Рикорд, Пётр Иванович

Пётр Иванович Рикорд
адмирал Пётр Иванович Рикорд
Дата рождения	29 января (9 февраля) 1776(1776-02-09)
Место рождения	Торопец, Псковская губерния, Российская империя
Дата смерти	16 (28) февраля 1855(1855-02-28) (79 лет)
Место смерти	Санкт-Петербург, Российская империя
Принадлежность	Российская империя Российская империя
Род войск	Флот
Звание	адмирал
Сражения/войны	Наполеоновские войны, Русско-турецкая война 1828—1829, Крымская война
Награды и премии	Орден Святой Анны на шпагу (1799), Орден Святого Владимира 4-й ст. (1810), Орден Святого Георгия 4-й ст. (1816), Орден Святой Анны 2-й ст. с алмазными украшениями (1819), Орден Святой Анны 1-й ст. (1829), Орден Святого Владимира 2-й ст. Большого Креста (1833), Орден Белого Орла (1836), Орден Святого Александра Невского (1841) с алмазными знаками к этому ордену (1853) Серебряная медаль на Георгиевской ленте за Турецкую войну 1828 и 1829 годов и Знак отличия беспорочной службы за 55 лет.

Пётр Иванович Рикорд (29 января [9 февраля] 1776, Торопец — 16 [28] февраля 1855, Санкт-Петербург) — российский адмирал, путешественник, учёный, дипломат, писатель, кораблестроитель, государственный и общественный деятель.

Биография

Родился 29 января 1776 года в городе Торопце Псковской губернии (ныне Тверской области) в семье премьер-майора Ингерманландского полка Иогана Игнатьевича Рикорда и езж. Марии урожденной Метцель из Данцига. Иоган (Жан-Батист) Игнатьевич Рикорд, уроженец города Энса, сын Игнацо Рикорда из Ниццы, подданного Сардинского королевства, вступил в Австрийскую службу, затем служил подполковником в Польской Королевский службе, а в 1772 году принят секунд-майором в Российскую службу. Всю свою жизнь он провёл в походах, и там, где не было близко католического священника, он крестил своих детей по обряду православной церкви; таким образом и Пётр Рикорд был крещен по православному обряду.

В 1787 году, по просьбе отца, в то время армии премьер-майора, Пётр Иванович был определён в Морской кадетский корпус в Кронштадте; в 1792 году он был произведён в гардемарины и в этом звании сделал две кампании: одну до Готланда, а другую до Копенгагена.

24 апреля 1794 года Рикорд был выпущен по экзамену мичманом и в 1795 году был назначен на эскадру, отправленную в Северное море, под начальством вице-адмирала Ханыкова, на помощь Англии в действиях её против революционной Франции. Эскадра эта простояла почти без дела четыре года. Пользуясь этим, Рикорд с разрешения начальства, с некоторыми своими товарищами, проживал в Лондоне, где они обыкновенно нанимали скромную квартиру, брали уроки французского и английского языков и совершенствовались в морских науках.

В августе 1797 года Рикорд вернулся в Ревель, в следующем году, с июня по август, находился на Кронштадтской брандвахте, в 1798—1800 годах снова плавал в Англию и Голландию. Отличился при высадке десанта у города Гельдер (Голландия), за что 24 сентября 1799 награждён орденом Св. Анны 3-й степени на шпагу. 14 марта 1800 года произведён в лейтенанты.

По возвращении в Петербург в августе 1800 года, Рикорд поступил на службу в Морской корпус, но уже в 1802 год, в числе двенадцати избранных офицеров, был послан на службу в английский флот волонтером, для усовершенствования в морском деле на практике; 19 февраля 1803 года он был назначен на английский фрегат «Amazon», стоявший на Портсмутском рейде, откуда отплыл в Гибралтар. Находясь в свите герцога Кентского, Рикорд посетил берега Африки, осмотрел крепость Сеуту, плавал затем в Лиссабон, крейсировал у Кадиса и участвовал в захвате нескольких испанских судов англичанами. Затем он посетил Мальту, Мадейру, Ямайку, откуда, возвратясь в Портсмут, отправился, осенью 1805 года, в Россию и прибыл в Ревель 9 ноября.

В 1806 году, при вторичном отправлении Американской Компанией шлюпа «Нева» под командой лейтенанта Гагемейстера в кругосветное плавание, правительством вместе с ним велено было отправить военное судно, которое могло бы на пути служить первому обороной, — главным же образом для открытия и описания северной части Тихого океана, а также для транспортировки разных морских снарядов для Охотского порта и для Камчатки. Капитаном этого судна был назначен лейтенант Головнин, а в помощники ему, по выбору самого Головнина, — его друг, П. И. Рикорд. 25 июля 1807 года предназначенный для этой экспедиции шлюп «Диана» вышел из Кронштадта и 5 сентября прибыл в Англию.

