Риб, Эвальд Карлович

Эвальд Риб
нем. Ewald Rüb
Дата рождения:	10 марта 1930(1930-03-10)
Место рождения:	село Нидермонжу, Марксштадтский кантон, АССР немцев Поволжья, РСФСР, СССР
Дата смерти:	2 января 2003(2003-01-02) (72 года)
Место смерти:	Магнитогорск, Россия
Гражданство:	СССР СССР → Россия Россия
Род деятельности:	поэт, прозаик, скрипач, педагог
Годы творчества:	с 1957
Жанр:	стихотворение, рассказ
[lit.lib.ru/r/rib_e_k/ Произведения на сайте Lib.ru]

Э́вальд Ка́рлович Риб (нем. Ewald Rüb; 1930—2003) — российский поэт, прозаик, автор пяти книг стихов, прозы и педагогических этюдов. Скрипач-педагог с более чем 35-летним стажем, выдающийся популяризатор музыки и литературы среди детей и юношества, многолетний руководитель литературного объединения Карталинского района Челябинской области.

Биография

Детство и юность

Эвальд Карлович Риб родился 10 марта 1930 в селе Нидермонжу, расположенном в АССР немцев Поволжья (ныне — Бобровка, Марксовский район Саратовской области). Отец, Карл Карлович, был мастеровитым сапожником. Первые уроки музыки маленький Эвальд получил в деревне, где самоучкой научился играть на балалайке и мандолине. При деревенской школе был организован оркестр народных инструментов, которым руководил местный скрипач, рано заметивший талант мальчика и пригласивший его в оркестр. Стихи Эвальд начал писать рано, на немецком, под впечатлением школьной программы. Мальчика хвалили и пророчили ему большое будущее.

Счастливое детство прервала Великая Отечественная война: осенью всю автономную республику немцев Поволжья выселили в Сибирь и Казахстан. Как впоследствии вспоминал сам Риб:

Очередь нашей семьи пришла 9 сентября 1941. На подводы грузили вещи, малолетних детей и стариков, остальные шли пешком за телегой в сопровождении вооружённых солдат и офицеров.

Рибы попали в село Луговое Алтайского края, в 60 километрах от Барнаула. Вся семья Эвальда работала в трудармии: отец — на военном заводе, старший брат — на лесоповале, средний — в шахте, а сестра — на заводе, где делали снаряды. Старший брат Александр погиб в самом начале войны от взорвавшейся бомбы на Гомельском направлении. Маленький Роберт в возрасте 5 лет умер от скарлатины на Алтае.

Во время войны Эвальд с матерью остались одни, и 12-летний мальчик заменил отца — перенял его искусство и стал сапожником-модельщиком, принявшись за шитьё на заказ красивой обуви. Эта работа «кормила» их с матерью и давала возможность помочь родным трудармейцам: им высылали табак, на который можно было выменять продукты. На эти тяжёлые годы о стихах и музыкальных занятиях пришлось забыть.

Годы учёбы

После того как от непосильного труда в 1946 умер отец, брат Давид собрал семью на 205 шахте в 6 километрах от Копейска (Челябинская область), где он работал в забое. Братья купили Эвальду скрипку и освободили его от каторжной работы. Он начинает учиться в вечерней (общеобразовательной) и музыкальной школах города Копейска, куда приходилось ходить пешком. Оказавшись на новом месте и налаживая отношения с одноклассниками и соседями, Эвальду пришлось в сжатые сроки осваивать новый для себя русский язык. О страданиях этих дней он впоследствии расскажет в пронзительном биографическом стихотворении «Обида».

Обида

…Казалось — всё вокруг во мгле,
Упал в траву я, как подбитый,
Прижался к матери-земле
И думал, плача от обиды:
Когда ж сердца их отбомбят
За всех, что с фронта не писали?
С годами понял я ребят,
И кто я есть, они узнали.

Музыкальную школу Риб закончил за 2,5 года и продолжал брать частные уроки в Челябинске у концертмейстера первых скрипок симфонического оркестра Серафимы Борисовны Фахторович. Одновременно с учёбой он работал в небольшом оркестре кинотеатра Копейска, исполнявшем музыку перед демонстрацией фильмов. Там же, в Копейске, в 1954 Эвальд Риб начал свою педагогическую карьеру, занимаясь с питомцами местной музыкальной школы.

С 1946 по 1956 все советские немцы были под комендатурой, не имея права без разрешения выезжать даже в ближайшие сёла. Эвальду не всегда удавалось получить разрешение на выезд в Челябинск, из-за чего он испытывал много неприятных моментов, вплоть до ареста. Неудачей окончилась и попытка поступления в Челябинское музыкальное училище: Эвальд получил отказ, поскольку плохо говорил по-русски и не владел русской грамотой. Стремясь помочь своему ученику, Фахторович позвонил в Магнитогорск, директору Магнитогорского музыкального училища (ныне — консерватория) С. Эйдинову. Магнитка нуждалась в скрипачах, и судьба Риба была решена: в 1955 он был зачислен на I курс струнного отделения.

