Речлаг
Поделись знанием:
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.
Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Речлаг (полное название Речной лагерь), также Особый лагерь № 6, Особлаг № 6 — лагерь для политзаключенных с центром в г. Воркуте Коми АССР.
Содержание
История
Речной лагерь, Речлаг (адрес «п/я ЖЯ-407»), особый лагерь для политзаключенных, организован 27 августа 1948 года на базе лагерных подразделений Воркутлага. Максимальное число заключенных в Речлаге — 37 654 человек (на 1 января 1954 г.).
1951 год, 1 января — в Речлаге содержались:
- осуждённые за «контрреволюционные преступления» — 35 418 человек (99,9 % списочного состава заключённых),
- из них 7892 чел. (22,3 %) за «предательство и пособничество немецким оккупантам».
- 11843 человека (33,4 %) были осуждены на каторжные работы.
- 23681 человека (66,8 %) имели срок более 10 лет, из них срок более 20 лет имели 10 639 человек (более 30 %)
- Национальный состав Речлага:
- — украинцы — 14 202 человека (40,1 %)
- — русские — 5242 человека (14,8 %)
- — литовцы — 4344 человека (12,3 %)
- — эстонцы — 2038 человек (5,7 %)
- — латыши — 1966 человек (5,5 %)
- — белорусы — 1493 человека (4,2 %)
- — поляки — 1117 человек (3,2 %)
- — немцы — 441 человек (1,2 %)
1953 год — в Речном лагере МВД СССР насчитывается 17 лагерных отделений.
В июле — августе 1953 г. в Речлаге произошло восстание заключенных, которое было жестоко подавлено.
Закрыт 26 мая 1954 года, объединены Управления Речлага и Воркутинского ИТЛ.
Выполняемые работы
- Добыча угля на шахтах № 1 и 8 (с открытия), № 7, 12, 14 (с 10.06.1948), № 9-11, 40 (с 15.04.1949), на шахте № 6 (не позже 21.11.1949), № 29 (не позже 07.05.1951).
- Обслуживание шахтуправлений № 1 и 2 и стройконторы шахты № 30.
- Работа в Дорожно-строительном управлении № 4 (ст. Северная).
- Работа в совхозе «Заполярный» (ст. Никита, 501 стройка) и на кирпичных заводах № 1 и 2.
- Строительство ТЭЦ-2 МВД (ст. Аяч-Яга железнодорожного комбината).
- Работы на гравийном карьере дорожного строительства, на глиняном карьере кирпичного завода № 2.
- Работа в пошивочных мастерских (ст. Новая Воркутинской железной дороги МПС).
- Работа на Деревообделочном комбинате № 3. (г. Воркута, пос. Октябрьский).
- Работы транспортного управления комбината «Воркутауголь», управления Дорстроя, стройконторы Горстроя № 2, РЭМЗ-1 (Ремонтного электромеханического завода), мастерских геологоразведочного управления «Воркутаугля» (ст. Рудник).
Структура
- лагерное отделение № 1 — шахта «Капитальная», Горстой[1]:С. 479, 677
- лагерное отделение № 2 — шахта № 7[1]:С. 448, 677
- лагерное отделение № 3 — шахтуправление № 2 (ШУ-2) (Аяч-яга)[1]:С. 499, шахты № 12, № 14, № 16[1] :С. 449
- лагерное отделение № 4 — шахта № 6, стройучасток, деревообделочный комбинат, мехцех, погрузка, лесосклад, котельная[1] :С. 473, 480
- лагерное отделение № 5 — шахта № 40[1]:С. 473
- лагерное отделение № 6 — шахтуправление № 1, шахты № 9, № 10, № 11[1]:С. 435, 453., Горстрой[1] :С. 677, в том числе каторжане[1]:С. 508
- лагерное отделение № 7
- лагерное отделение № 8 (женское) — база ОИС[1]:С. 454, гравийный карьер[1]:С. 509
- лагерное отделение № 9 — шахта № 8, в том числе каторжане[1] :С. 441-442
- лагерное отделение № 10 — шахта № 29 (пос. Юршор)
- лагерное отделение № 11 — шахта № 11 (лаг. пункт 1), СК № 11[1] :С. 474—475
- лагерное отделение № 12
- лагерное отделение № 13 — шахта № 30[1]:С. 467
- лагерное отделение № 14
- лагерное отделение № 15 — шахта № 4[1]:С. 487, в том числе каторжане
- лагерное отделение № 16 — промзона, строительство ТЭЦ-2[1]:С. 462, 467
- лагерное отделение № 17
- ОЛП № 62[1]:С. 460
Численность
| Дата | численность | Дата | численность |
|---|---|---|---|
| ноябрь 1948 | 6 654 | 1 января 1952 | 35 459 |
| 1 января 1949 | 7 474 | 1 января 1953 | 35 451 |
| 1 января 1950 | 25 024 | 1 января 1954 | 37 654 |
| 1 января 1951 | 27 547 |
Лимит наполнения менялся от 10 000 в 1948 году, 25 000 в 1949 году, 35 000 — 21 мая 1951, в том числе за счёт сокращения лимита Озерлага (Особлага № 7) на 5 тысяч.
Начальники
- Шунькин Ф. И., подполковник, с 27.08.1948 по 03.04.1950.
- Кухтиков А. Д., полковник, с 03.04.1950 — не ранее 02.09.1951, оставался начальником Воркутинского ИТЛ и комбината «Воркутауголь» до 15.04.1952.
- Деревянко А. А., генерал-майор, с 16.06.1953 по 26.05.1954, уволен как бывший начальник Управления Речного Лагеря по служебному несоответствию.
Известные заключённые
- Дерман, Генриетта Карловна — библиотековед, организатор, теоретик и практик библиотечного дела в СССР, директор Библиотеки Коммунистической академии ЦИК СССР (1923—1934), первый директор Московского библиотечного института (1930—1937).
- Малумян, Арман — француз армянского происхождения, офицер, участник Второй мировой войны.
- Мендрикс, Янис — священник Римско-католической церкви, погиб в Юршоре при подавлении забастовки.
- Самутин, Леонид Александрович — геолог, бывший власовец, выдавший в 1973 году рукопись «Архипелага ГУЛАГ» КГБ.
- Ухтомский, Николай Александрович — князь, осужден по процессу «семёновцев», умер в заключении.
Напишите отзыв о статье "Речлаг"
Ссылки
- [www.memo.ru/history/NKVD/GULAG/ «Система исправительно-трудовых лагерей в СССР». Составитель М. Б. Смирнов М.: Звенья, 1998.]
Примечания
Лагеря ГУЛаг
Отрывок, характеризующий Речлаг
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.
Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