Так как в это время разрыв России с Англией уже не подлежал сомнению, то Головнин исходатайствовал у британского правительства паспорт на свободное плавание «Дианы» с учёными целями. Несмотря на это, наши моряки, отнесённые от берегов Южной Америки, которую они пытались обогнуть у мыса Горн, жестокими штормами и противными ветрами к мысу Доброй Надежды, по прибытии туда были задержаны англичанами, и только после почти тринадцатимесячной невольной стоянки им удалось, воспользовавшись крепким ветром и темной ночью, ускользнуть от окружавших их английских судов. 25 сентября 1809 года шлюп, наконец прибыл в Петропавловскую гавань.

Следующие две зимы П. И. Рикорд провёл на Камчатке, откуда в мае 1810 года, вместе с Головниным, плавал на «Диане» в Ситку и Ново-Архангельск — для описи берегов и для снабжения хлебом колоний Русско-Американской Компании.

26 февраля 1810 года Рикорд был произведён в капитан-лейтенанты, а 29 июня того же года награждён орденом св. Владимира 4-й степени.

Инцидент Головнина

Летом 1811 года Рикорд вместе с Головниным занимался описанием южных Курильских островов. При этом Головнин, отправившись 11 июля с небольшой свитой и без оружия на остров Кунашир по приглашению японцев был ими вероломно захвачен в плен, и Рикорду пришлось, как старшему офицеру, принять на себя командование шлюпом. Сделав несколько тщетных попыток освободить товарищей, он отправился в Охотск, а затем решился, не выжидая даже зимнего пути, отправиться в Петербург хлопотать об освобождении Головнина, но уже в Иркутске получил приказание возвратиться в Охотск. Взяв с собой японца Леонзайма, вывезенного насильно в Россию лейтенантом Хвостовым в ещё в 1804 году, Рикорд снова немедленно отправился в Охотск, откуда, получив разрешение, отплыл в Кунашир для разузнания о судьбе Головнина. При помощи Леонзайма, с шестью другими японцами, спасёнными немного ранее русскими с разбитого корабля, а затем одного из знатных японцев Такадая Кахея, Рикорд сумел войти в мирные сношения с жителями, предубеждёнными против русских и озлобленными жестокостями Хвостова и Давыдова, и путём мирных переговоров добился 1 октября 1813 года освобождения своего начальника из плена. В записках Головнина о пребывании его в плену и в записках Рикорда о троекратном плавании к японским берегам и переговорах с японцами подробно описываются все эти события. В награду за благоразумные поступки Рикорд был 4 июля 1814 года произведён, за отличие по службе, в капитаны 2-го ранга и получил пожизненный пенсион в 1500 рублей. В 1816 году Рикорд был награждён орденом св. Георгия 4-го класса за выслугу 18 шестимесячных морских кампаний.

Около того же времени Рикорд женился на двоюродной племяннице своего друга Григория Яковлевича Коростовца поэтессе Людмиле Ивановне Коростовец и вместе с ней снова вернулся на Камчатку, — на этот раз уже администратором, будучи назначен в 1817 году начальником этого края с производством в чин капитана 1 ранга. Рикорд занялся вверенным ему полуостровом с той энергией и добросовестностью, какими вообще отличалась вся его деятельность; своим честным отношением к делу, неутомимой заботой о благе подвластных ему жителей и особенно тем человеколюбием, которым были проникнуты все его распоряжения, он во многом улучшил положение несчастного края, который под его управлением отдохнул, наконец, от тиранства прежних начальников.

Первое время его управление было крайне тяжело. Опустошённый предшественником Рикорда (Петровским) край подвергся в это время новым бедствиям, не зависевшим уже от воли начальства: наводнения 1816 и 1817 годов, хронический неулов рыбы и зверя, повальные болезни, пропажа от недостатка рыбы собак и, ко всему этому, затруднительные пути сообщения требовали усиленных забот и тщательной бдительности от начальника, если он не хотел допустить вымереть от голода, нищеты и болезней впавшее в апатию население. Всё это заставило доброго Рикорда быть, по его собственному выражению, не столько «начальником края», сколько «директором Камчатских больниц и богаделен». Помощь голодавшим, устройство лечебниц и организация врачебной помощи населению составляли одну из главных его забот. Открытие школ, постройка церквей, выписка ремесленников для ремесленной школы, улучшение отношений с коряками и чукчами, контроль и урегулирование торговли, охрана береговых вод от грабительства и хищничества китобойных судов, пересмотр раскладки ясачного сбора и последовавшая в связи с этим перепись, заботы о сельском хозяйстве, распространение между туземцами полезных огородных овощей (в последнем отношении Рикорду много помогала его жена) — такова истинно гуманная деятельность Рикорда, как начальника края, снискавшая ему общую любовь и исключительное доверие жителей, нужды которых он хорошо изучил, ещё будучи старшим офицером шлюпа «Диана». За свои человеколюбивые действия в Камчатке Рикорд был награждён, в 1819 году, орденом св. Анны 2-й степени с алмазными знаками, а за пятилетнюю там службу — пенсионом в 1400 рублей в год.

За 5 лет, проведённых им в качестве начальника Камчатской области, П. И. Рикорд сделал очень много для изучения края и превращении его из отсталого и убыточного региона с вымирающим населением в форпост Российской империи на Тихом океане, а города Петропавловска-Камчатского из маленькой рыбацкой деревни в морской порт, столицу Камчатской области. Составленный им план развития Камчатки послужил основой для развития области на многие десятилетия и последующим правителям Камчатской области было Высочайше повелено «не уклоняться от плана Рикорда».

