Рижское городское право

Рижское городское право — система городского права, действовавшая в Риге на протяжении нескольких веков. Во многом она базировалась на правовых системах других европейских городов.

Общие сведения

Часто под интегральным понятием «Городское право» понимают систему феодального права в средневековых европейских городах. В первую очередь городское право регулировало систему управления конкретным городом в средневековую эпоху, принципы функционирования органов городской власти (рат, магистрат), правила ведения торговли, судебную систему, права господствующих сословий и вообще — сословную иерархию городских жителей. Городское право складывалось постепенно, на протяжении XII—XIII веков, пока не приобрело форму устойчивого правового канона. Во многом на процесс формирования правовой системы в городах повлияло стремление среднего городского сословия (ремесленников) ослабить свою многоуровневую зависимость от феодальных сеньоров (в Риге, например, таковыми являлись Орден меченосцев (позднее преобразовавшийся в Ливонский орден) и архиепископ). Дополнительным поводом к переходу на новую систему городского права послужило намерение горожан (бюргерского сословия) избавиться от действия старых феодальных законов, которые существенно препятствовали развитию новых товарно-денежных отношений (главным образом это касалось таких непопулярных архаичных норм феодального канона, как береговое право, принцип судебных поединков, испытание калёным железом, штапельное право в пользу феодала и т. д. — см. также Альбертова привилегия).

Параллельно с функционировавшими системами феодального права, развивалась система правовой взаимосвязи между городами, построенная на принципе материнско-дочерних отношений. Краеугольным камнем этой системы являлась привилегия того или иного города на обладание правовым старшинством (город-мать), который распространял свою правовую систему на город-дочь. На территории средневековой Германии право городского старшинства традиционно принадлежало Магдебургу и Любеку, которые, в свою очередь, распространяли действие своих законов на дочерние города. Таким образом, юридическая система целого ряда немецких городов имела в своей основе магдебургское либо любекское право.

Рига

Сперва на развитии Риги существенное влияние оказало готландское право (право Висбю); оно являлось первой правовой системой, на которое опирались рижане в организации торговых отношений, в ведении суда, в порядке управления городом. Далее по значимости и по критерию очерёдности заимствования следовали право Гамбурга, Магдебурга, частично Любека. Готландское право было официально присвоено купцам, торговавшим в Риге, но чья торговая фактория находилась на территории острова в 1211 году. Полтора десятилетия привилегиями этой правовой системы могли пользоваться только иноземные купцы, бывавшие в Риге наездами, а в 1225 году возможностью применять правовые нормы Висбю получили рижане. Два года (1226—1228 годы) складывалось самостоятельное Висбю-Рижское право. Готландское право считается исторически первым правовым статутом Риги. Готландское право освобождало рижан от берегового права, условий «божьего суда», многих пошлин, значение которых устарело. Был отменён долгое время действовавший запрет на избрание рижанами собственного судьи (фогта), представителя Риги и защитника интересов рижан перед феодальными правителями. Однако судью должен был утверждать епископ (тогда епископ Альберт). Право неоднократно дополнялось, правда, не подвергалось существенным изменениям вплоть до 80-х годов XIII века, когда Рига стала членом Ганзы, в связи с чем она перешла на правовую систему Гамбурга. Таким образом, к началу XIV века начало складываться особое гамбургско-рижское право, которое представляло собой несколько видоизменённое гамбургское с учётом специфики Риги как города.

В 1582 году магдебургское право было заимствовано Динабургом, в 1670 году — Якобштадтом. Ревель с 1237 по 1248 год заимствовал основные принципы рижского права, что даёт право причислить его к городам — дочерям Риги.