Годы учёбы в Магнитогорске были счастливыми: преподаватели музыкального училища отнеслись к новосёлу со всей душой. Эйдинов и весь педагогический коллектив создали все условия для успешной учёбы и творчества Эвальда Риба, при этом в стенах училища не было проявлений национальной вражды. Своё участие в судьбе Риба проявили такие преподаватели, как педагог по классу скрипки Ф. Форшток и «предметники» Н. Кондратковская, Н. Маклецова, Т. Яес, вдохновлявшие своего ученика и помогавшие ему как можно быстрее изучить русский язык. Впоследствии Эвальд стал не только писать на русском (хотя первые стихи писал только на немецком), но и думать на этом языке.

В 1959 году в жизни Эвальд Риб закончил музыкальное училище по классу скрипки и альта, а в апреле женился на студентке музыкального училища Нонне Костериной (она закончила учёбу годом ранее). В том же году вместе с композитором Иваном Шутовым Риб написал «Песню о Магнитке», которую на государственном экзамене Шутова исполняла Магнитогорская капелла под управлением С. Г. Эйдинова.

Песня о Магнитке

Люблю в загаре золотом
Твою ступенчатую гору,
В душе моей горит цветком
Магнитогорск — любимый город.

В эти годы Рибом было написано много стихов о природе уральского края, о любви к городу Магнитогорску. Многие из стихов впоследствии были положены на музыку местными композиторами, в результате чего родились популярные на Южном Урале песни.

Музыкально-педагогическая работа

В 1957 году, параллельно с учёбой, Эвальд Риб начал работать в музыкальной школе № 1 г. Магнитогорска как педагог по классу скрипки. Наряду с этим он работал в студенческом симфоническом оркестре и в оркестре драмтеатра им. А. С. Пушкина. Директор музыкальной школы, фронтовик И. Минин с большим уважением и вниманием отнесся к молодому педагогу-скрипачу, зачислив его в штат сразу по окончании училища. Педагог Эвальд Риб набрал большой класс, а администрация школы приобрела инструменты, в том числе первоклассный альт, которым Эвальд Риб мог пользоваться постоянно, до покупки своего личного. Любви к скрипке и скрипичному исполнительству Эвальд посвятил немало своих стихотворений, в том числе миниатюру «Четыре звука».

Четыре звука

В этом звуке — я горю,
В этом звуке — стынет кровь,
В новом звуке я умру,
А в другом — воскресну вновь!

В 1964—1968 годах Эвальд Риб заочно учился в Государственном институте искусств Киргизской ССР имени Курмангазы. Росло мастерство педагога, росли его ученики. Риб являлся одним из организаторов клуба юных музыкантов в ДМШ № 1 — КЮМ, благодаря работе которого раскрывались творческие способности маленьких музыкантов, расширялся их кругозор. В общении с детьми была необходимость не только играть, но и говорить, активизировать образное мышление ученика. В результате родились особые музыкально-литературные темы для занятий: «Разбуженная скрипка», «Поющие народы». Методика преподавания и общения с детьми была осмыслена Эвальдом Рибом и изложена в методической работе «Не засушить цветок», которая отразила суть его музыкально-педагогической концепции.

Многолетний педагогический труд Риба не остался незамеченным: в 1972 он награждён знаком «Победитель соцсоревнования», а в 1983 — медалью «Ветеран труда». В конце семидесятых годов Риб начал работать в новой музыкальной школе № 4 Магнитогорска, расположенной на городских новостройках, где проработал до самого выхода на пенсию в 1991 году.

Литературная работа

Свою литературную деятельность Эвальд Риб начал в Магнитке, ещё будучи студентом музыкального училища. На поэтически настроенного юношу обратила внимание педагог-литератор училища Нина Кондратковская, уже тогда являвшаяся видной поэтессой. С этого времени до самой своей кончины она была учителем и наставником в поэзии для Эвальда Риба.

В 1958 Эвальд Риб вступил в литературное объединение Магнитогорска, руководителем которого был Николай Воронов. С этого времени педагог-музыкант становится постоянным участником литературной жизни города. В 1960 поэтические подборки Риба начали появляться в местных газетах. В семидесятые о его творчестве узнали и читатели зарубежья: в 1976 и в 1980 его детские рассказы были переведены на немецкий язык и напечатаны в альманахах московского издательства «Прогресс».

