Древнеримская армия

Древнеримская армия (лат. exercitus, ранее — classis) — регулярное войско Древнего Рима, один из основных элементов римского общества и государства.

Во время расцвета Древнего Рима общая численность армии обычно составляла до 100 тыс. человек, но могла увеличиваться до 250—300 тыс. чел. и более. Римская армия имела лучшее для своего времени вооружение, опытный и хорошо подготовленный командный состав, отличалась жёсткой дисциплиной и высоким военным искусством полководцев, применявших самые совершенные способы ведения боевых действий, добиваясь полного разгрома противника.

Основным родом войск являлась пехота. Флот обеспечивал действия сухопутных войск на приморских направлениях и переброску армий на территорию противника по морю. Значительное развитие получило военно-инженерное дело, устройство полевых лагерей, умение совершать быстрые переходы на большие расстояния, искусство осады и обороны крепостей.

Основной организационной и тактической единицей армии являлся легион. Со второй половины IV века до н. э. легион состоял из 10 манипул (пехота) и 10 турм (конница), с первой половины III века до н. э. — из 30 манипул (каждая из которых делилась на две центурии) и 10 турм. Всё это время численность его оставалась неизменной — 4,5 тыс. человек, включая 300 всадников. Тактическое расчленение легиона обеспечивало высокую манёвренность войск на поле боя. Со 107 года до н. э. в связи с переходом от милиционной к профессиональной наёмной армии легион стал делиться на 10 когорт (каждая из которых объединяла три манипулы). В состав легиона также входили стенобитные и метательные машины и обоз. В I веке н. э. численность легиона достигла прим. 7 тыс. чел. (в том числе ок. 800 всадников).

Организационная структура

Почти во все периоды существовали одновременно:

• контуберний — 8—10 чел.; До Гая Юлия Цезаря в состав контуберния входило 10 солдат, после — 8.
• центурия — 60—100 чел. Центурия состояла из десяти контуберниев.
• манипула — 120—200 чел.;
• когорта — ок. 960 чел. в первой и 480 в остальных.

Под понятием signum понимались или манипулы или центурии.

Вспомогательные войска делились на когорты и алы (в Позднюю Империю их сменяют клинья — cunei). Иррегулярные войска (numeri) не имели четкого численного состава, так как соответствовали традиционным предпочтениям народов, их составлявших, например mauri (мавры). Вексилляциями назывались отдельные отряды, которые выделялись из какого-либо подразделения, например легиона. Так, вексилляцию могли отправить на помощь другому подразделению или же на постройку моста.

Вооружение

При Сервии Туллии:

• 1-й класс: наступательное — гладий, гаста и дротики (tela), защитное — шлем (galea), панцирь (lorica), бронзовый щит (clipeus) и поножи (ocrea);
• 2-й класс — то же, без панциря и скутум вместо clipeus;
• 3-й класс — то же, без поножей;
• 4-й класс — гаста и пика (verutum).

После реформы Корнелия Сципиона:

• наступательное — испанский меч (gladius hispaniensis)

После реформы Гая Мария:

• наступательное — пилум (особое метательное копье);
• защитное — железная кольчуга (lorica hamata).

При Юлие Цезаре:

• наступательное — кинжал (pugio).

В начале Империи:

• защитное — панцирь лорика сегментата (Lorica Segmentata, сегментированная лорика), поздний пластинчатый доспех из отдельных стальных сегментов. Входит в обиход начиная с I в. Происхождение пластинчатой кирасы не совсем ясно. Возможно, она была заимствована легионерами из вооружения гладиаторов-крупеллариев, участвовавших в мятеже Флора Сакровира в Германии (21 г.).Также в этот период появляются кольчуги (lorica hamata) с двойным кольчужным покрытием на плечах, особенно популярные у кавалеристов. Облегченные (до 5-6 кг) и более укороченные кольчуги находят применение и во вспомогательных пехотных частях. Шлемы так называемого имперского типа.

С середины I века:

• наступательное — «помпейский» меч, утяжелённые пилумы.

Начиная с Северов:

• защитное — чешуйчатый доспех (lorica squamata)

Униформа

В I—II вв:

• paenula (короткий шерстяной тёмный плащ с капюшоном).

С III в.:

• туника с длинными рукавами, сагум (sagum) — плащ без капюшона, прежде неверно считавшийся классическим римским военным.

Строй

Манипулярная тактика

См. также: Манипула

Практически общепринятым является мнение, что в период своего господства этруски ввели фалангу и у римлян, a впоследствии римляне сознательно изменили вооружение и построение. Это мнение основывается на сообщениях о том, что некогда римляне пользовались круглыми щитами и строились фалангой наподобие македонской, однако, в описаниях сражений VI—V вв. до н. э. отчётливо видна доминирующая роль конницы и вспомогательная роль пехоты — первая часто даже располагалась и действовала впереди пехоты.

Примерно начиная с Латинской войны или с более раннего времени римляне начали придерживаться манипулярной тактики. Согласно Ливию и Полибию, она осуществлялась трёхлинейным построением с интервалами (гастаты, принципы и триарии в тыловом резерве), причём манипулы принципов стояли против интервалов между манипулами гастатов.