Рижские статуты

Первые четыре свода рижских статутов

Для Риги особую важность представляли своды законов, которые в XIII веке были оформлены под названием Рижских статутов. Всего их шесть, все они составлены в целях упрочения привилегированного положения представителей сформировавшегося в первой четверти XIII века рижского патрициата. Первые рижские статуты были составлены с опорой на право Висбю. Вторые получили обозначение Рижско-Таллинских статутов, они были составлены по просьбе ревельских купцов и отправлены в Ревель в 1227—1238 годах. Кодификация этого права имела хождение в Риге параллельно с правом Висбю, иногда в спорных противоречивых случаях дополняя и подтверждая его. Третьи статуты носят название Рижско-Хаапсальских, поскольку были обработаны и кодифицированы Ригой для эстляндского города Гапсаля, который получил статус города-дочери Риги. Четвёртые статуты были оформлены после адаптацией рижанами гамбургского ганзейского права, они сохранились в пяти рукописных вариантах. Старейшая из этих рукописей датируется XIV веком. Статут написан на нижненемецком языке, разбит на 11 разделов и состоит из 169 страниц. Издание рукописи было осуществлено уже позднее, под влиянием возросшего интереса к образцам рижской древности в 1756 году. В то же время независимо от гамбургского правового источника имели хождение рижско-гапсальские статуты, которые нередко вступали в противоречие с основными нормами первого. При этом гамбургское право часто оценивалось рижскими бюргерами как вспомогательное, что предопределило стремление к упорядочиванию имеющихся законов и созданию нового рижского статута во избежание разночтений.

Переработанные рижские статуты

В первой четверти XIV века были обобщены, проанализированы и переработаны основные правовые источники, на которые опиралась Рига в судопроизводстве и управлении. Отрегулированные правовые нормы получили название Переработанных городских статутов. Основными нормами для них послужили: фрагменты Гамбургского права, отдельные пункты Рижско-Гапсальских юридических норм, некоторые постановления Любекского права, целый ряд правовых установок немецкой торговой общины Новгорода, города-тесного партнёра Ганзейского союза, законодательные акты Рижского рата, городское регулярное право и некоторые другие правовые источники, пользовавшиеся авторитетом у рижских бюргеров. Правовые постановления немецких купцов, проживавших на торговом подворье в Новгороде, были сформированы в 1290—1293 годах, некоторые из них вошли в переработанную правовую систему Риги. Основной свод поделен на разделы (их 11), в них содержатся 175 статей с описанием конкретной правовой нормы и вариантов её применения. В частности, в них содержится информация о принципах ведения городского хозяйства ратманами, о возможностях применения обязательственного права, о судебной системе, о порядке ведения судебного процесса, привлечения свидетелей (приводится описания правовых установок, регламентирующих отношение к свидетелям), комплексно рассматриваются принципы наследования имущества, разбираются основные нормы семейного, наследственного и уголовного права, права судоходства и т. д. В Риге найдено 16 рукописных вариантов. Самый первый был обнаружен в архивных подвальных хранилищах Рижского магистрата в 1780 году. Он написан на 62 пергаментных листах, по некоторым данным, приблизительно в первые десять лет XIV века, что даёт ему право считаться одним из старейших. Нормы Переработанных рижских статутов были опубликованы в 1773 году.

Реформирование статутов в поздний период

Известно, что Рижский рат руководствовался нормами, опубликованными в Переработанных рижских статутах вплоть до последней четверти XVII века, однако уже во времена существования Задвинского герцогства в систему правовых норм по распоряжению новой краевой администрации были введены определённые коррективы. Городской рат дополнил перечень законодательных постановлений новыми принципиально значимыми для ведения судебных дел актами: положением о присяжных поверенных, которое было введено 15 августа 1578 года; Законом о судебном процессе, который был сформулирован 15 декабря 1581 года, и Законом об опеке, увидевшим свет 1 ноября 1591 года.

