Норвежский язык

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Риксмол»)
Перейти к: навигация, поиск
Норвежский язык
Самоназвание:

Norsk

Страны:

Норвегия

Официальный статус:

Норвегия (два официальных языка — букмол и нюнорск)

Регулирующая организация:

Букмол и нюнорск регулируются Норвежским языковым советом (Norsk språkråd); риксмол регулируется Норвежской академией

Общее число говорящих:

4,6 млн.

Классификация
Категория:

Языки Евразии

Индоевропейская семья

Германская ветвь
Скандинавская группа
Континентальная подгруппа
Письменность:

латиница

ГОСТ 7.75–97:

нор 506

См. также: Проект:Лингвистика

Норве́жский язык (самоназвание — «norsk» [nɔʂːk]) — язык германской группы, на котором говорят в Норвегии. Исторически норвежский наиболее близок фарерскому и исландскому языкам. Однако благодаря значительному влиянию датского языка и некоторому влиянию шведского, норвежский в общем близок также и этим языкам. Более современная классификация помещает норвежский вместе с датским и шведским в группу материковых скандинавских языков, в отличие от островных скандинавских языков.

По причине некоторой географической изоляции отдельных районов Норвегии существует значительное разнообразие в словарном составе, грамматике и синтаксисе среди диалектов норвежского. На протяжении столетий письменным языком Норвегии был датский. В результате развитие современного норвежского языка было явлением противоречивым, тесно связанным с национализмом, сельско-городским дискурсом и литературной историей Норвегии.

Как установлено законодательством и правительственной политикой, сейчас в стране есть две «официальные» формы норвежского языка — букмол (норв. «bokmål» — «книжная речь») и нюношк (норв. «nynorsk» — «новый норвежский»).

Языковой вопрос в Норвегии весьма противоречив. Хотя это и не связывается напрямую с политической ситуацией, но письменный норвежский часто характеризуют как спектр «консервативный—радикальный». Нынешние формы букмола и нюношка считаются умеренными формами соответственно консервативной и радикальной версий письменного норвежского.

Неофициальная, но широко используемая письменная форма, известная как риксмол («riksmål» — «державная речь»), считается более консервативной, чем букмол, а неофициальный хёгношк («høgnorsk» — «высокий норвежский») — более консервативным, чем нюношк. И хотя норвежцы могут получать образование на любом из двух официальных языков, около 86—90 % используют букмол или риксмол в качестве повседневного письменного языка, а нюношк используется 10—12 % населения. В более широкой перспективе букмол и риксмол чаще используются в городских и пригородных местностях, а нюношк — в сельской, в частности, в Западной Норвегии. Норвежская вещательная корпорация (NRK) вещает и на букмоле, и на нюношке; от всех государственных учреждений требуется поддерживать оба языка. Букмол или риксмол используются в 92 % всех печатных публикаций, нюношк — в 8 % (данные на 2000 год). В целом реалистичной оценкой использования нюношк считается около 10—12 % населения, или чуть меньше полумиллиона человек.

Несмотря на опасения, что диалекты норвежского в конце концов уступят общему разговорному норвежскому языку, близкому к букмолу, диалекты и по сей день находят значительную поддержку в регионах, общественном мнении и народной политике.





История

Языки, на которых сейчас говорят в Скандинавии, развились из древнескандинавского языка, который был в обиходе на территории нынешних Дании, Норвегии и Швеции. Торговцы-викинги распространили язык по всей Европе и некоторым регионам Руси, сделав древнескандинавский одним из наиболее широко распространённых языков своего времени. Король Харальд I Прекрасноволосый объединил Норвегию в 872 году. Примерно в это же время использовался простой рунический алфавит. В соответствии с письменами, найденными на каменных плитах, датируемых этим историческим периодом, язык демонстрировал весьма малые различия между регионами. Руны ограничено использовались по крайней мере с III века. Около 1030 года в Норвегию пришло христианство, принеся с собой латинский алфавит. Норвежские манускрипты, написанные новым алфавитом, стали появляться примерно столетие спустя. Норвежский язык начал отделяться от своих соседей примерно в то же время.