В 1818 году П. И. Рикорд за свои труды по изучению Камчатки и Курильских островов был избран членом-корреспондентом Петербургской Академии Наук по специальности «мореплавание, география».

По возвращении Рикорда из Камчатки он был назначен, в мае 1822 года, командиром 2-го флотского экипажа, а в марте 1825 года — капитаном Кронштадтского порта и находился в этой должности до 1827 года; 1 января 1826 года он был произведён в капитан-командоры, а 6 декабря 1827 года — в контр-адмиралы.

В 1828 году Рикорд был назначен в эскадру адмирала Сенявина, от которого вскоре отделился, получив назначение начальника эскадры, посланной в Средиземное море, на помощь находившейся там, уже с 1827 года, нашей эскадры под начальством графа Гейдена. В этой кампании Рикорд приобрёл мировую известность благодаря считавшейся ранее неосуществимой блокаде Дарданелл, выполненной им с замечательным тактом и весьма успешно, несмотря на присутствие неприятеля и на бурное зимнее время. В награду за блокаду Дарданелл Рикорд получил орден Св. Анны 1-й степени. Блокировав подвоз продуктов к столице Турции Константинополю, способствовал скорейшему заключению Адрианопольского мира, по которому после многовекового турецкого ига получили независимость Греция, Молдавия, Валахия и Сербия.

По заключении Адрианопольского мира Рикорд с частью бывшей эскадры графа Гейдена был оставлен в Архипелаге, и ему пришлось принять немаловажное участие в деле восстановления независимости Греции и образования из неё современного самостоятельнаго государства. Пребывание русской эскадры в водах Архипелага имело целью поддержать вновь учреждённое под покровительством трёх союзных держав (России, Англии и Франции) Греческое правительство президента графа И. Каподистрии, препятствовать набегам и грабежам пиратов и охранять торговлю русских купеческих судов в Средиземном море. Кроме того, русскому адмиралу конфиденциально предписывалось быть с графом Каподистрией в постоянных и дружественных сношениях и содействовать президенту Греции во всех случаях, когда будет нужно предохранить страну от грозящей ей опасности. Это обстоятольство дало возможность Каподистрии пользоваться услугами русской эскадры при усмирении оппозициониой правительству партии, так что Рикорду пришлось усмирять восстание идриотов и принять, таким образом, непосредственное участие в борьбе политических партий в современной ему Греции. Впрочем, Рикорд не был слепым орудием в руках президента, с которым он находился в очень дружественных отношениях, — по всему образу его действий в Греции видно, что он неизменно руководился своими принципами, которых он держался с присущей ему честностью и твердостью, хотя бы это и шло вразрез с мнениями и действиями начальников эскадр союзных держав. Так, он и после смерти графа Каподистрии продолжал поддерживать русскую партию, руководители которой при так называемом «семичленном правительстве» (сторонниках французской партии) готовы были в ноябре 1832 года провозгласить его временным президентом до прибытия короля Оттона; это было возможно, потому что ещё 4 марта 1832 г. народное собрание выбрало Рикорда почетным гражданином государства Греции; но Рикорд отклонил от себя, по вполне понятным причинам, это предложение. С прибытием в Грецию короля Оттона, пребывание русской эскадры во всем её составе сделалось излишним, и в мае 1833 года Рикорд, получив повеление о возвращении командуемой им эскадры через Дарданеллы в Чёрное море, занялся отправкой и зафрахтованием вольнонаемных судов для перевозки казённого имущества в Чёрное море. В июне все русские военные суда, находившияся в Архипелаге, за исключением двух, оставленных в Греции, прибыли в Севастополь.

31 августа того же года вице-адмирал Рикорд, за отличие во время командования отрядом в греческих водах, пожалован был кавалером ордена св. Владимира 2-й степени, а 6 декабря того же года был назначен начальником 1-й флотской дивизии и в этом звании ходил в 1835 году из Кронштадта в Данциг и обратно с десантом гвардейского отряда, назначенного в Калиш.

11 апреля 1836 года был назначен членом Адмиралтейств-совета, в тот же день пожалован орденом Белого Орла, а в 1841 году орденом св. Александра Невского. Оставаясь членом Адмиралтейств-совета, он был председателем Комитета по постройке пароходов для Балтийского и Каспийского флотов.

10 октября 1843 года П. И. Рикорд был произведён в адмиралы, 6 декабря 1850 года назначен председателем Морского Учёного Комитета, а в 1853 году получил бриллиантовые знаки ордена св. Александра Невского.

В кампанию следующего года Рикорд был вновь призван на действительную и уже последнюю морскую службу: он получил начальство над первой и второй флотскими дивизиями Балтийского флота, соединенными у Кронштадта против блокировавшего его англо-французского флота. Неся свой флаг на стопушечном корабле «Император Пётр I», организовал всестороннюю оборону Кронштадта, обеспечил надёжную защиту подходов к нему, впервые создав минно-артиллерийскую позицию. Отпраздновав 24 апреля 1854 года шестидесятилетний юбилей своей службы (по этому поводу ему Всемилостивейше было повелено состоять при особе государя императора и носить на эполетах вензелевое изображение имени его императорскаго величества), прославленный русский адмирал Пётр Иванович Рикорд 16 февраля 1855 года скончался на восьмидесятом году жизни и похоронен в Александро-Невской лавре.