Легионы располагались рядом друг с другом, хотя в некоторых битвах Второй Пунической войны они стояли один за другим.

Для заполнения слишком расширившихся интервалов при движении по пересечённой местности служила вторая линия, отдельные отряды которой могли вдвигаться в первую линию, а если и этого было недостаточно, использовалась третья линия. При столкновении с противником небольшие сохранившиеся интервалы заполнялись сами собой, вследствие более свободного расположения воинов для удобства использования оружия. Использование второй и третьей линий для обходов вражеских флангов римляне стали применять в конце Второй Пунической войны. Мнение о том, что римляне при атаке метали пилумы, после чего переходили на мечи и в ходе боя производили смену линий боевого порядка, оспаривалось Дельбрюком, показавшим, что смена линий в ходе ближнего боя мечами невозможна. Это объяснялось тем, что для быстрого и организованного отступления гастатов за принципами манипулы должны быть расставлены с интервалами, равными ширине фронта отдельной манипулы. При этом вступать в рукопашный бой с такими интервалами в линии было бы крайне опасно, так как это позволило бы противнику охватить манипулы гастатов с флангов, что привело бы к скорому поражению первой линии. По мнению Дельбрюка, в действительности смена линий в бою не производилась — интервалы между манипулами были невелики и служили лишь для облегчения маневрирования. Однако при этом большая часть пехоты предназначалась лишь для затыкания разрывов в первой линии. Позже, опираясь в частности на «Записки о галльской войне» Цезаря было вновь доказано обратное, хотя было признано, что она не была слаженными манёврами стройных подразделений.

С другой стороны даже охваченная со всех сторон манипула гастатов не могла быть быстро уничтожена, и удерживала врага на месте, просто окружив себя щитами со всех сторон (огромный щит легионеров, абсолютно непригодный для индивидуального боя, в строю его надёжно защищал и легионер был уязвим лишь для колющих ударов сверху, либо при ответном ударе), а противник, проникший сквозь промежутки, мог быть просто закидан дротиками (tela) принципов (которые, по всей видимости, были прикреплены к внутренней стороне щита в количестве семи штук), самостоятельно залезая в огневой мешок и не имея никакой защиты от флангового огня. Смена линий могла представлять собой отход назад гастатов в ходе метательного боя, либо простое продвижение принципов вперёд, с остающимися на месте гастатами. А вот прорыв сплошного фронта с последующей неразберихой и резнёй беззащитной тяжёлой пехоты, потерявшей строй, был куда опаснее и мог привести к повальному бегству (окружённой же манипуле бежать просто некуда).

Когортная тактика

Примерно с 80-x гг. до н. э. стала применяться когортная тактика. Причина введения нового построения заключалась в необходимости эффективного противостояния массированному фронтальному натиску, применявшемуся союзом кельто-германских племён. Своё первое применение новая тактика нашла предположительно в Союзнической войне 91 − 88 до н. э. Ко времени Цезаря когортная тактика была уже общепринятой.

Сами когорты строились в шахматном порядке (quincunx), на поле боя могли применяться в частности:

• triplex acies — 3 линии из четырёх когорт в 1-й и трёх во 2-й и 3-й на расстоянии 150—200 футов (45-65 метров) друг от друга;
• duplex acies — 2 линии по 5 когорт в каждой;
• simplex acies — 1 линия из 10 когорт.

На марше, обычно на неприятельской территории, они строились четырьмя параллельно идущими колоннами с тем чтобы было легче перестроиться в triplex acies по сигналу тревоги, либо образовывали так называемый orbis («круг»), облегчавший отступление под интенсивным обстрелом.

При Цезаре каждый легион выставлял в первую линию 4 когорты, a во вторую и третью — 3. Когда когорты стояли сомкнутым строем, расстояние, отделявшее одну когорту от другой, равнялось длине когорты по фронту. Этот промежуток уничтожался, как только ряды когорты развёртывались для боя. Тогда когорта растягивалась по фронту почти вдвое по сравнению с обычным строем.

Взаимодействия когорт, по причине большей численности отдельного отряда и упрощённости маневрирования, не предъявляли столь высоких требований к индивидуальной подготовке каждого легионера.

Evocati

Солдаты, прослужившие свой срок и демобилизованные, но вновь записанные в воинский состав на добровольной основе, в частности по инициативе, например, консула, назывались evocati — букв. «вновь призванные» (при Домициане так назывались охранявшие его спальные покои элитарные стражники всаднического сословия; предположительно подобная охрана сохранила своё название при некоторых последующих императорах, ср. evocati Augusti у Гигина). Обычно они числились в составе почти каждого подразделения, и, видимо, если военачальник был достаточно популярен среди солдат, количество ветеранов такой категории в его войске могло увеличиться. Наряду с вексилляриями evocati были освобождены от ряда воинских обязанностей — укрепления лагеря, прокладки дорог и т. д. и по чину были выше рядовых легионеров, иногда сравнивались со всадниками или даже являлись кандидатами в центурионы. Так например Гней Помпей обещал продвинуть своих бывших evocati до центурионов после завершения гражданской войны, однако в совокупности все evocati не могли быть повышены до этого чина. Всем контингентом evocati командовал обычно отдельный префект (praefectus evocatorum).

