Ривилис, Павел Борисович

Павел Ривилис
Основная информация
Дата рождения	25 мая 1936(1936-05-25)
Место рождения	Каменец-Подольский, Винницкая область, УССР, СССР
Дата смерти	11 марта 2014(2014-03-11) (77 лет)
Место смерти	Кишинёв, Молдавия
Страна	СССР СССР → Молдавия Молдавия
Профессии	композитор, педагог

Па́вел Бори́сович Ри́вилис (25 мая 1936, Каменец-Подольский — 11 марта 2014, Кишинёв) — молдавский советский композитор, профессор, народный артист Молдовы (2011).

Биография

Павел Ривилис родился в 25 мая 1936 года в Каменце-Подольском Винницкой области (ныне Хмельницкая область Украины). Его дед, Исай Соломонович Ривилис, проживал в Кишинёве, работал бухгалтером в «Нефтяной компании Нобеля», за революционную деятельность был выслан в Томск, а после Октябрьской революции вместе с семьёй осел в Каменце-Подольском. Отец будущего композитора — Борис Исаевич Ривилис — работал инженером-землеустроителем, мать — Туба Пинхасовна Штерн — была бухгалтером.

С началом Великой Отечественной войны семья эвакуировалась в город Прокопьевск Кемеровской области, где Павел Ривилис пошёл в школу.

6 января 1946 года семья вернулась в Кишинёв, к тому времени ставшим столицей Молдавской ССР. Павел поступил в среднюю специальную музыкальную школу, которую окончил по классу скрипки, фортепиано и композиции. Педагогами Ривилиса были Г. И. Гершфельд (теория музыки), И. Л. Дайлис (скрипка) и А. Д. Гольденфун (фортепиано).

В 1959 году П. Ривилис окончил Кишинёвскую консерваторию по классу композиции, где его преподавателями по сочинению были Л. С. Гуров, В. Г. Загорский, Н. А. Лейб. После окончания консерватории получил возможность принимать участие в семинарских занятиях Дома творчества «Иваново», где познакомился с профессором Московской консерватории Ю. А. Фортунатовым. Эта встреча, переросшая в творческое и дружеское общение, оказалась определяющей в познании высшей школы музыкального искусства.

В 1959—1960 годах преподавал музыкально-теоретические предметы в Слободзейском музыкальном училище, в 1960—1964 годах работал музыкальным редактором в кишинёвском издательстве «Картя молдовеняскэ».

С 1965 по 1974 год преподавал в Кишинёвском институте искусств имени Г. Музическу (впоследствии профессор кафедры теории и композиции Молдавской Национальной Академии театра, музыки и изобразительных искусств), исполнял обязанности старшего консультанта Союза композиторов Молдавии.

С 1974 по 1990 год — член репертуарно-редакционной коллегии Министерства культуры Молдавской ССР.

С 1991 года вёл класс сочинения, инструментовки, чтения партитур и истории оркестровых стилей Молдавской Национальной Академии музыки, театра и изобразительных искусств.

С 1980 года неоднократно принимал участие в работе «Ивановского» семинара в качестве музыкального руководителя, в работе семинара молодых композиторов Казахстана в Доме творчества композиторов «Таутургень» в качестве музыкального руководителя.

Среди учеников Павла Ривилиса молдавские музыканты и композиторы Ион Алдя-Теодорович, Владимир Чолак, Анатолий Кирияк, Валентин Дони, Снежана Пысларь, Вадим Попов, Влад Бурля, Сергей Рошка, Геннадий Левит, Павел Гамурарь.

Скончался 11 марта 2014 года, похоронен на Центральном (Армянском) кладбище в Кишинёве.

Творчество

Сочинения Павла Ривилиса неоднократно исполнялись в Великобритании, Нидерландах, Израиле, Венгрии, Болгарии, Польше, Румынии, а также в Москве, Киеве, Риге, Таллине, Одессе, Саратове, Ульяновске.

Среди сочинений Павла Ривилиса — опера «Дзелика» на либретто П. Резникова по мотивам сказок Карло Гоцци (совместно с Валерием Сырохватовым, 1958), «Скерцо» для симфонического оркестра (1957), симфоническая поэма «Апофеоз войны» (1958), симфония № 1 (1961), симфония № 2 «Детская» (1965), симфонические танцы (1969), концерт (1971), четыре пьесы «Унисоны» (1973), сюита (1977), «Бурдоны» (две поэмы, 1984), «Стихира» (Canticle, 1996), Konzertstuck (1998); «Оляндра» (1955), шесть пьес (1963) и сюита (1966) для скрипки и фортепиано, вариации (1955) и багатели (1966) для фортепиано, соната для фортепиано, соната для соло альта (1962), транскрипция для оркестра «Чаконы» Баха, песни на стихи молдавских поэтов, музыка для театра и кино.

