Римская Галлия

Римская Галлия (лат. Gallia, фр. Gaule romaine) — название территорий в одноимённой исторической области, входивших в состав Римской республики и Римской империи в I в до н. э. — V в. н. э. Была создана римским государственным аппаратом после крупных завоеваний римского полководца Юлия Цезаря в ходе Галльской войны. На юге граничила с Испанией, на юго-востоке — с Италией, на востоке — с Германией. С севера от непокорённых римлянами кельтских племён Римскую Галлию защищала Британия. После ухода римлян из Британии около 406 года рубежи Галлии стали подвергаться нашествиям германских племён.

Галлия получила название по имени одного из крупнейших кельтских племён (галлы), населявших обширный регион до и отчасти после покорения его Римом. В народной этимологии романских народов слово было связано с лат. «gallus» (петух), который и стал национальным символом Галлии, а затем и современной республики Франция, которая включает большую часть территории бывшей Римской Галлии и фактически является её культурно-языковой наследницей.

Развитие Галлии в римскую эпоху

До римского завоевания Галлия представляла собой нечёткую географическую область, населённую разрозненными кельтскими племенами, находящимися на стадии общинного строя. После римского завоевания началась усиленная (хотя не до конца завершённая в силу больших размеров) централизация Галлии, а также её интенсивная колонизация римскими поселенцами из Италии. Вся провинция (а не только район Массилии/Марселя) оказалась активно вовлечена в торговлю со средиземноморским регионом, получили развитие товарно-денежные отношения, была построена сеть дорог, соединившая окраины провинции с крупными городами и Римом. В отличие от кельтов, на пересечении торговых путей и в районах выхода ключей, римляне возводили городские поселения, со временем достигшие значительных размеров. Города имели улицы, здания, акведуки и амфитеатры. Столицей Галлии стал античный Лугдунум (современный Лион).

Административное деление

Несмотря на то что при римлянах Галлия впервые получила формальное политико-административное единство, экономико-социальные различия между её регионами сохранялись. Во многом они были обусловлены различиями в рельефе и климате. Римская власть это прекрасно осознавала, разделив Римскую Галлию на несколько единиц более мелкого административного порядка.

К слову, под словом «Галлия» в раннем римском государстве подразумевали две территории, населённые кельтами: Цизальпинскую Галлию и Трансальпинскую Галлию. Цизальпинская Галлия находилась на севере Италии (нынешняя Паданская низменность и южные предгорья Альп), из неё кельты были вытеснены рано, а земли заселены римлянами и италиками. Цизальпинская Галлия со временем стала неотъемлемой частью Италии, хотя её романские диалекты сохранили близость трансальпийским благодаря общему кельтскому субстрату.

Романизация

Трансальпинская Галлия, то есть расположенная за Альпами, приблизительно совпадала с нынешней Францией. Античная романизация началась и за Альпами, но гораздо позднее. Процесс романизации начался с юга страны, продвигаясь вверх по долине р. Рона, а затем затронул и более северные области (Валлония). Тем не менее, мощный кельтский субстрат в Галлии сохранялся довольно долго. Даже спустя столетия после завоевания римлянами галлы составляли подавляющее большинство сельского населения в центре и на севере страны. Лишь в крупных городах и на южном побережье жило много потомственных римлян. Получили распространение и смешанные семьи (римляне, кельты, греки и др.). Но и в конце III века в окрестностях Лиона сохранялись кельтские поселения, где невозможно было общаться без переводчика. И всё же после эдикта императора Каракаллы 212 года римское гражданство получили все жители империи, в том числе и Галлии независимо от национальности. Это ускорило процесс перехода на латинский язык, который к тому же, в отличие от кельтских языков, имел хорошо развитую письменность. Со временем потомки галлов не только стали называть себя римлянами, но и утеряли свой язык, полностью перейдя на вульгарную латынь. К концу римского периода в Галлии проживало по разным оценкам от 10 до 12 млн жителей, большинство из которых составили галло-римляне, исповедующие христианство и говорящие на латинском языке.

См. также

• Римская Дакия

Ссылки

• [historic.ru/books/item/f00/s00/z0000024/st051.shtml/ Романизация Галлии и кельтское наследие](недоступная ссылка)

Отрывок, характеризующий Римская Галлия

– Ну, ну… – говорил он.
– Я знаю, что она любит… полюбит вас, – поправилась княжна Марья.
Не успела она сказать эти слова, как Пьер вскочил и с испуганным лицом схватил за руку княжну Марью.
– Отчего вы думаете? Вы думаете, что я могу надеяться? Вы думаете?!
– Да, думаю, – улыбаясь, сказала княжна Марья. – Напишите родителям. И поручите мне. Я скажу ей, когда будет можно. Я желаю этого. И сердце мое чувствует, что это будет.
– Нет, это не может быть! Как я счастлив! Но это не может быть… Как я счастлив! Нет, не может быть! – говорил Пьер, целуя руки княжны Марьи.
– Вы поезжайте в Петербург; это лучше. А я напишу вам, – сказала она.
– В Петербург? Ехать? Хорошо, да, ехать. Но завтра я могу приехать к вам?
На другой день Пьер приехал проститься. Наташа была менее оживлена, чем в прежние дни; но в этот день, иногда взглянув ей в глаза, Пьер чувствовал, что он исчезает, что ни его, ни ее нет больше, а есть одно чувство счастья. «Неужели? Нет, не может быть», – говорил он себе при каждом ее взгляде, жесте, слове, наполнявших его душу радостью.
Когда он, прощаясь с нею, взял ее тонкую, худую руку, он невольно несколько дольше удержал ее в своей.
«Неужели эта рука, это лицо, эти глаза, все это чуждое мне сокровище женской прелести, неужели это все будет вечно мое, привычное, такое же, каким я сам для себя? Нет, это невозможно!..»
– Прощайте, граф, – сказала она ему громко. – Я очень буду ждать вас, – прибавила она шепотом.
И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» – говорил себе Пьер.


В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».
Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.
Когда ему предлагали служить или когда обсуждали какие нибудь общие, государственные дела и войну, предполагая, что от такого или такого исхода такого то события зависит счастие всех людей, он слушал с кроткой соболезнующею улыбкой и удивлял говоривших с ним людей своими странными замечаниями. Но как те люди, которые казались Пьеру понимающими настоящий смысл жизни, то есть его чувство, так и те несчастные, которые, очевидно, не понимали этого, – все люди в этот период времени представлялись ему в таком ярком свете сиявшего в нем чувства, что без малейшего усилия, он сразу, встречаясь с каким бы то ни было человеком, видел в нем все, что было хорошего и достойного любви.
Рассматривая дела и бумаги своей покойной жены, он к ее памяти не испытывал никакого чувства, кроме жалости в том, что она не знала того счастья, которое он знал теперь. Князь Василий, особенно гордый теперь получением нового места и звезды, представлялся ему трогательным, добрым и жалким стариком.