Викинги начали заселять Исландию в IX веке, принеся с собой древнескандинавский язык. С течением времени древнескандинавский развился в западный и восточный варианты. Ареал западного скандинавского включал Исландию и Норвегию, восточный развивался в Дании и Швеции. Языки Исландии и Норвегии оставались очень похожими до примерно 1300 года, когда они развились в древнеисландский и древненорвежский. В 1397 году Норвегия вошла в личную унию с Данией, которая стала доминирующей частью союза (см. Кальмарская уния, Датско-норвежская уния), и датский язык постепенно стал использоваться в качестве письменного норвежского. Датский, со времён средневековья подвергшийся большому влиянию со стороны нижненемецкого языка, стал основным языком норвежской элиты, хотя его принятие среди простых людей было более медленным процессом. Союз существовал более 400 лет, пока в 1814 году Норвегия не стала независимой от Дании, но была вынуждена войти в личную унию со Швецией. Норвежцы начали требовать настоящей независимости путём принятия демократии и конституционной декларации о суверенном государстве. Часть этого националистического движения была направлена на развитие независимого норвежского языка. Были доступны два пути: 1) модификация элитарного датского или 2) попытка низвергнуть столетия иностранного правления путём работы с норвежским языком простых людей. Были предприняты обе попытки.

От датского к норвежскому

В 1840-х многие писатели стали «онорвеживать» датский язык, заимствуя из него слова, описывающие норвежскую природу и жизнь простого народа. Правописание и грамматика также были изменены. в 1899 году парламент Норвегии принял эти изменения в качестве стандарта риксмола (riksmål).

Однако националистическое движение выступало за разработку нового письменного норвежского. Ивар Осен, лингвист-самоучка, в возрасте 22 лет начал свою работу по созданию нового норвежского языка. Он путешествовал по стране, сравнивая диалекты в разных регионах, и изучал развитие исландского языка, которому удалось избежать тех влияний, под которые попал норвежский. Он назвал свою работу, которая была опубликована в нескольких книгах в период с 1848 по 1873, ланнсмол (landsmål, «национальный язык»).

После того, как личная уния со Швецией прекратила своё существование, оба языка продолжили своё развитие. Риксмол в 1929 году был официально переименован в bokmål (букмол, буквально книжный язык), а ланнсмол — в nynorsk (нюношк, буквально новый норвежский) — названия датский норвежский и норвежский соответственно проиграли голосование в парламенте, получив один-единственный голос, так как метка «датский» была (и остаётся) крайне непопулярной среди говорящих на букмоле и риксмоле.

Букмол и нюношк несколько сблизились после реформ в 1917, 1938 и 1959 годах. Эти реформы были итогом государственной политики по объединению двух языков в единый норвежский (самношк, samnorsk). Опрос 1946 года показал, что в то время эту политику поддерживали 79 из ста норвежцев. Однако, противники официальной политики создали сильное противодействие самношку в 50-е годы, особенно проявляя сопротивление употреблению «радикальных» форм в школьных учебниках на букмоле. Политика внедрения самношка практически не имела влияния после 1960 года, и была официально прекращена в 2002 году. Говорящие на обоих языках противились размытию различий между ними в общем, и в области правописания в частности. По прошествии лет стандарты букмола приняли многие формы из риксмола. В результате многие люди предпочитают следовать более традиционной манере правописания в нюношк, называемой хёгношк (норв. Høgnorsk — «высокий норвежский»).

Письменные языки

Букмол и нюношк

Как и в некоторых других европейских странах, в Норвегии существует официальный языковой совет (Norsk språkråd) — который определяет, после утверждения министерством культуры, официальные нормы правописания, грамматики и словаря для норвежского языка. На протяжении лет работа совета была предметом многих противоречий, и у совета остаётся много работы.

И букмол, и нюношк имеют большое число возможных вариантов. Те формы букмола, которые ближе к риксмолу, называют умеренными или консервативными, в зависимости от точки зрения высказывающегося, а формы букмол, более близкие к нюношку, называются радикальными. У нюношка есть формы, которые ближе к оригинальному ланнсмолу, и такие, которые ближе к букмолу.

