Римский-Корсаков, Иван Николаевич

Иван Николаевич Римский-Корсаков
Род деятельности:	генерал-адъютант
Дата рождения:	24 января 1754(1754-01-24)
Место рождения:	Москва
Подданство:	Российская империя Российская империя
Дата смерти:	16 февраля 1831(1831-02-16) (77 лет)
Отец:	Николай Семёнович Римский-Корсаков
Супруга:	гражданская жена Екатерина Петровна Строганова
Дети:	2 сына и 2 дочери
Награды и премии:

Иван Николаевич Римский-Корсаков (24 января 1754 — 16 февраля 1831) — генерал-адъютант, фаворит Екатерины II.

Биография

Сын смоленского дворянина Николая Семёновича Римского-Корсакова, из захудалой смоленской ветви знатного дворянского рода (польского происхождения). Образование получил домашнее. Был определён сержантом в лейб-гвардии Конный полк, затем переведен в Кирасирский полк; участвовал в польской кампании 1768—1772 г.

Будучи капитаном, познакомился с Г. А. Потемкиным, который искал тогда замену отставленному фавориту императрицы С. Г. Зоричу. Оценив красоту Римского-Корсакова, а также его невежество и отсутствие серьёзных способностей (которые могли бы сделать его опасным соперником в борьбе за власть), Потемкин представил его императрице в числе четырех офицеров, для выбора (как официально считалось) флигель-адъютанта на место Зорича. 1 июня 1778 г. Римский-Корсаков был назначен флигель-адъютантом к императрице, а затем пожалован в действительные камергеры, генерал-майоры и в генерал-адъютанты, а польский король Станислав Понятовский пожаловал ему орден Белого Орла. Кроме того, Екатерина пожаловала фавориту дом на Дворцовой набережной (бывший Васильчикова), большое имение в Могилевской губ. в 6000 душ крестьян, 200000 рублей на путешествие, множество бриллиантов и жемчуга (на сумму до 400000 руб.) и т. д. Рассказывали, что, «попав в случай», Римский-Корсаков пожелал составить библиотеку и для этого послал за книгопродавцем. На вопрос последнего: какие книги ему нужны, он ответил: «Ну, знаете, большие тома внизу, а маленькие книжки вверху — как у Её Величества». Екатерина давшая ему прозвище «Пирр, царь Эпирский», так характеризовала его в письме Гримму:

Прихоть? Прихоть? Знаете ли вы, что эти слова вовсе не подходят, когда речь идет о Пирре, царе Эпирском, который приводит в смущение всех художников и отчаяние скульпторов? Не прихоть, милостивый государь, а восхищение, восторг перед несравненным творением природы!(…) Никогда Пирр не делал жеста или движения, которое не было бы полно благородства и грации. Он сияет, как солнце, и разливает свой блеск вокруг себя. В нем нет ничего изнеженного; он мужественен и именно таков, каким бы вы хотели, чтобы он был; одним словом это Пирр, царь Эпирский. Все в нем гармонично; нет ничего, что бы выделялось; такое впечатление производят дары природы, особенные в своей красоте; искусство тут ни при чем; о манерности говорить не приходится.

Он обладал приятным голосом и так играл на скрипке, что, по утверждению Екатерины, «все — не только люди, но и животные — заслушиваются его игрой». Екатерина II была более, чем привязана к нему, скучала без него, называла его своим другом, уверяла в сердечной привязанности, заказала для него копию со своего портрета работы Эриксона, убеждала его беречь себя для её счастья и т. д. Однако «случай» Римского-Корсакова продлился лишь год и завершился после того, как императрица застала его в объятиях графини Прасковьи Брюс (урожденной Румянцевой, сестры фельдмаршала П. А. Румянцева-Задунайского). В октябре 1779 г. он был удален от двора.

Вскоре у него завязывается роман с графиней Екатериной Петровной Строгановой (урожденной Трубецкой), второй женой А. С. Строганова, которая была старше Римского-Корсакова на 10 лет и которую современники характеризуют как умную женщину и прекрасную собеседницу. Роман закончился её разводом, причём Строганов наделил бывшую супругу домом, деньгами и имением Братцево. С воцарением Павла I Римский-Корсаков был выслан в Саратов, а затем переселился в Москву, где жил в уединении со своей гражданской женой Строгановой, которая к тому времени «лишилась движения ног», но сохраняла все свои блестящие умственные способности.

После смерти гражданской жены в 1815 году Римский-Корсаков стал жить на широкую ногу, главным образом в своем могилёвском имении. Результатом было расстройство его финансовых дел. Умер в 1831 году. Похоронен в Братцевской церкви рядом с графиней Строгановой. Московская усадьба Римского-Корсакова на Тверском бульваре, 26 была почти полностью снесена (под вывеской "реконструкции") в 2007 году.

Дети

Его сыновья от союза со Строгановой Владимир и Василий Николаевич Ладомирский (1786—1847) получили от Павла I дворянство; Василий впоследствии был московским уездным дворянским предводителем. Кроме сына были дочери: Варвара (1785—1840) (за И. Д. Нарышкиным) и Софья.

Ссылки

• [www.biografija.ru/show_bio.aspx?id=111816 Римский-Корсаков, Иван Николаевич. Статья из «Русского биографического словаря» Половцова]
• [tushinec.ru/index.php?news_read=3582&page=12 О. В. Мосин. Братцево. История старинной усадьбы]

Отрывок, характеризующий Римский-Корсаков, Иван Николаевич

– Это что еще? Это что! – прокричал он, останавливаясь. – Командира 3 й роты!..
– Командир 3 й роты к генералу! командира к генералу, 3 й роты к командиру!… – послышались голоса по рядам, и адъютант побежал отыскивать замешкавшегося офицера.
Когда звуки усердных голосов, перевирая, крича уже «генерала в 3 ю роту», дошли по назначению, требуемый офицер показался из за роты и, хотя человек уже пожилой и не имевший привычки бегать, неловко цепляясь носками, рысью направился к генералу. Лицо капитана выражало беспокойство школьника, которому велят сказать невыученный им урок. На красном (очевидно от невоздержания) носу выступали пятна, и рот не находил положения. Полковой командир с ног до головы осматривал капитана, в то время как он запыхавшись подходил, по мере приближения сдерживая шаг.
– Вы скоро людей в сарафаны нарядите! Это что? – крикнул полковой командир, выдвигая нижнюю челюсть и указывая в рядах 3 й роты на солдата в шинели цвета фабричного сукна, отличавшегося от других шинелей. – Сами где находились? Ожидается главнокомандующий, а вы отходите от своего места? А?… Я вас научу, как на смотр людей в казакины одевать!… А?…
Ротный командир, не спуская глаз с начальника, всё больше и больше прижимал свои два пальца к козырьку, как будто в одном этом прижимании он видел теперь свое спасенье.
– Ну, что ж вы молчите? Кто у вас там в венгерца наряжен? – строго шутил полковой командир.
– Ваше превосходительство…
– Ну что «ваше превосходительство»? Ваше превосходительство! Ваше превосходительство! А что ваше превосходительство – никому неизвестно.
– Ваше превосходительство, это Долохов, разжалованный… – сказал тихо капитан.
– Что он в фельдмаршалы, что ли, разжалован или в солдаты? А солдат, так должен быть одет, как все, по форме.
– Ваше превосходительство, вы сами разрешили ему походом.
– Разрешил? Разрешил? Вот вы всегда так, молодые люди, – сказал полковой командир, остывая несколько. – Разрешил? Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Полковой командир помолчал. – Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Что? – сказал он, снова раздражаясь. – Извольте одеть людей прилично…
И полковой командир, оглядываясь на адъютанта, своею вздрагивающею походкой направился к полку. Видно было, что его раздражение ему самому понравилось, и что он, пройдясь по полку, хотел найти еще предлог своему гневу. Оборвав одного офицера за невычищенный знак, другого за неправильность ряда, он подошел к 3 й роте.
– Кааак стоишь? Где нога? Нога где? – закричал полковой командир с выражением страдания в голосе, еще человек за пять не доходя до Долохова, одетого в синеватую шинель.
Долохов медленно выпрямил согнутую ногу и прямо, своим светлым и наглым взглядом, посмотрел в лицо генерала.
– Зачем синяя шинель? Долой… Фельдфебель! Переодеть его… дря… – Он не успел договорить.
– Генерал, я обязан исполнять приказания, но не обязан переносить… – поспешно сказал Долохов.
– Во фронте не разговаривать!… Не разговаривать, не разговаривать!…
– Не обязан переносить оскорбления, – громко, звучно договорил Долохов.
Глаза генерала и солдата встретились. Генерал замолчал, сердито оттягивая книзу тугой шарф.
– Извольте переодеться, прошу вас, – сказал он, отходя.


