Римско-парфянская война 161—166

Римско-парфянская война 161-166г
Основной конфликт: Римско-парфянские войны
Дата	161—166 годы
Место	Сирия, Армения, Осроэна, Месопотамия.
Итог	победа Рима. Разграбление Селевкии и Ктесифона
Изменения	незначительные территориальные приобретения в Верхней Месопотамии: крепость Дура-Европос. Восстановление статус-кво в Месопотамии и Армении: изгнанные римские клиеты вновь получают трон. В Нисибисе, в вассальной Осроэне, появляется римский гарнизон.
Противники
Римская империя Парфия
Командующие
Луций Вер, Авидий Кассий, Стаций Приск, Клавдий Фронтон, Марций Вер Вологез IV, Хосров
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
неизвестно неизвестно

Римско-парфянская война 161—166 годов — борьба между Римской империей и Парфией в Армении и Месопотамии. Завершилась в 166 году после победоносных кампаний в Армении, Месопотамии, Мидии и разграбления Селевкии и Ктесифона.

Предыстория конфликта. Отношения между Римом и Парфией к 161 году

После победоносной, но затратной и в итоге бесполезной кампании Траяна, римляне вынуждены были отказаться от завоеваний в Армении, Ассирии и Месопотамии, которых не могли удержать. Сохранив Армению в качестве, они, таким образом, вернулись к ситуации, существовавший со времен Нерона и похода Корбулона. Императоры Адриан и Антонин Пий придерживались политики сохранения статус-кво и мирного сосуществования с Парфией.

Тем временем, очередная междоусобица в Парфии прекратилась, и на престол взошел Вологез IV, горевший желанием отмстить за поражения и вернуть под парфянское владычество армянский престол. Он потребовал от императора Антонина Пия, кроме того, вернуть ему золотой трон деда, увезенный из Ктесифона Траяном. Известно, что парфянский царь подготавливал войну против Римской империи при Антонине и подстрекал владетеля Осроэны. Однако только в конце своего правления сам Антонин Пий решил устроить упреждающий поход против Парфянского царства. Найденная в среднеиталийском городе Сепинуме надпись рассказывает, что император отправил своего легата Луция Нерация Прокула в Сирию с подкреплением и поручением подготовить войну против Парфии (лат. ob bellum Parthicum). В конце концов, император Антонин предотвратил нападение парфян на Армению дипломатическим путём. Однако напряженность сохранялась.

Начало войны 161 г. Вторжение парфян в Армению

Получив известие о смерти императора Антонина Пия (март 161 года), парфяне вторглись в Армению в конце лета или начале осени 161 года, свергли армянского царя Сохэма, римского клиента, с помощью симпатизировавшей им части армянской знати, и утвердили на армянском престоле своего ставленника Пакора. Наместник граничившей с Арменией римской провинции Каппадокия Марк Седаций Севериан, в обязанности которого входило, кроме охраны границы, также и поддержание статус-кво в соседней Армении, вторгся с одним легионом (возможно, IX Hispana) в эту страну с целью вытеснить парфян. Однако в трехдневном сражении при Элегее римское войско было уничтожено, а Севериан покончил жизнь самоубийством. Одновременно парфяне вторглись в Сирию и разбили её наместника Л.Аттидия Корнелиана, заняли римский берег Евфрата, хотя о проникновении парфян глубоко внутрь имперских владений говорить не приходится.

Тем временем в Риме власть перешла к наследникам Антонина — Марку Аврелию и его соправителю Луцию Веру. Несмотря на отсутствие военного опыта, Марк Аврелий (так как Луций Вер предавался больше развлечениям и разврату, чем заботам управления империей) сделал мудрое военное назначение: направил в Каппадокию бывшего тогда наместником Британии Стация Приска — опытного легата, имевшего как военный, так и опыт гражданского управления.

Вместе с Приском в Каппадокию были посланы подкрепления, три полных легиона: X Gemina, II Adiutrix, V Macedonica и вексилляция I Minervia. Таким образом, вкупе с постоянно квартирующими в Каппадокии Legio XV Apollinaris и Legio XII Fulminata ко вторжению в Армению создавалась солидная группировка. В Сирию, вместо разбитого Корнелиана, был послан наместником Марк Анний Либон, консул 161 года, в противоположность Приску, никакими воинскими талантами не обладавший, но являвшийся двоюродным братом Марка Аврелия, который предпочел иметь пусть неопытного, но верного и связанного с ним родством человека в такой богатой и важной для римлян провинции, как Сирия.

