Записки Рикки Маккормика

Записки Рикки Маккормика — два рукописных документа, принадлежавших Рикки Маккормику (англ. Ricky McCormick), убитому неизвестным лицом или группой лиц, найденные в кармане его брюк при обнаружении тела 30 июня 1999 года. Записки, судя по всему, содержали закодированное сообщение, однако все попытки криптоаналитиков ФБР и Американской Криптоаналитической организации расшифровать их не привели к успеху. 29 марта 2011 года ФБР обратилось к общественности с просьбой оказать помощь следствию путём предложения собственных версий расшифровки записок.

Личность погибшего

Рикки Маккормик, 41 год, был безработным американцем с неоконченным средним образованием, периодически проживавшим по трём адресам — в Сент-Луисе (Миссури), Белльвилле (Иллинойс) и Фэрвью Хайтс (Иллинойс). По информации, опубликованной в 1999 году в газете St. Louis Post-Dispatch, страдал хроническими заболеваниями сердечно-сосудистой и дыхательной систем. Не был женат, однако являлся отцом по крайней мере четырёх детей. Неоднократно привлекался к уголовной ответственности, в том числе по статье за половую связь с несовершеннолетними. Проживал на пособие по инвалидности.

Обнаружение тела

Тело погибшего было обнаружено 30 июня 1999 года на кукурузном поле человеком, ехавшим по просёлочной дороге рядом с шоссе 367 недалеко от города Вест Элтон, Миссури. Каким образом МакКормик, не имевший собственного автомобиля, оказался в 15 милях от своего постоянного места проживания на территории, которая не была связана с ближайшим населенным пунктом общественным транспортом, так и осталось невыясненым. На момент обнаружения тело погибшего уже подверглось изменениям в результате начавшегося процесса разложения. Причина смерти так и не была выяснена, однако полиция была уверена в том, что это не было убийством, поскольку не смогла найти возможные мотивы. Последним местом, где Маккормика видели живым пятью днями ранее была больница St. Louis Forest Park, в которой он проходил плановый медицинский осмотр.

Обнаруженные записки

Новостные сообщения, опубликованные в 1999 году, не содержали никакой информации о найденных зашифрованных записках. Данные об этом были обнародованы лишь спустя 12 лет, когда ФБР интерпретировала данную смерть как убийство.

Записки Рикки Маккормика

Записка № 1

Записка № 2

Обе записки содержали непонятный текст, состоящий из нагромождения букв и цифр с периодическим включением скобок. Следователи полагают, что они были написаны приблизительно за три дня до убийства. По мнению ФБР, записки могут содержать информацию об убийце Маккормика. Так, руководитель группы криптоанализа ФБР Дэн Олсон заявил:

«Взлом шифра может помочь нам раскрыть информацию о возможном местонахождении погибшего перед смертью, что может привести нас к раскрытию этого убийства».

По словам родственников Маккормика, погибший использовал подобную технику кодирования сообщений ещё с детства, но, к сожалению, никто из них не знал ключа к этому шифру.

Все попытки расшифровки текста ни к чему не привели, и вскоре ФБР через свой сайт обратилась за помощью ко всем желающим помочь разобраться с расшифровкой сообщения. Вскоре было получено огромное количество различных версий интерпретаций загадочных записок, что вынудило ФБР создать отдельный сайт, на который все желающие могут присылать свои варианты расшифровок сообщения Маккормика.

См. также

• Дело «Таман Шуд»
• Дело YOGTZE

Ссылки

• [forms.fbi.gov/code Сайт, на который любой желающий может отправлять свою версию расшифровки записок Маккормика]

Отрывок, характеризующий Записки Рикки Маккормика

В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.
Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.
Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.
Он не видал и не слыхал, как пристреливали отсталых пленных, хотя более сотни из них уже погибли таким образом. Он не думал о Каратаеве, который слабел с каждым днем и, очевидно, скоро должен был подвергнуться той же участи. Еще менее Пьер думал о себе. Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность, тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления.