Ряд сочинений Павла Ривилиса («Симфонические танцы», оркестровая транскрипция «Чаконы» Баха, «Бурдоны» — две поэмы для оркестра, «Стихира» — для симфонического оркестра) были включены в программы консерваторских спецкурсов:

• Московская консерватория имени П. И. Чайковского, кафедра инструментовки, лекции профессора Ю. А. Фортунатова, профессора И. А. Барсовой
• Музыкальная Академия имени Гнесиных, кафедра полифонии и спецанализа, лекции доктора искусствоведения, профессора Э. П. Федосовой
• Киевская государственная консерватория имени П. И. Чайковского, кафедра инструментовки, лекции профессора Л. Н. Колодуба
• Ереванская консерватория имени Комитаса, кафедра теории музыки, лекции профессора М. Кокжаева
• Алма-Атинская государственная консерватория, кафедра теории и композиции, лекции профессора А. Бычкова

Семья

• Жена — Фаина Максимовна Рабинович, инженер-конструктор.
  • Дочь — Юлия Павловна Ривилис — молдавская пианистка, заслуженная артистка (рум. Maestru în Artă) Республики Молдова (1998), доцент кафедры общего фортепиано Академии музыки, театра и изобразительных искусств имени Г. Музическу.

Нотные издания

• Оляндра. Кишинёв: Картя молдовеняскэ, 1961.
• Соната для альта соло. Кишинёв: Картя молдовеняскэ, 1964.
• Детская симфония, соч. 10. М.: Советский композитор, 1968.
• Сюита для скрипки и фортепиано. М.: Советский композитор, 1972.
• Симфонические танцы. Op. 12. Москва: Советский композитор, 1973.
• Унисоны: четыре пьесы для оркестра. М.: Музыка, 1976.
• Бурдоны: две поэмы для оркестра. Москва: Советский композитор, 1989.

Книжные издания

• П. Ривилис, А. Стырча. Antologie de cântece sovietice moldoveneşti = Антология советской молдавской песни. Кишинёв: Картя молдовеняскэ, 1968.

Дискография

• Пять песен для симфонического оркестра: Василе Загорский, Тимофей Гуртовой, Павел Ривилис. Государственный симфонический оркестр Молдавской ССР. Долгоиграющая грампластинка. М.: Мелодия, 1968.
• Composers from the Republic of Moldova: Ștefan Neaga, Vasile Zagorschi, Pavel Rivilis, Gheorghe Neaga, Ghenadie Ciobanu. Compact Disc. Czechoslovakia: National Commission of the Republic of Moldova for UNESCO, 1998.

Литература

• Н. М. Зейфас. П. Ривилис. Серия «Композиторы союзных республик», выпуск 2. — М.: Издательство "Музыка", 1977.
• З. Л. Столяр. Люди и время. Композиторы-евреи в музыкальной культуре Молдовы. Кишинёв, 2003.
• Tatiana Popa. Pavel Rivilis: Picături din adevărul vieţii. Chişinău: Pontos, 2011.
• Сборник научных трудов Всероссийского музейного объединения музыкальной культуры имени М. И. Глинки. Альманах. Выпуск IV. — М., 2013.
• «Ивановское братство». Переписка Юрия Фортунатова и Павла Ривилиса / Публикация Светланы Мартыновой. — М.: Издательство "Композитор", 2013.

Отрывок, характеризующий Ривилис, Павел Борисович

Чувство это готовности на все, нравственной подобранности еще более поддерживалось в Пьере тем высоким мнением, которое, вскоре по его вступлении в балаган, установилось о нем между его товарищами. Пьер с своим знанием языков, с тем уважением, которое ему оказывали французы, с своей простотой, отдававший все, что у него просили (он получал офицерские три рубля в неделю), с своей силой, которую он показал солдатам, вдавливая гвозди в стену балагана, с кротостью, которую он выказывал в обращении с товарищами, с своей непонятной для них способностью сидеть неподвижно и, ничего не делая, думать, представлялся солдатам несколько таинственным и высшим существом. Те самые свойства его, которые в том свете, в котором он жил прежде, были для него если не вредны, то стеснительны – его сила, пренебрежение к удобствам жизни, рассеянность, простота, – здесь, между этими людьми, давали ему положение почти героя. И Пьер чувствовал, что этот взгляд обязывал его.


