Ржевский, Степан Матвеевич

Степан Матвеевич Ржевский
Дата рождения	17 декабря 1732(1732-12-17)
Дата смерти	17 декабря 1782(1782-12-17) (50 лет)
Место смерти	Москва
Принадлежность	Россия Россия
Звание	генерал-поручик
Сражения/войны	Семилетняя война, Русско-турецкая война 1768—1774
Награды и премии	Орден Святого Георгия 3-й ст. (1770), Орден Святой Анны (1772)

Степан Матвеевич Ржевский (1732—1782) — генерал-поручик из рода Ржевских, старший брат генералов же Павла, Ивана и Владимира.

Служебная карьера

Сын капитана флота Матвея Васильевича Ржевского и Федосьи, дочери вице-адмирала Наума Синявина. Родился 17 декабря 1732 года и до пятнадцати лет воспитывался дома, а в 1747 году был зачислен на военную службу и отдан в Шляхетный кадетский корпус, в котором провёл девять лет.

По выпуске из корпуса фельдфебелем в 1756 году, Ржевский был назначен состоять при генерал-фельдмаршале Апраксине для дел, производившихся на иностранных языках, 17 сентября того же года был произведён в поручики, послан был в действовавшую в Пруссии армию и принял участие в Семилетней войне.

Война дала Ржевскому полную возможность выказать всю свою храбрость и недюжинные военные способности, и за оказанные в делах отличия он в начале 1757 года получил чин капитан-поручика, а в конце того же года — чин капитана, в следующем году был произведён в секунд-майоры и затем командирован в Австрийскую армию, в распоряжение генерал-майора Шпрингера. 14 сентября 1759 года Ржевский был произведён в премьер-майоры.

10 ноября того же года, под Максеном близ Дрездена, был взят в плен целый прусский корпус под начальством генерала Финка; в успехе этого дела немалая заслуга принадлежала Ржевскому, почему генерал-майор Шпрингер и отправил его в Санкт-Петербург с донесением к императрице Елизавете Петровне. За участие в пленении корпуса Финка Ржевский был произведён в подполковники и, кроме того, ему пожалованы были 1000 рублей деньгами.

По возвращении к действующей армии Ржевский участвовал в занятии Берлина корпусом Чернышёва.

Семилетнюю войну он окончил, уже будучи полковником, а турецкую кампанию 1770 года сделал уже в чине бригадира. В эту войну, как и в Семилетнюю, он не раз выказал себя и храбрым, и весьма способным генералом, и 27 июля 1770 года получил только что тогда учреждённый Орден Святого Георгия 3-й степени (№ 12 по кавалерским спискам Судравского и Григоровича — Степанова)

За оказанную им 7-го июля 770 года, во время сражения с неприятелем при реке Ларге, неустрашимую храбрость, при овладении батареями и неприятельским лагерем.

Вслед за тем Ржевский принял участие в штурме Измаила, где командовал гренадерской колонной, и за отличие был произведён в генерал-майоры.

По окончании войны Ржевский состоял при Украинской дивизии. 10 июля 1775 года он был произведён в генерал-поручики. Кроме ордена Святого Георгия 3-й степени, Ржевский имел ещё орден Святой Анны, полученный в 1772 году. Скончался 17 декабря 1782 года в Москве, в день своего пятидесятилетия.

Записка генерала Ржевского

Ржевский считался одним из лучших генералов своего времени; после него, между прочим, осталась записка о русской армии (написанная в год смерти и напечатанная в № 3 «Русского архива» за 1879 год), озаглавленная так: «Разные замечания по службе армейской, отчего она в упадок приведена и нелестно хорошим офицерам продолжать службу, и о полковниках». Из этой записки видно, как хорошо Ржевский видел все недостатки русской армии, особенно чрезмерное усиление власти полковых командиров и излишний наплыв иностранцев и как он глубоко был убеждён в необходимости скорейшего принятия мер к их искоренению. За смертью автора, эта записка не получила надлежащего хода, и из другой записки о состоянии русской армии, составленной графом С. P. Воронцовым в начале XIX столетия, видно, что все недостатки русской армии, указанные С. M. Ржевским, к тому времени не только не уменьшились, но даже увеличились.

