Римская Дакия

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Дакия
Dacia

106 — 271



 

 


Столица Ульпия Траяна
Язык(и) де-юре: латынь,
де-факто: дакский
Форма правления Монархия
История
 -  106—271 Провинция
К:Появились в 106 годуК:Исчезли в 271 году

Римская Дакия (лат. Dacia Romana) — римская провинция, образованная в 101—106 гг. н. э. императором Траяном после завоевания римлянами центральной части территории историко-географической области Дакии, до этого населённой индоевропейским народом даками. Представляла в основном сырьевой придаток империи (добыча золота, серебра, железных руд в Карпатах), провинция достигла наивысшего расцвета во второй половине II века, когда были основаны римские города, проложена сеть дорог, а основная масса автохтонного населения подверглась интенсивной античной романизации. Столицей провинции был город Сармизегетуза. В III веке нашей эры начинается упадок империи, ослабление её экономического и военного могущества. Римская Дакия официально прекращает своё существование уже в 271 году, однако некая аморфная романоязычная общность сохраняется в сельской местности Дакии (позднее Трансильвании) на протяжении всего средневекового периода. Именно на её основе, хотя и с сильными греческими, и особенно славянскими, влияниями, происходит становление средневековой валашской государственности, а затем современных румынской и молдавской республик.





Предыстория

Следует отличать компактную провинцию Римскую Дакию от более широкой историко-географической области Дакия, так как далеко не вся территория последней была непосредственно подчинена римлянами. Римская Дакия занимала лишь часть территории Дакии и соответственно часть территории современной Румынии. Римская Дакия включала следующие современные области Румынии: Трансильвания (Ардял), Банат, Олтения. Хотя по некоторым данным, в том числе и картографическим, около 120 года н. э. Римская империя кратковременно контролировала большую часть территории Дакии, включая Мунтению, южную треть Молдавии и Бессарабии. Во времена Римской империи к Дакии причисляли обширные горные и равнинные земли, прилегающие к северу Балканского полуострова, располагавшиеся между Тисой, Дунаем, Днестром и Карпатами. Дакия стала единственной римской провинцией, расположенной к северу от Дуная, который до момента завоевания рассматривался как естественная северная граница империи. Поэтому Дакия имела большое военно-стратегическое и экономическое значение для Рима как важный восточный фортпост империи.

Римское завоевание

Коренные обитатели этой области даки причислялись к фракийско-гетскому племени и имели индоевропейское происхождение. Кроме них на периферии области в доримское и римское время проживали также сарматы, скифы, геты и др. Частыми набегами, особенно под предводительством Децебала при императоре Домициане, они тревожили римские границы. В 85—88 годах н. э. шли так называемые Дакийские войны Домициана, которые не смогли лишить первобытнообщинных даков суверенитета.

Позднее император Траян решил прибегнуть к истребительной войне для окончательного подчинения Дакии. В двух походах (101102 и 105107 годов н. э.) даки были разбиты, их главный город Сармизегетуза был взят, большая часть страны была превращена в римскую провинцию со значительным количеством римских колоний.

Из-за своего окраинного положения жизнь в Римской Дакии была далека от средиземноморской идиллии римских вилл Италии, Испании или Прованса. Постоянно вспыхивали восстания непокорённых дакских племён против римского владычества; позднее усиливается натиск мигрирующих групп скифского и германского происхождения. Приблизительно 100 лет из неполных 170 лет своего существования Римская Дакия была охвачена восстаниями, которые римские войска могли подавлять. Провинция существовала в условиях постоянного военного положения.

