Риверс, Сэм (саксофонист)

Сэм Риверс Sam Rivers
Основная информация
Полное имя	Samuel Carthorne Rivers
Дата рождения	25 сентября 1923(1923-09-25)
Место рождения	Эль Рино, Оклахома, США
Дата смерти	26 декабря 2011(2011-12-26) (88 лет)
Место смерти	Орландо, Флорида, США
Годы активности	1950 — 2011
Страна	США
Профессии	музыкант композитор бэнд-лидер
Инструменты	саксофон кларнет флейта губная гармошка фортепиано
Жанры	Джаз Бибоп Авангард Джаз Фри-Джаз
Коллективы	Rivbea All-Star Orchestra, Orlando orchestra, Sam Rivers Trio
Сотрудничество	Miles Davis Quintet, Тони Уильямс, Бобби Хачерсон, Дейв Холланд
Лейблы	Blue Note Records RCA Records Impulse! Records Stunt Records FMP
[www.rivbea.com/ Sam Rivers]

Сэмюэль Карторн Риверс (англ. Sam Rivers); 25 сентября 1923, Эль Рино — 26 декабря 2011, Орландо) — американский джазовый музыкант, композитор и бэнд-лидер. Владеет инструментами: сопрано- и тенор-саксофон, бас-кларнет, флейта, губная гармошка, а также играет на фортепиано.

Энергичный 88-летний мультиинструменталист хоть и сменил шумный Нью-Йорк на тихий городок во Флориде, но до последних дней отдавал всего себя музыке и совсем не собирался прерывать свою творческую и концертную деятельность.

Биография

Детство и юность

Риверс родился в Рено, штате Оклахома, 25 сентября 1923 года (долгое время считалось что он родился в 1930 году), и рос, постоянно переезжая с места на место. Риверс вспоминает: «Моя мать и отец (Отец Риверса был госпел-певцом, пел в известных коллективах вроде Fisk Jubilee Singers и The Silverstone Quartet), дедушка и обе сестры были музыкантами. Моя мать была весьма дотошной, и заставляла очень старательно заниматься музыкой, делая упор на практическую часть. Я занимался, учился, и в конце концов был способен выявить свою собственную философию создания музыки, которая возможно используется многими музыкантами, но в то время я действительно не следовал ни за кем. Самое главное — это быть джазовым музыкантом, быть индивидуумом, делать что-то своё. Некоторые, возможно, больше зарабатывают, но новаторы должны продолжать работать и осуществлять свой вклад в развитие музыки.»

В 1947 году Риверс переехал в Бостон, Штат Массачусетс и поступил в Бостонскую Консерваторию, где среди его педагогов был прославленный композитор Алан Хованесс. Там он учился и выступал с такими известными в будущем музыкантами как Куинси Джонс, Эрб Померой, Тад Дэмерон и другими.

Сэм Риверс и Майлз Дэйвис

Первая популярность пришла к Риверсу в середине 50-х, когда он работал в составе бостонского джаз-бенда Эрба Помероя, но национальную славу музыкант обрел в 1964 году, когда присоединился к Miles Davis Quintet. Риверс со своим товарищем Джеки Маклином к этому времени уже покинул Бостон. В 1959 году Риверс начал выступать с 13-летним вундеркиндом-барабанщиком Тони Уильямсом, которому, к слову, также было уготовано блестящее музыкальное будущее. Майлз Дэйвис по рекомендации Тони Уилльямса пригласил Риверса к участию в записи альбома Miles in Tokyo. Сэм вспоминает: «Тони дал послушать Майлзу мои записи, и тот мгновенно захотел пригласить меня в группу. Единственная причина, по которой я в тот момент пошёл к Майлзу Дэйвису — это мой ударник Тони.» Стиль игры Риверса был слишком хаотичен и свободен, что абсолютно не сочеталось с музыкой Дэйвиса, и вскоре его место в квинтете занял Уэйн Шортер. «Интересная штука: Майлз, не предупредив меня, подписал соглашение с Артом Блэки, согласно которому по приезде Шортера я ухожу работать к Арту. Такой наглости я стерпеть не мог и ушёл из квинтета с ещё одним участником Эндрю Хиллом».

