Кавасаки, Рё

Рё Кавасаки 川崎燎
Рё Кавасак 2014
Основная информация
Полное имя	川崎燎
Дата рождения	25 февраля 1947(1947-02-25) (77 лет)
Место рождения	Токио
Страна	США США Япония Япония
Профессии	гитарист композитор
Жанры	джаз, фьюжн
[www.ryokawasaki.com kawasaki.com]

Рё Кавасаки (яп. 川崎 燎 Кавасаки Рё, 25 февраля 1947) — гитарист и композитор.

Окончил факультет квантовой физики Японского университета (Nihon University), однако его профессией на всю жизнь стала музыка, которой он начал учиться в возрасте 5 лет. В 60-х годах играл с различными джазовыми группами в Японии, затем с джаз-бэндами, которые сам организовывал. В начале 70-х годов переехал в Нью-Йорк, где играл в различных группах, включая группы Гила Эванса (Gil Evans), Элвина Джоунса (Elvin Jones), Чико Гамильтона (Chico Hamilton), Тэда Керзона (Ted Curson) и ДжоАнне Брэкин (JoAnne Brackeen). В середине 80-х Кавасаки отходит от сочинений концертной музыки и переключается на разработку программ для компьютерного музицирования, а также выступает как продюсер записей песен в стиле техно и создает свою компанию Satellites Records для их записи и выпуска.

В 1991 он возвращается в джаз и продюсирует выпуск альбомов для японского лейбла с правом продажи записей его компанией в США. Благодаря обширному опыту, Кавасаки с равным совершенством владеет стилями от бопа до джаз-рока. Его игру отличает виртуозность, восходящая порой к жесткой агрессивности.

Биография

Ранние годы (1947—1968)

Рё Кавасаки родился в Коэндзи, Токио в годы послевоенного восстановления Японии после Второй мировой войны. Его отец Торао Кавасаки был дипломатом и работал в МИД Японии с 1919 года. Торао работал в консульствах и посольствах Японии в разных странах, включая дипмиссии в Сан-Франциско, Гонолулу, Фэнтяне, ставшем столицей Манчжурии (Fengtian, (ныне Шэньян) Shenyang в Китае), а также в Шанхае и Пекине, занимался также преподаванием английского языка и участвовал в качестве переводчика в работе дипломатических конференций. Мать Рё Хироко говорила наряду с родным японским на нескольких языках, включая немецкий, английский, русский и китайский. Она выросла в Манчжурии, с Торао познакомилась в Шанхае Когда родился Рё, Торао было уже 58 лет, Рё был единственным ребенком в семье, и, возможно, это отразилось в его дальнейшем становлении как артиста с космополитическим мироощущением.

Яркая черта Кавасаки как в музыке, так и в науке — любознательность и талант изобретателя. В то время, как мать старалась заинтересовать Рё уроками балета и игры на фортепиано, он попросил в 4 года об уроках сольфеджио и в 5 — игры на скрипке, и начал читать ноты с листа ещё до поступления в начальную школу. В школе началось его ставшее страстью на всю жизнь увлечение астрономией и электроникой (ещё в начальной школе он собрал радио, телевизор, аудио-систему, включая усилитель и колонки, а также телескоп). 10-летним мальчиком Рё купил себе укулеле, a в 14 лет у него появилась его первая акустическая гитара. Альбом Midnight Blue Кенни Беррела и Стенли Террентайна вдохновил Рё на увлечение джазом.

Учеником старших классов гимназии он играл в клубах и кафе, куда его стали часто приглашать, организовал свой первый джаз-ансамбль и собрал свой первый электро-орган, представлявший собой примитивный синтезатор. К тому времени, когда Рё исполнилось 16, его бэнд профессионально играл в кабаре и стриптиз-клубах. Хотя он продолжал регулярные занятия музыкой, он поступил в Японский университет на факультет квантовой физики и получил степень бакалавра. Однако в этот период ему не удалось доказать свою идею о том, что скорость гравитации должна быть больше скорости света. В это же время он преподавал и участвовал в работе жюри музыкальных конкурсов в джазовой школе производителя музыкальных инструментов Yamaha. Кроме того, он работал музыкальным инженером японских фирм Victor Records и BGM/TBS Music, где он учился микшировать и редактировать.