Луций Вер на Востоке. Подготовка римлян к наступлению. 162—163 гг

Зимой 161/162 гг. в Сирии началось брожение, и было решено, что необходимо отправить на Восток соправителя Марка Аврелия — Луция Вера, чтобы укрепить там римскую власть. Выбор был обоснован по следующим причинам. Во-первых, потому, что Вер, в силу своего здоровья и физического развития более подходил для военных действий и мог легко перенести путешествие на другой конец империи, а во-вторых, потому, что дальнейшее пребывание соправителя в Риме, сопровождавшееся разнузданной жизнью и дебошами, компрометировало власть. Отправка на войну могла изменить образ жизни и поведение Луция Вера. Так или иначе, участь соправителя была решена. Марк же оставался в Риме, занимаясь делом управления всей империи.

С Вером на Восток отправились многие высокопоставленные лица: один из префектов претория Фурий Виктороин, сенаторы Марк Понтий Лелиан Ларций Сабин, Марк Лаллий Басс и часть Преторианской гвардии. Это были опытные люди, сведущие в военном деле и гражданском управлении, знакомые с обстановкой на Востоке: так, префект претория Викторин ранее был прокуратором Галатии, более того, Лелиан — наместником Сирии в 153 году. Кроме Для путешествия были задействованы корабли Мизенского флота. Тем не менее, несмотря на всю серьезность положения, Вер направлялся в Сирию неспешно: летом 162 г. он отбыл из Рима, чтобы сесть на корабль в Брундизии. По дороге он предавался охоте и в Апулии заболел. Затем он переправился в Элладу, надолго остановившись в Коринфе. В Афинах он встречался с Геродом Аттиком. В Элевсине принял участие в знаменитых мистериях. В Эфесе он гостил у местного аристократа Ведия Антонина, а потом неожиданно остановился в Эритрах у местной сивиллы. Затем путь императора прошел через Эгейское море, не пропуская ни одного курорта Ликии, Памфилии и Киликии. В Антиохию, назначенную ставкой для восточных армий, он прибыл только к концу года.

Вопреки ожиданиям Марка Аврелия и других, в Сирии соправитель продолжил свой вызывающий образ жизни. Большую часть времени Луций Вер проводит в Антиохии, лето — в роскошном антиохийском предместье Дафна, а зимует в городе Лаодикее Приморской. В Антиохии Вер вступил в связь со знаменитой тогда гетерой Пантеей из города Смирна, которая заставила Луция сбрить бороду, сделав его посмешищем в глазах сирийцев. Луций Вер предавался пирам, игре в кости и развлечениям, выписывал любимых актеров из Рима, постоянно интересовался делами своей ипподромной партии в Риме (Вер покровительствовал «зеленым» и даже взял с собой статую одной из лошадей этой команды — Волусера). Он даже инкогнито посещал ночью таверны и кабаки и затевал драки. С другой стороны, лишь часть из этих свидетельств может заслуживать внимание, так как, возможно, имела целью оттенить добродетели Марка Аврелия. Так, один из учителей Луция Вера, ритор Фронтон, состоявший во время этой военной кампании с ним в переписке, наоборот, утверждает, что его ученик был постоянно в курсе состояния армии, регулярно её инспектировал.

Между тем было понятно, что сирийская армия утратила за долгие годы мира на границе дисциплину и воинский дух, и вследствие этого потерпела поражение. Поэтому с прибытием Луция Вера Понтий Лаэлиан запретил солдатам азартные игры и пьянство, лишил седла кавалеристов мягкой набивки и прочих элементов развращающей роскоши. Авидий Кассий, местный аристократ, уроженец города Кирреестика, легат III Галльского легиона, согласно «Истории Августов», потомок Кассия Лонгина, под страхом лишения воинского звания запретил появляться в курортном пригороде Антиохии — Дафне и всячески укреплял дисциплину. В конце концов, этот легат, благодаря успехам в укреплении порядка в войсках, стал негласным командующим всех римских сил на Востоке (исключая Армению). Номинальным главнокомандующим оставался император Луций Вер.

Контрнаступление в Армении и Сирии. Вторжение римлян в Месопотамию. 163—166 гг

Война в Армении. Вторжение парфян в Осроэну. 163—164 гг.