Период Blue Note

Вскоре Риверс, уже довольно популярная фигура в джазе, подписал контракт с крупным звукозаписывающим джаз-лейблом Blue Note и записал несколько пластинок (Fuchsia Swing Song, Contours, Involution) вместе с такими музыкантами, как Эндрю Хилл, Тони Уильямс, Бобби Хатчерсон, Ларри Янг. Примечателен тот факт, что на этих записях Риверс наконец-то выступил в роли бэнд-лидера, а это означало полную свободу в своих творческих изысканиях и нестандартном построении композиций. Также Сэм в качестве солиста поучаствовал в записях альбомов Яки Бьярда, Эрби Ханкока, Фредди Хаббарда, Тони Уильямса, Эндрю Хилла и Ларри Янга.

Корни музыки Риверса в бибопе, но всё же Сэм — адепт фри-джаза и креативный музыкант. Первая его пластинка на Blue Note, Fuchsia Swing Song, многими расценена как шедевр подхода к особому построению композиции, называемого «внутри-снаружи» («inside-outside»). То есть исполнитель часто стирает явную гармоническую структуру («идущую снаружи»), но сохраняет скрытую связь, для преодоления разрывов. Риверс вывел концепцию гармонии бибопа на новый уровень, а в мастерстве импровизации на саксофоне превзошёл возможно самого Лестера Янга.

Композиторский талант Сэма также проявился в этот период: композиция «Беатрис» с пластинки Fuchsia Swing Song стала популярным джазовым стандартом для тенор-саксофонистов. Пьеса подробно проанализирована в книге «The Jazz Theory Book» Марком Левином. Хотя музыка на пластинках эры Blue Note считается авангардом, в основе её лежал классический джаз, и это был резкий поворот в сторону от всего основного пути развития джаза, от мейнстрима.

Трио и джазовый чердак

Позже Риверс играл в Cecil Taylors Unit с Джимми Лайонсом и Эндрю Сирилем, описывая данный этап как «поворотный в карьере».

Подобным поворотом было создание «Интуитивно-креативного трио Риверса», в составе Сэма Риверса, контрабасиста Дейва Холланда и ударника Барри Алчула, которое могло вдохновенно импровизировать на протяжении многих часов, а лидер переходить от тенора к сопрано саксофону, затем к флейте, к фортепиано и обратно, порой радостно восклицая. В течение 1970-х годов, Риверс и его жена, Беа, организовали и управляли «Нью-Йоркским джазовым чердаком» — площадкой выступления официально именуемой Studio Rivbea, которая была расположена в нижней части Манхэттена, округе North of Houston Street.

«Я оказался там в нужное время и в нужном месте», — полагает Сэм,- потому что так случилось, что был приток музыкантов, в те времена они все хотели прибыть в Нью-Йорк во что бы то ни стало, поэтому недостатка в кадрах не было. У меня же была площадка для выступлений, где я до поры до времени только репетировал, а как только мы начали давать на ней концерты, то стали всемирно известными.»

Риверс продолжал выпускать альбомы на различных лейблах, включая несколько пластинок для Impulse!. Streams (live at Montreux) и Hues — оба альбома содержат различные выступления трио, позже представленное как Trio Live, Sizzle — запись квартета, первый диск с оркестром — Crystals), а также, возможно самая известная работа того периода, выступление на Conference of the Birds Дэйва Холланда в компании с Брэкстоном и Алчулом.

Wildflowers, сборник из пяти пластинок, который был записан в течение всего одной недели выступлений, показывал, кто есть кто во фри-джаз движении на данный момент. В записях приняли участие Ахмед Абдулла , Хамье Блюйе, Энтони Брэкстон, Мэрион Браун, Дейв Беррелл, Джером Купер, Эндрю Сириль, Олу Дара, Джулиус Хемфилл, Оливер Лэйк , Джимми Лайонс, Кен Макинтайр, Роско Митчелл, Дэвид Мюррей, Санни Мюррей, Риверс, Лео Смит и Генри Тридджилл, многие из которых до этого были известны в США в узких кругах.

