Ритуал спуска корабля на воду

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Спуск корабля на воду во многих христианских культурах уподобляется религиозной церемонии крещения ребёнка, в ходе которой его нарекают именем. Связано это с тем, что крещёный ребёнок получает покровительство и защиту Бога. Уподобляя церемонию спуска корабля на воду крещению, моряки хотят получить защиту Бога для себя и своего корабля.

Крещение представляет собой таинство посвящения в христианскую церковь. В католической церкви крещение символизирует собой конец старой жизни и появление на свет нового человека, нареченного новым именем. Форма церемонии и связанные с ней ритуалы могут незначительно отличаться в разных церквях, однако крещение всегда включает в себя использование воды и обращение к Святой Троице: «Я крещаю тебя во имя Отца, Сына и Святого Духа». Кандидат полностью или частично погружается в воду, либо священник окропляет его голову святой водой.

В основе уподобления спуска корабля крещению лежит взаимодействие двух концептуальных областей, в ходе которого сфера-источник «крещение человека» частично проецирует свой сценарий на сферу-реципиент «спуск корабля на воду». Сфера-источник может быть представлена как фрейм-сценарий, в котором выделяются следующие составляющие: дитя, крёстные, призыв, молитва к Троице, мимя и святая вода. Изначальная цель метафорического уподобления — получение кораблем покровительства Бога.

На американском флоте в спуске корабля принимает участие sponsor (рус. — «поручитель»). По аналогии с крещением в церемонии участвует либо один поручитель, либо два, но обязательно разного пола: крёстный (англ. — «godfather») и крестная (англ. — «godmother»). В силу того, что в период Реформации церемония в значительной степени утратила свой религиозный характер, в роли поручителей выступали представители светской власти. На английском флоте поручителями могли быть члены королевской семьи, старшие морские офицеры, представители адмиралтейства. Начиная с XIX века, роль поручителя, как правило, стали выполнять женщины. История засвидетельствовала имя первой крестной на американском флоте Лавинии Уотсон, дочери именитого жителя Филадельфии. 22 августа 1846 года она крестила парусное судно «Germantown» на филадельфийском кораблестроительном заводе.

Ключевым моментом церемонии спуска является наречение корабля именем, которое символизирует переход корабля в новое состояние, начало его жизни. Крестная или крёстный торжественно обращается к кораблю со словами: «In the name of the United States I christen thee…», произносит имя корабля, далее следует разбитие бутылки с какой-либо жидкостью. В роли «святой воды» может использоваться вода, сидр, вино, но традиционно предпочитают светский напиток — шампанское. Бутылка разбивается о носовую часть корабля: «As „Constitution“ ran out, Captain Sever broke a bottle of fine old madeira over the heel of the bowsprit». Место разбития выбирается не случайно и связано с тем, что носовая часть корабля метафорически воспринимается как голова человека. Именно голову человека окропляет святой водой священник при крещении.

После наречения именем корабль по стапелям спускается в воду, что тоже порождает образную метафору погружения ребёнка в купель со святой водой. Любопытно, что стапеля, на которых покоится корабль, репрезентируются лексемой «cradle» — колыбель, люлька, что ещё раз подчеркивает антропоцентричный характер судна. Корабль, подобно ребенку, покидает свою «колыбель», когда он способен передвигаться в пространстве.

Напишите отзыв о статье "Ритуал спуска корабля на воду"



Ссылки

  • [www.vdvsn.ru/papers/ks/2009/03/19/75092/ Шампанское не пили — из пушек палили], vdvsn.ru, 2009/03/19

Отрывок, характеризующий Ритуал спуска корабля на воду

11 го июля, в субботу, был получен манифест, но еще не напечатан; и Пьер, бывший у Ростовых, обещал на другой день, в воскресенье, приехать обедать и привезти манифест и воззвание, которые он достанет у графа Растопчина.
В это воскресенье Ростовы, по обыкновению, поехали к обедне в домовую церковь Разумовских. Был жаркий июльский день. Уже в десять часов, когда Ростовы выходили из кареты перед церковью, в жарком воздухе, в криках разносчиков, в ярких и светлых летних платьях толпы, в запыленных листьях дерев бульвара, в звуках музыки и белых панталонах прошедшего на развод батальона, в громе мостовой и ярком блеске жаркого солнца было то летнее томление, довольство и недовольство настоящим, которое особенно резко чувствуется в ясный жаркий день в городе. В церкви Разумовских была вся знать московская, все знакомые Ростовых (в этот год, как бы ожидая чего то, очень много богатых семей, обыкновенно разъезжающихся по деревням, остались в городе). Проходя позади ливрейного лакея, раздвигавшего толпу подле матери, Наташа услыхала голос молодого человека, слишком громким шепотом говорившего о ней:
– Это Ростова, та самая…
– Как похудела, а все таки хороша!
Она слышала, или ей показалось, что были упомянуты имена Курагина и Болконского. Впрочем, ей всегда это казалось. Ей всегда казалось, что все, глядя на нее, только и думают о том, что с ней случилось. Страдая и замирая в душе, как всегда в толпе, Наташа шла в своем лиловом шелковом с черными кружевами платье так, как умеют ходить женщины, – тем спокойнее и величавее, чем больнее и стыднее у ней было на душе. Она знала и не ошибалась, что она хороша, но это теперь не радовало ее, как прежде. Напротив, это мучило ее больше всего в последнее время и в особенности в этот яркий, жаркий летний день в городе. «Еще воскресенье, еще неделя, – говорила она себе, вспоминая, как она была тут в то воскресенье, – и все та же жизнь без жизни, и все те же условия, в которых так легко бывало жить прежде. Хороша, молода, и я знаю, что теперь добра, прежде я была дурная, а теперь я добра, я знаю, – думала она, – а так даром, ни для кого, проходят лучшие годы». Она стала подле матери и перекинулась с близко стоявшими знакомыми. Наташа по привычке рассмотрела туалеты дам, осудила tenue [манеру держаться] и неприличный способ креститься рукой на малом пространстве одной близко стоявшей дамы, опять с досадой подумала о том, что про нее судят, что и она судит, и вдруг, услыхав звуки службы, ужаснулась своей мерзости, ужаснулась тому, что прежняя чистота опять потеряна ею.
Благообразный, тихий старичок служил с той кроткой торжественностью, которая так величаво, успокоительно действует на души молящихся. Царские двери затворились, медленно задернулась завеса; таинственный тихий голос произнес что то оттуда. Непонятные для нее самой слезы стояли в груди Наташи, и радостное и томительное чувство волновало ее.
«Научи меня, что мне делать, как мне исправиться навсегда, навсегда, как мне быть с моей жизнью… – думала она.
Дьякон вышел на амвон, выправил, широко отставив большой палец, длинные волосы из под стихаря и, положив на груди крест, громко и торжественно стал читать слова молитвы:
– «Миром господу помолимся».
«Миром, – все вместе, без различия сословий, без вражды, а соединенные братской любовью – будем молиться», – думала Наташа.
– О свышнем мире и о спасении душ наших!