Жизнь и экономика

Богатые месторождения золота были одной из причин завоевания территории Дакии[1]. Как показывают данные, собранные на основе имён колонистов, провинция была колонизована переселенцами со всего римского мира, но основную массу составляли, по-видимому, отставные воины из северной и центральной Италии, которые привозили жен из своих родных мест. На Колонне Траяна на барельефах показано, как даков скорбно уводят из страны. Автохтонное население в виде рабов было продано в другие провинции Римской империи. «Свободные даки» ушли в горы и в северные местности от Карпатских гор, на территорию нынешней Украины и Белоруссии. Очень интенсивной романизации за относительно небольшой промежуток времени подверглось пришедшее население из других провинций. По различным оценкам, романоязычное население Дакии составляло около 1 млн человек на конец римского правления. Народная латынь взяла на себя роль лингва франка региона. Лингвистический анализ румынского языка показывает, что вместе с римлянами в Дакию проникло и раннее христианство, хотя нероманизированные регионы, по-видимому, оставались языческими гораздо дольше. Из-за удалённости области субстратное влияние автохтонной культуры и языка на жизнь провинции было значительным. Наиболее известными римскими городами Дакии были: столица Сармизегетуза, Дробета, Апулум, Поролиссум, Ромула, Напока и другие, расположенные преимущественно в холмистой и горной области Карпат. Большинство из них было возведено на месте более ранних поселений даков. Находясь в окружении варварских племён, Римская Дакия постоянно подвергалась нападениям. В 271 году н. э. римский император Аврелиан принял решение эвакуировать на правый берег Дуная римские войска и гражданское население, где на территории Мёзии и Фракии были созданы две новые правобережные провинции: Дакия Прибрежная (лат. Ripensis) и Дакия Внутренняя (лат. Mediterranea).

Этнография

В левобережной Дакии, которую кратковременно занимали готы, вандалы, гепиды, карпы, сарматы, очевидно, осталась и часть прежнего романизированного населения. Римская эвакуация, несмотря на её задокументированную планомерность и целенаправленность, вероятно, затронула лишь римские войска, а также римскую городскую верхушку. Римские города приходят в упадок, римская топонимика исчезает полностью, латинский алфавит выходит из употребления. Основным занятием оставшихся романцев становится отгонное скотоводство, в первую очередь овцеводство. Несмотря на уход римских войск и упадок городов, часть довольно многочисленного романоязычного населения, по-видимому, сохранилась и к северу от Дуная. Косвенным доказательством того, что большая часть романского населения осталась в Северной Дакии, служит тот факт, что после эвакуации в новообразованной Южной Дакии действительно учащается использование латинского языка, однако число колонистов было невелико, и в настоящее время этот регион является практически полностью славянским.

По причине сохранения романоязычных жителей к северу от Дуная процессы языковой романизации, скорее всего, продолжались здесь и после роспуска римской государственности. Более того, до пришествия славян местное романоязычное население сохраняет некоторые контакты с Италией в III—V веках, а потому зона распространения народной латыни к северу от Дуная продолжает расширяться. Под влиянием дакийского субстрата происходит становление так называемой балканской латыни — местного романского идиома — родного языка дако-римлян. Между III и V веками потомков жителей территории бывшей Римской Дакии можно условно именовать дако-римлянами (по аналогии с галло-римлянами), а их ареал — Дакороманией. Экономико-материальный и культурный уровень провинции падают и долгое время остаются на очень низком уровне. Особенностями дако-римского ареала являются полная деградация городских римских поселений и соответственно полная утрата традиций классической римской античности. Позднее валашская культура сформировалась уже на основе смешения православных греко-славянских традиций с заметными венгерскими и тюркскими влияниями.

Средние века и современность

В VI—X веках романоязычные валахи интенсивно контактировали с мигрировавшими славянскими племенами, а после XII века ядро романоязычной Дакии (Трансильвания) было надолго покорено венграми. Ныне центральная территория Дакии расположена в пределах суверенной республики Румыния, ряд периферийных регионов — в составе Сербии, Венгрии, Украины и Молдавии.

Напишите отзыв о статье "Римская Дакия"

Примечания

  1. поэтому для римской империи этот горный регион имел то же значение что и южноамериканские Анды для Испании.

Литература

Ссылки

  • [dacoromania.org/index.php?nma=book1&fla=index&id=3/ Подробный очерк об истории Римской Дакии и Дакоромании]
  • [www.world-history.ru/countries_about/2171.html/ Римская Дакия при императоре Траяне]
  • [web.archive.org/web/20070602223958/historyjournal.narod.ru/Tower.htm/ Дакия до и после Римского завоевания]

Отрывок, характеризующий Римская Дакия

«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»


Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.