«Державная речь»

Противники реформ правописания, нацеленных на сближение букмола с нюношком, продолжают поддерживать название «риксмол» и пользуются нормами правописания и грамматики, которые предшествуют движению за создание единого норвежского языка. Риксмол и консервативные варианты букмола де-факто были стандартами письменного языка Норвегии на протяжении большей части XX века, их использовали газеты, энциклопедии, значительная часть населения столицы Норвегии Осло, жители прилегающих к ней областей и других городских поселений, а также литературная традиция страны. После проведения реформ 1981 и 2003 годов (вступили в силу с 2005 года) официальный букмол может быть адаптирован практически до полной идентичности с современным риксмолом. Различия между письменными риксмолом и букмолом можно сравнить с различиями между британским и американским вариантами английского языка.

«Державный норвежский» регулируется Норвежской академией, которая определяет приемлемые правописание, грамматику и словарь.

«Высокий норвежский»

Существует и неофициальная форма нюношка, называемая høgnorsk («высокий норвежский»), которая не приняла реформы языка после 1917 года и поэтому остаётся более близкой к оригинальному проекту «языка страны» Ивара Осена. Høgnorsk поддерживается Союзом Ивара Осена, но не находит распространённого использования.

Диалекты

Норвежские диалекты делятся на две основные группы: восточнонорвежские (включая диалекты Трёнделага) и западнонорвежские (включая диалекты севера). Обе группы делятся на более мелкие[1].

Большинство лингвистов сходятся во мнении, что слишком большой разброс различий делают подсчёт числа норвежских диалектов очень трудным делом. Различия в грамматике, синтаксисе, словаре и произношении в разных регионах позволяют говорить об отдельных диалектах даже на уровне нескольких соседних деревень. В некоторых случаях диалекты отличаются настолько, что непривычные к ним носители других диалектов не могут их понять. Многие лингвисты отмечают тенденцию к регионализации диалектов, которая размывает различия между местными диалектами; однако в последнее время снова возник интерес к сохранению последних.

В Норвегии отсутствует понятие произносительной нормы или какие-либо обязательные к применению нормоустанавливающие орфоэпические словари. Формально не существует кодифицированного, главного или престижного произношения. Это означает, что говорящий на любом диалекте норвежец имеет право говорить согласно нормам собственного (норвежского) говора в любой обстановке и в любом социальном контексте. На практике, произношение так называемого стандартного восточного норвежского (standard østnorsk) — базирующегося на букмоле диалекта большинства населения Осло и других городов юго-востока страны, является во многом фактической произносительной нормой для СМИ, театра и городского населения Норвегии. Считается, что работа государственного норвежского языкового совета, органа, отвечающего за разработку и поддержание норм языка, не должна касаться произношения[2].

Примеры отличий вариантов норвежского языка

Ниже представлены несколько предложений, иллюстрирующих различия между букмолом и нюношком в сравнении с консервативной (то есть близкой к датскому) формой риксмола и с собственно датским языком:

  • B=bokmål
  • R=riksmål
  • N=nynorsk
  • H=høgnorsk
  • D=датский
  • Р=русский

B/R/D: Jeg kommer fra Norge
N/H: Eg kjem frå Noreg.
Р: Я [прибыл] из Норвегии.

B/R: Hva heter han?
D: Hvad hedder han?
N/H: Kva heiter han?
Р: Как его зовут?

B/R/D: Dette er en hest.
N/H: Dette er ein hest.
Р: Это лошадь.

B: Regnbuen har mange farger.
R/D: Regnbuen har mange farver.
N: Regnbogen har mange fargar.
H: Regnbogen hev mange fargar. (или, скорее: Regnbogen er manglìta).
Р: В радуге много цветов. (букв. Радуга имеет много цветов)

Норвежский алфавит

Норвежский алфавит содержит 29 букв (те же самые, что и датский алфавит; см. Датско-норвежский алфавит):

A B C D E F G H I J K L M N O P Q R S T U V W X Y Z Æ Ø Å
a b c d e f g h i j k l m n o p q r s t u v w x y z æ ø å

Правила практической транскрипции на русский язык

См. статью Норвежско-русская практическая транскрипция

Напишите отзыв о статье "Норвежский язык"

Примечания

  1. Берков В. П. Норвежский язык // Современные германские языки. 2-е изд., испр. и доп. — М.: ООО "Издательство АСТ", 2001. — С. 178. — ISBN 5-17-010576-2.
  2. Kristoffersen, Gjert, The Phonology of Norwegian, Oxford University Press, 2000, p.6

Ссылки

«Википедия» содержит раздел
на норвежском языке (букмол)
«Portal:Forside»

