Римский-Корсаков, Александр Михайлович

Александр Михайлович Римский-Корсаков<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Литовский генерал-губернатор
17.04.1812—24.12.1830
Предшественник:	Михаил Илларионович Кутузов
Преемник:	Матвей Евграфович Храповицкий
Литовский генерал-губернатор
05.10.1806—03.07.1809
Предшественник:	Леонтий Леонтьевич Беннигсен
Преемник:	Михаил Илларионович Кутузов
Белорусско-Витебский военный губернатор
1801—1803
Предшественник:	генерал-губернаторство образовано
Преемник:	Иван Иванович Михельсон
Рождение:	24 августа 1753(1753-08-24) Москва
Смерть:	25 мая 1840(1840-05-25) (86 лет) Санкт-Петербург
Военная служба
Принадлежность:	Российская империя Российская империя
Род войск:	пехота
Звание:	генерал от инфантерии
Награды:

Алекса́ндр Миха́йлович Ри́мский-Ко́рсаков (24 августа 1753 — 25 мая 1840) — русский военачальник из рода Корсаковых, один из командующих во время швейцарского похода, генерал от инфантерии. В 1806—1809 и 1812—1830 годах — литовский генерал-губернатор.

Биография

Александр Римский-Корсаков родился 24 августа 1753 года в городе Москве в семье статского советника Михаила Андреевича Римского-Корсакова (1708—1772). Дядя Екатерины Львовны Толстой — матери поэта Ф. И. Тютчева.

После домашнего обучения он был записан в 1768 году, имея всего 15 лет, капралом в Лейб-гвардии Преображенский полк, в котором, постепенно повышаясь в чинах, был произведен в подпрапорщики в 1769 году, в сержанты — в 1770 году, в прапорщики в 1774 году и в подпоручики в 1775 году.

Боевое крещение получил в составе Черниговского пехотного полка в польских кампаниях 1778 и 1779 гг. Во вторую турецкую войну, состоя при австрийском корпусе принца Кобургского, хорошо проявил себя при взятии Хотина (1788) и особенно отличился в деле при Гангуре, сражаясь под начальством Каменского. При Берладе 1 апреля 1789 года он разбил наголову 8-тысячный турецкий отряд; за это награждён Георгием 4-го класса и переведён в Семёновский полк в составе войск, действовавших против шведов.

На северном фронте Римский-Корсаков оправдал лестный отзыв Екатерины II, письменно рекомендовавшей его Мусину-Пушкину в качестве «ревностного, храброго и искусного офицера». Командуя одной из колонн генерал-поручика Левашова, он (21 августа 1789 года) разбил шведов при Кюменгарде, а 19 апреля 1790, овладев Нейшлотом, истребил шведский пост при деревне Юляксон, причём захватил неприятельские орудия, множество пленных и склад оружия. За это получил золотую шпагу, орден св. Владимира и пожизненную пенсию в 2000 рублей.

В 1793 году состоял при графе д’Артуа во время поездки в Англию, где пробыл до мая 1794 года. Затем служил волонтером в австрийской армии принца Кобургского, действовавшей против Франции.

Во время похода Зубова в Персию Римский-Корсаков командовал вторым вспомогательным корпусом. За участие во взятии Дербента и крепости Елизаветполь император наградил его звездой Александра Невского и постом инспектора Петербургской дивизии по инфантерии. В звании генерал-лейтенанта он командовал Семёновским полком, шефом которого номинально числился великий князь Александр Павлович, всегда относившийся к Корсакову с благосклонностью. 17 сентября 1798 года назначен шефом Ростовского мушкетерского полка.

Будучи комиссаром императора Павла I при армии принца Конде, Римский-Корсаков крайне неудачно командовал русским отрядом во время швейцарского похода Суворова (1799): Массена нанес ему сокрушительное поражение при Цюрихе, которое обусловило неудачный исход всей кампании. Суворов оправдывал своего подчинённого тем, что «все действия его клонились к низвержению неприятеля».

В первой половине 1800 года, прибыв в Петербург с возвращающимися из Европы русскими полками, Римский-Корсаков через своего секретаря Прюдона преподнёс фаворитке графа Кутайсова, актрисе Шевалье, бриллиантовых украшений на сумму в 1200 рублей, благодаря чему получил в своё командование полк в с-петербургском гарнизоне. Вскоре после этого Павел I отставил его от службы и удалил в деревню.