В ночь с 6 го на 7 е октября началось движение выступавших французов: ломались кухни, балаганы, укладывались повозки и двигались войска и обозы.
В семь часов утра конвой французов, в походной форме, в киверах, с ружьями, ранцами и огромными мешками, стоял перед балаганами, и французский оживленный говор, пересыпаемый ругательствами, перекатывался по всей линии.
В балагане все были готовы, одеты, подпоясаны, обуты и ждали только приказания выходить. Больной солдат Соколов, бледный, худой, с синими кругами вокруг глаз, один, не обутый и не одетый, сидел на своем месте и выкатившимися от худобы глазами вопросительно смотрел на не обращавших на него внимания товарищей и негромко и равномерно стонал. Видимо, не столько страдания – он был болен кровавым поносом, – сколько страх и горе оставаться одному заставляли его стонать.
Пьер, обутый в башмаки, сшитые для него Каратаевым из цибика, который принес француз для подшивки себе подошв, подпоясанный веревкою, подошел к больному и присел перед ним на корточки.
– Что ж, Соколов, они ведь не совсем уходят! У них тут гошпиталь. Может, тебе еще лучше нашего будет, – сказал Пьер.
– О господи! О смерть моя! О господи! – громче застонал солдат.
– Да я сейчас еще спрошу их, – сказал Пьер и, поднявшись, пошел к двери балагана. В то время как Пьер подходил к двери, снаружи подходил с двумя солдатами тот капрал, который вчера угощал Пьера трубкой. И капрал и солдаты были в походной форме, в ранцах и киверах с застегнутыми чешуями, изменявшими их знакомые лица.
Капрал шел к двери с тем, чтобы, по приказанию начальства, затворить ее. Перед выпуском надо было пересчитать пленных.
– Caporal, que fera t on du malade?.. [Капрал, что с больным делать?..] – начал Пьер; но в ту минуту, как он говорил это, он усумнился, тот ли это знакомый его капрал или другой, неизвестный человек: так непохож был на себя капрал в эту минуту. Кроме того, в ту минуту, как Пьер говорил это, с двух сторон вдруг послышался треск барабанов. Капрал нахмурился на слова Пьера и, проговорив бессмысленное ругательство, захлопнул дверь. В балагане стало полутемно; с двух сторон резко трещали барабаны, заглушая стоны больного.
«Вот оно!.. Опять оно!» – сказал себе Пьер, и невольный холод пробежал по его спине. В измененном лице капрала, в звуке его голоса, в возбуждающем и заглушающем треске барабанов Пьер узнал ту таинственную, безучастную силу, которая заставляла людей против своей воли умерщвлять себе подобных, ту силу, действие которой он видел во время казни. Бояться, стараться избегать этой силы, обращаться с просьбами или увещаниями к людям, которые служили орудиями ее, было бесполезно. Это знал теперь Пьер. Надо было ждать и терпеть. Пьер не подошел больше к больному и не оглянулся на него. Он, молча, нахмурившись, стоял у двери балагана.
Когда двери балагана отворились и пленные, как стадо баранов, давя друг друга, затеснились в выходе, Пьер пробился вперед их и подошел к тому самому капитану, который, по уверению капрала, готов был все сделать для Пьера. Капитан тоже был в походной форме, и из холодного лица его смотрело тоже «оно», которое Пьер узнал в словах капрала и в треске барабанов.
– Filez, filez, [Проходите, проходите.] – приговаривал капитан, строго хмурясь и глядя на толпившихся мимо него пленных. Пьер знал, что его попытка будет напрасна, но подошел к нему.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – холодно оглянувшись, как бы не узнав, сказал офицер. Пьер сказал про больного.
– Il pourra marcher, que diable! – сказал капитан. – Filez, filez, [Он пойдет, черт возьми! Проходите, проходите] – продолжал он приговаривать, не глядя на Пьера.
– Mais non, il est a l'agonie… [Да нет же, он умирает…] – начал было Пьер.
– Voulez vous bien?! [Пойди ты к…] – злобно нахмурившись, крикнул капитан.
Драм да да дам, дам, дам, трещали барабаны. И Пьер понял, что таинственная сила уже вполне овладела этими людьми и что теперь говорить еще что нибудь было бесполезно.
Пленных офицеров отделили от солдат и велели им идти впереди. Офицеров, в числе которых был Пьер, было человек тридцать, солдатов человек триста.
Пленные офицеры, выпущенные из других балаганов, были все чужие, были гораздо лучше одеты, чем Пьер, и смотрели на него, в его обуви, с недоверчивостью и отчужденностью. Недалеко от Пьера шел, видимо, пользующийся общим уважением своих товарищей пленных, толстый майор в казанском халате, подпоясанный полотенцем, с пухлым, желтым, сердитым лицом. Он одну руку с кисетом держал за пазухой, другою опирался на чубук. Майор, пыхтя и отдуваясь, ворчал и сердился на всех за то, что ему казалось, что его толкают и что все торопятся, когда торопиться некуда, все чему то удивляются, когда ни в чем ничего нет удивительного. Другой, маленький худой офицер, со всеми заговаривал, делая предположения о том, куда их ведут теперь и как далеко они успеют пройти нынешний день. Чиновник, в валеных сапогах и комиссариатской форме, забегал с разных сторон и высматривал сгоревшую Москву, громко сообщая свои наблюдения о том, что сгорело и какая была та или эта видневшаяся часть Москвы. Третий офицер, польского происхождения по акценту, спорил с комиссариатским чиновником, доказывая ему, что он ошибался в определении кварталов Москвы.
– О чем спорите? – сердито говорил майор. – Николы ли, Власа ли, все одно; видите, все сгорело, ну и конец… Что толкаетесь то, разве дороги мало, – обратился он сердито к шедшему сзади и вовсе не толкавшему его.
– Ай, ай, ай, что наделали! – слышались, однако, то с той, то с другой стороны голоса пленных, оглядывающих пожарища. – И Замоскворечье то, и Зубово, и в Кремле то, смотрите, половины нет… Да я вам говорил, что все Замоскворечье, вон так и есть.
– Ну, знаете, что сгорело, ну о чем же толковать! – говорил майор.
Проходя через Хамовники (один из немногих несгоревших кварталов Москвы) мимо церкви, вся толпа пленных вдруг пожалась к одной стороне, и послышались восклицания ужаса и омерзения.
– Ишь мерзавцы! То то нехристи! Да мертвый, мертвый и есть… Вымазали чем то.
Пьер тоже подвинулся к церкви, у которой было то, что вызывало восклицания, и смутно увидал что то, прислоненное к ограде церкви. Из слов товарищей, видевших лучше его, он узнал, что это что то был труп человека, поставленный стоймя у ограды и вымазанный в лице сажей…
– Marchez, sacre nom… Filez… trente mille diables… [Иди! иди! Черти! Дьяволы!] – послышались ругательства конвойных, и французские солдаты с новым озлоблением разогнали тесаками толпу пленных, смотревшую на мертвого человека.