Значительную роль в литературной судьбе Эвальда Карловича сыграл поэт и прозаик Владилен Машковцев, который в 1971—1992 являлся ответственным за пропаганду художественной литературы в Магнитогорске. По путёвкам Челябинской областной писательской организации Эвальд Риб проводил большое количество массовых музыкально-просветительских лекториев, концертов в городских и пионерских лагерях, в школах, клубах, в цехах заводов города. В своих выступлениях он затрагивал разнообразные темы жизни города и страны. Он выступал не только как поэт-просветитель, но и как скрипач, превращая свои встречи в интересные музыкально-поэтические композиции.

В 1990—2000 Эвальд Риб живёт в пригороде Магнитогорска (с. Анненское, Карталинский район Челябинской области) на своей «литературной даче». Он много и вдохновенно пишет, общается с сельчанами, работает с малышами в детском саду, преподает в ДМШ г. Карталы и руководит литературным объединенем Карталинского района. В 1993 в свет выходит его первая книга детских стихов и рассказов «Капли весны», за которой в короткий срок последовали ещё четыре авторских сборника! Карталинскому краю и своим односельчанам Риб посвятил много стихотворений, поэтических миниатюр, вошедших в сборники «Радуга жизни», «Анненские лебеди», «Есть большая родина любви», «Разбуженная скрипка». В эти годы Эвальд Риб много выступает со своими стихами на Карталинском телевидении, он неизменный участник концертов, фестивалей, конкурсов. В эти годы он проявил себя и как литературный редактор: в 1993 под его руководством в магнитогорском издательстве «Магнит» в свет вышел сборник стихов жителей села «Подснежник», а годом позже — авторский сборник стихов «Мой светофор», принадлежащий перу его ученицы, 9-летней (!) Наташи Самолётовой.

По состоянию здоровья в 2001 Эвальд Риб возвращается в Магнитогорск. В последние годы своей жизни у него было много творческих идей: подготовлена к изданию книга детских стихов, задуман цикл рассказов о встречах и сотрудничестве с литераторами Магнитки и Урала, созданы черновые наброски школы поэтического творчества для ребят, пробующих себя в литературном творчестве. Но этим планам не суждено было сбыться: 2 января 2003 Эвальда Карловича не стало. Своеобразным завещанием поэта, нашедшего свою вторую родину на Урале, стали эти четыре строчки, принадлежащие его перу:

Пусть у меня родных в Магнитке нет,

но на могилу придут ко мне:

и рыжий вечер, и синий рассвет,

и ветер, что дремлет в стороне.

Литературная деятельность

Стихи и рассказы Эвальда Риба, которым присущ проникновенный лиризм и глубина чувств, порой граничащая с трогательной наивностью, широко известны как в Челябинской области, так и за её пределами. Помимо местных газет «Магнитогорский металл», «Магнитогорский рабочий», «Карталинская новь», он широко сотрудничал с немецкоязычными изданиями Поволжья; кроме того, ряд его сочинений опубликован в различных немецкоязычных изданиях издательства московского издательства «Прогресс» и Германской Демократической Республики. Многие стихи Риба, воспевающие родной край, легли в основу многих песен популярных уральских композиторов.

На протяжении многих лет Эвальд Риб вёл разнообразные творческие кружки, пестуя и наставляя как юных, так и взрослых начинающих литераторов. Так, в 1990, сразу по переезде в село Анненское, он организовал литературное объединение для его жителей, ставшее центром литературной жизни всего Карталинского района. Итогом этой работы стали сборник стихов сельских поэтов «Подснежник» и дебютная книжка юной анненской поэтессы Наташи Самолётовой «Мой светофор».

Помимо литературных трудов, Эвальд Риб является автором многочисленных педагогических этюдов в стиле В. Сухомлинского. Все эти работы рождены на основе многолетнего опыта магнитогорского наставника в области педагогики гуманного сотрудничества, которой он был предан в течение всей своей педагогической работы.

Циклы стихов

• Анненским медикам
• В моей стыдливой глуши
• Карталинская симфония № 1
• Карталинская симфония № 2
• Миниатюры с натуры
• Наши песни
• Неотправленные письма в Германию
• Письма в Германию
• Радуга жизни
• Разбуженная скрипка

Циклы рассказов

• Автобиографические этюды
• Анненская радуга
• Капли весны
• Магнитогорские малыши
• Не засушить цветок (педагогические этюды)

Книги (автор)