Тем временем, легат I легиона Минервы Марк Клавдий Фронтон и легат V Македонского легиона Публий Марций Вер вместе с остальными легионами, под общим командованием Стация Приска, вытеснили парфян и сочувствующих им армян из Армении, взяв штурмом и разрушив Артаксату. Стаций Приск основывает новую столицу Кайнеполь («Новый город»), где оставляет гарнизон из частей XV легиона Аполлинарис и XII Молниеносного легиона и восстанавливает на престоле Гая Юлия Сохэмоса, который за время изгнания успел стать римским сенатором и получить консульство. Показательно, что коронация происходила не в Армении, а в Антиохии или даже в Эфесе. В честь этого выпущена монета с девизом «Rex armeniis Datus» («Царь, данный Армянам»), где Луций Вер сидит на троне в императорском облачении, а Сохэмос, стоя перед ним, приветствует императора. Луций Вер также принимает титул «Армянский». В конце армянской кампании Стаций Приск, по всей видимости, умирает, и теперь командиром римских войск в Армении упоминают Марция Вера.

Пока Приск совершал оккупацию Армении, парфяне неожиданно напали на Осроэну -римского клиента, изгнали из Эдессы дружественного римлянам царя Маннуса и посадили царем некоего Ваала. По всей видимости, Луций Вер, ввиду создавшегося паритета, попробовал провести переговоры с парфянами о мире, но не преуспел. Таким образом, и этот год не дал окончательного перевеса ни той, ни другой стороне. В 163 или начале 164 года Луций Вер был обручен с Луциллой, тринадцатилетней дочерью Марка Аврелия, чтобы положить конец разгульной жизни соправителя, и иметь за ним постоянное наблюдение с помощью родственников. Будущая невеста отправилась на Восток вместе с матерью — Фаустиной Младшей и названным братом отца Луция Вера — Марком Витулленусом Цивикой Барбаром.

Авидий Кассий. Борьба в Месопотамии. Занятие римлянами Вавилонии. 164—165 гг.

На начало 164 года южный -римский- берег Евфрата все ещё оставался за парфянами. Римляне решили захватить крепости на парфянском берегу — Никефорий и Даусару. Для этого римляне изготовили множество понтонов. На часть из них установили башни с метательными машинами и лучниками, другую часть использовали для строительства понтонного моста. Парфяне были изгнаны с переправы, а Никефорий и Даусара взяты после осады. После этого успеха римляне не предпринимали активных действий в Осроэне до начала 165 года. Римляне готовились вторгнуться вдоль реки в сердце парфянских владений в регионе — захватить Селевкию и Ктесифон.

В начале 165 года Марций Вер и его V Македонский легион захватили Эдессу и восстановили про-римского царя Мануса. Парфяне были разбиты и отошли к Нисибису, но и оттуда были изгнаны, а город был взят римлянами. Одновременно главные силы римлян под командованием Авидия Кассия начали движение вдоль Евфрата. В битвах при Суре и Дуре-Европос основные силы парфян были разбиты. Парфянский полководец Хосрой бежал с поля битвы и спрятался в пещере, а важнейшая крепость Дура Европос была занята римлянами. Из самого западного форпоста парфян она стала самой восточной цитаделью римлян на почти будущие сто лет. Огромная армия Авидия Кассия в составе I легиона Минервы, II Вспомогательного, II Неустрашимого Траянова , III Киренаикского , III Августова, III Галльского, IV Счастливого Флавиева , IV Скифского, V Македонского, VI Железного, XII Молниеносного, XIV Парного, XVI Стойкого Флавиева, XXII Первородного и XXX Победоносного Ульпиева легионов и их вексилляций подошла к двум крупнейшим городам Месопотамии — Селевкии-на-Тигре (бывшей столице государства Селевкидов, населенной преимущественно греками и имевшей широкое самоуправление при парфянах) и Ктесифону — одной из столиц Парфянского царства. Ктесифон был взят, разграблен, жители проданы в рабство, а царский дворец и многие другие здания приданы разграблению.

С Селевкией ситуация менее очевидна. При приближении римлян город открыл ворота Авидию Кассию. Однако затем, по не вполне ясным причинам, Селевкия также была разрушена и разграблена, а граждане превращены в рабов. Статуя Аполлона была вывезена из Селевкии в Рим и установлена на Капитолии. По легенде, озвученной Аммианом Марцеллином, во время грабежа города и храма Аполлона, воины открыли некий ящик, из которого распространилась болезнь — как наказание за осквернение храма и уничтожение города. Авторы «Истории Августов» наоборот, утверждают, что селевкийцы сами первыми нарушили некий договор. Одно известно точно: после взятия Селевкии и Ктесифона в войсках началась эпидемия чумы (а точнее, оспы), распространившаяся затем по всей Римской империи и свирепствовавшая в отдельных местах до 189 года. Селевкия, которую до этого античные писатели называли «метрополисом», после этих событий пришла в упадок и более не восстановилась.