Боевые награды (dona militaria)

Офицерские:

• венки (coronae);
• декоративные копья (hastae purae);
• флажки (vexilla).

Солдатские:

• ожерелья (torques);
• фалеры (phalerae);
• браслеты (armillae).

Литература

• Maxfield, V. The Military Decorations of the Roman Army

Дисциплина

Помимо учебного муштрования, поддержание железной дисциплины обеспечило в целом высокую боеготовность и моральный потенциал римской армии на протяжении более чем тысячелетнего её существования.

С большей или меньшей периодичностью применялись:

• замена пшеницы на ячмень в пайке;
• денежный штраф или частичная конфискация добытых трофеев (pecuniaria multa);
• временная изоляция от сослуживцев или временное удаление из лагеря;
• временное лишение оружия;
• военные упражнения с поклажей;
• несение караула без военной одежды или даже без калиг;
• знаменитая порка (castigatio) центурионами легионеров виноградной лозой или, что было суровее и позорнее, розгами;
• сокращение жалованья (aere dirutus);
• исправительные работы (munerum indictio);
• публичная порка перед центурией, когортой или целым легионом (animadversio fustium);
• разжалование по чину (gradus deiectio) или по роду войска (militiae mutatio);
• позорное увольнение со службы (missio ignominiosa, которое иногда постигало целые отряды);
• 3 вида казни: для солдат — фустуарий (по Колобову так называлась казнь при децимации, тогда как decimatio обозначало вид жеребьёвки), для центурионов — сечение розгами и обезглавливание, и казни по жребию (децимация, вицезимация и центезимация).

В начале III в. до н. э. был принят закон о смертной казни для уклонявшихся от военной службы. При Вегеции о казнях возвещал особый сигнал трубы — classicum.

Также за плохое несение ночной стражи, воровство, лжесвидетельство и нанесение себе увечий солдат могли прогнать сквозь строй их товарищей, вооружённых дубинками и страх перед этим вызывал действенный эффект.

Роспуск легиона применялся к мятежным (по политическим причинам или из-за понижения зарплаты) войскам, да и то очень редко (примечателен созданный в 68 г. мятежным прокуратором Африки Луцием Клодием Макром легион I Macriana Liberatrix, в котором Гальба перед расформированием казнил весь командный состав). Тем не менее, главнокомандующие даже при императорах пользовались неограниченной карательной властью, кроме высших офицеров, которых они до тех пор могли также присуждать к смертной казни. По постановлению Августа они лишены были такого права.

Различные наказания (штраф, конфискация имущества, тюремное заключение, даже в некоторых случаях продажа в рабство) могли быть наложены также если при мобилизации юноши и мужчины от 17 до 46 лет, например, не записались в войско.

С другой стороны, часто применялись и неписаные наказания. Так, например, во время Латинской войны в 340 до н. э. сын консула Тита Манлия Торквата, Тит Манлий Младший, за поединок вне строя, несмотря на многочисленные просьбы, был обезглавлен по приказу собственного отца; тем не менее позднее это заставило солдат более внимательно относиться, в частности, даже к дневным и ночным караулам.

Август за некоторые нарушения мог заставить стоять солдата целый день перед палаткой претория в одной тунике с держанием палисадных кольев.

Прославившийся дисциплинарной жестокостью Опилий Макрин, помимо децимации и центезимации из-за мятежей (даже слово «centesimare» принадлежало ему), распинал собственных нерадивых воинов, что с военно-юридической точки зрения было нонсенсом.

А Песценний Нигер во время одной кампании заменил серебряную походную посуду на деревянную, булки на сухари, а вино на уксус и хотел даже обезглавить 10 солдат из одной манипулы за то, что те украли и съели курицу, но вместо этого ввёл для них суровые наказания: десятикратная компенсация стоимости курицы и запрещение питания горячей едой и разведения огня в своей палатке во время всего похода, за чем должны были следить приставленные надсмотрщики. Помимо этого он распорядился, чтобы солдаты при походах не брали даже золотые или серебряные монеты, а сдавали их в военную казну для обратного получения после кампании.