1. 1993 — Капли весны (стихи и рассказы для детей). — Магнитогорск, Магнитогорское полиграфпредприятие, 42 с. Тираж: 1000 экз. Художник: Г. Кабанова. ISBN 5-7114-0041-X
2. 1995 — Радуга жизни (книга стихов). — Магнитогорск, Магнитогорский Дом печати, 64 с. Тираж: 2000 экз. ISBN 5-7114-0060-6
3. 1998 — Анненские лебеди (стихи). — Магнитогорск, Магнитогорский Дом печати, 57 с. Тираж: 500 экз. ISBN 5-7114-0138-6
4. 1999 — Есть большая родина любви (стихи, рассказы и педагогические этюды). — Магнитогорск, Магнитогорский Дом печати, 152 с. Тираж: 1000 экз. ISBN 5-7114-0149-1
5. 2001 — Разбуженная скрипка (стихи). — Магнитогорск, Магнитогорский Дом печати, 128 с. Тираж: 500 экз. ISBN 5-7114-0201-3

Книги (редактор, составитель)

1. 1993 — Подснежник (сборник стихотворений). — Магнитогорск, «Магнит», 64 с. Составитель: Э. Риб. Редактор: Р. Мусин. Художник: С. Блажнов. Тираж: 1000 экз. ISBN 5-87864-013-9
2. 1994 — Самолётова Н. Мой светофор. — Магнитогорск, Магнитогорское полиграфическое предприятие, 49 c. Художественный редактор и составитель: Э. Риб. Тираж: 500 экз. ISBN 5-7114-0056-8

Публикации

1. Стихи. — «Ленинский путь» (Крымская область), август 1958.
2. Весна (стихотворение). — 1958.
3. Волшебница (рассказ). — «Магнитогорский металл», 8 марта 1968.
4. Стихи. — «Магнитогорский металл», 15 июня 1968.
5. Стихи. — «Магнитогорский металл», 11 января 1969.
6. Рассказ (на нем. яз.). — «Neues Leben» (ГДР), 19 апреля 1972.
7. Рассказ (на нем. яз.). — «Neues Leben» (ГДР), 24 января 1973.
8. Стихи. — «Магнитогорский металл», 1 мая 1973, с. 6.
9. Стихи. — «Магнитогорский металл», 8 мая 1973.
10. Стихи. — Wunder Aller Wunder (Чудо всех чудес, на нем. яз.). — Москва, «Прогресс», 1976, с. 67. Тираж: 9600 экз.
11. Подснежник (стихотворение). — Круг зари. — Челябинск, Южно-Уральское книжное издательство, 1977, с. 92.
12. Весна в Магнитке. — «Магнитогорский металл», 6 июня 1979.
13. Рассказы. — Fragen an das Leben (Вопросы к жизни, на нем. яз.). — Москва, «Прогресс», 1980, с. 225—228. Тираж: 942 экз.
14. Золотые костры (проза). — «Магнитогорский металл», 12 сентября 1981, с. 3.
15. Стихи. — «Комсомольская правда», 1984.
16. Анненский подснежник. — «Карталинская новь» (г. Карталы), 5 октября 1992.
17. Разбуженная скрипка (стихи). — Подснежник (сборник стихотворений). — Магнитогорск, «Магнит», 1993, с. 18—41.
18. Мой ровесник — город Карталы (стихотворение). — Самолётова Н. Мой светофор. — Магнитогорск, Магнитогорское полиграфическое объединение, 1994, с. 43.
19. Стихи. — «Магнитогорский металл», 29 сентября 1994.
20. Стихи. — «Карталинская новь» (г. Карталы), 9 декабря 1995.
21. Отец моей судьбы (проза). — «Карталинская новь» (г. Карталы), 28 марта 1996.
22. Разбуженная скрипка (стихи). — «Магнитогорский рабочий», 19 июля 1997, с. 8.
23. Стихи. — «Магнитогорский рабочий», 2 августа 1997, с. 14.
24. Проза. — «Магнитогорский рабочий», 7 ноября 1998.
25. Неотправленное письмо (о Н. Кондратковской). — «Магнитогорский рабочий», 17 ноября 1998.
26. Волшебный колокольчик (стихи). — «Магнитогорский рабочий», 10 апреля 1999, с. 14.
27. Мой тихий город Карталы (песня). — «Карталинская новь» (г. Карталы), 1 мая 1999.
28. Стихи. — Rundschau (Ульяновск), 1999, № 20.
29. Дождинка (рассказ). — «Карталинская новь» (г. Карталы), 8 января 2000, с. 6.
30. Вот бы всем такие гены (стихотворение). — «Магнитогорский рабочий», 8 апреля 2000, с. 14.
31. Стихи и рассказы. — «Магнитогорский рабочий», 20 мая 2000.
32. Золотые костры (проза). — «Магнитогорский рабочий», 31 января 2001, с. 3.
33. В тайниках души (стихи и проза). — «Магнитогорский рабочий», 31 августа 2001, с. 12.
34. Рассказы и стихи. — «Магнитогорский рабочий», 8 февраля 2003, с. 12.
35. Рассказ и стихи. — «Вестник Российской литературы» (Москва), 2005, № 2—3, с. 133—138.
36. «Быстро годы-журавли улетают…». — «Магнитогорский металл», 18 декабря 2012. — [magmetall.ru/contribution/13407.htm Веб-ссылка]