Александр I, благоволивший к Корсакову, снова принял его на службу. Он управлял белорусскими губерниями, в 1805 году был назначен командиром корпуса, командовал резервной армией на западных границах Российской империи, в 1806—1808 годах был военным губернатором в Вильно и командиром войск в западных губерниях. После размолвки с Аракчеевым вышел на три года в отставку; начиная с 1812 года вновь управлял литовскими губерниями — до самого Польского восстания 1830 года.

В 1830 году А. М. Римский-Корсаков был назначен членом Государственного совета Российской империи, но влияния на государственные дела при Николае I не имел.

Александр Михайлович Римский-Корсаков скончался 25 мая 1840 года в городе Санкт-Петербурге и был похоронен в родовом имении Сукромна Епифанского уезда.

Награды

• Орден Святого Георгия 4-го класса (4 мая 1789 года)
• Орден Святого Владимира 3-й степени (8 сентября 1790 года)
• Золотая шпага «За храбрость» (1790 год)
• Орден Святой Анны (10 мая 1796 года)
• Орден Святого Александра Невского (12 декабря 1797 года)
• Орден Святого Владимира 1-й степени (28 июня 1807 года)
• Орден Святого Андрея Первозванного (26 августа 1826 года)

Потомки

Холост. Его внебрачный сын Николай был кавалером ордена Святого Георгия 4-й степени; убит в перестрелке в последние дни Наполеоновских войн. Другой сын Владимир был убит в 1829 году при штурме Шумлы. Третий сын, Михаил, дожил до 1882 года и оставил потомство, которое продолжается доныне.

Источники

• Римский-Корсаков, Александр Михайлович // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Русские портреты XVIII и XIX столетий. Издание Великого князя Николая Михайловича. Том III. Портрет № 140.

Отрывок, характеризующий Римский-Корсаков, Александр Михайлович

– Вот и спросила, – прошептала Наташа маленькому брату и Пьеру, на которого она опять взглянула.
– Мороженое, только тебе не дадут, – сказала Марья Дмитриевна.
Наташа видела, что бояться нечего, и потому не побоялась и Марьи Дмитриевны.
– Марья Дмитриевна? какое мороженое! Я сливочное не люблю.
– Морковное.
– Нет, какое? Марья Дмитриевна, какое? – почти кричала она. – Я хочу знать!
Марья Дмитриевна и графиня засмеялись, и за ними все гости. Все смеялись не ответу Марьи Дмитриевны, но непостижимой смелости и ловкости этой девочки, умевшей и смевшей так обращаться с Марьей Дмитриевной.
Наташа отстала только тогда, когда ей сказали, что будет ананасное. Перед мороженым подали шампанское. Опять заиграла музыка, граф поцеловался с графинюшкою, и гости, вставая, поздравляли графиню, через стол чокались с графом, детьми и друг с другом. Опять забегали официанты, загремели стулья, и в том же порядке, но с более красными лицами, гости вернулись в гостиную и кабинет графа.