Аврелиан отличался не меньшей суровостью: за прелюбодеяние с женой арендатора он разорвал солдата на верхушках двух пригнутых к земле деревьев и к тому же написал такое письмо одному из помощников:

Если ты хочешь быть трибуном или если, попросту говоря, хочешь жить, то сдерживай своих солдат. Пусть никто из них не украдёт чужой курицы, не тронет чужой овцы; пусть никто не унесёт кисти винограда, хлебного колоса, не требует себе масла, соли, дров. Пусть всякий довольствуется своей законной порцией… Пусть оружие у них будет вычищено, отточено, обувь крепка… Пусть жалованье у солдата остается в поясе, а не в кабаке… Пусть он холит своего коня и не продаёт его корма; пусть все солдаты сообща ходят за центурионным мулом. Пусть солдаты… ничего не дают гадателям… кляузники пусть подвергаются побоям…

Медицинская служба

В различные периоды существовало 8 должностей военного медперсонала:

• medicus castrorum — лагерный врач, подчинялся префекту лагеря (praefectus castrorum), а в его отсутствие — легионному трибуну;
• medicus legionis, medicus cohortis, optio valetudinarii — последний — заведующий военным госпиталем (валетудинарием), все 3 должности существовали лишь при Траяне и Адриане;
• medicus duplicarius — врач на двойной зарплате;
• medicus sesquiplicarius — врач на полуторной зарплате;
• capsarius (deputatus, eques capsariorum) — конный санитар с походной аптечкой (capsa) и с седлом с 2 стременами на левой стороне для эвакуации раненых, входил в отряд из 8-10 чел.; предположительно могли набираться из числа так наз. immunes;
• medicus ordinarius (miles medicus) — рядовой врач или штабной хирург, в каждой когорте их было 4.

Учащийся назывался discens capsariorum.

Набор мог быть обычным, из новобранцев, из квалифицированных медиков по договору, из рабов, которых потом отпускали или, в экстренных случаях, обязательный, из гражданских лиц.

Литература

• Kuenzl, E. The medical supply of the Roman army

Ссылки

• [history.pu.ru/biblioth/war/2004/007.htm К проблеме медицинского обеспечения римской армии]
• [museums.ncl.ac.uk/archive/old_fotm/old_fotmo98/ Tombstone of Anicius Ingenuus] (англ.)
• [www.ospreypublishing.com/content4.php/cid=219 Battlefield medicine — The Ancient World 2000 BC-AD 500] (англ.)
• [www.roemercohorte.de/index.php Roemercohorte Opladen] (нем.)

Первоисточники

• Флавий Вегеций Ренат. «Краткое изложение военного дела».
• Цезарь. «Записки о Галльской войне». «Записки о Гражданской войне».
• Аппиан. «Гражданские войны». «Сирийские войны». «Пунические войны». «Митридатовы войны». «Иллирийские войны», «Македонские войны».
• Иосиф Флавий. «Иудейская война».
• Гай Саллюстий Крисп. «Югуртинская война».
• Флавий Арриан. «Диспозиция против аланов».
• Секст Юлий Фронтин. «Стратагемы».
• Аноним. «Александрийская война».
• Аноним. «Африканская война».
• Аноним. «Записки о войне в Испании».
• Notitia Dignitatum
• Tabulae Vindolandae

Неспециализированные первоисточники см. здесь.

Литература

На русском языке

• Махлаюк, А. В. [elar.uniyar.ac.ru/jspui/handle/123456789/1494 Армия Римской империи. Очерки традиции и ментальности]. — Нижний Новгород, 2000.
• Римское войско // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

На английском языке

• Birley, Eric. The Roman Army: Papers, 1929—1986
• Brunt, P. A. Italian Manpower, 225 B.C.—A. D. 14
• Campbell, Brian. The Emperor and the Roman Army, 31 B.C.-A.D. 235 ; The Roman Army: 31 B.C.-A.D. 337; Warfare and Society in Imperial Rome, 31 B. C. — A. D. 280
• Connolly, Peter. Greece and Rome at War
• DeBlois, Lukas. Army and Society in the Late Roman Republic; The Roman army and politics in the first century B.C.
• Erdkamp, P. Hunger and the Sword. Warfare and Food Supply in Roman Republican Wars (264—30 B.C.)
• Gabba, Emilio. Republican Rome. The Army and the Allies
• Gilliam, J. Frank. Roman Army Papers
• Gilliver, C. M. The Roman Art of War
• Goldsworthy, Adrian Keith. Roman Warfare
• Grant, Michael, The History of Rome, Faber and Faber, 1993, ISBN 0-571-11461-X
• Isaac, Benjamin. The Limits of Empire. The Roman Army in the East
• Keppie, Lawrence, The Making of the Roman Army
• Le Bohec, Yan. The Imperial Roman Army
• MacMullen, Ramsay. How Big was the Roman Army?
• Mattern, Susan P., Rome and the Enemy. Roman Imperial Strategy in the Principate
• Peddie, John. The Roman War Machine
• Webster, Graham. The Roman Imperial Army

На других языках

• Aigner, H. Die Soldaten als Machtfaktor in der ausgehenden römischen Republik
• Dabrowa, E. Rozwój i organizacja armii rzymskiej (do początku III wieku n.e.)