Немногим позже релиза пластинок, Риверс закрыл Rivbea и переехал в Нью-Джерси. Он вспоминает: «Я закрыл площадку и уехал из Нью-Йорка, потому что, как только парни становились известными, другие клубы начали нанимать их. Я же не мог платить таких денег, которые предлагали те клубы. Можно было взять ссуду. Но я не продавал виски. А если бы вы хотели пиво, вы бы встали и принесли его себе.» В течение 80-х годов, Риверс возглавлял несколько прогрессив электрик-джаз квартетов, включающих гитаристов Кевина Юбанкса, Дэррела Томпсона и Эда Черри.

Сэм Риверс и Диззи Гиллеспи

Последний привёл Риверса к весьма неожиданной встрече, с Диззи Гиллеспи. «Эд Черри был моим музыкантом, а Диззи в то время организовал новый бэнд и настойчиво приглашал Эда».

Сэм вспоминает:

«Я позвонил Диззи и сказал, С Рождеством, Диззи, [было как раз Рождество], если тебе будет нужен тенор, звони. Он ответил: „Как тебя зовут и скажи свой номер телефона?“… На следующей неделе он позвонил мне. Это было началом нечто нового. Игнасио Берроа за ударными, Джон Ли — контрабас, Эд Черри, я и Диззи. Очень хорошая группа, превосходная группа, я обожал играть с ними. Также я играл в United Nations Band, оркестре Диззи. В общей сложности я играл с Диззи на протяжении четырех лет, вплоть до того, как гениальный трубач скончался…»

Переезд в Орландо

В то же время Риверс переехал в Орландо. «Мы путешествовали везде, и я мог поехать куда угодно, — вспоминает Сэм, — Мы планировали уехать из Нью-Йорка и, вы знаете, мы имели возможность поехать в Нью-Мехико, Аризону, Калифорнию или Сиэтл.

Было множество предложений преподавать. Но я не хотел учить, а тут как раз музыканты из Орландо сообщили, что у них есть оркестр, ждущий меня и жаждущий моей музыки. Именно поэтому я и прибыл в Орландо, и, вы знаете, музыканты оказались по-настоящему хороши. Все музыканты в моем оркестре, моем джазовом оркестре, являются профессорами музыки. Они преподают музыкальную теорию. Это — серьёзно. Я подразумеваю, мне весьма повезло, потому что я могу ввести всю мою музыку, всё то, что я пишу, а музыканты всегда способны сыграть её. Помимо всего прочего, это — очень, очень, очень большой опыт для меня.»

Более традиционные работы, пластинки Сэма Риверса «Inspiration» и «Culmination», записанные совместно с Rivbea All-Star Orchestra), были номинированы на Грэмми, а «Aurora» (совместно с Orlando orchestra), наиболее точно отражает текущую музыкальную деятельность.

В основе каждого оркестра — то знаменитое трио Риверса с 12-летней историей, теперь уже с Дугом Мэтьюзом и Энтони Коулом; которое он с гордостью характеризует, как «уникальное» в истории джаза. Союз этих трех мультимузыкантов — наиболее разносторонняя музыкальная группа из тех, что делают музыку сегодня. Также иногда они экстраполируют стиль более ранних трио или напоминают World Saxophone Quartet.

Риверс поясняет:

«Дуг — больше классический музыкант. Он играет на бас-кларнете, на виолончели, контрабасе, а также на бас-гитаре и барабанах. Энтони играет на ударных, тенор-саксофоне, на фортепиано. У нас есть возможность играть в два фортепиано, а затем, к примеру, Энтони играет на электро-басу, Дуг на ударных. Такого никогда не делалось прежде. Когда мы оканчиваем своё выступление, люди уверены что видели и слышали нечто неповторимое и подобное волшебство больше никогда не произойдет в их жизни. Так и есть, однако они имеют возможность снова прийти на мой концерт.»