Завершение войны. 166 г. Итоги.

В 166 году Авидий Кассий предпринял наступление в Мидию. Однако на римской армии сказывались недостаток снабжения и распространение эпидемии оспы. Операции в Месопотамии были свернуты. Армия, страдающая от болезней, вернулась на римскую территорию, где началась так называемая Антониновская чума, отголоски которой продолжались до конца века. Отдельные отряды римской армии по пути на триумфальное шествие в Риме и к пунктам постоянной дислокации разносили болезнь по всему Римскому миру. В Риме был устроен триумф, на котором присутствовали оба императора и их семьи, и игры, сопровождавшиеся раздачами хлеба. Луций Вер был удостоен сенатом в честь победы титула «Мидийского», Марк Аврелий — «Парфянского» и «Великого». В Эфесе в честь победы был возведен так называемый «Парфянский монумент», часть деталей фриза которого, включая сцену «Апофеоза Вера», сейчас хранится в Вене.

Однако итоги долгой войны были довольно скромными: по большей части восстанавливалось статус-кво: Армения и Осроэна возвращались в римскую сферу влияния. Империя, конечно, получила важный форпост в качестве крепости Дура-Европос — препятствие на пути будущих вторжений персов в следующем столетии, а также контрольный пункт над караванными путями из Пальмиры в Вавилонию. В Нисибисе также укрепилось римское влияние и появился римский гарнизон. Тем не менее, в самой Вавилонии закрепиться не удалось, как и во времена Траяна. Чума и, по видимому, восстание Селевкии свели действия римлян в этом регионе к грабежу и разрушениям. Неизвестно, являлось ли целью кампании закрепление в Месопотамии, как того хотел когда-то Траян, или нанесение как можно большего ущерба, а также разграбление Ктесифона и Селевкии, чем впоследствии ограничится император Септимий Север.

Одним из итогов войны стало активное участие в ней провинциальной знати и укрепление её позиций. Марций Вер был уроженцем Нарбонской Галлии, Марк Клавдий Фронтон — азиатский грек. Наиболее яркий пример взлета провинциалов — это Авидий Кассий, имевший родство как с римской, так и эллинизированной арамейской аристократией. В руки Авидию Кассию во время войны попала власть практически надо всем Римским Востоком. В 166 году Кассий стал консулом в Риме вместе с другим отличившимся военначальником — Марцием Вером. В следующем году Кассий стал наместником Сирии — важнейшей провинции, де-юре оформив свою власть над восточными регионами империи. Касий пользовался любовью жителей крупнейшего города Сирии — Антиохии. Ему принадлежит заслуга подавления народного восстания буколов в Дельте Египта в 172 году. Тем не менее, такая власть вскружила голову римскому полководцу. Получив в 175 году ложное сообщение о смертельной болезни Марка Аврелия, он поднял восстание и объявил себя императором. Тем не менее, его поддержали лишь некоторые легионы и города, в частности, Александрия египетская и Антиохия. Наместник Каппадокии, Марций Вер, ветеран парфянской войны, остался верен правительству. В конце концов, получив известие о выдвижении Марка Аврелия навтречу бунту, Авидий Кассий был убит одним из своих центурионов.

Источники

• [annales.info/ant_lit/lukian/history.htm Лукиан. Как следует писать историю].
• [penelope.uchicago.edu/Thayer/E/Roman/Texts/Cassius_Dio/71*.html Дион Кассий. Римская история. Фрагмент LXXI книги.]
• [ancientrome.ru/antlitr/sha/capiver.htm Авторы жизнеописаний Августов. Юлий Капитолин. Вер.]

Литература

• Бокщанин А. Г. Парфия и Рим. Возникновение системы политического дуализма в Передней Азии. — М., 1966
• Дибвойз Н. К. Политическая история Парфии. — СПб.: Филологический факультет СПбГУ, 2008. — ISBN 978-5-8465-0638-1