Вышесказанным не исчерпывается вполне характеристика всей деятельности Рикорда: он, будучи истинным ценителем и любителем просвещения, состоял членом многих учёных и литературных обществ (Общества любителей словесности, наук и художеств, а также Вольного общества любителей российской словесности). Так, он был одним из тех просвещённых лиц, среди которых возникла мысль об основании в России Географического Общества, членом и вице-президентом которого впоследствии, когда мысль эта осуществилась, Рикорд и состоял. Большое участие принимал Рикорд также в делах Вольного Экономического Общества, в котором он с 1841 по 1846 годы состоял председателем 2-го отделения, а в 1844 году заступил на место вице-президента. Кроме того, он состоял членом Главного правления училищ, почетным членом Императорского Московского Университета, Государственного Адмиралтейского департамента, Московских Обществ: Сельского хозяйства и Общества естествоиспытателей, Лебедянского общества сельского хозяйства и Греческого археологического.

Упомянутые выше «Записки Рикорда о плавании к Японским берегам» выдержали три издания (1816, 1851, 1875) и были переведены на английский, французский, немецкий, шведский и японский языки.

Память

Память о П. И. Рикорде увековечена в географических названиях:

• остров Рикорда (Японское море, залив Петра Великого),
• мыс Рикорда (остров Итуруп),
• река Рикорда (остров Кунашир, впадает в пролив Измены),
• пролив Рикорда (средняя часть Большой Курильской гряды, между группой островов Ушишир и островом Кетой),
• подводный вулкан Рикорда (Тихий океан, Курильские острова),
• 22 августа 2006 года именем П. И. Рикорда была названа горная вершина на Камчатке, в горном хребте Ивулк, в 3-х км к востоку от горы Головнина.

Сочинения

• Записки флота капитана Рикорда о плавании его к Японским берегам в 1812 и 1813 годах и о сношениях с японцами. СПб., 1816 [books.google.ru/books?id=dxdXAAAAMAAJ] (2-е изд.: СПб., 1851, 3-е изд.: СПб., 1875).

Литература

• Мельницкий В. П. Адмирал Пётр Иванович Рикорд и его современники. СПб., 1856.
• Палеолог Г. Н., Сивинис М. С. Исторический очерк народной войны за независимость Греции и восстановление королевства при вмешательстве великих держав России, Англии и Франции. Составлено по запискам адмирала Рикорда и другим источникам. СПб., 1867.
• Рикорд Л. И. Адмирал Пётр Иванович Рикорд. СПб., 1875.
• [memoirs.ru/texts/Ricord_RS83T39N8.htm Рикорд Л. И. Воспоминания Людмилы Ивановны Рикорд, вдовы адмирала Петра Ивановича Рикорд // Pусская старина, 1883. — Т. 39. — № 8. — С. 361—368.]
• [www.memoirs.ru/rarhtml/1272Rikord.htm Рикорд П. И. Адмирал Пётр Иванович Рикорд. Записка, представленная им генерал-адмиралу Е. И. В. Великому князю Константину Николаевичу в 1850 г. о сношениях с Японией // Русская старина, 1889. — Т. 63. — № 7. — С. 177—182.]
• Соколов Н. Рикорд Пётр Иванович // Русский биографический словарь : Рейтерн — Рольцберг. СПб., 1913. С. 201—205. [www.rulex.ru/xPol/pages/22/201.htm]
• Арш Г. Л. Адмирал П. И. Рикорд и его эпопея в Греции (1828—1833 годы) // Новая и новейшая история. 2012. № 3. С. 92—107.
• Тихоцкий А. И. Адмирал Пётр Иванович Рикорд. Жизнеописание в цитатах и сопоставлениях. СПб, Алетейя, 2016.

Ссылки

• [www.piragis.ru/publikatscii-o-lichnostyax-kamchatki/rikord-petr-ivanovich.html П. И. Рикорд — исторический очерк о начальнике Камчатки]
• [www.vokrugsveta.ru/telegraph/history/550/ Адмирал из Торопца]