«Википедия» содержит раздел
на норвежском языке (нюнорск)
«Hovudside»

В Викисловаре список слов норвежского языка содержится в категории «Норвежский язык»
  • М. И. Стеблин-Каменский. [philology.ru/linguistics3/steblin-52.htm Образование норвежского национального языка] // Вопросы языкознания. — М., 1952. — № 1. — С. 107—120.
  • М. И. Стеблин-Каменский. [philology.ru/linguistics3/steblin-68.htm Возможно ли планирование языкового развития? (норвежское языковое движение в тупике)] // Вопросы языкознания. — М., 1968. — № 3. — С. 47-56.
  • [norsk.h14.ru/books/abtspr.html О норвежском языке]  (рус.)
  • [www.diktionary.net/ Норвежско-английский словарь]  (англ.)
  • [opentran.net/norwegian Норвежский онлайн-переводчик]

Литература

  • Арсеньева М. Г. и др. Введение в германскую филологию. — М.: ГИС, 2000. — 314 с. — ISBN 5-8330-0102-1.
  • Берков В. П. Норвежский язык // Современные германские языки. 2-е изд., испр. и доп. — М.: ООО "Издательство АСТ", 2001. — С. 160-180. — ISBN 5-17-010576-2.
  • Берков В. П. Норвежский язык // Языки мира: Германские языки. Кельтские языки. — М.: Academia, 2000. — С. 300-327. — ISBN 5-87444-101-8.


Отрывок, характеризующий Норвежский язык

Тотчас после ухода настоятеля Нашата взяла за руку свою подругу и пошла с ней в пустую комнату.
– Соня, да? он будет жив? – сказала она. – Соня, как я счастлива и как я несчастна! Соня, голубчик, – все по старому. Только бы он был жив. Он не может… потому что, потому… что… – И Наташа расплакалась.
– Так! Я знала это! Слава богу, – проговорила Соня. – Он будет жив!
Соня была взволнована не меньше своей подруги – и ее страхом и горем, и своими личными, никому не высказанными мыслями. Она, рыдая, целовала, утешала Наташу. «Только бы он был жив!» – думала она. Поплакав, поговорив и отерев слезы, обе подруги подошли к двери князя Андрея. Наташа, осторожно отворив двери, заглянула в комнату. Соня рядом с ней стояла у полуотворенной двери.
Князь Андрей лежал высоко на трех подушках. Бледное лицо его было покойно, глаза закрыты, и видно было, как он ровно дышал.
– Ах, Наташа! – вдруг почти вскрикнула Соня, хватаясь за руку своей кузины и отступая от двери.
– Что? что? – спросила Наташа.
– Это то, то, вот… – сказала Соня с бледным лицом и дрожащими губами.
Наташа тихо затворила дверь и отошла с Соней к окну, не понимая еще того, что ей говорили.
– Помнишь ты, – с испуганным и торжественным лицом говорила Соня, – помнишь, когда я за тебя в зеркало смотрела… В Отрадном, на святках… Помнишь, что я видела?..
– Да, да! – широко раскрывая глаза, сказала Наташа, смутно вспоминая, что тогда Соня сказала что то о князе Андрее, которого она видела лежащим.
– Помнишь? – продолжала Соня. – Я видела тогда и сказала всем, и тебе, и Дуняше. Я видела, что он лежит на постели, – говорила она, при каждой подробности делая жест рукою с поднятым пальцем, – и что он закрыл глаза, и что он покрыт именно розовым одеялом, и что он сложил руки, – говорила Соня, убеждаясь, по мере того как она описывала виденные ею сейчас подробности, что эти самые подробности она видела тогда. Тогда она ничего не видела, но рассказала, что видела то, что ей пришло в голову; но то, что она придумала тогда, представлялось ей столь же действительным, как и всякое другое воспоминание. То, что она тогда сказала, что он оглянулся на нее и улыбнулся и был покрыт чем то красным, она не только помнила, но твердо была убеждена, что еще тогда она сказала и видела, что он был покрыт розовым, именно розовым одеялом, и что глаза его были закрыты.
– Да, да, именно розовым, – сказала Наташа, которая тоже теперь, казалось, помнила, что было сказано розовым, и в этом самом видела главную необычайность и таинственность предсказания.
– Но что же это значит? – задумчиво сказала Наташа.
– Ах, я не знаю, как все это необычайно! – сказала Соня, хватаясь за голову.
Через несколько минут князь Андрей позвонил, и Наташа вошла к нему; а Соня, испытывая редко испытанное ею волнение и умиление, осталась у окна, обдумывая всю необычайность случившегося.
В этот день был случай отправить письма в армию, и графиня писала письмо сыну.
– Соня, – сказала графиня, поднимая голову от письма, когда племянница проходила мимо нее. – Соня, ты не напишешь Николеньке? – сказала графиня тихим, дрогнувшим голосом, и во взгляде ее усталых, смотревших через очки глаз Соня прочла все, что разумела графиня этими словами. В этом взгляде выражались и мольба, и страх отказа, и стыд за то, что надо было просить, и готовность на непримиримую ненависть в случае отказа.
Соня подошла к графине и, став на колени, поцеловала ее руку.
– Я напишу, maman, – сказала она.
Соня была размягчена, взволнована и умилена всем тем, что происходило в этот день, в особенности тем таинственным совершением гаданья, которое она сейчас видела. Теперь, когда она знала, что по случаю возобновления отношений Наташи с князем Андреем Николай не мог жениться на княжне Марье, она с радостью почувствовала возвращение того настроения самопожертвования, в котором она любила и привыкла жить. И со слезами на глазах и с радостью сознания совершения великодушного поступка она, несколько раз прерываясь от слез, которые отуманивали ее бархатные черные глаза, написала то трогательное письмо, получение которого так поразило Николая.