Отрывок, характеризующий Римско-парфянская война 161—166

– Аh! mon ami. [А! Друг мой.] Я только молюсь Богу и надеюсь, что Он услышит меня. Andre, – сказала она робко после минуты молчания, – у меня к тебе есть большая просьба.
– Что, мой друг?
– Нет, обещай мне, что ты не откажешь. Это тебе не будет стоить никакого труда, и ничего недостойного тебя в этом не будет. Только ты меня утешишь. Обещай, Андрюша, – сказала она, сунув руку в ридикюль и в нем держа что то, но еще не показывая, как будто то, что она держала, и составляло предмет просьбы и будто прежде получения обещания в исполнении просьбы она не могла вынуть из ридикюля это что то.
Она робко, умоляющим взглядом смотрела на брата.
– Ежели бы это и стоило мне большого труда… – как будто догадываясь, в чем было дело, отвечал князь Андрей.
– Ты, что хочешь, думай! Я знаю, ты такой же, как и mon pere. Что хочешь думай, но для меня это сделай. Сделай, пожалуйста! Его еще отец моего отца, наш дедушка, носил во всех войнах… – Она всё еще не доставала того, что держала, из ридикюля. – Так ты обещаешь мне?
– Конечно, в чем дело?
– Andre, я тебя благословлю образом, и ты обещай мне, что никогда его не будешь снимать. Обещаешь?
– Ежели он не в два пуда и шеи не оттянет… Чтобы тебе сделать удовольствие… – сказал князь Андрей, но в ту же секунду, заметив огорченное выражение, которое приняло лицо сестры при этой шутке, он раскаялся. – Очень рад, право очень рад, мой друг, – прибавил он.
– Против твоей воли Он спасет и помилует тебя и обратит тебя к Себе, потому что в Нем одном и истина и успокоение, – сказала она дрожащим от волнения голосом, с торжественным жестом держа в обеих руках перед братом овальный старинный образок Спасителя с черным ликом в серебряной ризе на серебряной цепочке мелкой работы.
Она перекрестилась, поцеловала образок и подала его Андрею.
– Пожалуйста, Andre, для меня…
Из больших глаз ее светились лучи доброго и робкого света. Глаза эти освещали всё болезненное, худое лицо и делали его прекрасным. Брат хотел взять образок, но она остановила его. Андрей понял, перекрестился и поцеловал образок. Лицо его в одно и то же время было нежно (он был тронут) и насмешливо.
– Merci, mon ami. [Благодарю, мой друг.]
Она поцеловала его в лоб и опять села на диван. Они молчали.
– Так я тебе говорила, Andre, будь добр и великодушен, каким ты всегда был. Не суди строго Lise, – начала она. – Она так мила, так добра, и положение ее очень тяжело теперь.
– Кажется, я ничего не говорил тебе, Маша, чтоб я упрекал в чем нибудь свою жену или был недоволен ею. К чему ты всё это говоришь мне?
Княжна Марья покраснела пятнами и замолчала, как будто она чувствовала себя виноватою.
– Я ничего не говорил тебе, а тебе уж говорили . И мне это грустно.
Красные пятна еще сильнее выступили на лбу, шее и щеках княжны Марьи. Она хотела сказать что то и не могла выговорить. Брат угадал: маленькая княгиня после обеда плакала, говорила, что предчувствует несчастные роды, боится их, и жаловалась на свою судьбу, на свекра и на мужа. После слёз она заснула. Князю Андрею жалко стало сестру.
– Знай одно, Маша, я ни в чем не могу упрекнуть, не упрекал и никогда не упрекну мою жену , и сам ни в чем себя не могу упрекнуть в отношении к ней; и это всегда так будет, в каких бы я ни был обстоятельствах. Но ежели ты хочешь знать правду… хочешь знать, счастлив ли я? Нет. Счастлива ли она? Нет. Отчего это? Не знаю…
Говоря это, он встал, подошел к сестре и, нагнувшись, поцеловал ее в лоб. Прекрасные глаза его светились умным и добрым, непривычным блеском, но он смотрел не на сестру, а в темноту отворенной двери, через ее голову.
– Пойдем к ней, надо проститься. Или иди одна, разбуди ее, а я сейчас приду. Петрушка! – крикнул он камердинеру, – поди сюда, убирай. Это в сиденье, это на правую сторону.
Княжна Марья встала и направилась к двери. Она остановилась.