Частная жизнь

С 1759 года был женат на баронессе Софье Николаевне Строгановой (1737—1790), дочери барона Николая Григорьевича Строганова и Прасковьи Ивановны Бутурлиной. По связям жены и матери Ржевский принадлежал к высшему обществу обеих столиц. Последние годы своей жизни он обыкновенно по зимам жил в Москве. В частной жизни это был человек, живший широко и страстно любивший театр. По словам князя И. M. Долгорукого, его родного племянника, он, живя в Москве, постоянно устраивал у себя балы и спектакли, на которые съезжалась вся избранная Москва. Тот же князь И. М. Долгорукий говорит, что Ржевский был человек острого и весёлого ума, доброго и приятного характера, способный всегда веселиться самым искренним образом. У генерала Ржевского были три дочери:

• Федосья (1760—1795), выпускница Смольного института, замужем за князем Михаилом Николаевичем Голицыным.
• Прасковья (1761—1814), первым браком за генерал-майором И. С. Кологривовым, вторым браком за тайным советником князем Н. С. Урусовым.
• Мария (1774—1852), замужем за генерал-майором А. Е. Татищевым. По словам современницы, имея хорошее состояние, Мария Степановна жила очень весело, любила давать балы и маскарады; сперва, когда была молода, для себя самой, а потом, когда подросли её две дочери, Софья и Анна, для них. Будучи в родстве едва ли не с пол-Москвой, заслужила прозвание всемирной кузины.

Получили известность и братья С. М. Ржевского: Павел был обер-комендантом Москвы и также генерал-поручиком, Владимир служил на флоте и после выхода в отставку был Новгородским гражданским губернатором, Иван также с отличием участвовал в русско-турецкой войне 1768—1774 гг. и был награждён орденом св. Георгия 4-й степени.

Источники

• Бантыш-Каменский. Историческое собрание списков кавалерам 4-х российских орденов. M. 1814 г., с. 313.
• Долгорукий И. М. Капище моего сердца, или словарь всех тех лиц, с коими я был в разных сношениях в течение моей жизни // «Чтения в Императорском Обществе истории и древностей российских», 1872 г., т. 3, февраль, с. 55—56.
• Долгорукий П. Российская родословная книга. Часть 4. СПб., 1857, с. 32—33.
• Лонгинов М. Несколько замечаний о письмах Екатерины II к княгине Черкасской // «Русский архив», 1870, с. 0689.
• Репинский Г. К. Граф Готлоб-Курт-Генрих Тотлебен в 1715—1763. Материалы для биографии // «Русская старина», 1888, т. LX, с. 19.
• Ржевский, Степан Матвеевич // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.

Отрывок, характеризующий Ржевский, Степан Матвеевич

– Кто по средине моста бежит? На права сторона! Юнкер, назад! – сердито закричал он и обратился к Денисову, который, щеголяя храбростью, въехал верхом на доски моста.
– Зачем рисковайт, ротмистр! Вы бы слезали, – сказал полковник.
– Э! виноватого найдет, – отвечал Васька Денисов, поворачиваясь на седле.