Начало музыкальной карьеры в Японии (1969—1973)

Он записал свой первый соло-альбом для фирмы Polydor Records, когда ему было 22. Хотя он продолжал выступления со своей джаз-группой, и совсем молодым уже прославился как джазовый гитарист #3 в японском джазе японский джаз, большую часть времени в течение трех последующих лет Рё провел в студии, записывая джинглы от рекламной музыки до популярных песен. Он также много выступал в эти годы на радио и телевидении. В 24 года он записал свой второй соло-альбом Toshiba. Он играл с Би-Би Кингом (B.B. King) на блюзовом фестивале, а также музицировал с Джорджем Бенсоном (George Benson), с которым они вместе играли в течение пяти часов дома у Рё.

В эти годы он записывался и работал с такими легендами японского джаза как барабанщик Такэси Иномата и Sound limits, с саксофонист Дзиро Инагаки и Soul Mates, с саксофонистами Кэитиро Эбисава, Сэити Накамура и Хидэхико Мацумото(松本英彦), пианистом Масасико Сато(佐藤允彦) и многими другими.

Годы в Нью-Йорке(1973—2002)

1973—1979 (гитарист)

В 1973 Кавасаки перебирается в Нью-Йорк. В аэропорту его встречают друзья, которые немедленно доставляют его в Центр Линкольна, и прямо с самолета он играет гиг с Джо Ли Уильсоном (Joe Lee Wilson) в рамках джазового фестиваля (Newport Jazz Festival). Вскоре Рё регулярно участвует в джемах с лучшими джазистами Нью-Йорка, его приглашает в свою группу Бобби Хамфри. A несколькими месяцами позже, возвращаясь с прогулки, Рё обнаруживает, что у дверей его квартиры его поджидает незнакомец. Незнакомцем оказался Гил Эванс (Gil Evans), который пригласил Кавасаки участвовать с его группой The Gil Evans Orchestra, с составе которой были (Давид Сенборн / David Sanborn, Говард Джонсон / Howard Johnson, Том Малоун / Tom Malone, Лью Солофф / Lew Soloff) в работе над джазовыми записями композиций (Джими Хендрикса). Хендрикс мечтал дать концерт сместе с Эвансом, однако умер за неделю до начала осуществления проекта в 1970. Кавасаки участвовал в записи альбома Гила Эванса RCA, «There Comes a Time» с барабанщиком Тони Уильямсом (Tony Williams). Месяц Рё репетировал, чтобы играть в третьем составе в ансамбле Тони Уильямса Lifetime. Одним из участником этого состава был басист Дуг Роч (Doug Rauch), одновременно в это же время работавший с Карлосом Сантаной (Carlos Santana), однако Тони на год отправился на год в Европу до того, как группа получила возможность начать выступления.

Кавасаки вслед за Джими Холлом (Jim Hall), Габором Сабо (Gabor Szabo) и Ларри Сориэллом (Larry Coryell) становится гитаристом бэнда Чико Гамильтона (Chico Hamilton), гастролирует с этой группой по США и работает над фильмом, в котором Чико снимается в Голливуде (Голливуд). Рё выпускает свой дебютный американский альбом «Juice» в 1976 на фирме RCA и становится одним из первых японских джазистов, записавшихся с главным лейблом в США. В этом проекте участвовали Том Костер / Tom Coster, (Карлос Сантана) и Сэм Моррисон, а также (Майлз Дэвис). Затем Кавасаки выпускает ещё два альбома — «Prism» и «Eight Mile Road» для японского лейбла East Wind. Кроме того, Рё совершает длившееся год турне с группой Элвина Джонса (Elvin Jones) по Северной и Южной Америке и по Европе. В 1978 Кавасаки создает свой собственный бэнд и обращается к собственным проектам.

Он использует индийскую музыку, осваивает раги(Ragas) и записывает альбом на Audio Fidelity — «Ring Toss», в котором сочетается восточная и западная музыка. С Дэйвом Либманом Дэйв Либман(:en:Dave Liebman|) он записывает «Nature’s Revenge» для германского Германия лейбла MPS, и они совершают турне по Европе. Рё участвует в джазовых фестивалях в Европе с ДжоАнне Брэкин, и они записывают пару альбомов для Timeless Records в Голландии. В Японии принадлежащий компании Sony Open Sky лейбл записывает три альбома Рё — «Mirror of my Mind», «Little Tree» и «Live» — записанные позже в Токийском клубе, они становятся одними из первых дигитальных записей. В этих записях участвуют такие известные музыканты, как Майкл Брекер (Michael Brecker), Харви Мэзон (Harvey Mason), Леон Пендарвис, Азар Лоуренс, Энтони Джексон (Anthony Jackson), Линкольн Гойнес, Бэдал Рой (Badal Roy), Нана Васконселос (Nana Vasconcelos), Бадди Уильямс, Ларри Уиллис (Larry Willis) и Алекс Блэйк и многие другие. Кавасаки записывает также альбом под названием «Sapporo» для швейцарского лейбла America Sound и в 1980 году совершает турне по Швейцарии и Германии.

1979—1990 (изобретатель и программист)

Кавасаки изобрел свой собственный синтезатор гитары в 1979, и использовал его в своих выступлениях в планетарии с 1980 по 1983. В 80-х годах он создал свою рок-группу The Golden Dragon, которая регулярно давала концерты. Fostex усовершенствовал первый четверть-дюймовый магнитофон, восьмидорожечное записывающее устройство, и обратился к Рё с просьбой стать первым музыкантом, использующим это устройство. Так был записан в 1981 альбом Рё для Phillips Records, а ставшее популярным устройство он использовал затем для создания собственной музыки. Он играл только на акустической гитаре с нейлоновыми струнами и с помощью синтезатора записывал все партии, включая оригинальную оркестровку известного Адажио из Concierto de Aranjuez — Adagio Хоакина Родриго. В следующем году он сконструировал похожее устройство Lucky Lady.

Появление компьютера Commodore 64 co звуковой картой восхитило Кавасаки новыми перспективами. Он научился создавать компьютерные программы и в течение двух лет ежедневно по 16 часов тратил на разработку музыкальных компьютерных программ музыкальные компьютерные программы — Kawasaki Synthesizer, Kawasaki Rhythm Rocker, Kawasaki Magical Musicquill и Kawasaki MIDI Work-station, которые распространялись через Sight and Sound Music. Первые три программы предназначались для использования в школах и для домашнего пользования, а последняя — для профессиональных музыкальных студий. Он создал полностью синтезаторный альбом Images в 1987году и саундтрек Pleasure Garden в 1990 для фильма киностудии IMAX film о проблемах спасения на земле тропических лесов.

С 1986 по 1990 Кавасаки продюсировал выпуск серии танцевальных синглов — "Electric World, " "One Kiss, " "No Expectations, " "Say Baby I Love You, " "Don’t Tell Me, " "Wildest Dreams, " «Life is The Rhythm» и «Acid Heat» — в смешанном свободном стиле, стилях house, acid house и ambient sounds. Все это выпускалось в его домашней студии The Satellite Station, и записи продавались под его собственным лейблом Satellites Records. Его бэнд и танцевальная группа много выступали в танцевальных клубах Нью-Йорка. Кроме того, в течение пяти лет (с 1988 по 1993) Кавасаки был нью-йоркским продюсером и директором двух выходивших еженедельно в Японии национальных музыкальных радио программ «The Music Now» и «Idex Music Jam.» В 1991 он сотрудничал со знаменитым японским мастером игры на кото Китё Такано, а в 1986 году стал продюсером альбома «Crystallization» .

1991—2000 (возвращение к джазовой гитаре)

Музыкальная судьба Кавасаки совершила новый драматический виток после того, как он начал работать с новым японским лейблом джазовой и современной музыки One Voice как исполнитель и звукорежиссер. Рё вновь обратился к джазу и в 1992 выпустил для этого лейбла первый альбом, записанный с акустической гитарой, «Here, There and Everywhere», компания One Voice продавала альбом в Японии, а Satellites Records в США. Кавасаки продюсировал для лейбла два альбома бразильской певицы и гитаристки Камилы Бенсон Camila Benson. Рё также записал на акустической гитаре альбом «My Reverie» из произведений Билла Эванса, Дебюсси, Равеля Равель и Гершвина Гершвин), а на электрической — альбомы «Love Within The Universe» (ставший популярным на радиостанциях всей страны), «Remixes Remixes Vol. 1» (с участием Бенсон), «Sweet Life» и CD «Mirror of my Mind» (в записи участвовали Харви Мэзон, Майкл Брекер, Энтони Джексон, Леон Пендарвис и вокалистка Рада Шоттам.

В записи его следующего альбома «Cosmic Rhythm» в 1999 приняли участие британская лирическая певица Клэр Фостер, а также барабанщик Виктор Джоунс и басист Линкольн Гойнс, пианист Дэвид Кикоски и Сюндзо Оно на горне. Все пьесы этого альбома были аранжированы и записаны Рё Кавасаки, включая 10 его оригинальных произведений.

В течение периода с 1995 по 1999 три ведущих звезды хип-хопа (Hip-Hop) Паф Дедди (Puff Daddy), Кул Рэп (Kool G Rap) и Кейт Маррей (Keith Murray) записывали оригинальную композицию Рё «Bamboo Child» для своих альбомов через 20 лет после того, как она была написана, используя для аранжировки современные ритмы хип-хопа.

Годы в Эстонии (2000 — по настоящее время)

Альбом «Reval» Рё записал в 2001 в студии в Таллине (Эстония) с ведущими эстонскими музыкантами — басистом Тойво Унтом, барабанщиком Айваром Васильевым и Кристой Кеэль (английский рожок).

В одном из своих следующих проектов Кавасаки выступил как композитор, музыкальный директор и гитарист. Джаз-балет «Still Point» был написан для Эстонской национальной оперы, где балет шел в 2000 −2002 годах, хореографом балета стал Рассел Адамсон, уроженец Ямайки, постоянно живущий в Хельсинки. В 2002 Рё записал соло-альбом для акустической гитары «E». С 2000 года Кавасаки проявляет интерес к джазовым фестивалям в России и в Балтийском регионе, его ансамбль играл в Риге на фестивале Ritmi Jazz Festival, в Пори Pori и на других джаз-фестивалях в Финляндии Финляндия, на Украине Украина, и в Литве Литва, Кавасаки принимал участие в фестивале Jazz Ark в Саранске , Саранск, Мордовская Республика в 630 км к востоку от Москвы Москва. Много раз Рё принимал участие в джаз-фестивалях Nõmme Jazz Festival в Эстонии Эстония, помогая в организации этих фестивалей.

Дискография

Переизданные на CD альбомы не указаны.

Альбомы

• Easy Listening Jazz Guitar (1970)
• Gut’s the Guitar (1972)
• Prism (1975)
• Eight Mile Road (1976)
• Juice (1976)
• Ring Toss (1977)
• Nature’s Revenge (1978)
• Mirror of My Mind (1979)
• Little Tree (1980)
• Live (1980)
• Sapporo (1980)
• Ryo (1982)
• Lucky Lady (1983)
• Images (1987)
• Here, There and Everywhere (1992)
• My Reverie (1993)
• Love Within The Universe (1994)
• Remixes, remixes Vol.1. (1995)
• Sweet Life (1996)
• Cosmic Rhythm (1999)
• Reval (2001)
• E (2002)
• Agana (2007)
• Late Night WIllie (2009)
• Tribute to Keith Jarrett (2010)
• Live in Beirut (2011)
• Spain, Plays Solo Guitar (2012)

Танцевальные синглы

• Electric World (1987)
• One Kiss (1988)
• No Expectations (1988)
• Say Baby I Love You (1988)
• Wildest Dreams (1989)
• Life is the Rhythm (1989)
• Pleasure Garden (1990)

с другими артистами

• Head-Rock / Jiro Inagaki & Soul Media (1970)
• Sound of Sound Limited / Takeshi Inomata (1970)
• Something / Jiro Inagaki & Soul Media Feat.Steve Marcus (1971)
• Rock Guitar Battle '71 / Various artists (1971)
• Guitar Workshop / Various artists (1971)
• Chigaihoken / Ushio Sakai (1973)
• Plays Jimi Hendrix / Gil Evans (1975)
• There Comes a Time / Gil Evans (1976)
• Tarika Blue vol.1 / Tarika Blue (1976)
• What Would It Be Without You / Joe Lee Wilson (1976)
• Tokyo Concert / Gil Evans (1976)
• Tarika Blue vol.2 / Tarika Blue (1977)
• Main Force / Elvin Jones (1977)
• Time Capsule / Elvin Jones (1977)
• Aft / JoAnne Brackeen (1978)
• 'round About Midnight / Ted Curson (1978)
• Trinkets and Things / JoAnne Brackeen (1979)
• Pleasure / Shigeharu Mukai (1979)
• All-In All-Out / Masahiko Sato — 佐藤允彦 (1979)
• I Heard Mingus / Ted Curson (1980)
• Manhattan Skyline / Hiroki Miyano (1980)
• Impressions of Charles Mingus / Teo Macero (1983)
• Crystalization (夕日とハドソン) / 高野基長 (1986)
• Christmas Songs / Carolling Carollers (1988)
• New York String Quartet vol.1 / New York String Quartet (1988)
• New York String Quartet vol. 2 / New York String Quartet (1989)
• Wave / Camila Benson (1995)
• Classic Jazz Funk, Vol. 6: The Definitive Jap-Jazz Mastercuts / Various artists (1995)
• Memories / Camila Benson (1996)
• Trinkets and Things / Cosmic Village (1997)
• Desafinado / Camila Benson (1997)
• I Will / John Clark (1997)
• RCA Victor 80th Anniversary, Vol. 6: 1970-1979 / Various artists (1997)
• Battle of the Bands: Evans Vs. Mingus / Various artists (1998)
• Super Guitarists / Various artists (1999)
• Jazz Spectrum: Real Jazz for Real People, Vol. 2 / Various artists (1999)
• Three Flutes Up / Chip Shelton (1999)
• More What Flutes 4 / Chip Shelton (2001)
• Different Dreams 2 / Various artists — Estonian Jazz (2001)
• Impressions of Miles Davis / Teo Macero (2001)

Программы

• Kawasaki Synthesizer (1984)
• Kawasaki Rhythm Rocker (1984)
• Kawasaki Magical Musicquill (1985)
• Kawasaki Midi Workstation (1986)

Видео

• Different Drummer with Elvin Jones (1979)

Ссылки

• [www.ryokawasaki.com Ryo Kawasaki Official site]
• [www.satellitesrecords.com/artists/kawasaki.html Ryo Kawasaki bio]
• [www.myspace.com/ryokawasaki Myspace]
• [www.nommejazz.ee/index.php?id=198&keel=ee Nõmme Jazz Festival]

Отрывок, характеризующий Кавасаки, Рё

Наташа, накинув белый носовой платок на волосы и придерживая его обеими руками за кончики, вышла на улицу.
Бывшая ключница, старушка Мавра Кузминишна, отделилась от толпы, стоявшей у ворот, и, подойдя к телеге, на которой была рогожная кибиточка, разговаривала с лежавшим в этой телеге молодым бледным офицером. Наташа подвинулась на несколько шагов и робко остановилась, продолжая придерживать свой платок и слушая то, что говорила ключница.
– Что ж, у вас, значит, никого и нет в Москве? – говорила Мавра Кузминишна. – Вам бы покойнее где на квартире… Вот бы хоть к нам. Господа уезжают.
– Не знаю, позволят ли, – слабым голосом сказал офицер. – Вон начальник… спросите, – и он указал на толстого майора, который возвращался назад по улице по ряду телег.
Наташа испуганными глазами заглянула в лицо раненого офицера и тотчас же пошла навстречу майору.
– Можно раненым у нас в доме остановиться? – спросила она.
Майор с улыбкой приложил руку к козырьку.
– Кого вам угодно, мамзель? – сказал он, суживая глаза и улыбаясь.
Наташа спокойно повторила свой вопрос, и лицо и вся манера ее, несмотря на то, что она продолжала держать свой платок за кончики, были так серьезны, что майор перестал улыбаться и, сначала задумавшись, как бы спрашивая себя, в какой степени это можно, ответил ей утвердительно.
– О, да, отчего ж, можно, – сказал он.
Наташа слегка наклонила голову и быстрыми шагами вернулась к Мавре Кузминишне, стоявшей над офицером и с жалобным участием разговаривавшей с ним.
– Можно, он сказал, можно! – шепотом сказала Наташа.
Офицер в кибиточке завернул во двор Ростовых, и десятки телег с ранеными стали, по приглашениям городских жителей, заворачивать в дворы и подъезжать к подъездам домов Поварской улицы. Наташе, видимо, поправились эти, вне обычных условий жизни, отношения с новыми людьми. Она вместе с Маврой Кузминишной старалась заворотить на свой двор как можно больше раненых.
– Надо все таки папаше доложить, – сказала Мавра Кузминишна.
– Ничего, ничего, разве не все равно! На один день мы в гостиную перейдем. Можно всю нашу половину им отдать.
– Ну, уж вы, барышня, придумаете! Да хоть и в флигеля, в холостую, к нянюшке, и то спросить надо.
– Ну, я спрошу.
Наташа побежала в дом и на цыпочках вошла в полуотворенную дверь диванной, из которой пахло уксусом и гофманскими каплями.
– Вы спите, мама?
– Ах, какой сон! – сказала, пробуждаясь, только что задремавшая графиня.
– Мама, голубчик, – сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое лицо к ее лицу. – Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузминишна послала, тут раненых привезли, офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… – говорила она быстро, не переводя духа.
– Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня.
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.


M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.


Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.
– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.