Риджуэй, Мэтью

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Риджуэй, Мэтью Банкер»)
Перейти к: навигация, поиск
В Википедии есть статьи о других людях с фамилией Риджуэй.
Мэтью Банкер Риджуэй
Matthew Bunker Ridgway

Мэтью Риджуэй
Дата рождения

3 марта 1895(1895-03-03)

Место рождения

Форт-Монро (Хамптон, штат Виргиния, США)

Дата смерти

26 июля 1993(1993-07-26) (98 лет)

Место смерти

Фокс-Чапел, неподалёку от Питтсбурга (штат Пенсильвания, США)

Принадлежность

Армия США

Род войск

Армия

Годы службы

1917—1955

Звание

Сражения/войны

Сицилийская операция
Нормандская операция
Голландская операция (1944)
Арденнская операция (1945)
Рейнская воздушно-десантная операция

Награды и премии

Мэтью Банкер Риджуэй (англ. Matthew Bunker Ridgway, 3 марта 1895 — 26 июля 1993), генерал Армии США. Занимал ряд высоких постов, самый известный из которых — командующий войск ООН во время Корейской войны.





Молодые годы

Мэтью Банкер Риджуэй родился 3 марта 1895 года в Форт-Монро (Хамптон, штат Виргиния), его отцом был артиллерийский полковник Томас Риджуэй, а матерью — Рут Риджуэй. Всё детство он провёл в военных гарнизонах; позднее Мэтью Риджуэй писал в мемуарах:

мои ранние воспоминания связаны с ружьями и марширующими войсками, парадами и военными оркестрами, выстрелом сигнальной пушки, открывавшим новый день, и мелодичными печальными звуками вечерней зари, официально завершавшими его.

Чтобы доставить удовольствие отцу, Мэтью решил после школы пойти в Военную академию США в Вест-Пойнте, которую его отец окончил в 1883 году. Однако для него это было непросто:

Как сын всякого кадрового военного, беспрестанно переезжавшего из одного глухого городка в другой, я был плохо подготовлен к трудным приёмным испытаниям. В начальную школу я поступил в Сент-Поле, штат Миннесота, а закончил её в штате Северная Каролина. В среднюю школу я начал ходить в штате Виргиния, а окончил её в Бостоне, куда был переведён отец. Каждый переезд отнимал много школьного времени, и это не могло не отразиться на моей успеваемости.

Мэтью подал заявление в Вест-Пойнт в 1912 году, но провалился на экзамене по геометрии. Поэтому он потратил год на специальную подготовку к экзаменам, и 14 июня 1913 года был, наконец, зачислен в Академию. В 1917 году курс, на котором учился Риджуэй, был выпущен за шесть недель до обычного срока в связи с вступлением США в Первую мировую войну. Он хотел попасть в артиллерию, как его отец, но когда подошла его очередь при распределении, все артиллерийские вакансии оказались уже распределены, и Мэтью Риджуэй попал в пехоту в звании второго лейтенанта Армии США. В том же году он женился на Джулии Каролине Блаунт, которая до развода в 1930 году успела родить ему двух дочерей — Констанцию и Ширли.

Вместо европейского фронта, Риджуэй получил назначение в 3-й пехотный полк, стоявший на мексиканской границе. После года службы на границе он получил приказ вернуться в Вест-Пойнт чтобы стать преподавателем Академии. Более года он преподавал испанский язык, потом тактику, и, в итоге, стал помощником начальника факультета по физической подготовке, проработав в Вест-Пойнте в итоге шесть лет.

В 1924 году Риджуэй был направлен в Форт-Беннинг (штат Джорджия) на курсы командиров рот. После окончания курсов в 1925 году он получил назначение в 15-й пехотный полк, стоявший в то время в Тяньцзине (Китайская республика). По окончании службы в Китае Риджуэй принял роту в 9-м пехотном полку, стоявшем в Сан-Антонио (штат Техас), где ему было поручено подготовить команду по современному пятиборью для участия в Олимпийских играх 1928 года. Уже был подписан приказ о начале тренировки олимпийской команды, когда Риджуэй был вызван к генералу Фрэнку Маккою, командовавшему 3-й бригадой (в которую входил 9-й полк), и получил новое назначение: в 1928 году, в разгар сандинистского антиправительственного и антиамериканского восстания, Маккой и Риджуэй отправились в Никарагуа для обеспечения проведения в этой стране свободных выборов. После этого в 1929 году под руководством генерала Маккоя Риджуэй работал в комиссии по урегулированию боливийско-парагвайского конфликта.