Отрывок, характеризующий Рикорд, Пётр Иванович

К вечеру он перестал стонать и совершенно затих. Он не знал, как долго продолжалось его забытье. Вдруг он опять чувствовал себя живым и страдающим от жгучей и разрывающей что то боли в голове.
«Где оно, это высокое небо, которое я не знал до сих пор и увидал нынче?» было первою его мыслью. «И страдания этого я не знал также, – подумал он. – Да, я ничего, ничего не знал до сих пор. Но где я?»
Он стал прислушиваться и услыхал звуки приближающегося топота лошадей и звуки голосов, говоривших по французски. Он раскрыл глаза. Над ним было опять всё то же высокое небо с еще выше поднявшимися плывущими облаками, сквозь которые виднелась синеющая бесконечность. Он не поворачивал головы и не видал тех, которые, судя по звуку копыт и голосов, подъехали к нему и остановились.
Подъехавшие верховые были Наполеон, сопутствуемый двумя адъютантами. Бонапарте, объезжая поле сражения, отдавал последние приказания об усилении батарей стреляющих по плотине Аугеста и рассматривал убитых и раненых, оставшихся на поле сражения.
– De beaux hommes! [Красавцы!] – сказал Наполеон, глядя на убитого русского гренадера, который с уткнутым в землю лицом и почернелым затылком лежал на животе, откинув далеко одну уже закоченевшую руку.
– Les munitions des pieces de position sont epuisees, sire! [Батарейных зарядов больше нет, ваше величество!] – сказал в это время адъютант, приехавший с батарей, стрелявших по Аугесту.
– Faites avancer celles de la reserve, [Велите привезти из резервов,] – сказал Наполеон, и, отъехав несколько шагов, он остановился над князем Андреем, лежавшим навзничь с брошенным подле него древком знамени (знамя уже, как трофей, было взято французами).
– Voila une belle mort, [Вот прекрасная смерть,] – сказал Наполеон, глядя на Болконского.
Князь Андрей понял, что это было сказано о нем, и что говорит это Наполеон. Он слышал, как называли sire того, кто сказал эти слова. Но он слышал эти слова, как бы он слышал жужжание мухи. Он не только не интересовался ими, но он и не заметил, а тотчас же забыл их. Ему жгло голову; он чувствовал, что он исходит кровью, и он видел над собою далекое, высокое и вечное небо. Он знал, что это был Наполеон – его герой, но в эту минуту Наполеон казался ему столь маленьким, ничтожным человеком в сравнении с тем, что происходило теперь между его душой и этим высоким, бесконечным небом с бегущими по нем облаками. Ему было совершенно всё равно в эту минуту, кто бы ни стоял над ним, что бы ни говорил об нем; он рад был только тому, что остановились над ним люди, и желал только, чтоб эти люди помогли ему и возвратили бы его к жизни, которая казалась ему столь прекрасною, потому что он так иначе понимал ее теперь. Он собрал все свои силы, чтобы пошевелиться и произвести какой нибудь звук. Он слабо пошевелил ногою и произвел самого его разжалобивший, слабый, болезненный стон.
– А! он жив, – сказал Наполеон. – Поднять этого молодого человека, ce jeune homme, и свезти на перевязочный пункт!
Сказав это, Наполеон поехал дальше навстречу к маршалу Лану, который, сняв шляпу, улыбаясь и поздравляя с победой, подъезжал к императору.
Князь Андрей не помнил ничего дальше: он потерял сознание от страшной боли, которую причинили ему укладывание на носилки, толчки во время движения и сондирование раны на перевязочном пункте. Он очнулся уже только в конце дня, когда его, соединив с другими русскими ранеными и пленными офицерами, понесли в госпиталь. На этом передвижении он чувствовал себя несколько свежее и мог оглядываться и даже говорить.
Первые слова, которые он услыхал, когда очнулся, – были слова французского конвойного офицера, который поспешно говорил:
– Надо здесь остановиться: император сейчас проедет; ему доставит удовольствие видеть этих пленных господ.
– Нынче так много пленных, чуть не вся русская армия, что ему, вероятно, это наскучило, – сказал другой офицер.
– Ну, однако! Этот, говорят, командир всей гвардии императора Александра, – сказал первый, указывая на раненого русского офицера в белом кавалергардском мундире.
Болконский узнал князя Репнина, которого он встречал в петербургском свете. Рядом с ним стоял другой, 19 летний мальчик, тоже раненый кавалергардский офицер.
Бонапарте, подъехав галопом, остановил лошадь.
– Кто старший? – сказал он, увидав пленных.
Назвали полковника, князя Репнина.
– Вы командир кавалергардского полка императора Александра? – спросил Наполеон.