Песни на стихи Э. Риба

1. Годы (композитор: Г. Клевенская)
2. Годы (композитор: В. Васкевич)
3. Единственной (композитор: И. Гвенцадзе)
4. Золотая свадьба (композитор: В. Титов)
5. Любимый город (композитор: И. Шутов)
6. Магнитка (композитор: В. Брайцев)
7. Магнитка моя (композитор: А. Мордухович)
8. Магнитогорочка (композитор: И. Курдакова)
9. Марш калибровщиков (композитор: Г. Клевенская)
10. Моя любовь (на свою музыку)
11. Мой край родной (композитор: А. Пигарев)
12. Мой край родной (композитор: В. Васкевич)
13. Мой тихий город Карталы (композитор: А. Пигарев)
14. Наша песня (композитор: А. Пигарев)
15. Окрылённые сердца (композитор: В. Васкевич)
16. Осенняя песня (композитор: В. Брайцев)
17. От светлой музыки берёз (композитор: В. Риб)
18. Полтавская станица (композитор: А. Пигарев)
19. Свадебное танго (композитор: А. Гардашников)
20. Сегодня я скажу тебе одной (композитор: Л. Шевлякова)

Награды

• знак «Победитель соцсоревнования» (1972)
• медаль «Ветеран труда» (1983)
• памятный знак «50 лет Магнитке» (1979)
• медаль «50 лет победы в Великой Отечественной войне» (1995)
• медаль «55 лет победы в Великой Отечественной войне» (2000)
• дипломант I конкурса авторов песен о металлургах Магнитки (за песню «Сегодня я скажу тебе одной» на музыку Л. Шевляковой, 2002)

Оценки современников

В этюдах Эвальда Карловича Риба, по моему мнению, затронуты животрепещущие темы нравственного воспитания детей… Вызвать живой интерес у ребят к музыке, увлекать их, но не развлекать…

— Народный артист и заслуженный деятель искусств РСФСР Семён Эйдинов (1983)

Нелегко было внутренне «раскрепоститься» Э. Рибу в молодости, но потом пришли и смелость, и умение выступать в любой аудитории. Любовь к детям, «педагогическая жилка» привели и к литературным творческим поискам. Эвальд Карлович предан любимому делу, весь стаж его непрерывный, на одном посту. Его выпускники играют в симфонических оркестрах, преподают в музыкальных школах и училищах и не теряют дружеских, поистине родственных связей с любимым учителем.

— Поэтесса, член Союза писателей СССР Нина Кондратковская (1984)

Весь творческий поиск Эвальда Карловича выражался постоянно именно стремлением к чистому и прекрасному, хотя действительность была часто жестокой, серой, занудной. Вся жизнь и творчество Эвальда Риба — это камертон, по которому дети, люди могут настраивать свои души и сердца.

— Поэт, прозаик, член Союза писателей России Владилен Машковцев (1998)

Эвальд Карлович был мастером выступлений. Его колоритная внешность с седой гривой волос, высокий артистизм, ораторский талант, а главное — истинное откровение и задушевность сразу покоряли любую аудиторию от мала до велика. Эвальда Карловича нет с нами. Но остались его многочисленные музыканты-ученики, небольшие по объёму, но очень солнечные книги и благодарная добрая память.

— Поэт, член Союза писателей России Александр Павлов (2003)

Интересные факты

• От отца юный Эвальд унаследовал склонность к ремеслу: вплоть до преклонных лет на досуге он замечательно тачал обувь, выступая в роли сапожника-модельщика.
• В 1970, в ознаменование 100-летия со дня рождения В. И. Ленина, Эвальд Риб провёл ровно 100 музыкально-просветительских концертов в различных учреждениях г. Магнитогорска.