На гауптвахте, куда был отведен Пьер, офицер и солдаты, взявшие его, обращались с ним враждебно, но вместе с тем и уважительно. Еще чувствовалось в их отношении к нему и сомнение о том, кто он такой (не очень ли важный человек), и враждебность вследствие еще свежей их личной борьбы с ним.
Но когда, в утро другого дня, пришла смена, то Пьер почувствовал, что для нового караула – для офицеров и солдат – он уже не имел того смысла, который имел для тех, которые его взяли. И действительно, в этом большом, толстом человеке в мужицком кафтане караульные другого дня уже не видели того живого человека, который так отчаянно дрался с мародером и с конвойными солдатами и сказал торжественную фразу о спасении ребенка, а видели только семнадцатого из содержащихся зачем то, по приказанию высшего начальства, взятых русских. Ежели и было что нибудь особенное в Пьере, то только его неробкий, сосредоточенно задумчивый вид и французский язык, на котором он, удивительно для французов, хорошо изъяснялся. Несмотря на то, в тот же день Пьера соединили с другими взятыми подозрительными, так как отдельная комната, которую он занимал, понадобилась офицеру.
Все русские, содержавшиеся с Пьером, были люди самого низкого звания. И все они, узнав в Пьере барина, чуждались его, тем более что он говорил по французски. Пьер с грустью слышал над собою насмешки.
На другой день вечером Пьер узнал, что все эти содержащиеся (и, вероятно, он в том же числе) должны были быть судимы за поджигательство. На третий день Пьера водили с другими в какой то дом, где сидели французский генерал с белыми усами, два полковника и другие французы с шарфами на руках. Пьеру, наравне с другими, делали с той, мнимо превышающею человеческие слабости, точностью и определительностью, с которой обыкновенно обращаются с подсудимыми, вопросы о том, кто он? где он был? с какою целью? и т. п.
Вопросы эти, оставляя в стороне сущность жизненного дела и исключая возможность раскрытия этой сущности, как и все вопросы, делаемые на судах, имели целью только подставление того желобка, по которому судящие желали, чтобы потекли ответы подсудимого и привели его к желаемой цели, то есть к обвинению. Как только он начинал говорить что нибудь такое, что не удовлетворяло цели обвинения, так принимали желобок, и вода могла течь куда ей угодно. Кроме того, Пьер испытал то же, что во всех судах испытывает подсудимый: недоумение, для чего делали ему все эти вопросы. Ему чувствовалось, что только из снисходительности или как бы из учтивости употреблялась эта уловка подставляемого желобка. Он знал, что находился во власти этих людей, что только власть привела его сюда, что только власть давала им право требовать ответы на вопросы, что единственная цель этого собрания состояла в том, чтоб обвинить его. И поэтому, так как была власть и было желание обвинить, то не нужно было и уловки вопросов и суда. Очевидно было, что все ответы должны были привести к виновности. На вопрос, что он делал, когда его взяли, Пьер отвечал с некоторою трагичностью, что он нес к родителям ребенка, qu'il avait sauve des flammes [которого он спас из пламени]. – Для чего он дрался с мародером? Пьер отвечал, что он защищал женщину, что защита оскорбляемой женщины есть обязанность каждого человека, что… Его остановили: это не шло к делу. Для чего он был на дворе загоревшегося дома, на котором его видели свидетели? Он отвечал, что шел посмотреть, что делалось в Москве. Его опять остановили: у него не спрашивали, куда он шел, а для чего он находился подле пожара? Кто он? повторили ему первый вопрос, на который он сказал, что не хочет отвечать. Опять он отвечал, что не может сказать этого.
– Запишите, это нехорошо. Очень нехорошо, – строго сказал ему генерал с белыми усами и красным, румяным лицом.
На четвертый день пожары начались на Зубовском валу.
Пьера с тринадцатью другими отвели на Крымский Брод, в каретный сарай купеческого дома. Проходя по улицам, Пьер задыхался от дыма, который, казалось, стоял над всем городом. С разных сторон виднелись пожары. Пьер тогда еще не понимал значения сожженной Москвы и с ужасом смотрел на эти пожары.
В каретном сарае одного дома у Крымского Брода Пьер пробыл еще четыре дня и во время этих дней из разговора французских солдат узнал, что все содержащиеся здесь ожидали с каждым днем решения маршала. Какого маршала, Пьер не мог узнать от солдат. Для солдата, очевидно, маршал представлялся высшим и несколько таинственным звеном власти.
Эти первые дни, до 8 го сентября, – дня, в который пленных повели на вторичный допрос, были самые тяжелые для Пьера.