Между тем Несвицкий, Жерков и свитский офицер стояли вместе вне выстрелов и смотрели то на эту небольшую кучку людей в желтых киверах, темнозеленых куртках, расшитых снурками, и синих рейтузах, копошившихся у моста, то на ту сторону, на приближавшиеся вдалеке синие капоты и группы с лошадьми, которые легко можно было признать за орудия.
«Зажгут или не зажгут мост? Кто прежде? Они добегут и зажгут мост, или французы подъедут на картечный выстрел и перебьют их?» Эти вопросы с замиранием сердца невольно задавал себе каждый из того большого количества войск, которые стояли над мостом и при ярком вечернем свете смотрели на мост и гусаров и на ту сторону, на подвигавшиеся синие капоты со штыками и орудиями.
– Ох! достанется гусарам! – говорил Несвицкий, – не дальше картечного выстрела теперь.
– Напрасно он так много людей повел, – сказал свитский офицер.
– И в самом деле, – сказал Несвицкий. – Тут бы двух молодцов послать, всё равно бы.
– Ах, ваше сиятельство, – вмешался Жерков, не спуская глаз с гусар, но всё с своею наивною манерой, из за которой нельзя было догадаться, серьезно ли, что он говорит, или нет. – Ах, ваше сиятельство! Как вы судите! Двух человек послать, а нам то кто же Владимира с бантом даст? А так то, хоть и поколотят, да можно эскадрон представить и самому бантик получить. Наш Богданыч порядки знает.
– Ну, – сказал свитский офицер, – это картечь!
Он показывал на французские орудия, которые снимались с передков и поспешно отъезжали.
На французской стороне, в тех группах, где были орудия, показался дымок, другой, третий, почти в одно время, и в ту минуту, как долетел звук первого выстрела, показался четвертый. Два звука, один за другим, и третий.
– О, ох! – охнул Несвицкий, как будто от жгучей боли, хватая за руку свитского офицера. – Посмотрите, упал один, упал, упал!
– Два, кажется?
– Был бы я царь, никогда бы не воевал, – сказал Несвицкий, отворачиваясь.
Французские орудия опять поспешно заряжали. Пехота в синих капотах бегом двинулась к мосту. Опять, но в разных промежутках, показались дымки, и защелкала и затрещала картечь по мосту. Но в этот раз Несвицкий не мог видеть того, что делалось на мосту. С моста поднялся густой дым. Гусары успели зажечь мост, и французские батареи стреляли по ним уже не для того, чтобы помешать, а для того, что орудия были наведены и было по ком стрелять.
– Французы успели сделать три картечные выстрела, прежде чем гусары вернулись к коноводам. Два залпа были сделаны неверно, и картечь всю перенесло, но зато последний выстрел попал в середину кучки гусар и повалил троих.
Ростов, озабоченный своими отношениями к Богданычу, остановился на мосту, не зная, что ему делать. Рубить (как он всегда воображал себе сражение) было некого, помогать в зажжении моста он тоже не мог, потому что не взял с собою, как другие солдаты, жгута соломы. Он стоял и оглядывался, как вдруг затрещало по мосту будто рассыпанные орехи, и один из гусар, ближе всех бывший от него, со стоном упал на перилы. Ростов побежал к нему вместе с другими. Опять закричал кто то: «Носилки!». Гусара подхватили четыре человека и стали поднимать.
– Оооо!… Бросьте, ради Христа, – закричал раненый; но его всё таки подняли и положили.
Николай Ростов отвернулся и, как будто отыскивая чего то, стал смотреть на даль, на воду Дуная, на небо, на солнце. Как хорошо показалось небо, как голубо, спокойно и глубоко! Как ярко и торжественно опускающееся солнце! Как ласково глянцовито блестела вода в далеком Дунае! И еще лучше были далекие, голубеющие за Дунаем горы, монастырь, таинственные ущелья, залитые до макуш туманом сосновые леса… там тихо, счастливо… «Ничего, ничего бы я не желал, ничего бы не желал, ежели бы я только был там, – думал Ростов. – Во мне одном и в этом солнце так много счастия, а тут… стоны, страдания, страх и эта неясность, эта поспешность… Вот опять кричат что то, и опять все побежали куда то назад, и я бегу с ними, и вот она, вот она, смерть, надо мной, вокруг меня… Мгновенье – и я никогда уже не увижу этого солнца, этой воды, этого ущелья»…
В эту минуту солнце стало скрываться за тучами; впереди Ростова показались другие носилки. И страх смерти и носилок, и любовь к солнцу и жизни – всё слилось в одно болезненно тревожное впечатление.
«Господи Боже! Тот, Кто там в этом небе, спаси, прости и защити меня!» прошептал про себя Ростов.
Гусары подбежали к коноводам, голоса стали громче и спокойнее, носилки скрылись из глаз.
– Что, бг'ат, понюхал пог'оху?… – прокричал ему над ухом голос Васьки Денисова.
«Всё кончилось; но я трус, да, я трус», подумал Ростов и, тяжело вздыхая, взял из рук коновода своего отставившего ногу Грачика и стал садиться.
– Что это было, картечь? – спросил он у Денисова.
– Да еще какая! – прокричал Денисов. – Молодцами г'аботали! А г'абота сквег'ная! Атака – любезное дело, г'убай в песи, а тут, чог'т знает что, бьют как в мишень.
И Денисов отъехал к остановившейся недалеко от Ростова группе: полкового командира, Несвицкого, Жеркова и свитского офицера.
«Однако, кажется, никто не заметил», думал про себя Ростов. И действительно, никто ничего не заметил, потому что каждому было знакомо то чувство, которое испытал в первый раз необстреленный юнкер.
– Вот вам реляция и будет, – сказал Жерков, – глядишь, и меня в подпоручики произведут.
– Доложите князу, что я мост зажигал, – сказал полковник торжественно и весело.
– А коли про потерю спросят?
– Пустячок! – пробасил полковник, – два гусара ранено, и один наповал , – сказал он с видимою радостью, не в силах удержаться от счастливой улыбки, звучно отрубая красивое слово наповал .


Преследуемая стотысячною французскою армией под начальством Бонапарта, встречаемая враждебно расположенными жителями, не доверяя более своим союзникам, испытывая недостаток продовольствия и принужденная действовать вне всех предвидимых условий войны, русская тридцатипятитысячная армия, под начальством Кутузова, поспешно отступала вниз по Дунаю, останавливаясь там, где она бывала настигнута неприятелем, и отбиваясь ариергардными делами, лишь насколько это было нужно для того, чтоб отступать, не теряя тяжестей. Были дела при Ламбахе, Амштетене и Мельке; но, несмотря на храбрость и стойкость, признаваемую самим неприятелем, с которою дрались русские, последствием этих дел было только еще быстрейшее отступление. Австрийские войска, избежавшие плена под Ульмом и присоединившиеся к Кутузову у Браунау, отделились теперь от русской армии, и Кутузов был предоставлен только своим слабым, истощенным силам. Защищать более Вену нельзя было и думать. Вместо наступательной, глубоко обдуманной, по законам новой науки – стратегии, войны, план которой был передан Кутузову в его бытность в Вене австрийским гофкригсратом, единственная, почти недостижимая цель, представлявшаяся теперь Кутузову, состояла в том, чтобы, не погубив армии подобно Маку под Ульмом, соединиться с войсками, шедшими из России.