См. также

• Римский легион
• Аблекты
• Римская кавалерия

Полезные ссылки

• [www.roman-glory.com Проект «Римская Слава»]
• [xlegio.ru/ancient-armies/military-organization-tactics-equipment/army-of-ancient-rome/ Богомолов В. А. Армия древнего Рима. Публикация на портале XLegio]
• [ancientcoins.narod.ru/books3/Piter5.htm Рим в 275—140 гг. до н. э.]
• [wars175x.narod.ru/f2/Html/Pervoistochniki.htm Флавий Вегеций Ренат. Краткое изложение военного дела]
• [forum.guns.ru/forum_light_message/42/394300-m10278598.html Оружейный портал]

Отрывок, характеризующий Древнеримская армия

– Что, вы ранены, голубчик? – сказал Тушин, подходя к орудию, на котором сидел Ростов.
– Нет, контужен.
– Отчего же кровь то на станине? – спросил Тушин.
– Это офицер, ваше благородие, окровянил, – отвечал солдат артиллерист, обтирая кровь рукавом шинели и как будто извиняясь за нечистоту, в которой находилось орудие.
Насилу, с помощью пехоты, вывезли орудия в гору, и достигши деревни Гунтерсдорф, остановились. Стало уже так темно, что в десяти шагах нельзя было различить мундиров солдат, и перестрелка стала стихать. Вдруг близко с правой стороны послышались опять крики и пальба. От выстрелов уже блестело в темноте. Это была последняя атака французов, на которую отвечали солдаты, засевшие в дома деревни. Опять всё бросилось из деревни, но орудия Тушина не могли двинуться, и артиллеристы, Тушин и юнкер, молча переглядывались, ожидая своей участи. Перестрелка стала стихать, и из боковой улицы высыпали оживленные говором солдаты.
– Цел, Петров? – спрашивал один.
– Задали, брат, жару. Теперь не сунутся, – говорил другой.
– Ничего не видать. Как они в своих то зажарили! Не видать; темь, братцы. Нет ли напиться?
Французы последний раз были отбиты. И опять, в совершенном мраке, орудия Тушина, как рамой окруженные гудевшею пехотой, двинулись куда то вперед.
В темноте как будто текла невидимая, мрачная река, всё в одном направлении, гудя шопотом, говором и звуками копыт и колес. В общем гуле из за всех других звуков яснее всех были стоны и голоса раненых во мраке ночи. Их стоны, казалось, наполняли собой весь этот мрак, окружавший войска. Их стоны и мрак этой ночи – это было одно и то же. Через несколько времени в движущейся толпе произошло волнение. Кто то проехал со свитой на белой лошади и что то сказал, проезжая. Что сказал? Куда теперь? Стоять, что ль? Благодарил, что ли? – послышались жадные расспросы со всех сторон, и вся движущаяся масса стала напирать сама на себя (видно, передние остановились), и пронесся слух, что велено остановиться. Все остановились, как шли, на середине грязной дороги.
Засветились огни, и слышнее стал говор. Капитан Тушин, распорядившись по роте, послал одного из солдат отыскивать перевязочный пункт или лекаря для юнкера и сел у огня, разложенного на дороге солдатами. Ростов перетащился тоже к огню. Лихорадочная дрожь от боли, холода и сырости трясла всё его тело. Сон непреодолимо клонил его, но он не мог заснуть от мучительной боли в нывшей и не находившей положения руке. Он то закрывал глаза, то взглядывал на огонь, казавшийся ему горячо красным, то на сутуловатую слабую фигуру Тушина, по турецки сидевшего подле него. Большие добрые и умные глаза Тушина с сочувствием и состраданием устремлялись на него. Он видел, что Тушин всею душой хотел и ничем не мог помочь ему.
Со всех сторон слышны были шаги и говор проходивших, проезжавших и кругом размещавшейся пехоты. Звуки голосов, шагов и переставляемых в грязи лошадиных копыт, ближний и дальний треск дров сливались в один колеблющийся гул.
Теперь уже не текла, как прежде, во мраке невидимая река, а будто после бури укладывалось и трепетало мрачное море. Ростов бессмысленно смотрел и слушал, что происходило перед ним и вокруг него. Пехотный солдат подошел к костру, присел на корточки, всунул руки в огонь и отвернул лицо.
– Ничего, ваше благородие? – сказал он, вопросительно обращаясь к Тушину. – Вот отбился от роты, ваше благородие; сам не знаю, где. Беда!
Вместе с солдатом подошел к костру пехотный офицер с подвязанной щекой и, обращаясь к Тушину, просил приказать подвинуть крошечку орудия, чтобы провезти повозку. За ротным командиром набежали на костер два солдата. Они отчаянно ругались и дрались, выдергивая друг у друга какой то сапог.
– Как же, ты поднял! Ишь, ловок, – кричал один хриплым голосом.
Потом подошел худой, бледный солдат с шеей, обвязанной окровавленною подверткой, и сердитым голосом требовал воды у артиллеристов.
– Что ж, умирать, что ли, как собаке? – говорил он.
Тушин велел дать ему воды. Потом подбежал веселый солдат, прося огоньку в пехоту.
– Огоньку горяченького в пехоту! Счастливо оставаться, землячки, благодарим за огонек, мы назад с процентой отдадим, – говорил он, унося куда то в темноту краснеющуюся головешку.
За этим солдатом четыре солдата, неся что то тяжелое на шинели, прошли мимо костра. Один из них споткнулся.
– Ишь, черти, на дороге дрова положили, – проворчал он.
– Кончился, что ж его носить? – сказал один из них.
– Ну, вас!
И они скрылись во мраке с своею ношей.
– Что? болит? – спросил Тушин шопотом у Ростова.
– Болит.
– Ваше благородие, к генералу. Здесь в избе стоят, – сказал фейерверкер, подходя к Тушину.
– Сейчас, голубчик.
Тушин встал и, застегивая шинель и оправляясь, отошел от костра…
