Римский морской договор (1931)

Римский морской договор 1931 года — трёхсторонний договор об ограничении военно-морских вооружений между Великобританией, Францией и Италией, подписанный в Риме 1 марта 1931 года. Устанавливал некоторые лимиты на развитие военно-морских сил Франции и Италии, но не решил все спорные вопросы.

Предпосылки

21 января 1930 года в Лондоне открылась конференция по ограничению военно-морских вооружений с участием Великобритании, США, Японии, Италии и Франции. В ходе переговоров возникли острые противоречия между участниками, в результате чего выработанный на конференции Лондонский морской договор был подписан 22 апреля 1930 года лишь Великобританией, США и Японией. Франция и Италия от подписания договора отказались.

После Лондонской конференции отношения между Францией и Италией резко обострились. Обе страны стали на путь гонки военно-морских вооружений. В сложившейся ситуации Великобритания предложила сторонам свои посреднические услуги, что привело к началу трёхсторонних переговоров в феврале 1931 года.

Условия

Римский морской договор, известный также как Римский пакт, был подписан 1 марта 1931 года в Риме. Договор состоял из трёх частей и всего включал семь пунктов. В договоре оговаривались как общие положения, так и конкретные ограничения в структуре и развитии флотов стран-участниц, с учётом условий Вашингтонского и Лондонского морских договоров.

• Италия и Франция могли до 31 декабря 1936 года построить авианосцы общим водоизмещением 34 000 тонн (Часть I, пункт a).
• Италия и Франция могли до 31 декабря 1936 года построить по два линкора водоизмещением не более 23 333 тонн каждый (Часть I, пункт b).
• Общий тоннаж линкоров для Италии и Франции устанавливался по 181 000 тонн, вместо 175 000 тонн по Вашингтонскому соглашению (Часть I, пункт c).
• После выполнения судостроительных программ 1930 года запрещалось строительство новых тяжёлых крейсеров (Часть II, пункт a).
• Тоннаж новых лёгких крейсеров и эсминцев не должен был превышать тоннажа соответствующих боевых единиц, выводимых из состава флотов до 31 декабря 1936 года (Часть II, пункт b).
• Великобритания, Италия и Франция обязались до 31 декабря 1936 года не заменять эсминцы, находящиеся в строю менее 16 лет (Часть II, пункт b).
• После выполнения кораблестроительных программ 1930 года вводился запрет на строительство подводных лодок. Дальнейшую судьбу ПЛ должна была решить Женевская конференция (Часть II, пункт c).
• Франция и Италия принимали на себя обязательства в части III Лондонского договора 1936 года, в той мере, в какой они не противоречили Римскому договору (Часть III, пункт a).
• Постоянные пропорции между флотами не определялись, вопрос о замене кораблей устаревших к 31 декабря 1936 года оставался открытым (Часть III, пункт b).

Последствия

В результат заключения Римского морского договора, каждая из сторон могла рассматривать этот документ как выгодный для себя в некоторых аспектах. Великобритания сохранила перевес над Италией и Францией в количестве тяжёлых крейсеров и рассчитывала, что новые линкоры этих стран будут слабее британских. Франция сохраняла перевес над всеми морскими державами в общем тоннаже подводных лодок и перевес над Италией в большинстве классов кораблей. Италии удалось зафиксировать равенство с Францией в количестве тяжёлых крейсеров — 7:7.

Литература

• Военно-морское соперничество и конфликты в 1919-1939 гг. — Минск: Харвест, 2003. — ISBN 985-13-1622-9.