Х
8 го сентября в сарай к пленным вошел очень важный офицер, судя по почтительности, с которой с ним обращались караульные. Офицер этот, вероятно, штабный, с списком в руках, сделал перекличку всем русским, назвав Пьера: celui qui n'avoue pas son nom [тот, который не говорит своего имени]. И, равнодушно и лениво оглядев всех пленных, он приказал караульному офицеру прилично одеть и прибрать их, прежде чем вести к маршалу. Через час прибыла рота солдат, и Пьера с другими тринадцатью повели на Девичье поле. День был ясный, солнечный после дождя, и воздух был необыкновенно чист. Дым не стлался низом, как в тот день, когда Пьера вывели из гауптвахты Зубовского вала; дым поднимался столбами в чистом воздухе. Огня пожаров нигде не было видно, но со всех сторон поднимались столбы дыма, и вся Москва, все, что только мог видеть Пьер, было одно пожарище. Со всех сторон виднелись пустыри с печами и трубами и изредка обгорелые стены каменных домов. Пьер приглядывался к пожарищам и не узнавал знакомых кварталов города. Кое где виднелись уцелевшие церкви. Кремль, неразрушенный, белел издалека с своими башнями и Иваном Великим. Вблизи весело блестел купол Ново Девичьего монастыря, и особенно звонко слышался оттуда благовест. Благовест этот напомнил Пьеру, что было воскресенье и праздник рождества богородицы. Но казалось, некому было праздновать этот праздник: везде было разоренье пожарища, и из русского народа встречались только изредка оборванные, испуганные люди, которые прятались при виде французов.
Очевидно, русское гнездо было разорено и уничтожено; но за уничтожением этого русского порядка жизни Пьер бессознательно чувствовал, что над этим разоренным гнездом установился свой, совсем другой, но твердый французский порядок. Он чувствовал это по виду тех, бодро и весело, правильными рядами шедших солдат, которые конвоировали его с другими преступниками; он чувствовал это по виду какого то важного французского чиновника в парной коляске, управляемой солдатом, проехавшего ему навстречу. Он это чувствовал по веселым звукам полковой музыки, доносившимся с левой стороны поля, и в особенности он чувствовал и понимал это по тому списку, который, перекликая пленных, прочел нынче утром приезжавший французский офицер. Пьер был взят одними солдатами, отведен в одно, в другое место с десятками других людей; казалось, они могли бы забыть про него, смешать его с другими. Но нет: ответы его, данные на допросе, вернулись к нему в форме наименования его: celui qui n'avoue pas son nom. И под этим названием, которое страшно было Пьеру, его теперь вели куда то, с несомненной уверенностью, написанною на их лицах, что все остальные пленные и он были те самые, которых нужно, и что их ведут туда, куда нужно. Пьер чувствовал себя ничтожной щепкой, попавшей в колеса неизвестной ему, но правильно действующей машины.
Пьера с другими преступниками привели на правую сторону Девичьего поля, недалеко от монастыря, к большому белому дому с огромным садом. Это был дом князя Щербатова, в котором Пьер часто прежде бывал у хозяина и в котором теперь, как он узнал из разговора солдат, стоял маршал, герцог Экмюльский.