В сентябре 1929 года Риджуэй был направлен на высшие офицерские курсы при пехотной школы в Форт-Беннинге. После окончания курсов его снова направили в Никарагуа для работы в американской комиссии по выборам, а вскоре после этого перевели в Панаму и зачислили в состав 33-го пехотного полка, располагавшегося в зоне канала. Там он пробыл до весны 1932 года, а затем был направлен на Филиппины в качестве советника по военным вопросам при генерал-губернаторе Теодоре Рузвельте-младшем.

После того, как осенью 1932 года президентом США был избран Франклин Делано Рузвельт, Теодор Рузвельт был смещён (между двумя ветвями рода Рузвельтов были не слишком тёплые отношения). Риджуэй уехал вслед за ним и прибыл в США как раз к началу занятий в Командно-штабной школе в Форт-Ливенуорте (округ Ливенуорт, штат Канзас). В 1935 году, после окончания этой школы, он опять попал к генералу Маккою, и получил должность начальника отдела операций и боевой подготовки в штабе 2-й армии (дислоцировалась в северной части района Великих озёр, штаб размещался в Чикаго).

В 1936 году Мэтью Риджуэй был направлен в Армейский военный колледж в Вашингтоне, который был тогда высшим учебным заведением сухопутных войск. По его окончании Риджуэй был направлен в Сан-Франциско на должность начальника отдела операций и боевой подготовки штаба 4-й армии. В этой должности он организовал штабные игры, посвящённые вопросам переброски войск по территории США. После успешного проведения этих игр Мэтью Риджуэй был переведён в Вашингтон в Управление военного планирования (одно из пяти Управлений Генерального штаба военного министерства).

Вторая мировая война

В январе 1942 года Риджуэй, произведённый в генерал-майоры, был вызван к Джорджу Маршаллу, знавшему о его желании стать строевым командиром, от которого узнал, что воссоздаётся 82-я дивизия, прославившаяся в годы Первой мировой войны. Её командиром назначался Омар Брэдли, а Риджуэй должен был стать его заместителем. В июне 1942 года Брэдли был переведён на должность командира 28-й дивизии национальной гвардии, а Риджуэй стал командиром 82-й дивизии. Месяц спустя дивизию решили реорганизовать в моторизованную дивизию, но потом планы изменились — и так появилась знаменитая 82-я воздушно-десантная дивизия.

В 1943 году Мэтью Риджуэй участвовал в разработке плана высадки Союзников на Сицилии и командовал 82-й воздушно-десантной дивизией в ходе этой операции.

При разработке планов высадки в Италии предполагалось (план «Грант II»), что 82-я воздушно-десантная дивизия будет выброшена на аэродромы возле Рима и в ходе быстрой операции овладеет городом. Так как район высадки был достаточно удалён от мест высадки союзников на побережье, требовалось тесное взаимодействие с итальянскими войсками. Риджуэй считал план в корне неверным и неосуществимым. Генерал Максвелл Тейлор, командовавший артиллерией 82-й воздушно-десантной дивизии, был тайно послан в Рим для секретных переговоров с новым итальянским правительством по этому поводу. Вернувшись, Тейлор высказал своё мнение: с его точки зрения, высадившись возле Рима, десант попал бы в ловушку, поэтому, на его взгляд, операцию стоило отменить. Командование согласилось с ним и отменило высадку воздушного десанта.

В 1944 году Риджуэй помог спланировать воздушно-десантную часть Операции «Оверлорд», а во время высадки в Нормандии десантировался вместе со своей дивизией. В сентябре 1944 года Риджуэй стал командиром 18-го воздушно-десантного корпуса, и позднее участвовал в отражении немецкого контрнаступления в Арденнах. В марте 1945 года он командовал своими войсками в ходе боёв во время Рейнской воздушно-десантной операции (операция «Varsity»), и 24 марта 1945 года был ранен осколком немецкой гранаты. В июне 1945 года он был произведён в генерал-лейтенанты. Конец войны застал Риджуэя в самолёте во время перелёта на Тихоокеанский театр военных действий.