Недалеко от костра артиллеристов, в приготовленной для него избе, сидел князь Багратион за обедом, разговаривая с некоторыми начальниками частей, собравшимися у него. Тут был старичок с полузакрытыми глазами, жадно обгладывавший баранью кость, и двадцатидвухлетний безупречный генерал, раскрасневшийся от рюмки водки и обеда, и штаб офицер с именным перстнем, и Жерков, беспокойно оглядывавший всех, и князь Андрей, бледный, с поджатыми губами и лихорадочно блестящими глазами.
В избе стояло прислоненное в углу взятое французское знамя, и аудитор с наивным лицом щупал ткань знамени и, недоумевая, покачивал головой, может быть оттого, что его и в самом деле интересовал вид знамени, а может быть, и оттого, что ему тяжело было голодному смотреть на обед, за которым ему не достало прибора. В соседней избе находился взятый в плен драгунами французский полковник. Около него толпились, рассматривая его, наши офицеры. Князь Багратион благодарил отдельных начальников и расспрашивал о подробностях дела и о потерях. Полковой командир, представлявшийся под Браунау, докладывал князю, что, как только началось дело, он отступил из леса, собрал дроворубов и, пропустив их мимо себя, с двумя баталионами ударил в штыки и опрокинул французов.
– Как я увидал, ваше сиятельство, что первый батальон расстроен, я стал на дороге и думаю: «пропущу этих и встречу батальным огнем»; так и сделал.
Полковому командиру так хотелось сделать это, так он жалел, что не успел этого сделать, что ему казалось, что всё это точно было. Даже, может быть, и в самом деле было? Разве можно было разобрать в этой путанице, что было и чего не было?
– Причем должен заметить, ваше сиятельство, – продолжал он, вспоминая о разговоре Долохова с Кутузовым и о последнем свидании своем с разжалованным, – что рядовой, разжалованный Долохов, на моих глазах взял в плен французского офицера и особенно отличился.
– Здесь то я видел, ваше сиятельство, атаку павлоградцев, – беспокойно оглядываясь, вмешался Жерков, который вовсе не видал в этот день гусар, а только слышал о них от пехотного офицера. – Смяли два каре, ваше сиятельство.
На слова Жеркова некоторые улыбнулись, как и всегда ожидая от него шутки; но, заметив, что то, что он говорил, клонилось тоже к славе нашего оружия и нынешнего дня, приняли серьезное выражение, хотя многие очень хорошо знали, что то, что говорил Жерков, была ложь, ни на чем не основанная. Князь Багратион обратился к старичку полковнику.
– Благодарю всех, господа, все части действовали геройски: пехота, кавалерия и артиллерия. Каким образом в центре оставлены два орудия? – спросил он, ища кого то глазами. (Князь Багратион не спрашивал про орудия левого фланга; он знал уже, что там в самом начале дела были брошены все пушки.) – Я вас, кажется, просил, – обратился он к дежурному штаб офицеру.
– Одно было подбито, – отвечал дежурный штаб офицер, – а другое, я не могу понять; я сам там всё время был и распоряжался и только что отъехал… Жарко было, правда, – прибавил он скромно.
Кто то сказал, что капитан Тушин стоит здесь у самой деревни, и что за ним уже послано.
– Да вот вы были, – сказал князь Багратион, обращаясь к князю Андрею.
– Как же, мы вместе немного не съехались, – сказал дежурный штаб офицер, приятно улыбаясь Болконскому.
– Я не имел удовольствия вас видеть, – холодно и отрывисто сказал князь Андрей.
Все молчали. На пороге показался Тушин, робко пробиравшийся из за спин генералов. Обходя генералов в тесной избе, сконфуженный, как и всегда, при виде начальства, Тушин не рассмотрел древка знамени и спотыкнулся на него. Несколько голосов засмеялось.
– Каким образом орудие оставлено? – спросил Багратион, нахмурившись не столько на капитана, сколько на смеявшихся, в числе которых громче всех слышался голос Жеркова.
Тушину теперь только, при виде грозного начальства, во всем ужасе представилась его вина и позор в том, что он, оставшись жив, потерял два орудия. Он так был взволнован, что до сей минуты не успел подумать об этом. Смех офицеров еще больше сбил его с толку. Он стоял перед Багратионом с дрожащею нижнею челюстью и едва проговорил:
– Не знаю… ваше сиятельство… людей не было, ваше сиятельство.
– Вы бы могли из прикрытия взять!
Что прикрытия не было, этого не сказал Тушин, хотя это была сущая правда. Он боялся подвести этим другого начальника и молча, остановившимися глазами, смотрел прямо в лицо Багратиону, как смотрит сбившийся ученик в глаза экзаменатору.
Молчание было довольно продолжительно. Князь Багратион, видимо, не желая быть строгим, не находился, что сказать; остальные не смели вмешаться в разговор. Князь Андрей исподлобья смотрел на Тушина, и пальцы его рук нервически двигались.
– Ваше сиятельство, – прервал князь Андрей молчание своим резким голосом, – вы меня изволили послать к батарее капитана Тушина. Я был там и нашел две трети людей и лошадей перебитыми, два орудия исковерканными, и прикрытия никакого.
Князь Багратион и Тушин одинаково упорно смотрели теперь на сдержанно и взволнованно говорившего Болконского.
– И ежели, ваше сиятельство, позволите мне высказать свое мнение, – продолжал он, – то успехом дня мы обязаны более всего действию этой батареи и геройской стойкости капитана Тушина с его ротой, – сказал князь Андрей и, не ожидая ответа, тотчас же встал и отошел от стола.
Князь Багратион посмотрел на Тушина и, видимо не желая выказать недоверия к резкому суждению Болконского и, вместе с тем, чувствуя себя не в состоянии вполне верить ему, наклонил голову и сказал Тушину, что он может итти. Князь Андрей вышел за ним.
– Вот спасибо: выручил, голубчик, – сказал ему Тушин.
Князь Андрей оглянул Тушина и, ничего не сказав, отошел от него. Князю Андрею было грустно и тяжело. Всё это было так странно, так непохоже на то, чего он надеялся.