На недавнем концерте в Сан-Диего, к группе присоединились тромбонист Джордж Льюис и пианист Энтони Дэвис. Совсем немного осталось до концерта всех звёзд в The Iridium Rivers.

Последние годы

Риверс жил недалеко от Орландо, Флорида. Он регулярно выступал со своим трио. Орландо, а именно музыкальная джазовая составляющая часть этого города, по большому счету находится в андеграунде, поэтому потрясающие работы Сэма Риверса со своим Rivbea Orchestra были обделены вниманием большей части почитателей джаза. Исключением стал 1998 год, когда известный нью-йоркский саксофонист Стив Коулмэн собрал мастеров духовых инструментов (Грега Осби, Чико Фримена, Хамье Блюйе, Рэя Андерсона и других) и приехал в Орландо, чтобы присоединиться к трио-оркестру Риверса. Данный союз с успехом дал несколько концертов в течение недели, а затем заперся на два дня в студии Brooklyn. Результатом работы стали пластинки выпущенные RCA Records , Inspiration, 1999 (заглавная пьеса — усложнённая переделка композиции Гиллеспи «Tanga») и Culmination, 2000. Оба альбома были номинированы на Грэмми, а также входили в топ-10 лучших джазовых альбомов страны. Позже вышли альбомы Portrait, соло-запись на лейбле FMP, Vista, трио с барабанщиками Адамом Рудольфом и Харрисом Эизенстадтом на лейбле Meta. В 2006 году Сэм записал пластинку Aurora, которая включала в себя как пьесы Rivbea Orchestra, так и Orlando orchestra. Риверс и the Rivbea Orchestra записали нескольких новых композиций в Sonic Cauldron Studios в Winter Springs, Флорида.

Сэм говорил: «Нам не нужны композиции, у нас просто есть несколько свободных тем, мелодий, на основании которых мы импровизируем. Нет никакого трек-листа. Мы любим удивлять самих себя также, как и вас. Я обожаю это состояние неведения, относительно того, что произойдёт дальше. И с нетерпением жду этого. Ведь когда ты знаешь, что будет дальше — это невыносимо скучно…». Изменив в своё время курс развития джаза, Сэм Риверс продолжал смотреть в будущее. «Есть у меня некоторые задумки. Я бы снова организовал площадку подобную Studio Rivbea, на собственные деньги. Тогда появится возможность изменить музыку …, потому что я знаю, как сделать это.»

Сэм Риверс скончался 26 декабря 2011 года в своем доме в Орландо.

Дискография

В качестве бэнд-лидера

• Fuchsia Swing Song, Blue Note Records 1964.
• Contours, Blue Note Records 1965.
• Sam Rivers/Dave Holland, Vol. 1, Improvising Artists, 1976.
• Sam Rivers/Dave Holland, Vol. 2, Improvising Artists, 1976.
• Waves, Tomato, 1978.
• Crosscurrent, Blue Marge 1005, 1981.
• Trio Live, 1998.

В больших ансамблях

• Crystals, a large ensemble work, Impulse!, 1974.
• Inspiration, RCA Victor, 1999.
• Culmination, RCA Victor, 2000.

Гостевое участие

• Diaspora Blues — Steven Bernstein with Sam Rivers Trio, Tzadik, 2002.
• Black Stars, with Jason Moran, Blue Note Records, 2001.
• In the Name of…, with Music Revelation Ensemble, DIW, 1993.
• Conference Of The Birds, with the Dave Holland Quartet, ECM Records, 1973.
• The Great Concert with Cecil Taylor, Prestige, 1969.
• [Change] with Andrew Hill, Blue Note Records, 1966
• Dialogue with Bobby Hutcherson, Blue Note Records, 1965.
• Spring with Tony Williams, Blue Note Records, 1965.
• Life Time with Tony Williams, Blue Note Records, 1964.
• Miles in Tokyo — с Майлзом Дэвисом, Columbia, 1964.
• Into Somethin', с Ларри Янгом, Blue Note Records, 1964.