Сразу после войны

Когда Риджуэй прибыл на Филиппины, то его старый знакомый генерал Дуглас Макартур поручил ему командовать войсками в районе Лусона. Осенью 1945 года он был назначен заместителем Верховного главнокомандующего союзными силами на Средиземном море; под его началом оказались все американские войска в Средиземноморье.

1 января 1946 года Мэтью Риджуэй был назначен представителем генерала Эйзенхауэра (он тогда был начальником штаба армии) в Военно-штабном комитете ООН. В декабре 1947 года он женился на своей третьей жене, Мэри Принцес Энтони Лонг.

В июне 1948 года Мэтью Риджуэй стал командующим вооружёнными силами района Карибского моря, и переехал в Панаму, где у него родился сын — Мэтью Банкер Риджуэй-младший.

В сентябре 1949 года был назначен новый начальник штаба армии США — генерал Джозеф Л.Коллинз — который предложил Риджуэю пост заместителя начальника штаба по оперативным и административным вопросам. Риджуэй принял предложение и вернулся в США, став работать в Пентагоне.

Война в Корее

В июне 1950 года началась война в Корее. На Корейский полуостров были переброшены американские войска, в частности — нёсшая оккупационную службу в Японии 8-я армия США. В конце декабря 1950 года её командующий, генерал Уолтон Уокер, погиб в автокатасрофе под Сеулом, и на его место был назначен Мэтью Риджуэй.

В это время американские войска откатывались от реки Ялуцзян под ударами войск китайских народных добровольцев, и одной из первых задач Риджуэя было возвращение войскам уверенности в своих силах. Ему это удалось, и постепенно войскам под руководством Риджуэя удалось замедлить, а потом и остановить китайско-северокорейское наступление.

11 апреля 1951 года по распоряжению Трумэна генерал Макартур был отправлен в отставку. Новым командующим силами ООН в Корее стал Мэтью Риджуэй, произведённый в генералы. В это время Риджуэй получил прозвище «Старые железные титьки» (англ. Old Iron Tits) за привычку носить ручные гранаты подвешенными на уровне груди (на его фотографиях того времени, однако, видна лишь одна граната с одной стороны груди; «граната» с другой стороны груди — это на самом деле аптечка первой помощи). Также Риджуэй заменил Макартура в должности главнокомандующего союзными оккупационными войсками в Японии.

Верховный главнокомандующий вооружёнными силами НАТО в Европе

В мае 1952 года Мэтью Риджуэй сменил Дуайта Эйзенхауэра на посту верховного главнокомандующего вооружёнными силами НАТО в Европе. Под руководством Риджуэя военная структура Альянса в Европе была значительно усовершенствована. Была улучшена структура командования, усовершенствовано планирование операций, улучшилась боевая подготовка войск. Было увеличено общее количество войск.

Начальник штаба армии США

17 августа 1953 года Мэтью Риджуэй сменил генерала Джозеф Л.Коллинза на посту начальника штаба армии США. Эйзенхауэр после своего избрания президентом попросил Риджуэя оценить возможность американского вмешательства во Вьетнаме совместно с французами. По расчётам Риджуэя получилось, что для достижения успеха США необходимы столь огромные силы, что президент решил отказаться от этой идеи. Риджуэй не разделял планы Эйзенхауэра по значительному сокращению вооружённых сил, так как считал, что господство в воздухе и наличие ядерного оружия не отменяет необходимости наличия мощных сухопутных войск для захвата территории.

Отставка

По достижении 60-летнего возраста Мэтью Риджуэй ушёл в отставку. Это случилось 30 июня 1955 года. После выхода в отставку он продолжал вести активную жизнь, и уже в 1956 году выпустил мемуары под названием «Солдат» (которые уже в 1958 году были изданы на русском языке). В 1967 году он написал книгу «Война в Корее». Он входил в советы директоров различных корпораций, а также в комитеты Пентагона по стратегическим исследованиям.

Согласно мнению друзей и коллег, Риджуэй сильно изменился после гибели сына в 1971 году.

Риджуэй умер от сердечного приступа в своём доме в Фокс-Чепел, неподалёку от Питтсбурга (штат Пенсильвания, США), в июле 1993 года в возрасте 98 лет. Он похоронен на Арлингтонском национальном кладбище.

Награды Мэтью Риджуэя

Его портрет был опубликован на обложке журнала «Life» 30 апреля 1951 года и 12 мая 1952 года, и на обложке журнала «Time» 5 марта 1951 года и 16 июля 1951 года.