«Кто они? Зачем они? Что им нужно? И когда всё это кончится?» думал Ростов, глядя на переменявшиеся перед ним тени. Боль в руке становилась всё мучительнее. Сон клонил непреодолимо, в глазах прыгали красные круги, и впечатление этих голосов и этих лиц и чувство одиночества сливались с чувством боли. Это они, эти солдаты, раненые и нераненые, – это они то и давили, и тяготили, и выворачивали жилы, и жгли мясо в его разломанной руке и плече. Чтобы избавиться от них, он закрыл глаза.
Он забылся на одну минуту, но в этот короткий промежуток забвения он видел во сне бесчисленное количество предметов: он видел свою мать и ее большую белую руку, видел худенькие плечи Сони, глаза и смех Наташи, и Денисова с его голосом и усами, и Телянина, и всю свою историю с Теляниным и Богданычем. Вся эта история была одно и то же, что этот солдат с резким голосом, и эта то вся история и этот то солдат так мучительно, неотступно держали, давили и все в одну сторону тянули его руку. Он пытался устраняться от них, но они не отпускали ни на волос, ни на секунду его плечо. Оно бы не болело, оно было бы здорово, ежели б они не тянули его; но нельзя было избавиться от них.
Он открыл глаза и поглядел вверх. Черный полог ночи на аршин висел над светом углей. В этом свете летали порошинки падавшего снега. Тушин не возвращался, лекарь не приходил. Он был один, только какой то солдатик сидел теперь голый по другую сторону огня и грел свое худое желтое тело.
«Никому не нужен я! – думал Ростов. – Некому ни помочь, ни пожалеть. А был же и я когда то дома, сильный, веселый, любимый». – Он вздохнул и со вздохом невольно застонал.
– Ай болит что? – спросил солдатик, встряхивая свою рубаху над огнем, и, не дожидаясь ответа, крякнув, прибавил: – Мало ли за день народу попортили – страсть!
Ростов не слушал солдата. Он смотрел на порхавшие над огнем снежинки и вспоминал русскую зиму с теплым, светлым домом, пушистою шубой, быстрыми санями, здоровым телом и со всею любовью и заботою семьи. «И зачем я пошел сюда!» думал он.
На другой день французы не возобновляли нападения, и остаток Багратионова отряда присоединился к армии Кутузова.



