности, что ежели бы какой нибудь безумный главнокомандующий отдал приказ о даче сражения, то произошла бы путаница и сражения все таки бы не было; не было бы потому, что все высшие начальники не только признавали эту позицию невозможной, но в разговорах своих обсуждали только то, что произойдет после несомненного оставления этой позиции. Как же могли начальники вести свои войска на поле сражения, которое они считали невозможным? Низшие начальники, даже солдаты (которые тоже рассуждают), также признавали позицию невозможной и потому не могли идти драться с уверенностью поражения. Ежели Бенигсен настаивал на защите этой позиции и другие еще обсуждали ее, то вопрос этот уже не имел значения сам по себе, а имел значение только как предлог для спора и интриги. Это понимал Кутузов.