Воинские звания

  • 20.4.1917 - второй лейтенант (постоянное звание)
  • 15.5.1917 - первый лейтенант (постоянное звание)
  • 5.8.1917 - капитан (временное звание)
  • 18.7.1919 - капитан (постоянное звание)
  • 1.10.1932 - майор (постоянное звание)
  • 1.6.1940 - подполковник (постоянное звание)
  • 11.12.1941 - полковник (временное звание)
  • 1.1942 - бригадный генерал (временное звание)
  • 6.8.1942 - генерал-майор (временное звание)
  • 4.6.1945 - генерал-лейтенант (временное звание)
  • 1.11.1945 - бригадный генерал (постоянное звание, минуя присвоение постоянного звания полковника)
  • 11.5.1951 - генерал (временное звание)
  • 30.6.1955 - генерал (звание сохранено при отставке)

Напишите отзыв о статье "Риджуэй, Мэтью"

Литература

  • Риджуэй М. Солдат — М.: Военное издательство Министерства обороны Союза ССР, 1958.

Отрывок, характеризующий Риджуэй, Мэтью

Когда княжна Марья вернулась от отца, маленькая княгиня сидела за работой, и с тем особенным выражением внутреннего и счастливо спокойного взгляда, свойственного только беременным женщинам, посмотрела на княжну Марью. Видно было, что глаза ее не видали княжну Марью, а смотрели вглубь – в себя – во что то счастливое и таинственное, совершающееся в ней.
– Marie, – сказала она, отстраняясь от пялец и переваливаясь назад, – дай сюда твою руку. – Она взяла руку княжны и наложила ее себе на живот.
Глаза ее улыбались ожидая, губка с усиками поднялась, и детски счастливо осталась поднятой.
Княжна Марья стала на колени перед ней, и спрятала лицо в складках платья невестки.
– Вот, вот – слышишь? Мне так странно. И знаешь, Мари, я очень буду любить его, – сказала Лиза, блестящими, счастливыми глазами глядя на золовку. Княжна Марья не могла поднять головы: она плакала.
– Что с тобой, Маша?
– Ничего… так мне грустно стало… грустно об Андрее, – сказала она, отирая слезы о колени невестки. Несколько раз, в продолжение утра, княжна Марья начинала приготавливать невестку, и всякий раз начинала плакать. Слезы эти, которых причину не понимала маленькая княгиня, встревожили ее, как ни мало она была наблюдательна. Она ничего не говорила, но беспокойно оглядывалась, отыскивая чего то. Перед обедом в ее комнату вошел старый князь, которого она всегда боялась, теперь с особенно неспокойным, злым лицом и, ни слова не сказав, вышел. Она посмотрела на княжну Марью, потом задумалась с тем выражением глаз устремленного внутрь себя внимания, которое бывает у беременных женщин, и вдруг заплакала.
– Получили от Андрея что нибудь? – сказала она.
– Нет, ты знаешь, что еще не могло притти известие, но mon реrе беспокоится, и мне страшно.
– Так ничего?
– Ничего, – сказала княжна Марья, лучистыми глазами твердо глядя на невестку. Она решилась не говорить ей и уговорила отца скрыть получение страшного известия от невестки до ее разрешения, которое должно было быть на днях. Княжна Марья и старый князь, каждый по своему, носили и скрывали свое горе. Старый князь не хотел надеяться: он решил, что князь Андрей убит, и не смотря на то, что он послал чиновника в Австрию розыскивать след сына, он заказал ему в Москве памятник, который намерен был поставить в своем саду, и всем говорил, что сын его убит. Он старался не изменяя вести прежний образ жизни, но силы изменяли ему: он меньше ходил, меньше ел, меньше спал, и с каждым днем делался слабее. Княжна Марья надеялась. Она молилась за брата, как за живого и каждую минуту ждала известия о его возвращении.


– Ma bonne amie, [Мой добрый друг,] – сказала маленькая княгиня утром 19 го марта после завтрака, и губка ее с усиками поднялась по старой привычке; но как и во всех не только улыбках, но звуках речей, даже походках в этом доме со дня получения страшного известия была печаль, то и теперь улыбка маленькой княгини, поддавшейся общему настроению, хотя и не знавшей его причины, – была такая, что она еще более напоминала об общей печали.
– Ma bonne amie, je crains que le fruschtique (comme dit Фока – повар) de ce matin ne m'aie pas fait du mal. [Дружочек, боюсь, чтоб от нынешнего фриштика (как называет его повар Фока) мне не было дурно.]
– А что с тобой, моя душа? Ты бледна. Ах, ты очень бледна, – испуганно сказала княжна Марья, своими тяжелыми, мягкими шагами подбегая к невестке.
– Ваше сиятельство, не послать ли за Марьей Богдановной? – сказала одна из бывших тут горничных. (Марья Богдановна была акушерка из уездного города, жившая в Лысых Горах уже другую неделю.)
– И в самом деле, – подхватила княжна Марья, – может быть, точно. Я пойду. Courage, mon ange! [Не бойся, мой ангел.] Она поцеловала Лизу и хотела выйти из комнаты.
– Ах, нет, нет! – И кроме бледности, на лице маленькой княгини выразился детский страх неотвратимого физического страдания.
– Non, c'est l'estomac… dites que c'est l'estomac, dites, Marie, dites…, [Нет это желудок… скажи, Маша, что это желудок…] – и княгиня заплакала детски страдальчески, капризно и даже несколько притворно, ломая свои маленькие ручки. Княжна выбежала из комнаты за Марьей Богдановной.
– Mon Dieu! Mon Dieu! [Боже мой! Боже мой!] Oh! – слышала она сзади себя.
Потирая полные, небольшие, белые руки, ей навстречу, с значительно спокойным лицом, уже шла акушерка.
– Марья Богдановна! Кажется началось, – сказала княжна Марья, испуганно раскрытыми глазами глядя на бабушку.
– Ну и слава Богу, княжна, – не прибавляя шага, сказала Марья Богдановна. – Вам девицам про это знать не следует.
– Но как же из Москвы доктор еще не приехал? – сказала княжна. (По желанию Лизы и князя Андрея к сроку было послано в Москву за акушером, и его ждали каждую минуту.)
– Ничего, княжна, не беспокойтесь, – сказала Марья Богдановна, – и без доктора всё хорошо будет.
Через пять минут княжна из своей комнаты услыхала, что несут что то тяжелое. Она выглянула – официанты несли для чего то в спальню кожаный диван, стоявший в кабинете князя Андрея. На лицах несших людей было что то торжественное и тихое.
Княжна Марья сидела одна в своей комнате, прислушиваясь к звукам дома, изредка отворяя дверь, когда проходили мимо, и приглядываясь к тому, что происходило в коридоре. Несколько женщин тихими шагами проходили туда и оттуда, оглядывались на княжну и отворачивались от нее. Она не смела спрашивать, затворяла дверь, возвращалась к себе, и то садилась в свое кресло, то бралась за молитвенник, то становилась на колена пред киотом. К несчастию и удивлению своему, она чувствовала, что молитва не утишала ее волнения. Вдруг дверь ее комнаты тихо отворилась и на пороге ее показалась повязанная платком ее старая няня Прасковья Савишна, почти никогда, вследствие запрещения князя,не входившая к ней в комнату.
– С тобой, Машенька, пришла посидеть, – сказала няня, – да вот княжовы свечи венчальные перед угодником зажечь принесла, мой ангел, – сказала она вздохнув.
– Ах как я рада, няня.
– Бог милостив, голубка. – Няня зажгла перед киотом обвитые золотом свечи и с чулком села у двери. Княжна Марья взяла книгу и стала читать. Только когда слышались шаги или голоса, княжна испуганно, вопросительно, а няня успокоительно смотрели друг на друга. Во всех концах дома было разлито и владело всеми то же чувство, которое испытывала княжна Марья, сидя в своей комнате. По поверью, что чем меньше людей знает о страданиях родильницы, тем меньше она страдает, все старались притвориться незнающими; никто не говорил об этом, но во всех людях, кроме обычной степенности и почтительности хороших манер, царствовавших в доме князя, видна была одна какая то общая забота, смягченность сердца и сознание чего то великого, непостижимого, совершающегося в эту минуту.
В большой девичьей не слышно было смеха. В официантской все люди сидели и молчали, на готове чего то. На дворне жгли лучины и свечи и не спали. Старый князь, ступая на пятку, ходил по кабинету и послал Тихона к Марье Богдановне спросить: что? – Только скажи: князь приказал спросить что? и приди скажи, что она скажет.
– Доложи князю, что роды начались, – сказала Марья Богдановна, значительно посмотрев на посланного. Тихон пошел и доложил князю.
– Хорошо, – сказал князь, затворяя за собою дверь, и Тихон не слыхал более ни малейшего звука в кабинете. Немного погодя, Тихон вошел в кабинет, как будто для того, чтобы поправить свечи. Увидав, что князь лежал на диване, Тихон посмотрел на князя, на его расстроенное лицо, покачал головой, молча приблизился к нему и, поцеловав его в плечо, вышел, не поправив свечей и не сказав, зачем он приходил. Таинство торжественнейшее в мире продолжало совершаться. Прошел вечер, наступила ночь. И чувство ожидания и смягчения сердечного перед непостижимым не падало, а возвышалось. Никто не спал.

Была одна из тех мартовских ночей, когда зима как будто хочет взять свое и высыпает с отчаянной злобой свои последние снега и бураны. Навстречу немца доктора из Москвы, которого ждали каждую минуту и за которым была выслана подстава на большую дорогу, к повороту на проселок, были высланы верховые с фонарями, чтобы проводить его по ухабам и зажорам.
Княжна Марья уже давно оставила книгу: она сидела молча, устремив лучистые глаза на сморщенное, до малейших подробностей знакомое, лицо няни: на прядку седых волос, выбившуюся из под платка, на висящий мешочек кожи под подбородком.
Няня Савишна, с чулком в руках, тихим голосом рассказывала, сама не слыша и не понимая своих слов, сотни раз рассказанное о том, как покойница княгиня в Кишиневе рожала княжну Марью, с крестьянской бабой молдаванкой, вместо бабушки.
– Бог помилует, никогда дохтура не нужны, – говорила она. Вдруг порыв ветра налег на одну из выставленных рам комнаты (по воле князя всегда с жаворонками выставлялось по одной раме в каждой комнате) и, отбив плохо задвинутую задвижку, затрепал штофной гардиной, и пахнув холодом, снегом, задул свечу. Княжна Марья вздрогнула; няня, положив чулок, подошла к окну и высунувшись стала ловить откинутую раму. Холодный ветер трепал концами ее платка и седыми, выбившимися прядями волос.
– Княжна, матушка, едут по прешпекту кто то! – сказала она, держа раму и не затворяя ее. – С фонарями, должно, дохтур…
– Ах Боже мой! Слава Богу! – сказала княжна Марья, – надо пойти встретить его: он не знает по русски.
Княжна Марья накинула шаль и побежала навстречу ехавшим. Когда она проходила переднюю, она в окно видела, что какой то экипаж и фонари стояли у подъезда. Она вышла на лестницу. На столбике перил стояла сальная свеча и текла от ветра. Официант Филипп, с испуганным лицом и с другой свечей в руке, стоял ниже, на первой площадке лестницы. Еще пониже, за поворотом, по лестнице, слышны были подвигавшиеся шаги в теплых сапогах. И какой то знакомый, как показалось княжне Марье, голос, говорил что то.
– Слава Богу! – сказал голос. – А батюшка?
– Почивать легли, – отвечал голос дворецкого Демьяна, бывшего уже внизу.
Потом еще что то сказал голос, что то ответил Демьян, и шаги в теплых сапогах стали быстрее приближаться по невидному повороту лестницы. «Это Андрей! – подумала княжна Марья. Нет, это не может быть, это было бы слишком необыкновенно», подумала она, и в ту же минуту, как она думала это, на площадке, на которой стоял официант со свечой, показались лицо и фигура князя Андрея в шубе с воротником, обсыпанным снегом. Да, это был он, но бледный и худой, и с измененным, странно смягченным, но тревожным выражением лица. Он вошел на лестницу и обнял сестру.
– Вы не получили моего письма? – спросил он, и не дожидаясь ответа, которого бы он и не получил, потому что княжна не могла говорить, он вернулся, и с акушером, который вошел вслед за ним (он съехался с ним на последней станции), быстрыми шагами опять вошел на лестницу и опять обнял сестру. – Какая судьба! – проговорил он, – Маша милая – и, скинув шубу и сапоги, пошел на половину княгини.


Маленькая княгиня лежала на подушках, в белом чепчике. (Страдания только что отпустили ее.) Черные волосы прядями вились у ее воспаленных, вспотевших щек; румяный, прелестный ротик с губкой, покрытой черными волосиками, был раскрыт, и она радостно улыбалась. Князь Андрей вошел в комнату и остановился перед ней, у изножья дивана, на котором она лежала. Блестящие глаза, смотревшие детски, испуганно и взволнованно, остановились на нем, не изменяя выражения. «Я вас всех люблю, я никому зла не делала, за что я страдаю? помогите мне», говорило ее выражение. Она видела мужа, но не понимала значения его появления теперь перед нею. Князь Андрей обошел диван и в лоб поцеловал ее.
– Душенька моя, – сказал он: слово, которое никогда не говорил ей. – Бог милостив. – Она вопросительно, детски укоризненно посмотрела на него.
– Я от тебя ждала помощи, и ничего, ничего, и ты тоже! – сказали ее глаза. Она не удивилась, что он приехал; она не поняла того, что он приехал. Его приезд не имел никакого отношения до ее страданий и облегчения их. Муки вновь начались, и Марья Богдановна посоветовала князю Андрею выйти из комнаты.
Акушер вошел в комнату. Князь Андрей вышел и, встретив княжну Марью, опять подошел к ней. Они шопотом заговорили, но всякую минуту разговор замолкал. Они ждали и прислушивались.
– Allez, mon ami, [Иди, мой друг,] – сказала княжна Марья. Князь Андрей опять пошел к жене, и в соседней комнате сел дожидаясь. Какая то женщина вышла из ее комнаты с испуганным лицом и смутилась, увидав князя Андрея. Он закрыл лицо руками и просидел так несколько минут. Жалкие, беспомощно животные стоны слышались из за двери. Князь Андрей встал, подошел к двери и хотел отворить ее. Дверь держал кто то.
– Нельзя, нельзя! – проговорил оттуда испуганный голос. – Он стал ходить по комнате. Крики замолкли, еще прошло несколько секунд. Вдруг страшный крик – не ее крик, она не могла так кричать, – раздался в соседней комнате. Князь Андрей подбежал к двери; крик замолк, послышался крик ребенка.
«Зачем принесли туда ребенка? подумал в первую секунду князь Андрей. Ребенок? Какой?… Зачем там ребенок? Или это родился ребенок?» Когда он вдруг понял всё радостное значение этого крика, слезы задушили его, и он, облокотившись обеими руками на подоконник, всхлипывая, заплакал, как плачут дети. Дверь отворилась. Доктор, с засученными рукавами рубашки, без сюртука, бледный и с трясущейся челюстью, вышел из комнаты. Князь Андрей обратился к нему, но доктор растерянно взглянул на него и, ни слова не сказав, прошел мимо. Женщина выбежала и, увидав князя Андрея, замялась на пороге. Он вошел в комнату жены. Она мертвая лежала в том же положении, в котором он видел ее пять минут тому назад, и то же выражение, несмотря на остановившиеся глаза и на бледность щек, было на этом прелестном, детском личике с губкой, покрытой черными волосиками.
«Я вас всех люблю и никому дурного не делала, и что вы со мной сделали?» говорило ее прелестное, жалкое, мертвое лицо. В углу комнаты хрюкнуло и пискнуло что то маленькое, красное в белых трясущихся руках Марьи Богдановны.

Через два часа после этого князь Андрей тихими шагами вошел в кабинет к отцу. Старик всё уже знал. Он стоял у самой двери, и, как только она отворилась, старик молча старческими, жесткими руками, как тисками, обхватил шею сына и зарыдал как ребенок.

Через три дня отпевали маленькую княгиню, и, прощаясь с нею, князь Андрей взошел на ступени гроба. И в гробу было то же лицо, хотя и с закрытыми глазами. «Ах, что вы со мной сделали?» всё говорило оно, и князь Андрей почувствовал, что в душе его оторвалось что то, что он виноват в вине, которую ему не поправить и не забыть. Он не мог плакать. Старик тоже вошел и поцеловал ее восковую ручку, спокойно и высоко лежащую на другой, и ему ее лицо сказало: «Ах, что и за что вы это со мной сделали?» И старик сердито отвернулся, увидав это лицо.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Риджуэй,_Мэтью&oldid=80559033»