Князь Василий не обдумывал своих планов. Он еще менее думал сделать людям зло для того, чтобы приобрести выгоду. Он был только светский человек, успевший в свете и сделавший привычку из этого успеха. У него постоянно, смотря по обстоятельствам, по сближениям с людьми, составлялись различные планы и соображения, в которых он сам не отдавал себе хорошенько отчета, но которые составляли весь интерес его жизни. Не один и не два таких плана и соображения бывало у него в ходу, а десятки, из которых одни только начинали представляться ему, другие достигались, третьи уничтожались. Он не говорил себе, например: «Этот человек теперь в силе, я должен приобрести его доверие и дружбу и через него устроить себе выдачу единовременного пособия», или он не говорил себе: «Вот Пьер богат, я должен заманить его жениться на дочери и занять нужные мне 40 тысяч»; но человек в силе встречался ему, и в ту же минуту инстинкт подсказывал ему, что этот человек может быть полезен, и князь Василий сближался с ним и при первой возможности, без приготовления, по инстинкту, льстил, делался фамильярен, говорил о том, о чем нужно было.
Пьер был у него под рукою в Москве, и князь Василий устроил для него назначение в камер юнкеры, что тогда равнялось чину статского советника, и настоял на том, чтобы молодой человек с ним вместе ехал в Петербург и остановился в его доме. Как будто рассеянно и вместе с тем с несомненной уверенностью, что так должно быть, князь Василий делал всё, что было нужно для того, чтобы женить Пьера на своей дочери. Ежели бы князь Василий обдумывал вперед свои планы, он не мог бы иметь такой естественности в обращении и такой простоты и фамильярности в сношении со всеми людьми, выше и ниже себя поставленными. Что то влекло его постоянно к людям сильнее или богаче его, и он одарен был редким искусством ловить именно ту минуту, когда надо и можно было пользоваться людьми.
Пьер, сделавшись неожиданно богачом и графом Безухим, после недавнего одиночества и беззаботности, почувствовал себя до такой степени окруженным, занятым, что ему только в постели удавалось остаться одному с самим собою. Ему нужно было подписывать бумаги, ведаться с присутственными местами, о значении которых он не имел ясного понятия, спрашивать о чем то главного управляющего, ехать в подмосковное имение и принимать множество лиц, которые прежде не хотели и знать о его существовании, а теперь были бы обижены и огорчены, ежели бы он не захотел их видеть. Все эти разнообразные лица – деловые, родственники, знакомые – все были одинаково хорошо, ласково расположены к молодому наследнику; все они, очевидно и несомненно, были убеждены в высоких достоинствах Пьера. Беспрестанно он слышал слова: «С вашей необыкновенной добротой» или «при вашем прекрасном сердце», или «вы сами так чисты, граф…» или «ежели бы он был так умен, как вы» и т. п., так что он искренно начинал верить своей необыкновенной доброте и своему необыкновенному уму, тем более, что и всегда, в глубине души, ему казалось, что он действительно очень добр и очень умен. Даже люди, прежде бывшие злыми и очевидно враждебными, делались с ним нежными и любящими. Столь сердитая старшая из княжен, с длинной талией, с приглаженными, как у куклы, волосами, после похорон пришла в комнату Пьера. Опуская глаза и беспрестанно вспыхивая, она сказала ему, что очень жалеет о бывших между ними недоразумениях и что теперь не чувствует себя вправе ничего просить, разве только позволения, после постигшего ее удара, остаться на несколько недель в доме, который она так любила и где столько принесла жертв. Она не могла удержаться и заплакала при этих словах. Растроганный тем, что эта статуеобразная княжна могла так измениться, Пьер взял ее за руку и просил извинения, сам не зная, за что. С этого дня княжна начала вязать полосатый шарф для Пьера и совершенно изменилась к нему.
– Сделай это для нее, mon cher; всё таки она много пострадала от покойника, – сказал ему князь Василий, давая подписать какую то бумагу в пользу княжны.
Князь Василий решил, что эту кость, вексель в 30 т., надо было всё таки бросить бедной княжне с тем, чтобы ей не могло притти в голову толковать об участии князя Василия в деле мозаикового портфеля. Пьер подписал вексель, и с тех пор княжна стала еще добрее. Младшие сестры стали также ласковы к нему, в особенности самая младшая, хорошенькая, с родинкой, часто смущала Пьера своими улыбками и смущением при виде его.
Пьеру так естественно казалось, что все его любят, так казалось бы неестественно, ежели бы кто нибудь не полюбил его, что он не мог не верить в искренность людей, окружавших его. Притом ему не было времени спрашивать себя об искренности или неискренности этих людей. Ему постоянно было некогда, он постоянно чувствовал себя в состоянии кроткого и веселого опьянения. Он чувствовал себя центром какого то важного общего движения; чувствовал, что от него что то постоянно ожидается; что, не сделай он того, он огорчит многих и лишит их ожидаемого, а сделай то то и то то, всё будет хорошо, – и он делал то, что требовали от него, но это что то хорошее всё оставалось впереди.
Более всех других в это первое время как делами Пьера, так и им самим овладел князь Василий. Со смерти графа Безухого он не выпускал из рук Пьера. Князь Василий имел вид человека, отягченного делами, усталого, измученного, но из сострадания не могущего, наконец, бросить на произвол судьбы и плутов этого беспомощного юношу, сына его друга, apres tout, [в конце концов,] и с таким огромным состоянием. В те несколько дней, которые он пробыл в Москве после смерти графа Безухого, он призывал к себе Пьера или сам приходил к нему и предписывал ему то, что нужно было делать, таким тоном усталости и уверенности, как будто он всякий раз приговаривал:
«Vous savez, que je suis accable d'affaires et que ce n'est que par pure charite, que je m'occupe de vous, et puis vous savez bien, que ce que je vous propose est la seule chose faisable». [Ты знаешь, я завален делами; но было бы безжалостно покинуть тебя так; разумеется, что я тебе говорю, есть единственно возможное.]