Ссылки

• [www.rivbea.com/ Sam Rivers Web Site]
• [bb10k.com/RIVERS.disc.html The Sam Rivers Sessionography and Gigography]
• [www.jazzatlincolncenter.org/jalc/chats/rivers2.html Jazz at Lincoln Center — Chat With Sam Rivers]
• [www.fmp-label.de/freemusicproduction/musiker/rivers.html FMP Releases]
• [www.allaboutjazz.com/php/article.php?id=1867 High Octane Octogenerian]
• [www.allaboutjazz.com/php/calendar/calendar.php?musician=10719 Calendar]
• [www.allaboutjazz.com/php/news_center.php?in_title=Sam%20Rivers News]
• [www.pandora.com/?searchFilter=artist&search=Sam+Rivers Pandora Radio]
• [shop.allaboutjazz.com/shop/search.jsp?a=Sam+Rivers Purchase Downloads]
• [www.myspace.com/62474483 Myspace]

Sam Rivers Video Links:

• [youtube.com/results?search_query=Sam%20Rivers YouTube]
• [www.dailymotion.com/visited/search/Sam+RiversDaily Motion]
• [video.google.com/videosearch?q=Sam+Rivers Google]

Отрывок, характеризующий Риверс, Сэм (саксофонист)

– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.


Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.
«Душенька», – повторила она.
«Что он думал, когда сказал это слово? Что он думает теперь? – вдруг пришел ей вопрос, и в ответ на это она увидала его перед собой с тем выражением лица, которое у него было в гробу на обвязанном белым платком лице. И тот ужас, который охватил ее тогда, когда она прикоснулась к нему и убедилась, что это не только не был он, но что то таинственное и отталкивающее, охватил ее и теперь. Она хотела думать о другом, хотела молиться и ничего не могла сделать. Она большими открытыми глазами смотрела на лунный свет и тени, всякую секунду ждала увидеть его мертвое лицо и чувствовала, что тишина, стоявшая над домом и в доме, заковывала ее.
– Дуняша! – прошептала она. – Дуняша! – вскрикнула она диким голосом и, вырвавшись из тишины, побежала к девичьей, навстречу бегущим к ней няне и девушкам.