По переулкам Хамовников пленные шли одни с своим конвоем и повозками и фурами, принадлежавшими конвойным и ехавшими сзади; но, выйдя к провиантским магазинам, они попали в середину огромного, тесно двигавшегося артиллерийского обоза, перемешанного с частными повозками.
У самого моста все остановились, дожидаясь того, чтобы продвинулись ехавшие впереди. С моста пленным открылись сзади и впереди бесконечные ряды других двигавшихся обозов. Направо, там, где загибалась Калужская дорога мимо Нескучного, пропадая вдали, тянулись бесконечные ряды войск и обозов. Это были вышедшие прежде всех войска корпуса Богарне; назади, по набережной и через Каменный мост, тянулись войска и обозы Нея.
Войска Даву, к которым принадлежали пленные, шли через Крымский брод и уже отчасти вступали в Калужскую улицу. Но обозы так растянулись, что последние обозы Богарне еще не вышли из Москвы в Калужскую улицу, а голова войск Нея уже выходила из Большой Ордынки.
Пройдя Крымский брод, пленные двигались по нескольку шагов и останавливались, и опять двигались, и со всех сторон экипажи и люди все больше и больше стеснялись. Пройдя более часа те несколько сот шагов, которые отделяют мост от Калужской улицы, и дойдя до площади, где сходятся Замоскворецкие улицы с Калужскою, пленные, сжатые в кучу, остановились и несколько часов простояли на этом перекрестке. Со всех сторон слышался неумолкаемый, как шум моря, грохот колес, и топот ног, и неумолкаемые сердитые крики и ругательства. Пьер стоял прижатый к стене обгорелого дома, слушая этот звук, сливавшийся в его воображении с звуками барабана.
Несколько пленных офицеров, чтобы лучше видеть, влезли на стену обгорелого дома, подле которого стоял Пьер.
– Народу то! Эка народу!.. И на пушках то навалили! Смотри: меха… – говорили они. – Вишь, стервецы, награбили… Вон у того то сзади, на телеге… Ведь это – с иконы, ей богу!.. Это немцы, должно быть. И наш мужик, ей богу!.. Ах, подлецы!.. Вишь, навьючился то, насилу идет! Вот те на, дрожки – и те захватили!.. Вишь, уселся на сундуках то. Батюшки!.. Подрались!..
– Так его по морде то, по морде! Этак до вечера не дождешься. Гляди, глядите… а это, верно, самого Наполеона. Видишь, лошади то какие! в вензелях с короной. Это дом складной. Уронил мешок, не видит. Опять подрались… Женщина с ребеночком, и недурна. Да, как же, так тебя и пропустят… Смотри, и конца нет. Девки русские, ей богу, девки! В колясках ведь как покойно уселись!
Опять волна общего любопытства, как и около церкви в Хамовниках, надвинула всех пленных к дороге, и Пьер благодаря своему росту через головы других увидал то, что так привлекло любопытство пленных. В трех колясках, замешавшихся между зарядными ящиками, ехали, тесно сидя друг на друге, разряженные, в ярких цветах, нарумяненные, что то кричащие пискливыми голосами женщины.