Рига (река)
| Рига | |
| Характеристика | |
|---|---|
| Длина |
3 км |
| Водоток | |
| Исток | |
| Устье | |
| Расположение | |
| Водная система | |
|
| |
| Страна | |
| Регион | |
| Район | |
Ри́га, Ри́дзене (латыш. Rīga, Rīdzene) — бывший рукав реки Даугавы (ныне не существует). Является этимоном города Риги. Длина Риги составляла 3 километра. К настоящему времени от речки сохранилось лишь болотце близ пересечения улиц Минстереяс и Кунгу.
Содержание
История названия
В XIII веке рукав реки Даугавы был назван Ригой. По одной из версий, гидроним (равно как и топоним) Рига происходит от названия острова Рюген и проживавших там ругов, мигрировавших позднее в район нынешней Риги. Также существуют версии происхождения названия «Рига» от ливского riika, что переводится как «поселение», или от старонорвежского ring — петлять, извиваться. Однако ни одна из этих версий не выглядит достаточно убедительной.
Альтернативным названием реки было Ризинг, что также рассматривается в качестве одного из этимологических вариантов. К середине XVI века за рекой в латышской среде закрепилось название Ридзене. К концу XVI века начало использоваться «уменьшительное» название Ридзиня, употреблявшееся по отношению к мелким рукавам и оттокам реки Даугавы.
Структура русла реки: Спекюпе
В низовьях реки Риги находилось озеро Ригас, которое упоминается в известной «Хронике Генриха Латвийского» под обозначением lacus Riga. Озеро представляло собой естественную гавань, на берегах которой в первой половине XII века возникло два независимых торговых поселения.
К началу XVII века название Риги сохранилось только за участком нижнего течения, проходившем по современным улицам Мейстару, Калею, Минстереяс. Название второй из названных улиц обусловлено вступившими в силу первыми рижскими строительными правилами (1293), которые были основаны на принципах противопожарной безопасности и предполагали выселение представителей цеха кузнецов за пределы крепостной стены во избежание новых возгораний в черте крепости. Кузнецов обязали жить между рекой Ригой и участком крепостной стены, ограждавшим Ригу плотным кольцом.
Верхнее течение Риги получило название Спекюпе (латыш. Speķupe — Сальная река). Такое название за этим участком реки закрепилось с начала XVI века. Спекюпе, отток Даугавы, протекал вдоль песчаного высокого берега, отличавшегося холмистым покатым рельефом, параллельно нынешней улице Лачплеша (начиная от улицы Маскавас), после чего соединялся с Даугавой. Весной предместья часто затапливались, что влекло за собой определённые траты, поэтому, чтобы предотвратить нередко разрушительные последствия половодий, было принято решение соорудить дамбу Инча, проходившую вдоль нынешнего берега Даугавы параллельно улице Маскавас. Вскоре река обмелела, так как полые воды не поступали в неё в период апрельских паводков, и на протяжении XVIII и XIX веков её постепенно засыпали.
История Мельничного притока
Истоки реки находились на территории поселения Мордорф (ныне территория микрорайона Пурвциемс). Напротив Пороховой башни (изначально носившей название Песчаной, по песчаному холмистому рельефу, обрамлявшему берег) в Ригу впадал Мельничный ручей (Дзирнавупиете), на котором располагалась Песочная мельница. Песочная мельница была построена до 1387 года недалеко от места впадения Мельничного ручья в Рижское озеро. В XVII веке, вместо упоминавшихся ранее большой и малой песочных мельниц известна только одна, по поводу которой в 1582 году было издано распоряжение Стефана Батория: город получал разрешение выкопать канал для подвода воды к Песочной мельнице. В XVI—XVII веках вырытый канал соединил Мельничный ручей с ручьём Шмерли, а последний был подведён к озеру Уленброкен (Улброкас) и реке Маза Югла. Вдоль нынешнего рижского Городского канала проходил мельничный пруд, который простирался через территорию парка Эспланады до современной улицы Дзирнаву (Мельничной). В связи с принятыми поправками к плану модернизации города, предполагавшего, в частности, строительство нового здания Ратуши, в 1756 году решено было срыть мельницу и засыпать Мельничный ручей за функциональной ненадобностью. Русло ручья было засыпано до нынешней улочки Упес (Речная). Бастион, выстроенный напротив Яковлевских казарм и Пороховой башни, также носил название Песчаного, а сама въездная дорога в средневековую Ригу, проходившая мимо Песчаного бастиона и Песчаной башни по соседству с рекой Ригой, являлась составной частью Большого песчаного пути, который, будучи чрезвычайно важным для развития Риги сухопутным торговым путём, вёл в Полоцк, Новгород и во владения скандинавских конунгов.