17 го августа Ростов и Ильин, сопутствуемые только что вернувшимся из плена Лаврушкой и вестовым гусаром, из своей стоянки Янково, в пятнадцати верстах от Богучарова, поехали кататься верхами – попробовать новую, купленную Ильиным лошадь и разузнать, нет ли в деревнях сена.
Богучарово находилось последние три дня между двумя неприятельскими армиями, так что так же легко мог зайти туда русский арьергард, как и французский авангард, и потому Ростов, как заботливый эскадронный командир, желал прежде французов воспользоваться тем провиантом, который оставался в Богучарове.
Ростов и Ильин были в самом веселом расположении духа. Дорогой в Богучарово, в княжеское именье с усадьбой, где они надеялись найти большую дворню и хорошеньких девушек, они то расспрашивали Лаврушку о Наполеоне и смеялись его рассказам, то перегонялись, пробуя лошадь Ильина.
Ростов и не знал и не думал, что эта деревня, в которую он ехал, была именье того самого Болконского, который был женихом его сестры.
Ростов с Ильиным в последний раз выпустили на перегонку лошадей в изволок перед Богучаровым, и Ростов, перегнавший Ильина, первый вскакал в улицу деревни Богучарова.
– Ты вперед взял, – говорил раскрасневшийся Ильин.
– Да, всё вперед, и на лугу вперед, и тут, – отвечал Ростов, поглаживая рукой своего взмылившегося донца.
– А я на французской, ваше сиятельство, – сзади говорил Лаврушка, называя французской свою упряжную клячу, – перегнал бы, да только срамить не хотел.
Они шагом подъехали к амбару, у которого стояла большая толпа мужиков.
Некоторые мужики сняли шапки, некоторые, не снимая шапок, смотрели на подъехавших. Два старые длинные мужика, с сморщенными лицами и редкими бородами, вышли из кабака и с улыбками, качаясь и распевая какую то нескладную песню, подошли к офицерам.
– Молодцы! – сказал, смеясь, Ростов. – Что, сено есть?
– И одинакие какие… – сказал Ильин.
– Развесе…oo…ооо…лая бесе… бесе… – распевали мужики с счастливыми улыбками.
Один мужик вышел из толпы и подошел к Ростову.
– Вы из каких будете? – спросил он.
– Французы, – отвечал, смеючись, Ильин. – Вот и Наполеон сам, – сказал он, указывая на Лаврушку.
– Стало быть, русские будете? – переспросил мужик.
– А много вашей силы тут? – спросил другой небольшой мужик, подходя к ним.
– Много, много, – отвечал Ростов. – Да вы что ж собрались тут? – прибавил он. – Праздник, что ль?
– Старички собрались, по мирскому делу, – отвечал мужик, отходя от него.
В это время по дороге от барского дома показались две женщины и человек в белой шляпе, шедшие к офицерам.
– В розовом моя, чур не отбивать! – сказал Ильин, заметив решительно подвигавшуюся к нему Дуняшу.
– Наша будет! – подмигнув, сказал Ильину Лаврушка.
– Что, моя красавица, нужно? – сказал Ильин, улыбаясь.
– Княжна приказали узнать, какого вы полка и ваши фамилии?
– Это граф Ростов, эскадронный командир, а я ваш покорный слуга.
– Бе…се…е…ду…шка! – распевал пьяный мужик, счастливо улыбаясь и глядя на Ильина, разговаривающего с девушкой. Вслед за Дуняшей подошел к Ростову Алпатыч, еще издали сняв свою шляпу.
– Осмелюсь обеспокоить, ваше благородие, – сказал он с почтительностью, но с относительным пренебрежением к юности этого офицера и заложив руку за пазуху. – Моя госпожа, дочь скончавшегося сего пятнадцатого числа генерал аншефа князя Николая Андреевича Болконского, находясь в затруднении по случаю невежества этих лиц, – он указал на мужиков, – просит вас пожаловать… не угодно ли будет, – с грустной улыбкой сказал Алпатыч, – отъехать несколько, а то не так удобно при… – Алпатыч указал на двух мужиков, которые сзади так и носились около него, как слепни около лошади.
– А!.. Алпатыч… А? Яков Алпатыч!.. Важно! прости ради Христа. Важно! А?.. – говорили мужики, радостно улыбаясь ему. Ростов посмотрел на пьяных стариков и улыбнулся.
– Или, может, это утешает ваше сиятельство? – сказал Яков Алпатыч с степенным видом, не заложенной за пазуху рукой указывая на стариков.
– Нет, тут утешенья мало, – сказал Ростов и отъехал. – В чем дело? – спросил он.
– Осмелюсь доложить вашему сиятельству, что грубый народ здешний не желает выпустить госпожу из имения и угрожает отпречь лошадей, так что с утра все уложено и ее сиятельство не могут выехать.
– Не может быть! – вскрикнул Ростов.
– Имею честь докладывать вам сущую правду, – повторил Алпатыч.
Ростов слез с лошади и, передав ее вестовому, пошел с Алпатычем к дому, расспрашивая его о подробностях дела. Действительно, вчерашнее предложение княжны мужикам хлеба, ее объяснение с Дроном и с сходкою так испортили дело, что Дрон окончательно сдал ключи, присоединился к мужикам и не являлся по требованию Алпатыча и что поутру, когда княжна велела закладывать, чтобы ехать, мужики вышли большой толпой к амбару и выслали сказать, что они не выпустят княжны из деревни, что есть приказ, чтобы не вывозиться, и они выпрягут лошадей. Алпатыч выходил к ним, усовещивая их, но ему отвечали (больше всех говорил Карп; Дрон не показывался из толпы), что княжну нельзя выпустить, что на то приказ есть; а что пускай княжна остается, и они по старому будут служить ей и во всем повиноваться.
В ту минуту, когда Ростов и Ильин проскакали по дороге, княжна Марья, несмотря на отговариванье Алпатыча, няни и девушек, велела закладывать и хотела ехать; но, увидав проскакавших кавалеристов, их приняли за французов, кучера разбежались, и в доме поднялся плач женщин.
– Батюшка! отец родной! бог тебя послал, – говорили умиленные голоса, в то время как Ростов проходил через переднюю.
Княжна Марья, потерянная и бессильная, сидела в зале, в то время как к ней ввели Ростова. Она не понимала, кто он, и зачем он, и что с нею будет. Увидав его русское лицо и по входу его и первым сказанным словам признав его за человека своего круга, она взглянула на него своим глубоким и лучистым взглядом и начала говорить обрывавшимся и дрожавшим от волнения голосом. Ростову тотчас же представилось что то романическое в этой встрече. «Беззащитная, убитая горем девушка, одна, оставленная на произвол грубых, бунтующих мужиков! И какая то странная судьба натолкнула меня сюда! – думал Ростов, слушяя ее и глядя на нее. – И какая кротость, благородство в ее чертах и в выражении! – думал он, слушая ее робкий рассказ.
Когда она заговорила о том, что все это случилось на другой день после похорон отца, ее голос задрожал. Она отвернулась и потом, как бы боясь, чтобы Ростов не принял ее слова за желание разжалобить его, вопросительно испуганно взглянула на него. У Ростова слезы стояли в глазах. Княжна Марья заметила это и благодарно посмотрела на Ростова тем своим лучистым взглядом, который заставлял забывать некрасивость ее лица.
– Не могу выразить, княжна, как я счастлив тем, что я случайно заехал сюда и буду в состоянии показать вам свою готовность, – сказал Ростов, вставая. – Извольте ехать, и я отвечаю вам своей честью, что ни один человек не посмеет сделать вам неприятность, ежели вы мне только позволите конвоировать вас, – и, почтительно поклонившись, как кланяются дамам царской крови, он направился к двери.
Почтительностью своего тона Ростов как будто показывал, что, несмотря на то, что он за счастье бы счел свое знакомство с нею, он не хотел пользоваться случаем ее несчастия для сближения с нею.
Княжна Марья поняла и оценила этот тон.
– Я очень, очень благодарна вам, – сказала ему княжна по французски, – но надеюсь, что все это было только недоразуменье и что никто не виноват в том. – Княжна вдруг заплакала. – Извините меня, – сказала она.
Ростов, нахмурившись, еще раз низко поклонился и вышел из комнаты.