Следующая полномасштабная ревизия городских статутов состоялась в период владычества шведской администрации. Рижскими ратманами был составлен проект реорганизации системы городских правовых норм; первый вариант проекта был предложен в 1653 году — он состоял из пяти разделов. У истоков этого проекта стояли член Рижского рата Иоганн Мейер и вице-синдиком (должность в средневековых городах, аналогичная заместителю юрисконсульта) верховного органа городской власти Иоганном Флигелем (1603—1662), который успешно совмещал юридическую деятельность с активными литературными изысканиями. Спецификой нового проекта городского права была ярко выраженная ориентированность на ключевые нормативные положения римского муниципального права. Разработчики статутов Мейер и Флигель предполагали обращение к инструментам римского права практически во всех случаях судопроизводства. Тем не менее шведское правительство, которому принадлежало последнее слово в этом вопросе, предпочло отклонить предложенный рижскими юристами проект в начале 1660-х годов именно из-за казавшейся консервативности.

В 1662 году шведская губернская администрация передала Рижскому рату просьбу-требование ускорить процесс разработки более современных городских правил. Для этих целей по решению рата была учреждена Специальная комиссия, которая работала над новым проектом рижского права около 11 лет, и в конце концов в 1673 году длительная кропотливая и скрупулёзная работа членов комиссии была завершена. Новый переработанный свод городских нормативных актов в этом же году получил название «Статуты и права города Риги». Удивительно то, что этот проект также был решительно отклонён шведскими органами верховной власти, однако документально известно, что с 1680 года рижские суды стали на практике применять основные законодательные нормы нового свода законов, фактически проигнорировав точку зрения представителей королевской администрации. Администрация, естественно, обиделась и подала категорический протест по поводу свершившегося самоуправства в Стокгольмский апелляционный суд, который после нескольких актов судебного разбирательства всё же принял сторону Рижского рата и выдал официальное разрешение на «независимое» судопроизводство, признав сложившуюся в Риге судебную практику. Следовательно, именно второй вариант правовых норм, разработанный в 1673 году по итогам многолетнего труда Специальной комиссии, стал последними, шестыми Рижскими статутами. По существу, шестые статуты представляют собой творческое смешение Переработанных (пятых) городских правил и отдельных базовых пунктов проекта Мейера-Флигеля, отклонённых шведским правительством в первый раз.

Эти статуты были впервые в истории опубликованы в том же 1780 году, в период, когда у рижан сформировался интерес к старинным документам и истории родного города в контексте эпохи Просвещения. Статуты состояли из 386 статей, которые были распределены авторами по шести разделам. Первый раздел определял структуру и ограничивал сферу компетенции Рижского рата. Второй раздел был посвящён судоустройству и был направлен на строгую регламентацию судебного процесса. В Третьем и Четвёртом разделах были приведены ключевые пункты гражданского права. Основным содержанием Пятого раздела были пункты морского и вексельного права, а Шестой раздел содержал в себе разработки по уголовному праву.

Новая система права в новейший период

Этот свод правил потерял практическое значение к середине XIX века, когда по решению российской губернской администрации были составлены новые пункты правового уложения: нормы старого городского права были частично адаптированы и включены в «Свод местных узаконений губерний остзейских». Первое и второе издание нового свода были опубликованы в 1845 году. Третье издание свода губернских законодательных актов, отредактированный и дополненный русскими и остзейскими правоведами, благополучно увидело свет в 1864 году. Этот кодекс определял основные правовые принципы судоходства, что явилось определённой инновацией для края. Свод, в котором были сконцентрированы основные публично-правовые нормы для рижан, действовал до вступления в силу реформы городового положения 1871 года — в Риге она начала действовать в 1877 году. Окончательно публично-правовые нормы «Свода местных узаконений» перестал действовать в 1889 году — после того, как в Прибалтийских губерниях Российской империи вступила в силу долгожданная Судебная реформа. Гражданско-правовые нормы «Свода местных узаконений» утратили свою актуальность после оккупации Риги кайзеровскими войсками (август — сентябрь 1917 года) и последовавшей вскоре Октябрьской революции. На некоторые пункты имперского гражданско-правового кодекса 1845—1864 года ещё ссылались судьи Латвийской республики межвоенного периода до тех пор, пока с 1 января 1938 года не вступил в силу новый универсальный Городской закон, работа над которым началась по распоряжению Карлиса Ульманиса.