Отрывок, характеризующий Римский морской договор (1931)

В 12 м и 13 м годах Кутузова прямо обвиняли за ошибки. Государь был недоволен им. И в истории, написанной недавно по высочайшему повелению, сказано, что Кутузов был хитрый придворный лжец, боявшийся имени Наполеона и своими ошибками под Красным и под Березиной лишивший русские войска славы – полной победы над французами. [История 1812 года Богдановича: характеристика Кутузова и рассуждение о неудовлетворительности результатов Красненских сражений. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ]
Такова судьба не великих людей, не grand homme, которых не признает русский ум, а судьба тех редких, всегда одиноких людей, которые, постигая волю провидения, подчиняют ей свою личную волю. Ненависть и презрение толпы наказывают этих людей за прозрение высших законов.
Для русских историков – странно и страшно сказать – Наполеон – это ничтожнейшее орудие истории – никогда и нигде, даже в изгнании, не выказавший человеческого достоинства, – Наполеон есть предмет восхищения и восторга; он grand. Кутузов же, тот человек, который от начала и до конца своей деятельности в 1812 году, от Бородина и до Вильны, ни разу ни одним действием, ни словом не изменяя себе, являет необычайный s истории пример самоотвержения и сознания в настоящем будущего значения события, – Кутузов представляется им чем то неопределенным и жалким, и, говоря о Кутузове и 12 м годе, им всегда как будто немножко стыдно.
А между тем трудно себе представить историческое лицо, деятельность которого так неизменно постоянно была бы направлена к одной и той же цели. Трудно вообразить себе цель, более достойную и более совпадающую с волею всего народа. Еще труднее найти другой пример в истории, где бы цель, которую поставило себе историческое лицо, была бы так совершенно достигнута, как та цель, к достижению которой была направлена вся деятельность Кутузова в 1812 году.
Кутузов никогда не говорил о сорока веках, которые смотрят с пирамид, о жертвах, которые он приносит отечеству, о том, что он намерен совершить или совершил: он вообще ничего не говорил о себе, не играл никакой роли, казался всегда самым простым и обыкновенным человеком и говорил самые простые и обыкновенные вещи. Он писал письма своим дочерям и m me Stael, читал романы, любил общество красивых женщин, шутил с генералами, офицерами и солдатами и никогда не противоречил тем людям, которые хотели ему что нибудь доказывать. Когда граф Растопчин на Яузском мосту подскакал к Кутузову с личными упреками о том, кто виноват в погибели Москвы, и сказал: «Как же вы обещали не оставлять Москвы, не дав сраженья?» – Кутузов отвечал: «Я и не оставлю Москвы без сражения», несмотря на то, что Москва была уже оставлена. Когда приехавший к нему от государя Аракчеев сказал, что надо бы Ермолова назначить начальником артиллерии, Кутузов отвечал: «Да, я и сам только что говорил это», – хотя он за минуту говорил совсем другое. Какое дело было ему, одному понимавшему тогда весь громадный смысл события, среди бестолковой толпы, окружавшей его, какое ему дело было до того, к себе или к нему отнесет граф Растопчин бедствие столицы? Еще менее могло занимать его то, кого назначат начальником артиллерии.
Не только в этих случаях, но беспрестанно этот старый человек дошедший опытом жизни до убеждения в том, что мысли и слова, служащие им выражением, не суть двигатели людей, говорил слова совершенно бессмысленные – первые, которые ему приходили в голову.
Но этот самый человек, так пренебрегавший своими словами, ни разу во всю свою деятельность не сказал ни одного слова, которое было бы не согласно с той единственной целью, к достижению которой он шел во время всей войны. Очевидно, невольно, с тяжелой уверенностью, что не поймут его, он неоднократно в самых разнообразных обстоятельствах высказывал свою мысль. Начиная от Бородинского сражения, с которого начался его разлад с окружающими, он один говорил, что Бородинское сражение есть победа, и повторял это и изустно, и в рапортах, и донесениях до самой своей смерти. Он один сказал, что потеря Москвы не есть потеря России. Он в ответ Лористону на предложение о мире отвечал, что мира не может быть, потому что такова воля народа; он один во время отступления французов говорил, что все наши маневры не нужны, что все сделается само собой лучше, чем мы того желаем, что неприятелю надо дать золотой мост, что ни Тарутинское, ни Вяземское, ни Красненское сражения не нужны, что с чем нибудь надо прийти на границу, что за десять французов он не отдаст одного русского.