Дальнейшая история водоёма
В 1567 году магистратом было решено начать строительство специального Портового туннеля длиной 12 километров и шириной 10 метров, получившего название Портовых ворот. Они предохраняли город от разливов в весенний период, находясь на стыке рек Даугавы и Риги.
В XVII веке шведское городское правление озаботилось экологическим состоянием многострадальной речки и начало проводить работы по её нейтрализации. В итоге к 1733 году низовья Риги стали выполнять сравнительно почётную функцию узкого канала, отводящего сточные воды в Даугаву.
В 1861 году, после сноса рижских крепостных укреплений под руководством генерал-губернатора Прибалтийского края Александра Аркадьевича Суворова, обусловленного Парижским мирным договором (1856) после поражения России в Крымской войне, на месте агонизировавшей вот уже полтора века речки Риги был сооружён каменный подземный канализационный туннель, основным предназначением которого считался сбор оставшихся запасов речной воды и дождевой воды с рижских улиц. В настоящее время улица Ридзенес остаётся воспоминанием о последнем участке реки Риги, располагавшемся под ней до середины XIX века.
В современной Риге существует Ливская площадь (одно из самых шумных мест Старого города в летний туристический период), выполненная в декоративном стиле — скамьи и газон имитируют волнистую поверхность реки Риги. В крытом пассаже улицы Яунаву, проходящем через здание рижской Ратуши, имеется выполненная в виде каскада «стоячая» имитация реки Риги. Стоит отметить, что в конце 50-х годов позапрошлого века ряд обозревателей выступал против «силовой» ликвидации знакового для города водоёма, несмотря на его плачевное состояние, призывая городские власти очистить речушку, а не вбивать в неё последний кол, настаивая на колоссальном туристическом потенциале реки, который по-настоящему сможет раскрыться в не столь отдалённом будущем. В наше время несуществующую реку пытаются увековечить отдельные более или менее искусно выполненные имитации.
Через реку Ригу, согласно старому универсальному в мировом контексте преданию, будущий патрон цехов якорщиков, перевозчиков и лоцманов Большой Христофор переносил на своих могучих плечах путников и страждущих с одного берега на другой. Его статуя (по классификации трёх ганзейских чудес города — «великан, который стоит») находилась в месте впадения Риги в Даугаву, а деньги, оставленные в корзинке возле Христофора жёнами, молившимися за здравие своих мужей, отправившихся бороздить коварные и непредсказуемые речные и морские просторы, шли на благотворительные нужды, в частности, на содержание рижского средневекового госпиталя Святого Георгия, находившегося в конце улицы Кунгу.
Напишите отзыв о статье "Рига (река)"
Литература
- Рига: Энциклопедия = Enciklopēdija «Rīga» / Гл. ред. П. П. Еран. — 1-е изд.. — Рига: Главная редакция энциклопедий, 1989. — С. 605. — 880 с. — 60 000 экз. — ISBN 5-89960-002-0.