Другие источники

Помимо рижских статутов важную роль в формировании системы рижского городского права играли пункты Смоленского договора, заключённого в 1229 году между представителями епископа Альберта, феодального сеньора ливонской столицы (сам Альберт фон Буксгевден скончался за короткое время до подписания договора на территории Риги) и послами князя Смоленского Мстислава-Фёдора Давыдовича, которые объективированы в историческом документе как «лучший поп Еремей и умный муж Пантелей». Также при заключении договора присутствовали купцы из Любека, Гамбурга, Зоста, Готланда, Бремена, Гронингена и Дортмунда, которые также принимали активное участие в обсуждении пунктов торгового сотрудничества между сторонами. Отдельные привилегии по итогам соглашения также получили торговцы из Витебска и Полоцка, присутствовавшие при заключении Смоленского договора. Одним из наиболее существенных достижений этого экономически обоюдовыгодного соглашения, получившего альтернативное наименование «Мстиславова правда», было право беспрепятственного и беспошлинного ведения торговли по Западной Двине для русских купцов. Также в «Правде» были регламентированы нормы «интернационального» торгового уголовного права, в которых давалось краткое описание преступления и наказания, которое полагалось провинившемуся.

Также среди источников городского права были многочисленные указы и распоряжения, издаваемые Рижским ратом, так называемые бюргерские речи (обязательные правила, принятые на регулярных собраниях полноправных горожан), которые определяли в том числе и принципы «бюргерского кормления» (монопольное право рижских бюргеров на изготовление и реализацию определённых напитков, товаров и цеховой продукции).

Совокупность актов рижского городского права неоднократно подвергалась корректировке в период с шестнадцатый по восемнадцатый век в связи с предоставлением рижанам всевозможных «привилегий»; фактически каждый новый сюзерен передавал рижанам условия («кондиции»), на которые он собирается опираться при осуществлении своих властных полномочий. Из таких можно отметить свод привилегий, изданный для Риги 16 января 1581 года королём Речи Посполитой Стефаном Баторием — они были несколько подкорректированы и расширены 14 января 1582 года. После принятия рижанами условий капитуляции представители шведского короля («Льва севера») Густава II Адольфа вручили ратманам и бюргерам аккордные кондиции, которые в истории обрели название «Привилегий Густава II Адольфа» — они были ратифицированы 25 сентября 1625 года. Пётр I дал рижским бюргерам «Аккордные пункты», поставив свою подпись на присланном ему документе документе 12 октября 1710 года — эти пункты были разработаны в процессе совещания между Видземским рыцарством и ратом, с одной стороны, и представителями российского армейского командования (Аникита Иванович Репнин, Борис Петрович Шереметев), с другой; предварительная договорённость по поводу «Пунктов согласия» была достигнута 4 июля 1710 года.

См. также

• Рижский рат

Литература

Рига: Энциклопедия = Enciklopēdija «Rīga» / Гл. ред. П. П. Еран. — 1-е изд.. — Рига: Главная редакция энциклопедий, 1989. — С. 260-261, 622-623. — 880 с. — 60 000 экз. — ISBN 5-89960-002-0.

Отрывок, характеризующий Рижское городское право

– Помню, – поспешно отвечал князь Андрей, – я говорил, что падшую женщину надо простить, но я не говорил, что я могу простить. Я не могу.
– Разве можно это сравнивать?… – сказал Пьер. Князь Андрей перебил его. Он резко закричал:
– Да, опять просить ее руки, быть великодушным, и тому подобное?… Да, это очень благородно, но я не способен итти sur les brisees de monsieur [итти по стопам этого господина]. – Ежели ты хочешь быть моим другом, не говори со мною никогда про эту… про всё это. Ну, прощай. Так ты передашь…
Пьер вышел и пошел к старому князю и княжне Марье.
Старик казался оживленнее обыкновенного. Княжна Марья была такая же, как и всегда, но из за сочувствия к брату, Пьер видел в ней радость к тому, что свадьба ее брата расстроилась. Глядя на них, Пьер понял, какое презрение и злобу они имели все против Ростовых, понял, что нельзя было при них даже и упоминать имя той, которая могла на кого бы то ни было променять князя Андрея.
За обедом речь зашла о войне, приближение которой уже становилось очевидно. Князь Андрей не умолкая говорил и спорил то с отцом, то с Десалем, швейцарцем воспитателем, и казался оживленнее обыкновенного, тем оживлением, которого нравственную причину так хорошо знал Пьер.


В этот же вечер, Пьер поехал к Ростовым, чтобы исполнить свое поручение. Наташа была в постели, граф был в клубе, и Пьер, передав письма Соне, пошел к Марье Дмитриевне, интересовавшейся узнать о том, как князь Андрей принял известие. Через десять минут Соня вошла к Марье Дмитриевне.
– Наташа непременно хочет видеть графа Петра Кирилловича, – сказала она.
– Да как же, к ней что ль его свести? Там у вас не прибрано, – сказала Марья Дмитриевна.
– Нет, она оделась и вышла в гостиную, – сказала Соня.
Марья Дмитриевна только пожала плечами.
– Когда это графиня приедет, измучила меня совсем. Ты смотри ж, не говори ей всего, – обратилась она к Пьеру. – И бранить то ее духу не хватает, так жалка, так жалка!
Наташа, исхудавшая, с бледным и строгим лицом (совсем не пристыженная, какою ее ожидал Пьер) стояла по середине гостиной. Когда Пьер показался в двери, она заторопилась, очевидно в нерешительности, подойти ли к нему или подождать его.
Пьер поспешно подошел к ней. Он думал, что она ему, как всегда, подаст руку; но она, близко подойдя к нему, остановилась, тяжело дыша и безжизненно опустив руки, совершенно в той же позе, в которой она выходила на середину залы, чтоб петь, но совсем с другим выражением.
– Петр Кирилыч, – начала она быстро говорить – князь Болконский был вам друг, он и есть вам друг, – поправилась она (ей казалось, что всё только было, и что теперь всё другое). – Он говорил мне тогда, чтобы обратиться к вам…
Пьер молча сопел носом, глядя на нее. Он до сих пор в душе своей упрекал и старался презирать ее; но теперь ему сделалось так жалко ее, что в душе его не было места упреку.
– Он теперь здесь, скажите ему… чтобы он прост… простил меня. – Она остановилась и еще чаще стала дышать, но не плакала.
– Да… я скажу ему, – говорил Пьер, но… – Он не знал, что сказать.
Наташа видимо испугалась той мысли, которая могла притти Пьеру.
– Нет, я знаю, что всё кончено, – сказала она поспешно. – Нет, это не может быть никогда. Меня мучает только зло, которое я ему сделала. Скажите только ему, что я прошу его простить, простить, простить меня за всё… – Она затряслась всем телом и села на стул.
Еще никогда не испытанное чувство жалости переполнило душу Пьера.
– Я скажу ему, я всё еще раз скажу ему, – сказал Пьер; – но… я бы желал знать одно…
«Что знать?» спросил взгляд Наташи.
– Я бы желал знать, любили ли вы… – Пьер не знал как назвать Анатоля и покраснел при мысли о нем, – любили ли вы этого дурного человека?
– Не называйте его дурным, – сказала Наташа. – Но я ничего – ничего не знаю… – Она опять заплакала.
И еще больше чувство жалости, нежности и любви охватило Пьера. Он слышал как под очками его текли слезы и надеялся, что их не заметят.
– Не будем больше говорить, мой друг, – сказал Пьер.
Так странно вдруг для Наташи показался этот его кроткий, нежный, задушевный голос.
– Не будем говорить, мой друг, я всё скажу ему; но об одном прошу вас – считайте меня своим другом, и ежели вам нужна помощь, совет, просто нужно будет излить свою душу кому нибудь – не теперь, а когда у вас ясно будет в душе – вспомните обо мне. – Он взял и поцеловал ее руку. – Я счастлив буду, ежели в состоянии буду… – Пьер смутился.
– Не говорите со мной так: я не стою этого! – вскрикнула Наташа и хотела уйти из комнаты, но Пьер удержал ее за руку. Он знал, что ему нужно что то еще сказать ей. Но когда он сказал это, он удивился сам своим словам.
– Перестаньте, перестаньте, вся жизнь впереди для вас, – сказал он ей.
– Для меня? Нет! Для меня всё пропало, – сказала она со стыдом и самоунижением.
– Все пропало? – повторил он. – Ежели бы я был не я, а красивейший, умнейший и лучший человек в мире, и был бы свободен, я бы сию минуту на коленях просил руки и любви вашей.
Наташа в первый раз после многих дней заплакала слезами благодарности и умиления и взглянув на Пьера вышла из комнаты.
Пьер тоже вслед за нею почти выбежал в переднюю, удерживая слезы умиления и счастья, давившие его горло, не попадая в рукава надел шубу и сел в сани.
– Теперь куда прикажете? – спросил кучер.
«Куда? спросил себя Пьер. Куда же можно ехать теперь? Неужели в клуб или гости?» Все люди казались так жалки, так бедны в сравнении с тем чувством умиления и любви, которое он испытывал; в сравнении с тем размягченным, благодарным взглядом, которым она последний раз из за слез взглянула на него.
– Домой, – сказал Пьер, несмотря на десять градусов мороза распахивая медвежью шубу на своей широкой, радостно дышавшей груди.
Было морозно и ясно. Над грязными, полутемными улицами, над черными крышами стояло темное, звездное небо. Пьер, только глядя на небо, не чувствовал оскорбительной низости всего земного в сравнении с высотою, на которой находилась его душа. При въезде на Арбатскую площадь, огромное пространство звездного темного неба открылось глазам Пьера. Почти в середине этого неба над Пречистенским бульваром, окруженная, обсыпанная со всех сторон звездами, но отличаясь от всех близостью к земле, белым светом, и длинным, поднятым кверху хвостом, стояла огромная яркая комета 1812 го года, та самая комета, которая предвещала, как говорили, всякие ужасы и конец света. Но в Пьере светлая звезда эта с длинным лучистым хвостом не возбуждала никакого страшного чувства. Напротив Пьер радостно, мокрыми от слез глазами, смотрел на эту светлую звезду, которая, как будто, с невыразимой быстротой пролетев неизмеримые пространства по параболической линии, вдруг, как вонзившаяся стрела в землю, влепилась тут в одно избранное ею место, на черном небе, и остановилась, энергично подняв кверху хвост, светясь и играя своим белым светом между бесчисленными другими, мерцающими звездами. Пьеру казалось, что эта звезда вполне отвечала тому, что было в его расцветшей к новой жизни, размягченной и ободренной душе.


С конца 1811 го года началось усиленное вооружение и сосредоточение сил Западной Европы, и в 1812 году силы эти – миллионы людей (считая тех, которые перевозили и кормили армию) двинулись с Запада на Восток, к границам России, к которым точно так же с 1811 го года стягивались силы России. 12 июня силы Западной Европы перешли границы России, и началась война, то есть совершилось противное человеческому разуму и всей человеческой природе событие. Миллионы людей совершали друг, против друга такое бесчисленное количество злодеяний, обманов, измен, воровства, подделок и выпуска фальшивых ассигнаций, грабежей, поджогов и убийств, которого в целые века не соберет летопись всех судов мира и на которые, в этот период времени, люди, совершавшие их, не смотрели как на преступления.
Что произвело это необычайное событие? Какие были причины его? Историки с наивной уверенностью говорят, что причинами этого события были обида, нанесенная герцогу Ольденбургскому, несоблюдение континентальной системы, властолюбие Наполеона, твердость Александра, ошибки дипломатов и т. п.
Следовательно, стоило только Меттерниху, Румянцеву или Талейрану, между выходом и раутом, хорошенько постараться и написать поискуснее бумажку или Наполеону написать к Александру: Monsieur mon frere, je consens a rendre le duche au duc d'Oldenbourg, [Государь брат мой, я соглашаюсь возвратить герцогство Ольденбургскому герцогу.] – и войны бы не было.
Понятно, что таким представлялось дело современникам. Понятно, что Наполеону казалось, что причиной войны были интриги Англии (как он и говорил это на острове Св. Елены); понятно, что членам английской палаты казалось, что причиной войны было властолюбие Наполеона; что принцу Ольденбургскому казалось, что причиной войны было совершенное против него насилие; что купцам казалось, что причиной войны была континентальная система, разорявшая Европу, что старым солдатам и генералам казалось, что главной причиной была необходимость употребить их в дело; легитимистам того времени то, что необходимо было восстановить les bons principes [хорошие принципы], а дипломатам того времени то, что все произошло оттого, что союз России с Австрией в 1809 году не был достаточно искусно скрыт от Наполеона и что неловко был написан memorandum за № 178. Понятно, что эти и еще бесчисленное, бесконечное количество причин, количество которых зависит от бесчисленного различия точек зрения, представлялось современникам; но для нас – потомков, созерцающих во всем его объеме громадность совершившегося события и вникающих в его простой и страшный смысл, причины эти представляются недостаточными. Для нас непонятно, чтобы миллионы людей христиан убивали и мучили друг друга, потому что Наполеон был властолюбив, Александр тверд, политика Англии хитра и герцог Ольденбургский обижен. Нельзя понять, какую связь имеют эти обстоятельства с самым фактом убийства и насилия; почему вследствие того, что герцог обижен, тысячи людей с другого края Европы убивали и разоряли людей Смоленской и Московской губерний и были убиваемы ими.
Для нас, потомков, – не историков, не увлеченных процессом изыскания и потому с незатемненным здравым смыслом созерцающих событие, причины его представляются в неисчислимом количестве. Чем больше мы углубляемся в изыскание причин, тем больше нам их открывается, и всякая отдельно взятая причина или целый ряд причин представляются нам одинаково справедливыми сами по себе, и одинаково ложными по своей ничтожности в сравнении с громадностью события, и одинаково ложными по недействительности своей (без участия всех других совпавших причин) произвести совершившееся событие. Такой же причиной, как отказ Наполеона отвести свои войска за Вислу и отдать назад герцогство Ольденбургское, представляется нам и желание или нежелание первого французского капрала поступить на вторичную службу: ибо, ежели бы он не захотел идти на службу и не захотел бы другой, и третий, и тысячный капрал и солдат, настолько менее людей было бы в войске Наполеона, и войны не могло бы быть.
Ежели бы Наполеон не оскорбился требованием отступить за Вислу и не велел наступать войскам, не было бы войны; но ежели бы все сержанты не пожелали поступить на вторичную службу, тоже войны не могло бы быть. Тоже не могло бы быть войны, ежели бы не было интриг Англии, и не было бы принца Ольденбургского и чувства оскорбления в Александре, и не было бы самодержавной власти в России, и не было бы французской революции и последовавших диктаторства и империи, и всего того, что произвело французскую революцию, и так далее. Без одной из этих причин ничего не могло бы быть. Стало быть, причины эти все – миллиарды причин – совпали для того, чтобы произвести то, что было. И, следовательно, ничто не было исключительной причиной события, а событие должно было совершиться только потому, что оно должно было совершиться. Должны были миллионы людей, отрекшись от своих человеческих чувств и своего разума, идти на Восток с Запада и убивать себе подобных, точно так же, как несколько веков тому назад с Востока на Запад шли толпы людей, убивая себе подобных.
Действия Наполеона и Александра, от слова которых зависело, казалось, чтобы событие совершилось или не совершилось, – были так же мало произвольны, как и действие каждого солдата, шедшего в поход по жребию или по набору. Это не могло быть иначе потому, что для того, чтобы воля Наполеона и Александра (тех людей, от которых, казалось, зависело событие) была исполнена, необходимо было совпадение бесчисленных обстоятельств, без одного из которых событие не могло бы совершиться. Необходимо было, чтобы миллионы людей, в руках которых была действительная сила, солдаты, которые стреляли, везли провиант и пушки, надо было, чтобы они согласились исполнить эту волю единичных и слабых людей и были приведены к этому бесчисленным количеством сложных, разнообразных причин.
Фатализм в истории неизбежен для объяснения неразумных явлений (то есть тех, разумность которых мы не понимаем). Чем более мы стараемся разумно объяснить эти явления в истории, тем они становятся для нас неразумнее и непонятнее.
Каждый человек живет для себя, пользуется свободой для достижения своих личных целей и чувствует всем существом своим, что он может сейчас сделать или не сделать такое то действие; но как скоро он сделает его, так действие это, совершенное в известный момент времени, становится невозвратимым и делается достоянием истории, в которой оно имеет не свободное, а предопределенное значение.
Есть две стороны жизни в каждом человеке: жизнь личная, которая тем более свободна, чем отвлеченнее ее интересы, и жизнь стихийная, роевая, где человек неизбежно исполняет предписанные ему законы.
Человек сознательно живет для себя, но служит бессознательным орудием для достижения исторических, общечеловеческих целей. Совершенный поступок невозвратим, и действие его, совпадая во времени с миллионами действий других людей, получает историческое значение. Чем выше стоит человек на общественной лестнице, чем с большими людьми он связан, тем больше власти он имеет на других людей, тем очевиднее предопределенность и неизбежность каждого его поступка.
«Сердце царево в руце божьей».
Царь – есть раб истории.
История, то есть бессознательная, общая, роевая жизнь человечества, всякой минутой жизни царей пользуется для себя как орудием для своих целей.
Наполеон, несмотря на то, что ему более чем когда нибудь, теперь, в 1812 году, казалось, что от него зависело verser или не verser le sang de ses peuples [проливать или не проливать кровь своих народов] (как в последнем письме писал ему Александр), никогда более как теперь не подлежал тем неизбежным законам, которые заставляли его (действуя в отношении себя, как ему казалось, по своему произволу) делать для общего дела, для истории то, что должно было совершиться.
Люди Запада двигались на Восток для того, чтобы убивать друг друга. И по закону совпадения причин подделались сами собою и совпали с этим событием тысячи мелких причин для этого движения и для войны: укоры за несоблюдение континентальной системы, и герцог Ольденбургский, и движение войск в Пруссию, предпринятое (как казалось Наполеону) для того только, чтобы достигнуть вооруженного мира, и любовь и привычка французского императора к войне, совпавшая с расположением его народа, увлечение грандиозностью приготовлений, и расходы по приготовлению, и потребность приобретения таких выгод, которые бы окупили эти расходы, и одурманившие почести в Дрездене, и дипломатические переговоры, которые, по взгляду современников, были ведены с искренним желанием достижения мира и которые только уязвляли самолюбие той и другой стороны, и миллионы миллионов других причин, подделавшихся под имеющее совершиться событие, совпавших с ним.
Когда созрело яблоко и падает, – отчего оно падает? Оттого ли, что тяготеет к земле, оттого ли, что засыхает стержень, оттого ли, что сушится солнцем, что тяжелеет, что ветер трясет его, оттого ли, что стоящему внизу мальчику хочется съесть его?