– Andre, si vous avez. la foi, vous vous seriez adresse a Dieu, pour qu'il vous donne l'amour, que vous ne sentez pas et votre priere aurait ete exaucee. [Если бы ты имел веру, то обратился бы к Богу с молитвою, чтоб Он даровал тебе любовь, которую ты не чувствуешь, и молитва твоя была бы услышана.]
– Да, разве это! – сказал князь Андрей. – Иди, Маша, я сейчас приду.
По дороге к комнате сестры, в галлерее, соединявшей один дом с другим, князь Андрей встретил мило улыбавшуюся m lle Bourienne, уже в третий раз в этот день с восторженною и наивною улыбкой попадавшуюся ему в уединенных переходах.
– Ah! je vous croyais chez vous, [Ах, я думала, вы у себя,] – сказала она, почему то краснея и опуская глаза.
Князь Андрей строго посмотрел на нее. На лице князя Андрея вдруг выразилось озлобление. Он ничего не сказал ей, но посмотрел на ее лоб и волосы, не глядя в глаза, так презрительно, что француженка покраснела и ушла, ничего не сказав.
Когда он подошел к комнате сестры, княгиня уже проснулась, и ее веселый голосок, торопивший одно слово за другим, послышался из отворенной двери. Она говорила, как будто после долгого воздержания ей хотелось вознаградить потерянное время.
– Non, mais figurez vous, la vieille comtesse Zouboff avec de fausses boucles et la bouche pleine de fausses dents, comme si elle voulait defier les annees… [Нет, представьте себе, старая графиня Зубова, с фальшивыми локонами, с фальшивыми зубами, как будто издеваясь над годами…] Xa, xa, xa, Marieie!
Точно ту же фразу о графине Зубовой и тот же смех уже раз пять слышал при посторонних князь Андрей от своей жены.
Он тихо вошел в комнату. Княгиня, толстенькая, румяная, с работой в руках, сидела на кресле и без умолку говорила, перебирая петербургские воспоминания и даже фразы. Князь Андрей подошел, погладил ее по голове и спросил, отдохнула ли она от дороги. Она ответила и продолжала тот же разговор.
Коляска шестериком стояла у подъезда. На дворе была темная осенняя ночь. Кучер не видел дышла коляски. На крыльце суетились люди с фонарями. Огромный дом горел огнями сквозь свои большие окна. В передней толпились дворовые, желавшие проститься с молодым князем; в зале стояли все домашние: Михаил Иванович, m lle Bourienne, княжна Марья и княгиня.
Князь Андрей был позван в кабинет к отцу, который с глазу на глаз хотел проститься с ним. Все ждали их выхода.
Когда князь Андрей вошел в кабинет, старый князь в стариковских очках и в своем белом халате, в котором он никого не принимал, кроме сына, сидел за столом и писал. Он оглянулся.
– Едешь? – И он опять стал писать.
– Пришел проститься.
– Целуй сюда, – он показал щеку, – спасибо, спасибо!
– За что вы меня благодарите?
– За то, что не просрочиваешь, за бабью юбку не держишься. Служба прежде всего. Спасибо, спасибо! – И он продолжал писать, так что брызги летели с трещавшего пера. – Ежели нужно сказать что, говори. Эти два дела могу делать вместе, – прибавил он.
– О жене… Мне и так совестно, что я вам ее на руки оставляю…
– Что врешь? Говори, что нужно.
– Когда жене будет время родить, пошлите в Москву за акушером… Чтоб он тут был.
Старый князь остановился и, как бы не понимая, уставился строгими глазами на сына.
– Я знаю, что никто помочь не может, коли натура не поможет, – говорил князь Андрей, видимо смущенный. – Я согласен, что и из миллиона случаев один бывает несчастный, но это ее и моя фантазия. Ей наговорили, она во сне видела, и она боится.
– Гм… гм… – проговорил про себя старый князь, продолжая дописывать. – Сделаю.
Он расчеркнул подпись, вдруг быстро повернулся к сыну и засмеялся.
– Плохо дело, а?
– Что плохо, батюшка?
– Жена! – коротко и значительно сказал старый князь.
– Я не понимаю, – сказал князь Андрей.
– Да нечего делать, дружок, – сказал князь, – они все такие, не разженишься. Ты не бойся; никому не скажу; а ты сам знаешь.