– Я командовал эскадроном, – отвечал Репнин.
– Ваш полк честно исполнил долг свой, – сказал Наполеон.
– Похвала великого полководца есть лучшая награда cолдату, – сказал Репнин.
– С удовольствием отдаю ее вам, – сказал Наполеон. – Кто этот молодой человек подле вас?
Князь Репнин назвал поручика Сухтелена.
Посмотрев на него, Наполеон сказал, улыбаясь:
– II est venu bien jeune se frotter a nous. [Молод же явился он состязаться с нами.]
– Молодость не мешает быть храбрым, – проговорил обрывающимся голосом Сухтелен.
– Прекрасный ответ, – сказал Наполеон. – Молодой человек, вы далеко пойдете!
Князь Андрей, для полноты трофея пленников выставленный также вперед, на глаза императору, не мог не привлечь его внимания. Наполеон, видимо, вспомнил, что он видел его на поле и, обращаясь к нему, употребил то самое наименование молодого человека – jeune homme, под которым Болконский в первый раз отразился в его памяти.
– Et vous, jeune homme? Ну, а вы, молодой человек? – обратился он к нему, – как вы себя чувствуете, mon brave?
Несмотря на то, что за пять минут перед этим князь Андрей мог сказать несколько слов солдатам, переносившим его, он теперь, прямо устремив свои глаза на Наполеона, молчал… Ему так ничтожны казались в эту минуту все интересы, занимавшие Наполеона, так мелочен казался ему сам герой его, с этим мелким тщеславием и радостью победы, в сравнении с тем высоким, справедливым и добрым небом, которое он видел и понял, – что он не мог отвечать ему.
Да и всё казалось так бесполезно и ничтожно в сравнении с тем строгим и величественным строем мысли, который вызывали в нем ослабление сил от истекшей крови, страдание и близкое ожидание смерти. Глядя в глаза Наполеону, князь Андрей думал о ничтожности величия, о ничтожности жизни, которой никто не мог понять значения, и о еще большем ничтожестве смерти, смысл которой никто не мог понять и объяснить из живущих.
Император, не дождавшись ответа, отвернулся и, отъезжая, обратился к одному из начальников:
– Пусть позаботятся об этих господах и свезут их в мой бивуак; пускай мой доктор Ларрей осмотрит их раны. До свидания, князь Репнин, – и он, тронув лошадь, галопом поехал дальше.
На лице его было сиянье самодовольства и счастия.
Солдаты, принесшие князя Андрея и снявшие с него попавшийся им золотой образок, навешенный на брата княжною Марьею, увидав ласковость, с которою обращался император с пленными, поспешили возвратить образок.
Князь Андрей не видал, кто и как надел его опять, но на груди его сверх мундира вдруг очутился образок на мелкой золотой цепочке.
«Хорошо бы это было, – подумал князь Андрей, взглянув на этот образок, который с таким чувством и благоговением навесила на него сестра, – хорошо бы это было, ежели бы всё было так ясно и просто, как оно кажется княжне Марье. Как хорошо бы было знать, где искать помощи в этой жизни и чего ждать после нее, там, за гробом! Как бы счастлив и спокоен я был, ежели бы мог сказать теперь: Господи, помилуй меня!… Но кому я скажу это! Или сила – неопределенная, непостижимая, к которой я не только не могу обращаться, но которой не могу выразить словами, – великое всё или ничего, – говорил он сам себе, – или это тот Бог, который вот здесь зашит, в этой ладонке, княжной Марьей? Ничего, ничего нет верного, кроме ничтожества всего того, что мне понятно, и величия чего то непонятного, но важнейшего!»
Носилки тронулись. При каждом толчке он опять чувствовал невыносимую боль; лихорадочное состояние усилилось, и он начинал бредить. Те мечтания об отце, жене, сестре и будущем сыне и нежность, которую он испытывал в ночь накануне сражения, фигура маленького, ничтожного Наполеона и над всем этим высокое небо, составляли главное основание его горячечных представлений.
Тихая жизнь и спокойное семейное счастие в Лысых Горах представлялись ему. Он уже наслаждался этим счастием, когда вдруг являлся маленький Напoлеон с своим безучастным, ограниченным и счастливым от несчастия других взглядом, и начинались сомнения, муки, и только небо обещало успокоение. К утру все мечтания смешались и слились в хаос и мрак беспамятства и забвения, которые гораздо вероятнее, по мнению самого Ларрея, доктора Наполеона, должны были разрешиться смертью, чем выздоровлением.
– C'est un sujet nerveux et bilieux, – сказал Ларрей, – il n'en rechappera pas. [Это человек нервный и желчный, он не выздоровеет.]
Князь Андрей, в числе других безнадежных раненых, был сдан на попечение жителей.


В начале 1806 года Николай Ростов вернулся в отпуск. Денисов ехал тоже домой в Воронеж, и Ростов уговорил его ехать с собой до Москвы и остановиться у них в доме. На предпоследней станции, встретив товарища, Денисов выпил с ним три бутылки вина и подъезжая к Москве, несмотря на ухабы дороги, не просыпался, лежа на дне перекладных саней, подле Ростова, который, по мере приближения к Москве, приходил все более и более в нетерпение.
«Скоро ли? Скоро ли? О, эти несносные улицы, лавки, калачи, фонари, извозчики!» думал Ростов, когда уже они записали свои отпуски на заставе и въехали в Москву.
– Денисов, приехали! Спит! – говорил он, всем телом подаваясь вперед, как будто он этим положением надеялся ускорить движение саней. Денисов не откликался.
– Вот он угол перекресток, где Захар извозчик стоит; вот он и Захар, и всё та же лошадь. Вот и лавочка, где пряники покупали. Скоро ли? Ну!
– К какому дому то? – спросил ямщик.
– Да вон на конце, к большому, как ты не видишь! Это наш дом, – говорил Ростов, – ведь это наш дом! Денисов! Денисов! Сейчас приедем.
Денисов поднял голову, откашлялся и ничего не ответил.
– Дмитрий, – обратился Ростов к лакею на облучке. – Ведь это у нас огонь?
– Так точно с и у папеньки в кабинете светится.
– Еще не ложились? А? как ты думаешь? Смотри же не забудь, тотчас достань мне новую венгерку, – прибавил Ростов, ощупывая новые усы. – Ну же пошел, – кричал он ямщику. – Да проснись же, Вася, – обращался он к Денисову, который опять опустил голову. – Да ну же, пошел, три целковых на водку, пошел! – закричал Ростов, когда уже сани были за три дома от подъезда. Ему казалось, что лошади не двигаются. Наконец сани взяли вправо к подъезду; над головой своей Ростов увидал знакомый карниз с отбитой штукатуркой, крыльцо, тротуарный столб. Он на ходу выскочил из саней и побежал в сени. Дом также стоял неподвижно, нерадушно, как будто ему дела не было до того, кто приехал в него. В сенях никого не было. «Боже мой! все ли благополучно?» подумал Ростов, с замиранием сердца останавливаясь на минуту и тотчас пускаясь бежать дальше по сеням и знакомым, покривившимся ступеням. Всё та же дверная ручка замка, за нечистоту которой сердилась графиня, также слабо отворялась. В передней горела одна сальная свеча.
Старик Михайла спал на ларе. Прокофий, выездной лакей, тот, который был так силен, что за задок поднимал карету, сидел и вязал из покромок лапти. Он взглянул на отворившуюся дверь, и равнодушное, сонное выражение его вдруг преобразилось в восторженно испуганное.
– Батюшки, светы! Граф молодой! – вскрикнул он, узнав молодого барина. – Что ж это? Голубчик мой! – И Прокофий, трясясь от волненья, бросился к двери в гостиную, вероятно для того, чтобы объявить, но видно опять раздумал, вернулся назад и припал к плечу молодого барина.
– Здоровы? – спросил Ростов, выдергивая у него свою руку.
– Слава Богу! Всё слава Богу! сейчас только покушали! Дай на себя посмотреть, ваше сиятельство!
– Всё совсем благополучно?
– Слава Богу, слава Богу!
Ростов, забыв совершенно о Денисове, не желая никому дать предупредить себя, скинул шубу и на цыпочках побежал в темную, большую залу. Всё то же, те же ломберные столы, та же люстра в чехле; но кто то уж видел молодого барина, и не успел он добежать до гостиной, как что то стремительно, как буря, вылетело из боковой двери и обняло и стало целовать его. Еще другое, третье такое же существо выскочило из другой, третьей двери; еще объятия, еще поцелуи, еще крики, слезы радости. Он не мог разобрать, где и кто папа, кто Наташа, кто Петя. Все кричали, говорили и целовали его в одно и то же время. Только матери не было в числе их – это он помнил.
– А я то, не знал… Николушка… друг мой!
– Вот он… наш то… Друг мой, Коля… Переменился! Нет свечей! Чаю!
– Да меня то поцелуй!
– Душенька… а меня то.
Соня, Наташа, Петя, Анна Михайловна, Вера, старый граф, обнимали его; и люди и горничные, наполнив комнаты, приговаривали и ахали.
Петя повис на его ногах. – А меня то! – кричал он. Наташа, после того, как она, пригнув его к себе, расцеловала всё его лицо, отскочила от него и держась за полу его венгерки, прыгала как коза всё на одном месте и пронзительно визжала.
Со всех сторон были блестящие слезами радости, любящие глаза, со всех сторон были губы, искавшие поцелуя.
Соня красная, как кумач, тоже держалась за его руку и вся сияла в блаженном взгляде, устремленном в его глаза, которых она ждала. Соне минуло уже 16 лет, и она была очень красива, особенно в эту минуту счастливого, восторженного оживления. Она смотрела на него, не спуская глаз, улыбаясь и задерживая дыхание. Он благодарно взглянул на нее; но всё еще ждал и искал кого то. Старая графиня еще не выходила. И вот послышались шаги в дверях. Шаги такие быстрые, что это не могли быть шаги его матери.
Но это была она в новом, незнакомом еще ему, сшитом без него платье. Все оставили его, и он побежал к ней. Когда они сошлись, она упала на его грудь рыдая. Она не могла поднять лица и только прижимала его к холодным снуркам его венгерки. Денисов, никем не замеченный, войдя в комнату, стоял тут же и, глядя на них, тер себе глаза.
– Василий Денисов, друг вашего сына, – сказал он, рекомендуясь графу, вопросительно смотревшему на него.
– Милости прошу. Знаю, знаю, – сказал граф, целуя и обнимая Денисова. – Николушка писал… Наташа, Вера, вот он Денисов.
Те же счастливые, восторженные лица обратились на мохнатую фигуру Денисова и окружили его.
– Голубчик, Денисов! – визгнула Наташа, не помнившая себя от восторга, подскочила к нему, обняла и поцеловала его. Все смутились поступком Наташи. Денисов тоже покраснел, но улыбнулся и взяв руку Наташи, поцеловал ее.
Денисова отвели в приготовленную для него комнату, а Ростовы все собрались в диванную около Николушки.
Старая графиня, не выпуская его руки, которую она всякую минуту целовала, сидела с ним рядом; остальные, столпившись вокруг них, ловили каждое его движенье, слово, взгляд, и не спускали с него восторженно влюбленных глаз. Брат и сестры спорили и перехватывали места друг у друга поближе к нему, и дрались за то, кому принести ему чай, платок, трубку.
Ростов был очень счастлив любовью, которую ему выказывали; но первая минута его встречи была так блаженна, что теперешнего его счастия ему казалось мало, и он всё ждал чего то еще, и еще, и еще.
На другое утро приезжие спали с дороги до 10 го часа.
В предшествующей комнате валялись сабли, сумки, ташки, раскрытые чемоданы, грязные сапоги. Вычищенные две пары со шпорами были только что поставлены у стенки. Слуги приносили умывальники, горячую воду для бритья и вычищенные платья. Пахло табаком и мужчинами.
– Гей, Г'ишка, т'убку! – крикнул хриплый голос Васьки Денисова. – Ростов, вставай!
Ростов, протирая слипавшиеся глаза, поднял спутанную голову с жаркой подушки.
– А что поздно? – Поздно, 10 й час, – отвечал Наташин голос, и в соседней комнате послышалось шуршанье крахмаленных платьев, шопот и смех девичьих голосов, и в чуть растворенную дверь мелькнуло что то голубое, ленты, черные волоса и веселые лица. Это была Наташа с Соней и Петей, которые пришли наведаться, не встал ли.
– Николенька, вставай! – опять послышался голос Наташи у двери.
– Сейчас!
В это время Петя, в первой комнате, увидав и схватив сабли, и испытывая тот восторг, который испытывают мальчики, при виде воинственного старшего брата, и забыв, что сестрам неприлично видеть раздетых мужчин, отворил дверь.
– Это твоя сабля? – кричал он. Девочки отскочили. Денисов с испуганными глазами спрятал свои мохнатые ноги в одеяло, оглядываясь за помощью на товарища. Дверь пропустила Петю и опять затворилась. За дверью послышался смех.
– Николенька, выходи в халате, – проговорил голос Наташи.
– Это твоя сабля? – спросил Петя, – или это ваша? – с подобострастным уважением обратился он к усатому, черному Денисову.
Ростов поспешно обулся, надел халат и вышел. Наташа надела один сапог с шпорой и влезала в другой. Соня кружилась и только что хотела раздуть платье и присесть, когда он вышел. Обе были в одинаковых, новеньких, голубых платьях – свежие, румяные, веселые. Соня убежала, а Наташа, взяв брата под руку, повела его в диванную, и у них начался разговор. Они не успевали спрашивать друг друга и отвечать на вопросы о тысячах мелочей, которые могли интересовать только их одних. Наташа смеялась при всяком слове, которое он говорил и которое она говорила, не потому, чтобы было смешно то, что они говорили, но потому, что ей было весело и она не в силах была удерживать своей радости, выражавшейся смехом.
– Ах, как хорошо, отлично! – приговаривала она ко всему. Ростов почувствовал, как под влиянием жарких лучей любви, в первый раз через полтора года, на душе его и на лице распускалась та детская улыбка, которою он ни разу не улыбался с тех пор, как выехал из дома.
– Нет, послушай, – сказала она, – ты теперь совсем мужчина? Я ужасно рада, что ты мой брат. – Она тронула его усы. – Мне хочется знать, какие вы мужчины? Такие ли, как мы? Нет?
– Отчего Соня убежала? – спрашивал Ростов.
– Да. Это еще целая история! Как ты будешь говорить с Соней? Ты или вы?
– Как случится, – сказал Ростов.
– Говори ей вы, пожалуйста, я тебе после скажу.
– Да что же?
– Ну я теперь скажу. Ты знаешь, что Соня мой друг, такой друг, что я руку сожгу для нее. Вот посмотри. – Она засучила свой кисейный рукав и показала на своей длинной, худой и нежной ручке под плечом, гораздо выше локтя (в том месте, которое закрыто бывает и бальными платьями) красную метину.
– Это я сожгла, чтобы доказать ей любовь. Просто линейку разожгла на огне, да и прижала.
Сидя в своей прежней классной комнате, на диване с подушечками на ручках, и глядя в эти отчаянно оживленные глаза Наташи, Ростов опять вошел в тот свой семейный, детский мир, который не имел ни для кого никакого смысла, кроме как для него, но который доставлял ему одни из лучших наслаждений в жизни; и сожжение руки линейкой, для показания любви, показалось ему не бесполезно: он понимал и не удивлялся этому.
– Так что же? только? – спросил он.
– Ну так дружны, так дружны! Это что, глупости – линейкой; но мы навсегда друзья. Она кого полюбит, так навсегда; а я этого не понимаю, я забуду сейчас.
– Ну так что же?
– Да, так она любит меня и тебя. – Наташа вдруг покраснела, – ну ты помнишь, перед отъездом… Так она говорит, что ты это всё забудь… Она сказала: я буду любить его всегда, а он пускай будет свободен. Ведь правда, что это отлично, благородно! – Да, да? очень благородно? да? – спрашивала Наташа так серьезно и взволнованно, что видно было, что то, что она говорила теперь, она прежде говорила со слезами.
Ростов задумался.
– Я ни в чем не беру назад своего слова, – сказал он. – И потом, Соня такая прелесть, что какой же дурак станет отказываться от своего счастия?