– Едет! – закричал в это время махальный.
Полковой командир, покраснел, подбежал к лошади, дрожащими руками взялся за стремя, перекинул тело, оправился, вынул шпагу и с счастливым, решительным лицом, набок раскрыв рот, приготовился крикнуть. Полк встрепенулся, как оправляющаяся птица, и замер.
– Смир р р р на! – закричал полковой командир потрясающим душу голосом, радостным для себя, строгим в отношении к полку и приветливым в отношении к подъезжающему начальнику.
По широкой, обсаженной деревьями, большой, бесшоссейной дороге, слегка погромыхивая рессорами, шибкою рысью ехала высокая голубая венская коляска цугом. За коляской скакали свита и конвой кроатов. Подле Кутузова сидел австрийский генерал в странном, среди черных русских, белом мундире. Коляска остановилась у полка. Кутузов и австрийский генерал о чем то тихо говорили, и Кутузов слегка улыбнулся, в то время как, тяжело ступая, он опускал ногу с подножки, точно как будто и не было этих 2 000 людей, которые не дыша смотрели на него и на полкового командира.
Раздался крик команды, опять полк звеня дрогнул, сделав на караул. В мертвой тишине послышался слабый голос главнокомандующего. Полк рявкнул: «Здравья желаем, ваше го го го го ство!» И опять всё замерло. Сначала Кутузов стоял на одном месте, пока полк двигался; потом Кутузов рядом с белым генералом, пешком, сопутствуемый свитою, стал ходить по рядам.
По тому, как полковой командир салютовал главнокомандующему, впиваясь в него глазами, вытягиваясь и подбираясь, как наклоненный вперед ходил за генералами по рядам, едва удерживая подрагивающее движение, как подскакивал при каждом слове и движении главнокомандующего, – видно было, что он исполнял свои обязанности подчиненного еще с большим наслаждением, чем обязанности начальника. Полк, благодаря строгости и старательности полкового командира, был в прекрасном состоянии сравнительно с другими, приходившими в то же время к Браунау. Отсталых и больных было только 217 человек. И всё было исправно, кроме обуви.
Кутузов прошел по рядам, изредка останавливаясь и говоря по нескольку ласковых слов офицерам, которых он знал по турецкой войне, а иногда и солдатам. Поглядывая на обувь, он несколько раз грустно покачивал головой и указывал на нее австрийскому генералу с таким выражением, что как бы не упрекал в этом никого, но не мог не видеть, как это плохо. Полковой командир каждый раз при этом забегал вперед, боясь упустить слово главнокомандующего касательно полка. Сзади Кутузова, в таком расстоянии, что всякое слабо произнесенное слово могло быть услышано, шло человек 20 свиты. Господа свиты разговаривали между собой и иногда смеялись. Ближе всех за главнокомандующим шел красивый адъютант. Это был князь Болконский. Рядом с ним шел его товарищ Несвицкий, высокий штаб офицер, чрезвычайно толстый, с добрым, и улыбающимся красивым лицом и влажными глазами; Несвицкий едва удерживался от смеха, возбуждаемого черноватым гусарским офицером, шедшим подле него. Гусарский офицер, не улыбаясь, не изменяя выражения остановившихся глаз, с серьезным лицом смотрел на спину полкового командира и передразнивал каждое его движение. Каждый раз, как полковой командир вздрагивал и нагибался вперед, точно так же, точь в точь так же, вздрагивал и нагибался вперед гусарский офицер. Несвицкий смеялся и толкал других, чтобы они смотрели на забавника.