22 го числа, в полдень, Пьер шел в гору по грязной, скользкой дороге, глядя на свои ноги и на неровности пути. Изредка он взглядывал на знакомую толпу, окружающую его, и опять на свои ноги. И то и другое было одинаково свое и знакомое ему. Лиловый кривоногий Серый весело бежал стороной дороги, изредка, в доказательство своей ловкости и довольства, поджимая заднюю лапу и прыгая на трех и потом опять на всех четырех бросаясь с лаем на вороньев, которые сидели на падали. Серый был веселее и глаже, чем в Москве. Со всех сторон лежало мясо различных животных – от человеческого до лошадиного, в различных степенях разложения; и волков не подпускали шедшие люди, так что Серый мог наедаться сколько угодно.
Дождик шел с утра, и казалось, что вот вот он пройдет и на небе расчистит, как вслед за непродолжительной остановкой припускал дождик еще сильнее. Напитанная дождем дорога уже не принимала в себя воды, и ручьи текли по колеям.
Пьер шел, оглядываясь по сторонам, считая шаги по три, и загибал на пальцах. Обращаясь к дождю, он внутренне приговаривал: ну ка, ну ка, еще, еще наддай.
Ему казалось, что он ни о чем не думает; но далеко и глубоко где то что то важное и утешительное думала его душа. Это что то было тончайшее духовное извлечение из вчерашнего его разговора с Каратаевым.
Вчера, на ночном привале, озябнув у потухшего огня, Пьер встал и перешел к ближайшему, лучше горящему костру. У костра, к которому он подошел, сидел Платон, укрывшись, как ризой, с головой шинелью, и рассказывал солдатам своим спорым, приятным, но слабым, болезненным голосом знакомую Пьеру историю. Было уже за полночь. Это было то время, в которое Каратаев обыкновенно оживал от лихорадочного припадка и бывал особенно оживлен. Подойдя к костру и услыхав слабый, болезненный голос Платона и увидав его ярко освещенное огнем жалкое лицо, Пьера что то неприятно кольнуло в сердце. Он испугался своей жалости к этому человеку и хотел уйти, но другого костра не было, и Пьер, стараясь не глядеть на Платона, подсел к костру.
– Что, как твое здоровье? – спросил он.
– Что здоровье? На болезнь плакаться – бог смерти не даст, – сказал Каратаев и тотчас же возвратился к начатому рассказу.
– …И вот, братец ты мой, – продолжал Платон с улыбкой на худом, бледном лице и с особенным, радостным блеском в глазах, – вот, братец ты мой…
Пьер знал эту историю давно, Каратаев раз шесть ему одному рассказывал эту историю, и всегда с особенным, радостным чувством. Но как ни хорошо знал Пьер эту историю, он теперь прислушался к ней, как к чему то новому, и тот тихий восторг, который, рассказывая, видимо, испытывал Каратаев, сообщился и Пьеру. История эта была о старом купце, благообразно и богобоязненно жившем с семьей и поехавшем однажды с товарищем, богатым купцом, к Макарью.
Остановившись на постоялом дворе, оба купца заснули, и на другой день товарищ купца был найден зарезанным и ограбленным. Окровавленный нож найден был под подушкой старого купца. Купца судили, наказали кнутом и, выдернув ноздри, – как следует по порядку, говорил Каратаев, – сослали в каторгу.
– И вот, братец ты мой (на этом месте Пьер застал рассказ Каратаева), проходит тому делу годов десять или больше того. Живет старичок на каторге. Как следовает, покоряется, худого не делает. Только у бога смерти просит. – Хорошо. И соберись они, ночным делом, каторжные то, так же вот как мы с тобой, и старичок с ними. И зашел разговор, кто за что страдает, в чем богу виноват. Стали сказывать, тот душу загубил, тот две, тот поджег, тот беглый, так ни за что. Стали старичка спрашивать: ты за что, мол, дедушка, страдаешь? Я, братцы мои миленькие, говорит, за свои да за людские грехи страдаю. А я ни душ не губил, ни чужого не брал, акромя что нищую братию оделял. Я, братцы мои миленькие, купец; и богатство большое имел. Так и так, говорит. И рассказал им, значит, как все дело было, по порядку. Я, говорит, о себе не тужу. Меня, значит, бог сыскал. Одно, говорит, мне свою старуху и деток жаль. И так то заплакал старичок. Случись в их компании тот самый человек, значит, что купца убил. Где, говорит, дедушка, было? Когда, в каком месяце? все расспросил. Заболело у него сердце. Подходит таким манером к старичку – хлоп в ноги. За меня ты, говорит, старичок, пропадаешь. Правда истинная; безвинно напрасно, говорит, ребятушки, человек этот мучится. Я, говорит, то самое дело сделал и нож тебе под голова сонному подложил. Прости, говорит, дедушка, меня ты ради Христа.