Он схватил его за руку своею костлявою маленькою кистью, потряс ее, взглянул прямо в лицо сына своими быстрыми глазами, которые, как казалось, насквозь видели человека, и опять засмеялся своим холодным смехом.
Сын вздохнул, признаваясь этим вздохом в том, что отец понял его. Старик, продолжая складывать и печатать письма, с своею привычною быстротой, схватывал и бросал сургуч, печать и бумагу.
– Что делать? Красива! Я всё сделаю. Ты будь покоен, – говорил он отрывисто во время печатания.
Андрей молчал: ему и приятно и неприятно было, что отец понял его. Старик встал и подал письмо сыну.
– Слушай, – сказал он, – о жене не заботься: что возможно сделать, то будет сделано. Теперь слушай: письмо Михайлу Иларионовичу отдай. Я пишу, чтоб он тебя в хорошие места употреблял и долго адъютантом не держал: скверная должность! Скажи ты ему, что я его помню и люблю. Да напиши, как он тебя примет. Коли хорош будет, служи. Николая Андреича Болконского сын из милости служить ни у кого не будет. Ну, теперь поди сюда.
Он говорил такою скороговоркой, что не доканчивал половины слов, но сын привык понимать его. Он подвел сына к бюро, откинул крышку, выдвинул ящик и вынул исписанную его крупным, длинным и сжатым почерком тетрадь.
– Должно быть, мне прежде тебя умереть. Знай, тут мои записки, их государю передать после моей смерти. Теперь здесь – вот ломбардный билет и письмо: это премия тому, кто напишет историю суворовских войн. Переслать в академию. Здесь мои ремарки, после меня читай для себя, найдешь пользу.
Андрей не сказал отцу, что, верно, он проживет еще долго. Он понимал, что этого говорить не нужно.
– Всё исполню, батюшка, – сказал он.
– Ну, теперь прощай! – Он дал поцеловать сыну свою руку и обнял его. – Помни одно, князь Андрей: коли тебя убьют, мне старику больно будет… – Он неожиданно замолчал и вдруг крикливым голосом продолжал: – а коли узнаю, что ты повел себя не как сын Николая Болконского, мне будет… стыдно! – взвизгнул он.
– Этого вы могли бы не говорить мне, батюшка, – улыбаясь, сказал сын.
Старик замолчал.
– Еще я хотел просить вас, – продолжал князь Андрей, – ежели меня убьют и ежели у меня будет сын, не отпускайте его от себя, как я вам вчера говорил, чтоб он вырос у вас… пожалуйста.
– Жене не отдавать? – сказал старик и засмеялся.
Они молча стояли друг против друга. Быстрые глаза старика прямо были устремлены в глаза сына. Что то дрогнуло в нижней части лица старого князя.
– Простились… ступай! – вдруг сказал он. – Ступай! – закричал он сердитым и громким голосом, отворяя дверь кабинета.
– Что такое, что? – спрашивали княгиня и княжна, увидев князя Андрея и на минуту высунувшуюся фигуру кричавшего сердитым голосом старика в белом халате, без парика и в стариковских очках.
Князь Андрей вздохнул и ничего не ответил.
– Ну, – сказал он, обратившись к жене.
И это «ну» звучало холодною насмешкой, как будто он говорил: «теперь проделывайте вы ваши штуки».
– Andre, deja! [Андрей, уже!] – сказала маленькая княгиня, бледнея и со страхом глядя на мужа.
Он обнял ее. Она вскрикнула и без чувств упала на его плечо.
Он осторожно отвел плечо, на котором она лежала, заглянул в ее лицо и бережно посадил ее на кресло.
– Adieu, Marieie, [Прощай, Маша,] – сказал он тихо сестре, поцеловался с нею рука в руку и скорыми шагами вышел из комнаты.
Княгиня лежала в кресле, m lle Бурьен терла ей виски. Княжна Марья, поддерживая невестку, с заплаканными прекрасными глазами, всё еще смотрела в дверь, в которую вышел князь Андрей, и крестила его. Из кабинета слышны были, как выстрелы, часто повторяемые сердитые звуки стариковского сморкания. Только что князь Андрей вышел, дверь кабинета быстро отворилась и выглянула строгая фигура старика в белом халате.
– Уехал? Ну и хорошо! – сказал он, сердито посмотрев на бесчувственную маленькую княгиню, укоризненно покачал головою и захлопнул дверь.