Их подвели к крыльцу и по одному стали вводить в дом. Пьера ввели шестым. Через стеклянную галерею, сени, переднюю, знакомые Пьеру, его ввели в длинный низкий кабинет, у дверей которого стоял адъютант.
Даву сидел на конце комнаты над столом, с очками на носу. Пьер близко подошел к нему. Даву, не поднимая глаз, видимо справлялся с какой то бумагой, лежавшей перед ним. Не поднимая же глаз, он тихо спросил:
– Qui etes vous? [Кто вы такой?]
Пьер молчал оттого, что не в силах был выговорить слова. Даву для Пьера не был просто французский генерал; для Пьера Даву был известный своей жестокостью человек. Глядя на холодное лицо Даву, который, как строгий учитель, соглашался до времени иметь терпение и ждать ответа, Пьер чувствовал, что всякая секунда промедления могла стоить ему жизни; но он не знал, что сказать. Сказать то же, что он говорил на первом допросе, он не решался; открыть свое звание и положение было и опасно и стыдно. Пьер молчал. Но прежде чем Пьер успел на что нибудь решиться, Даву приподнял голову, приподнял очки на лоб, прищурил глаза и пристально посмотрел на Пьера.
– Я знаю этого человека, – мерным, холодным голосом, очевидно рассчитанным для того, чтобы испугать Пьера, сказал он. Холод, пробежавший прежде по спине Пьера, охватил его голову, как тисками.
– Mon general, vous ne pouvez pas me connaitre, je ne vous ai jamais vu… [Вы не могли меня знать, генерал, я никогда не видал вас.]
– C'est un espion russe, [Это русский шпион,] – перебил его Даву, обращаясь к другому генералу, бывшему в комнате и которого не заметил Пьер. И Даву отвернулся. С неожиданным раскатом в голосе Пьер вдруг быстро заговорил.
– Non, Monseigneur, – сказал он, неожиданно вспомнив, что Даву был герцог. – Non, Monseigneur, vous n'avez pas pu me connaitre. Je suis un officier militionnaire et je n'ai pas quitte Moscou. [Нет, ваше высочество… Нет, ваше высочество, вы не могли меня знать. Я офицер милиции, и я не выезжал из Москвы.]
– Votre nom? [Ваше имя?] – повторил Даву.
– Besouhof. [Безухов.]
– Qu'est ce qui me prouvera que vous ne mentez pas? [Кто мне докажет, что вы не лжете?]
– Monseigneur! [Ваше высочество!] – вскрикнул Пьер не обиженным, но умоляющим голосом.
Даву поднял глаза и пристально посмотрел на Пьера. Несколько секунд они смотрели друг на друга, и этот взгляд спас Пьера. В этом взгляде, помимо всех условий войны и суда, между этими двумя людьми установились человеческие отношения. Оба они в эту одну минуту смутно перечувствовали бесчисленное количество вещей и поняли, что они оба дети человечества, что они братья.
В первом взгляде для Даву, приподнявшего только голову от своего списка, где людские дела и жизнь назывались нумерами, Пьер был только обстоятельство; и, не взяв на совесть дурного поступка, Даву застрелил бы его; но теперь уже он видел в нем человека. Он задумался на мгновение.
– Comment me prouverez vous la verite de ce que vous me dites? [Чем вы докажете мне справедливость ваших слов?] – сказал Даву холодно.
Пьер вспомнил Рамбаля и назвал его полк, и фамилию, и улицу, на которой был дом.
– Vous n'etes pas ce que vous dites, [Вы не то, что вы говорите.] – опять сказал Даву.