Литература

1. Воскобойникова И. И поэт, и скрипач // Магнитогорский металл. — 2003, 13 февраля .
2. Дивертисмент // Челябинский рабочий. — 1994, 18 июня.
3. Илюхина-Риб М. [magmetall.ru/contribution/4552.htm Цветок добра и красоты] // Магнитогорский металл. — 2009, 18 апреля. — С. 12.
4. Каганис В. [magmetall.ru/pdf/2010-03-16_03.pdf Древо Эвальда] // Магнитогорский металл. — 2010, 16 марта. — С. 3.
5. Кирсанова М. Соединяя музыку со словом (к 75-летию со дня рождения Эвальда Риба) // Магнитогорский рабочий. — 2005, 12 марта. — С. 12.
6. Кондратковская Н. «Я за судьбу твою в ответе» (об Э. Рибе) // Комсомольская правда. — 1989. — № 23 сентября: спецвыпуск, посвящённый 40-летию ГДР.
7. Кромф П. Наш учитель // Голос магнитогорской молодёжи. — 1993. — № 22.
8. Машковцев В. Стремление к чистому и прекрасному (предисловие) // Риб Э. Анненские лебеди. — Магнитогорск: Магнитогорский Дом печати, 1998. — С. 6.
9. Мурзагалеева Р. Подснежник расцвёл // Голос магнитогорской молодёжи. — 1993, 15 ноября.
10. Павлов А. Вторая родина Эвальда Риба // Магнитогорский металл. — 2003. — № от 8 февраля.
11. Памяти Эвальда Риба // Магнитогорский рабочий/ — 2003, 15 января.
12. Писаренко Ю. Музыкант, педагог, поэт // Магнитогорский металл. — 2000, 16 марта. — С. 8.
13. Риб М. «Я за судьбу твою в ответе» // Магнитогорский металл. — 2004, 1 апреля. — С. 6.
14. Риб Н. «Две живут во мне культуры…» (75 лет Эвальду Рибу) // Магнитогорский металл. — 2005, 9 апреля. — С. 12.
15. Риб М. Мастерская Эвальда Риба // Вестник Российской литературы. — М., 2005. — № 2—3. — С. 131—132.
16. Сердитова В. «Пою тебе, мой славный город» // Магнитогорский рабочий. — 2004, 3 июля.
17. Факиева Г. Судьба русского немца: Жизнь и деятельность Э. К. Риба — поэта, музыканта, педагога (исследовательская работа). — Магнитогорск, 2006.

Ссылки

• [lit.lib.ru/r/rib_e_k/ Риб, Эвальд Карлович] в библиотеке Максима Мошкова
• [samlib.ru/r/rib_e_k/ Произведения Эвальда Риба в журнале «Самиздат»]
• [www.biblus.ru/Default.aspx?auth=2e25k0a4i1 Информация о книгах Эвальда Риба на сайте «Библус»]
• [www.biografija.ru/show_bio.aspx?id=107266 Эвальд Риб на сайте «Биография. Ру»]

Отрывок, характеризующий Риб, Эвальд Карлович

Мавра Кузминишна не дала договорить ему.
– Вы минуточку бы повременили, батюшка. Одною минуточку, – сказала она. И как только офицер отпустил руку от калитки, Мавра Кузминишна повернулась и быстрым старушечьим шагом пошла на задний двор к своему флигелю.
В то время как Мавра Кузминишна бегала к себе, офицер, опустив голову и глядя на свои прорванные сапоги, слегка улыбаясь, прохаживался по двору. «Как жалко, что я не застал дядюшку. А славная старушка! Куда она побежала? И как бы мне узнать, какими улицами мне ближе догнать полк, который теперь должен подходить к Рогожской?» – думал в это время молодой офицер. Мавра Кузминишна с испуганным и вместе решительным лицом, неся в руках свернутый клетчатый платочек, вышла из за угла. Не доходя несколько шагов, она, развернув платок, вынула из него белую двадцатипятирублевую ассигнацию и поспешно отдала ее офицеру.
– Были бы их сиятельства дома, известно бы, они бы, точно, по родственному, а вот может… теперича… – Мавра Кузминишна заробела и смешалась. Но офицер, не отказываясь и не торопясь, взял бумажку и поблагодарил Мавру Кузминишну. – Как бы граф дома были, – извиняясь, все говорила Мавра Кузминишна. – Христос с вами, батюшка! Спаси вас бог, – говорила Мавра Кузминишна, кланяясь и провожая его. Офицер, как бы смеясь над собою, улыбаясь и покачивая головой, почти рысью побежал по пустым улицам догонять свой полк к Яузскому мосту.
А Мавра Кузминишна еще долго с мокрыми глазами стояла перед затворенной калиткой, задумчиво покачивая головой и чувствуя неожиданный прилив материнской нежности и жалости к неизвестному ей офицерику.