В октябре 1805 года русские войска занимали села и города эрцгерцогства Австрийского, и еще новые полки приходили из России и, отягощая постоем жителей, располагались у крепости Браунау. В Браунау была главная квартира главнокомандующего Кутузова.
11 го октября 1805 года один из только что пришедших к Браунау пехотных полков, ожидая смотра главнокомандующего, стоял в полумиле от города. Несмотря на нерусскую местность и обстановку (фруктовые сады, каменные ограды, черепичные крыши, горы, видневшиеся вдали), на нерусский народ, c любопытством смотревший на солдат, полк имел точно такой же вид, какой имел всякий русский полк, готовившийся к смотру где нибудь в середине России.
С вечера, на последнем переходе, был получен приказ, что главнокомандующий будет смотреть полк на походе. Хотя слова приказа и показались неясны полковому командиру, и возник вопрос, как разуметь слова приказа: в походной форме или нет? в совете батальонных командиров было решено представить полк в парадной форме на том основании, что всегда лучше перекланяться, чем не докланяться. И солдаты, после тридцативерстного перехода, не смыкали глаз, всю ночь чинились, чистились; адъютанты и ротные рассчитывали, отчисляли; и к утру полк, вместо растянутой беспорядочной толпы, какою он был накануне на последнем переходе, представлял стройную массу 2 000 людей, из которых каждый знал свое место, свое дело и из которых на каждом каждая пуговка и ремешок были на своем месте и блестели чистотой. Не только наружное было исправно, но ежели бы угодно было главнокомандующему заглянуть под мундиры, то на каждом он увидел бы одинаково чистую рубаху и в каждом ранце нашел бы узаконенное число вещей, «шильце и мыльце», как говорят солдаты. Было только одно обстоятельство, насчет которого никто не мог быть спокоен. Это была обувь. Больше чем у половины людей сапоги были разбиты. Но недостаток этот происходил не от вины полкового командира, так как, несмотря на неоднократные требования, ему не был отпущен товар от австрийского ведомства, а полк прошел тысячу верст.
Полковой командир был пожилой, сангвинический, с седеющими бровями и бакенбардами генерал, плотный и широкий больше от груди к спине, чем от одного плеча к другому. На нем был новый, с иголочки, со слежавшимися складками мундир и густые золотые эполеты, которые как будто не книзу, а кверху поднимали его тучные плечи. Полковой командир имел вид человека, счастливо совершающего одно из самых торжественных дел жизни. Он похаживал перед фронтом и, похаживая, подрагивал на каждом шагу, слегка изгибаясь спиною. Видно, было, что полковой командир любуется своим полком, счастлив им, что все его силы душевные заняты только полком; но, несмотря на то, его подрагивающая походка как будто говорила, что, кроме военных интересов, в душе его немалое место занимают и интересы общественного быта и женский пол.
– Ну, батюшка Михайло Митрич, – обратился он к одному батальонному командиру (батальонный командир улыбаясь подался вперед; видно было, что они были счастливы), – досталось на орехи нынче ночью. Однако, кажется, ничего, полк не из дурных… А?
Батальонный командир понял веселую иронию и засмеялся.
– И на Царицыном лугу с поля бы не прогнали.
– Что? – сказал командир.
В это время по дороге из города, по которой расставлены были махальные, показались два верховые. Это были адъютант и казак, ехавший сзади.
Адъютант был прислан из главного штаба подтвердить полковому командиру то, что было сказано неясно во вчерашнем приказе, а именно то, что главнокомандующий желал видеть полк совершенно в том положении, в котором oн шел – в шинелях, в чехлах и без всяких приготовлений.
К Кутузову накануне прибыл член гофкригсрата из Вены, с предложениями и требованиями итти как можно скорее на соединение с армией эрцгерцога Фердинанда и Мака, и Кутузов, не считая выгодным это соединение, в числе прочих доказательств в пользу своего мнения намеревался показать австрийскому генералу то печальное положение, в котором приходили войска из России. С этою целью он и хотел выехать навстречу полку, так что, чем хуже было бы положение полка, тем приятнее было бы это главнокомандующему. Хотя адъютант и не знал этих подробностей, однако он передал полковому командиру непременное требование главнокомандующего, чтобы люди были в шинелях и чехлах, и что в противном случае главнокомандующий будет недоволен. Выслушав эти слова, полковой командир опустил голову, молча вздернул плечами и сангвиническим жестом развел руки.
– Наделали дела! – проговорил он. – Вот я вам говорил же, Михайло Митрич, что на походе, так в шинелях, – обратился он с упреком к батальонному командиру. – Ах, мой Бог! – прибавил он и решительно выступил вперед. – Господа ротные командиры! – крикнул он голосом, привычным к команде. – Фельдфебелей!… Скоро ли пожалуют? – обратился он к приехавшему адъютанту с выражением почтительной учтивости, видимо относившейся к лицу, про которое он говорил.
– Через час, я думаю.
– Успеем переодеть?
– Не знаю, генерал…
Полковой командир, сам подойдя к рядам, распорядился переодеванием опять в шинели. Ротные командиры разбежались по ротам, фельдфебели засуетились (шинели были не совсем исправны) и в то же мгновение заколыхались, растянулись и говором загудели прежде правильные, молчаливые четвероугольники. Со всех сторон отбегали и подбегали солдаты, подкидывали сзади плечом, через голову перетаскивали ранцы, снимали шинели и, высоко поднимая руки, натягивали их в рукава.