Ржевский, Иван Никитич

Иван Никитич Ржевский (ум. 1611) — окольничий (по пожалованию польского короля Сигизмунда III); сын Никиты Григорьевича, старший брат Андрея и Григория Никитичей Ржевских, так же, как и они, играл видную роль в Смутное время.

В 1598 и 1599 годах он был «письменным головою» в Тобольском воеводстве.

В 1610 году изменил царю Василию Шуйскому и пристал с братьями к гетману Роману Рожинскому. Гетман выбрал его для пропаганды среди народа в Москве и отправил туда. Василий Шуйский, узнав об измене Ржевских казнил Андрея Никитича, как более, вероятно, опасного, а Григория Никитича со снохой, вдовой казнённого брата Андрея, отправил в тюрьму в Ярославль. Потом был пойман и Иван Никитич и отправлен туда же; содержался в оковах («положил 5 пуд железа»).

В том же 1610 году Иван Никитич подписался под челобитной к королю Сигизмунду от бояр, окольничих и прочих чинов русского царства, привезённой боярином Михаилом Салтыковым, в которой они просили у него королевича Владислава на царство. В том же 1610 году он был среди тех, которые, несмотря на то, что только что присягали королевичу Владиславу, а не отцу его Сигизмунду III, признали ради выгод и почестей власть непосредственно Сигизмунда. За это Иван Никитич Ржевский, по поданной им и братом челобитной, был пожалован Сигизмундом в окольничие, а брат его сделан был думным дворянином. Мало того, даже дети его и брата его Андрея были пожалованы стольниками. Говорят, Ржевский, обрадованный пожалованием, прибыл в Москву, явился в Боярскую думу во время происходившего там, в присутствии Александра Гонсевского, заседания и объявил во всеуслышание о дарованной ему королём Сигизмундом милости. Это дало повод Боярской думе упрекнуть Гонсевского, а вместе с ним и поляков, что они изменяют своему слову и ускорило события, сделав действия Гонсевского решительными, так как нельзя было ни мешкать, ни притворяться.

Когда под стенами Москвы стояло первое ополчение под начальством Дмитрия Трубецкого, Ивана Заруцкого и Прокопия Ляпунова, казаки вознегодовали на Ляпунова за строгие меры, принятые им против своевольников. 22 июля 1611 года они призвали к себе в табор Ляпунова для объяснений. Предвидя опасность, он не хотел идти к казакам, но они уверили его в своей доброжелательности к нему. Не известна причина вражды, существовавшей между Ржевским и Ляпуновым, но Ржевский рисуется в сказании современника отважным и благородным человеком: когда казаки напали на Ляпунова с ножами, Ржевский бросился защищать его. В летописи сказано: «Иван же ему был недруг великий, а видя тут его правду, за него стал и умер с ним вместе». «За посмех» (судя но некоторым известиям), сказал он, «вы Прокопия убили, Прокопьевой вины нет».

Литература

• В—н—в Н. Ржевский, Иван Никитич // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.

Отрывок, характеризующий Ржевский, Иван Никитич

– Маменька!.. голубчик!.. Я тут, друг мой. Маменька, – шептала она ей, не замолкая ни на секунду.
Она не выпускала матери, нежно боролась с ней, требовала подушки, воды, расстегивала и разрывала платье на матери.
– Друг мой, голубушка… маменька, душенька, – не переставая шептала она, целуя ее голову, руки, лицо и чувствуя, как неудержимо, ручьями, щекоча ей нос и щеки, текли ее слезы.
Графиня сжала руку дочери, закрыла глаза и затихла на мгновение. Вдруг она с непривычной быстротой поднялась, бессмысленно оглянулась и, увидав Наташу, стала из всех сил сжимать ее голову. Потом она повернула к себе ее морщившееся от боли лицо и долго вглядывалась в него.
– Наташа, ты меня любишь, – сказала она тихим, доверчивым шепотом. – Наташа, ты не обманешь меня? Ты мне скажешь всю правду?
Наташа смотрела на нее налитыми слезами глазами, и в лице ее была только мольба о прощении и любви.
– Друг мой, маменька, – повторяла она, напрягая все силы своей любви на то, чтобы как нибудь снять с нее на себя излишек давившего ее горя.
И опять в бессильной борьбе с действительностью мать, отказываясь верить в то, что она могла жить, когда был убит цветущий жизнью ее любимый мальчик, спасалась от действительности в мире безумия.
Наташа не помнила, как прошел этот день, ночь, следующий день, следующая ночь. Она не спала и не отходила от матери. Любовь Наташи, упорная, терпеливая, не как объяснение, не как утешение, а как призыв к жизни, всякую секунду как будто со всех сторон обнимала графиню. На третью ночь графиня затихла на несколько минут, и Наташа закрыла глаза, облокотив голову на ручку кресла. Кровать скрипнула. Наташа открыла глаза. Графиня сидела на кровати и тихо говорила.
– Как я рада, что ты приехал. Ты устал, хочешь чаю? – Наташа подошла к ней. – Ты похорошел и возмужал, – продолжала графиня, взяв дочь за руку.
– Маменька, что вы говорите!..
– Наташа, его нет, нет больше! – И, обняв дочь, в первый раз графиня начала плакать.


Княжна Марья отложила свой отъезд. Соня, граф старались заменить Наташу, но не могли. Они видели, что она одна могла удерживать мать от безумного отчаяния. Три недели Наташа безвыходно жила при матери, спала на кресле в ее комнате, поила, кормила ее и не переставая говорила с ней, – говорила, потому что один нежный, ласкающий голос ее успокоивал графиню.
Душевная рана матери не могла залечиться. Смерть Пети оторвала половину ее жизни. Через месяц после известия о смерти Пети, заставшего ее свежей и бодрой пятидесятилетней женщиной, она вышла из своей комнаты полумертвой и не принимающею участия в жизни – старухой. Но та же рана, которая наполовину убила графиню, эта новая рана вызвала Наташу к жизни.
Душевная рана, происходящая от разрыва духовного тела, точно так же, как и рана физическая, как ни странно это кажется, после того как глубокая рана зажила и кажется сошедшейся своими краями, рана душевная, как и физическая, заживает только изнутри выпирающею силой жизни.
Так же зажила рана Наташи. Она думала, что жизнь ее кончена. Но вдруг любовь к матери показала ей, что сущность ее жизни – любовь – еще жива в ней. Проснулась любовь, и проснулась жизнь.
Последние дни князя Андрея связали Наташу с княжной Марьей. Новое несчастье еще более сблизило их. Княжна Марья отложила свой отъезд и последние три недели, как за больным ребенком, ухаживала за Наташей. Последние недели, проведенные Наташей в комнате матери, надорвали ее физические силы.