В недостроенном доме на Варварке, внизу которого был питейный дом, слышались пьяные крики и песни. На лавках у столов в небольшой грязной комнате сидело человек десять фабричных. Все они, пьяные, потные, с мутными глазами, напруживаясь и широко разевая рты, пели какую то песню. Они пели врозь, с трудом, с усилием, очевидно, не для того, что им хотелось петь, но для того только, чтобы доказать, что они пьяны и гуляют. Один из них, высокий белокурый малый в чистой синей чуйке, стоял над ними. Лицо его с тонким прямым носом было бы красиво, ежели бы не тонкие, поджатые, беспрестанно двигающиеся губы и мутные и нахмуренные, неподвижные глаза. Он стоял над теми, которые пели, и, видимо воображая себе что то, торжественно и угловато размахивал над их головами засученной по локоть белой рукой, грязные пальцы которой он неестественно старался растопыривать. Рукав его чуйки беспрестанно спускался, и малый старательно левой рукой опять засучивал его, как будто что то было особенно важное в том, чтобы эта белая жилистая махавшая рука была непременно голая. В середине песни в сенях и на крыльце послышались крики драки и удары. Высокий малый махнул рукой.
– Шабаш! – крикнул он повелительно. – Драка, ребята! – И он, не переставая засучивать рукав, вышел на крыльцо.
Фабричные пошли за ним. Фабричные, пившие в кабаке в это утро под предводительством высокого малого, принесли целовальнику кожи с фабрики, и за это им было дано вино. Кузнецы из соседних кузень, услыхав гульбу в кабаке и полагая, что кабак разбит, силой хотели ворваться в него. На крыльце завязалась драка.
Целовальник в дверях дрался с кузнецом, и в то время как выходили фабричные, кузнец оторвался от целовальника и упал лицом на мостовую.
Другой кузнец рвался в дверь, грудью наваливаясь на целовальника.
Малый с засученным рукавом на ходу еще ударил в лицо рвавшегося в дверь кузнеца и дико закричал:
– Ребята! наших бьют!
В это время первый кузнец поднялся с земли и, расцарапывая кровь на разбитом лице, закричал плачущим голосом:
– Караул! Убили!.. Человека убили! Братцы!..
– Ой, батюшки, убили до смерти, убили человека! – завизжала баба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца.
– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.


Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.
Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами.
Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку от Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно было поручено ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было возможности.
«Кто же виноват в этом, кто допустил до этого? – думал он. – Разумеется, не я. У меня все было готово, я держал Москву вот как! И вот до чего они довели дело! Мерзавцы, изменники!» – думал он, не определяя хорошенько того, кто были эти мерзавцы и изменники, но чувствуя необходимость ненавидеть этих кого то изменников, которые были виноваты в том фальшивом и смешном положении, в котором он находился.
Всю эту ночь граф Растопчин отдавал приказания, за которыми со всех сторон Москвы приезжали к нему. Приближенные никогда не видали графа столь мрачным и раздраженным.
«Ваше сиятельство, из вотчинного департамента пришли, от директора за приказаниями… Из консистории, из сената, из университета, из воспитательного дома, викарный прислал… спрашивает… О пожарной команде как прикажете? Из острога смотритель… из желтого дома смотритель…» – всю ночь, не переставая, докладывали графу.
На все эта вопросы граф давал короткие и сердитые ответы, показывавшие, что приказания его теперь не нужны, что все старательно подготовленное им дело теперь испорчено кем то и что этот кто то будет нести всю ответственность за все то, что произойдет теперь.
– Ну, скажи ты этому болвану, – отвечал он на запрос от вотчинного департамента, – чтоб он оставался караулить свои бумаги. Ну что ты спрашиваешь вздор о пожарной команде? Есть лошади – пускай едут во Владимир. Не французам оставлять.
– Ваше сиятельство, приехал надзиратель из сумасшедшего дома, как прикажете?
– Как прикажу? Пускай едут все, вот и всё… А сумасшедших выпустить в городе. Когда у нас сумасшедшие армиями командуют, так этим и бог велел.
На вопрос о колодниках, которые сидели в яме, граф сердито крикнул на смотрителя:
– Что ж, тебе два батальона конвоя дать, которого нет? Пустить их, и всё!
– Ваше сиятельство, есть политические: Мешков, Верещагин.
– Верещагин! Он еще не повешен? – крикнул Растопчин. – Привести его ко мне.


К девяти часам утра, когда войска уже двинулись через Москву, никто больше не приходил спрашивать распоряжений графа. Все, кто мог ехать, ехали сами собой; те, кто оставались, решали сами с собой, что им надо было делать.
Граф велел подавать лошадей, чтобы ехать в Сокольники, и, нахмуренный, желтый и молчаливый, сложив руки, сидел в своем кабинете.
Каждому администратору в спокойное, не бурное время кажется, что только его усилиями движется всо ему подведомственное народонаселение, и в этом сознании своей необходимости каждый администратор чувствует главную награду за свои труды и усилия. Понятно, что до тех пор, пока историческое море спокойно, правителю администратору, с своей утлой лодочкой упирающемуся шестом в корабль народа и самому двигающемуся, должно казаться, что его усилиями двигается корабль, в который он упирается. Но стоит подняться буре, взволноваться морю и двинуться самому кораблю, и тогда уж заблуждение невозможно. Корабль идет своим громадным, независимым ходом, шест не достает до двинувшегося корабля, и правитель вдруг из положения властителя, источника силы, переходит в ничтожного, бесполезного и слабого человека.
Растопчин чувствовал это, и это то раздражало его. Полицеймейстер, которого остановила толпа, вместе с адъютантом, который пришел доложить, что лошади готовы, вошли к графу. Оба были бледны, и полицеймейстер, передав об исполнении своего поручения, сообщил, что на дворе графа стояла огромная толпа народа, желавшая его видеть.
Растопчин, ни слова не отвечая, встал и быстрыми шагами направился в свою роскошную светлую гостиную, подошел к двери балкона, взялся за ручку, оставил ее и перешел к окну, из которого виднее была вся толпа. Высокий малый стоял в передних рядах и с строгим лицом, размахивая рукой, говорил что то. Окровавленный кузнец с мрачным видом стоял подле него. Сквозь закрытые окна слышен был гул голосов.
– Готов экипаж? – сказал Растопчин, отходя от окна.
– Готов, ваше сиятельство, – сказал адъютант.
Растопчин опять подошел к двери балкона.
– Да чего они хотят? – спросил он у полицеймейстера.
– Ваше сиятельство, они говорят, что собрались идти на французов по вашему приказанью, про измену что то кричали. Но буйная толпа, ваше сиятельство. Я насилу уехал. Ваше сиятельство, осмелюсь предложить…
– Извольте идти, я без вас знаю, что делать, – сердито крикнул Растопчин. Он стоял у двери балкона, глядя на толпу. «Вот что они сделали с Россией! Вот что они сделали со мной!» – думал Растопчин, чувствуя поднимающийся в своей душе неудержимый гнев против кого то того, кому можно было приписать причину всего случившегося. Как это часто бывает с горячими людьми, гнев уже владел им, но он искал еще для него предмета. «La voila la populace, la lie du peuple, – думал он, глядя на толпу, – la plebe qu'ils ont soulevee par leur sottise. Il leur faut une victime, [„Вот он, народец, эти подонки народонаселения, плебеи, которых они подняли своею глупостью! Им нужна жертва“.] – пришло ему в голову, глядя на размахивающего рукой высокого малого. И по тому самому это пришло ему в голову, что ему самому нужна была эта жертва, этот предмет для своего гнева.
– Готов экипаж? – в другой раз спросил он.
– Готов, ваше сиятельство. Что прикажете насчет Верещагина? Он ждет у крыльца, – отвечал адъютант.
– А! – вскрикнул Растопчин, как пораженный каким то неожиданным воспоминанием.
И, быстро отворив дверь, он вышел решительными шагами на балкон. Говор вдруг умолк, шапки и картузы снялись, и все глаза поднялись к вышедшему графу.
– Здравствуйте, ребята! – сказал граф быстро и громко. – Спасибо, что пришли. Я сейчас выйду к вам, но прежде всего нам надо управиться с злодеем. Нам надо наказать злодея, от которого погибла Москва. Подождите меня! – И граф так же быстро вернулся в покои, крепко хлопнув дверью.
По толпе пробежал одобрительный ропот удовольствия. «Он, значит, злодеев управит усех! А ты говоришь француз… он тебе всю дистанцию развяжет!» – говорили люди, как будто упрекая друг друга в своем маловерии.
Через несколько минут из парадных дверей поспешно вышел офицер, приказал что то, и драгуны вытянулись. Толпа от балкона жадно подвинулась к крыльцу. Выйдя гневно быстрыми шагами на крыльцо, Растопчин поспешно оглянулся вокруг себя, как бы отыскивая кого то.
– Где он? – сказал граф, и в ту же минуту, как он сказал это, он увидал из за угла дома выходившего между, двух драгун молодого человека с длинной тонкой шеей, с до половины выбритой и заросшей головой. Молодой человек этот был одет в когда то щегольской, крытый синим сукном, потертый лисий тулупчик и в грязные посконные арестантские шаровары, засунутые в нечищеные, стоптанные тонкие сапоги. На тонких, слабых ногах тяжело висели кандалы, затруднявшие нерешительную походку молодого человека.
– А ! – сказал Растопчин, поспешно отворачивая свой взгляд от молодого человека в лисьем тулупчике и указывая на нижнюю ступеньку крыльца. – Поставьте его сюда! – Молодой человек, брянча кандалами, тяжело переступил на указываемую ступеньку, придержав пальцем нажимавший воротник тулупчика, повернул два раза длинной шеей и, вздохнув, покорным жестом сложил перед животом тонкие, нерабочие руки.