– Ну что, мила? Нет, брат, розовая моя прелесть, и Дуняшей зовут… – Но, взглянув на лицо Ростова, Ильин замолк. Он видел, что его герой и командир находился совсем в другом строе мыслей.
Ростов злобно оглянулся на Ильина и, не отвечая ему, быстрыми шагами направился к деревне.
– Я им покажу, я им задам, разбойникам! – говорил он про себя.
Алпатыч плывущим шагом, чтобы только не бежать, рысью едва догнал Ростова.
– Какое решение изволили принять? – сказал он, догнав его.
Ростов остановился и, сжав кулаки, вдруг грозно подвинулся на Алпатыча.
– Решенье? Какое решенье? Старый хрыч! – крикнул он на него. – Ты чего смотрел? А? Мужики бунтуют, а ты не умеешь справиться? Ты сам изменник. Знаю я вас, шкуру спущу со всех… – И, как будто боясь растратить понапрасну запас своей горячности, он оставил Алпатыча и быстро пошел вперед. Алпатыч, подавив чувство оскорбления, плывущим шагом поспевал за Ростовым и продолжал сообщать ему свои соображения. Он говорил, что мужики находились в закоснелости, что в настоящую минуту было неблагоразумно противуборствовать им, не имея военной команды, что не лучше ли бы было послать прежде за командой.