Отрывок, характеризующий Рига (река)
«Обожаемый друг души моей, – писал он. – Ничто, кроме чести, не могло бы удержать меня от возвращения в деревню. Но теперь, перед открытием кампании, я бы счел себя бесчестным не только перед всеми товарищами, но и перед самим собою, ежели бы я предпочел свое счастие своему долгу и любви к отечеству. Но это последняя разлука. Верь, что тотчас после войны, ежели я буду жив и все любим тобою, я брошу все и прилечу к тебе, чтобы прижать тебя уже навсегда к моей пламенной груди».Действительно, только открытие кампании задержало Ростова и помешало ему приехать – как он обещал – и жениться на Соне. Отрадненская осень с охотой и зима со святками и с любовью Сони открыли ему перспективу тихих дворянских радостей и спокойствия, которых он не знал прежде и которые теперь манили его к себе. «Славная жена, дети, добрая стая гончих, лихие десять – двенадцать свор борзых, хозяйство, соседи, служба по выборам! – думал он. Но теперь была кампания, и надо было оставаться в полку. А так как это надо было, то Николай Ростов, по своему характеру, был доволен и той жизнью, которую он вел в полку, и сумел сделать себе эту жизнь приятною.
Приехав из отпуска, радостно встреченный товарищами, Николай был посылал за ремонтом и из Малороссии привел отличных лошадей, которые радовали его и заслужили ему похвалы от начальства. В отсутствие его он был произведен в ротмистры, и когда полк был поставлен на военное положение с увеличенным комплектом, он опять получил свой прежний эскадрон.
Началась кампания, полк был двинут в Польшу, выдавалось двойное жалованье, прибыли новые офицеры, новые люди, лошади; и, главное, распространилось то возбужденно веселое настроение, которое сопутствует началу войны; и Ростов, сознавая свое выгодное положение в полку, весь предался удовольствиям и интересам военной службы, хотя и знал, что рано или поздно придется их покинуть.
Войска отступали от Вильны по разным сложным государственным, политическим и тактическим причинам. Каждый шаг отступления сопровождался сложной игрой интересов, умозаключений и страстей в главном штабе. Для гусар же Павлоградского полка весь этот отступательный поход, в лучшую пору лета, с достаточным продовольствием, был самым простым и веселым делом. Унывать, беспокоиться и интриговать могли в главной квартире, а в глубокой армии и не спрашивали себя, куда, зачем идут. Если жалели, что отступают, то только потому, что надо было выходить из обжитой квартиры, от хорошенькой панны. Ежели и приходило кому нибудь в голову, что дела плохи, то, как следует хорошему военному человеку, тот, кому это приходило в голову, старался быть весел и не думать об общем ходе дел, а думать о своем ближайшем деле. Сначала весело стояли подле Вильны, заводя знакомства с польскими помещиками и ожидая и отбывая смотры государя и других высших командиров. Потом пришел приказ отступить к Свенцянам и истреблять провиант, который нельзя было увезти. Свенцяны памятны были гусарам только потому, что это был пьяный лагерь, как прозвала вся армия стоянку у Свенцян, и потому, что в Свенцянах много было жалоб на войска за то, что они, воспользовавшись приказанием отбирать провиант, в числе провианта забирали и лошадей, и экипажи, и ковры у польских панов. Ростов помнил Свенцяны потому, что он в первый день вступления в это местечко сменил вахмистра и не мог справиться с перепившимися всеми людьми эскадрона, которые без его ведома увезли пять бочек старого пива. От Свенцян отступали дальше и дальше до Дриссы, и опять отступили от Дриссы, уже приближаясь к русским границам.
13 го июля павлоградцам в первый раз пришлось быть в серьезном деле.
12 го июля в ночь, накануне дела, была сильная буря с дождем и грозой. Лето 1812 года вообще было замечательно бурями.
Павлоградские два эскадрона стояли биваками, среди выбитого дотла скотом и лошадьми, уже выколосившегося ржаного поля. Дождь лил ливмя, и Ростов с покровительствуемым им молодым офицером Ильиным сидел под огороженным на скорую руку шалашиком. Офицер их полка, с длинными усами, продолжавшимися от щек, ездивший в штаб и застигнутый дождем, зашел к Ростову.
– Я, граф, из штаба. Слышали подвиг Раевского? – И офицер рассказал подробности Салтановского сражения, слышанные им в штабе.
Ростов, пожимаясь шеей, за которую затекала вода, курил трубку и слушал невнимательно, изредка поглядывая на молодого офицера Ильина, который жался около него. Офицер этот, шестнадцатилетний мальчик, недавно поступивший в полк, был теперь в отношении к Николаю тем, чем был Николай в отношении к Денисову семь лет тому назад. Ильин старался во всем подражать Ростову и, как женщина, был влюблен в него.
Офицер с двойными усами, Здржинский, рассказывал напыщенно о том, как Салтановская плотина была Фермопилами русских, как на этой плотине был совершен генералом Раевским поступок, достойный древности. Здржинский рассказывал поступок Раевского, который вывел на плотину своих двух сыновей под страшный огонь и с ними рядом пошел в атаку. Ростов слушал рассказ и не только ничего не говорил в подтверждение восторга Здржинского, но, напротив, имел вид человека, который стыдился того, что ему рассказывают, хотя и не намерен возражать. Ростов после Аустерлицкой и 1807 года кампаний знал по своему собственному опыту, что, рассказывая военные происшествия, всегда врут, как и сам он врал, рассказывая; во вторых, он имел настолько опытности, что знал, как все происходит на войне совсем не так, как мы можем воображать и рассказывать. И потому ему не нравился рассказ Здржинского, не нравился и сам Здржинский, который, с своими усами от щек, по своей привычке низко нагибался над лицом того, кому он рассказывал, и теснил его в тесном шалаше. Ростов молча смотрел на него. «Во первых, на плотине, которую атаковали, должна была быть, верно, такая путаница и теснота, что ежели Раевский и вывел своих сыновей, то это ни на кого не могло подействовать, кроме как человек на десять, которые были около самого его, – думал Ростов, – остальные и не могли видеть, как и с кем шел Раевский по плотине. Но и те, которые видели это, не могли очень воодушевиться, потому что что им было за дело до нежных родительских чувств Раевского, когда тут дело шло о собственной шкуре? Потом оттого, что возьмут или не возьмут Салтановскую плотину, не зависела судьба отечества, как нам описывают это про Фермопилы. И стало быть, зачем же было приносить такую жертву? И потом, зачем тут, на войне, мешать своих детей? Я бы не только Петю брата не повел бы, даже и Ильина, даже этого чужого мне, но доброго мальчика, постарался бы поставить куда нибудь под защиту», – продолжал думать Ростов, слушая Здржинского. Но он не сказал своих мыслей: он и на это уже имел опыт. Он знал, что этот рассказ содействовал к прославлению нашего оружия, и потому надо было делать вид, что не сомневаешься в нем. Так он и делал.
– Однако мочи нет, – сказал Ильин, замечавший, что Ростову не нравится разговор Здржинского. – И чулки, и рубашка, и под меня подтекло. Пойду искать приюта. Кажется, дождик полегче. – Ильин вышел, и Здржинский уехал.
Через пять минут Ильин, шлепая по грязи, прибежал к шалашу.
– Ура! Ростов, идем скорее. Нашел! Вот тут шагов двести корчма, уж туда забрались наши. Хоть посушимся, и Марья Генриховна там.
Марья Генриховна была жена полкового доктора, молодая, хорошенькая немка, на которой доктор женился в Польше. Доктор, или оттого, что не имел средств, или оттого, что не хотел первое время женитьбы разлучаться с молодой женой, возил ее везде за собой при гусарском полку, и ревность доктора сделалась обычным предметом шуток между гусарскими офицерами.
Ростов накинул плащ, кликнул за собой Лаврушку с вещами и пошел с Ильиным, где раскатываясь по грязи, где прямо шлепая под утихавшим дождем, в темноте вечера, изредка нарушаемой далекими молниями.
– Ростов, ты где?
– Здесь. Какова молния! – переговаривались они.