Раздвинули бостонные столы, составили партии, и гости графа разместились в двух гостиных, диванной и библиотеке.
Граф, распустив карты веером, с трудом удерживался от привычки послеобеденного сна и всему смеялся. Молодежь, подстрекаемая графиней, собралась около клавикорд и арфы. Жюли первая, по просьбе всех, сыграла на арфе пьеску с вариациями и вместе с другими девицами стала просить Наташу и Николая, известных своею музыкальностью, спеть что нибудь. Наташа, к которой обратились как к большой, была, видимо, этим очень горда, но вместе с тем и робела.
– Что будем петь? – спросила она.
– «Ключ», – отвечал Николай.
– Ну, давайте скорее. Борис, идите сюда, – сказала Наташа. – А где же Соня?
Она оглянулась и, увидав, что ее друга нет в комнате, побежала за ней.
Вбежав в Сонину комнату и не найдя там свою подругу, Наташа пробежала в детскую – и там не было Сони. Наташа поняла, что Соня была в коридоре на сундуке. Сундук в коридоре был место печалей женского молодого поколения дома Ростовых. Действительно, Соня в своем воздушном розовом платьице, приминая его, лежала ничком на грязной полосатой няниной перине, на сундуке и, закрыв лицо пальчиками, навзрыд плакала, подрагивая своими оголенными плечиками. Лицо Наташи, оживленное, целый день именинное, вдруг изменилось: глаза ее остановились, потом содрогнулась ее широкая шея, углы губ опустились.
– Соня! что ты?… Что, что с тобой? У у у!…
И Наташа, распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребенок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала. Соня хотела поднять голову, хотела отвечать, но не могла и еще больше спряталась. Наташа плакала, присев на синей перине и обнимая друга. Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала утирать слезы и рассказывать.
– Николенька едет через неделю, его… бумага… вышла… он сам мне сказал… Да я бы всё не плакала… (она показала бумажку, которую держала в руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не можешь… никто не может понять… какая у него душа.
И она опять принялась плакать о том, что душа его была так хороша.
– Тебе хорошо… я не завидую… я тебя люблю, и Бориса тоже, – говорила она, собравшись немного с силами, – он милый… для вас нет препятствий. А Николай мне cousin… надобно… сам митрополит… и то нельзя. И потом, ежели маменьке… (Соня графиню и считала и называла матерью), она скажет, что я порчу карьеру Николая, у меня нет сердца, что я неблагодарная, а право… вот ей Богу… (она перекрестилась) я так люблю и ее, и всех вас, только Вера одна… За что? Что я ей сделала? Я так благодарна вам, что рада бы всем пожертвовать, да мне нечем…
Соня не могла больше говорить и опять спрятала голову в руках и перине. Наташа начинала успокоиваться, но по лицу ее видно было, что она понимала всю важность горя своего друга.
– Соня! – сказала она вдруг, как будто догадавшись о настоящей причине огорчения кузины. – Верно, Вера с тобой говорила после обеда? Да?
– Да, эти стихи сам Николай написал, а я списала еще другие; она и нашла их у меня на столе и сказала, что и покажет их маменьке, и еще говорила, что я неблагодарная, что маменька никогда не позволит ему жениться на мне, а он женится на Жюли. Ты видишь, как он с ней целый день… Наташа! За что?…
И опять она заплакала горьче прежнего. Наташа приподняла ее, обняла и, улыбаясь сквозь слезы, стала ее успокоивать.
– Соня, ты не верь ей, душенька, не верь. Помнишь, как мы все втроем говорили с Николенькой в диванной; помнишь, после ужина? Ведь мы всё решили, как будет. Я уже не помню как, но, помнишь, как было всё хорошо и всё можно. Вот дяденьки Шиншина брат женат же на двоюродной сестре, а мы ведь троюродные. И Борис говорил, что это очень можно. Ты знаешь, я ему всё сказала. А он такой умный и такой хороший, – говорила Наташа… – Ты, Соня, не плачь, голубчик милый, душенька, Соня. – И она целовала ее, смеясь. – Вера злая, Бог с ней! А всё будет хорошо, и маменьке она не скажет; Николенька сам скажет, и он и не думал об Жюли.
И она целовала ее в голову. Соня приподнялась, и котеночек оживился, глазки заблистали, и он готов был, казалось, вот вот взмахнуть хвостом, вспрыгнуть на мягкие лапки и опять заиграть с клубком, как ему и было прилично.
– Ты думаешь? Право? Ей Богу? – сказала она, быстро оправляя платье и прическу.
– Право, ей Богу! – отвечала Наташа, оправляя своему другу под косой выбившуюся прядь жестких волос.
И они обе засмеялись.
– Ну, пойдем петь «Ключ».
– Пойдем.
– А знаешь, этот толстый Пьер, что против меня сидел, такой смешной! – сказала вдруг Наташа, останавливаясь. – Мне очень весело!
И Наташа побежала по коридору.
Соня, отряхнув пух и спрятав стихи за пазуху, к шейке с выступавшими костями груди, легкими, веселыми шагами, с раскрасневшимся лицом, побежала вслед за Наташей по коридору в диванную. По просьбе гостей молодые люди спели квартет «Ключ», который всем очень понравился; потом Николай спел вновь выученную им песню.
В приятну ночь, при лунном свете,
Представить счастливо себе,
Что некто есть еще на свете,
Кто думает и о тебе!
Что и она, рукой прекрасной,
По арфе золотой бродя,
Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя!
Еще день, два, и рай настанет…
Но ах! твой друг не доживет!
И он не допел еще последних слов, когда в зале молодежь приготовилась к танцам и на хорах застучали ногами и закашляли музыканты.

Пьер сидел в гостиной, где Шиншин, как с приезжим из за границы, завел с ним скучный для Пьера политический разговор, к которому присоединились и другие. Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную и, подойдя прямо к Пьеру, смеясь и краснея, сказала:
– Мама велела вас просить танцовать.
– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но ежели вы хотите быть моим учителем…
И он подал свою толстую руку, низко опуская ее, тоненькой девочке.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим , с приехавшим из за границы . Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.
– Какова, какова? Смотрите, смотрите, – сказала старая графиня, проходя через залу и указывая на Наташу.
Наташа покраснела и засмеялась.
– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?

В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке: