Рифеншталь, Лени

Лени Рифеншталь
Leni Riefenstahl
Имя при рождении:	Хелена Берта Амалия Рифеншталь
Дата рождения:	22 августа 1902(1902-08-22)
Место рождения:	Берлин, Германская империя
Дата смерти:	8 сентября 2003(2003-09-08) (101 год)
Место смерти:	Пёккинг, Бавария, Германия
Профессия:	кинорежиссёр, актриса
Карьера:	1926—2003

Ле́ни Рифеншталь (нем. Leni Riefenstahl, настоящее имя Хеле́на Бе́рта Ама́лия Ри́феншталь, нем. Helene Berta Amalie Riefenstahl; 22 августа 1902, Берлин — 8 сентября 2003, Пёккинг) — немецкий кинорежиссёр и фотограф, а также актриса и танцовщица.

Рифеншталь является одним из самых известных кинематографистов, работавших в период национал-социалистического господства в Германии. Её документальные фильмы «Триумф воли» и «Олимпия» сделали её активным пропагандистом Третьего рейха.

Детство и юность: танцовщица

Берта Хелена Амалия Рифеншталь родилась 22 августа 1902 года в Веддинге, рабочем районе Берлина. Через два с половиной года родился её брат Хайнц. Отец Лени, Альфред Рифеншталь, был опытным коммерсантом и владел крупной фирмой по продаже и монтажу вентиляционных и отопительных устройств. Родители Альфреда были родом из Бранденбургской Марки (провинции Бранденбург). Отец Альфреда подвизался по слесарной части. В их семье было трое сыновей и одна дочь. Мать Лени Рифеншталь — Берта Ида, урождённая Шерлах — была восемнадцатым ребёнком в семье, её рождение стоило матери жизни. Отец Берты Иды женился на воспитательнице своих детей, родившей ему ещё троих. Семья Берты была родом из Западной Пруссии, её отец работал строителем, позднее вся семья переехала в Берлин.

Родители Лени занимались развитием у дочери художественных наклонностей. В течение пяти лет дважды в неделю отец возил её на уроки музыки. Девочка с успехом выступала на концерте школьников в Берлинской филармонии с сонатой Бетховена. Лени была одарённой в музыке и живописи, но настоящую страсть испытывала к танцу. Итальянский музыкант Ф. Бузони, увидев, как она танцует под его музыку, написал для неё вальс-каприз, впоследствии ставший одним из самых популярных её номеров.

В двенадцать лет Лени разрешили вступить в спортивный плавательный клуб «Русалка», где она участвовала в соревнованиях и получала призы, но после падения с пятиметровой вышки плавание пришлось оставить. После этого она вступила в ряды гимнастического союза, но и здесь её преследовали травмы. На смену одним детским увлечениям пришли другие — Лени училась кататься на роликах и коньках.

В 1918 году она успешно закончила обучение в Кольморгенском лицее Берлина и без разрешения отца (но при поддержке матери) стала брать уроки танцев. После первого публичного выступления между отцом и дочерью произошла ссора. Чтобы избежать отправки в закрытый интернат для девушек, Рифеншталь поступила в государственное художественное училище в Берлине и некоторое время изучала в нём живопись.

В 1919 году отец отправил её в пансион в Тале. Там она тайно занималась танцами, играла в театральных постановках и посещала представления местного театра на сцене под открытым небом. По прошествии года ей разрешили покинуть пансион. В 1920 году Рифеншталь стала секретарём на предприятии своего отца. Она училась машинописи, стенографии и бухгалтерскому учёту и наконец могла открыто брать уроки танцев и даже выступать на публике. Кроме того, она играла в теннис. После очередной ссоры, привёдшей к уходу Лени из родительского дома, отец перестал сопротивляться желаниям дочери, мечтающей о сцене.

C 1921 по 1923 год Рифеншталь обучалась классическому балету под руководством Евгении Эдуардовой, одной из бывших петербургских балерин, и дополнительно изучала хара́ктерный танец в школе Ютты Кламт. В 1923 году на полгода она уехала в Дрезден, чтобы брать уроки танца в школе Мэри Вигман. Её первое сольное выступление состоялось в Мюнхене 23 октября 1923 года. Затем последовали выступления в камерных постановках Немецкого театра в Берлине, во Франкфурте-на-Майне, Лейпциге, Дюссельдорфе, Кёльне, Киле, Штеттине, Цюрихе, Инсбруке и Праге. Однако разрыв связок поставил крест на дальнейшей карьере танцовщицы.

20-е годы: актриса

В 1924 году Лени Рифеншталь переехала в свою первую собственную квартиру на Фазаненштрассе в Берлине. Тогда же она обручилась с Отто Фройцхаймом, известным теннисистом. В июне в кинотеатре на Ноллендорфплац она посмотрела фильм Арнольда Фанка «Гора судьбы» (1919). Этот фильм произвёл на неё такое впечатление, что она отправилась в горы, чтобы увидеть все своими глазами. Рифеншталь также встретилась с исполнителем главной роли Луисом Тренкером и режиссёром Арнольдом Фанком, который проявил к ней большой интерес. В то время как после разрыва мениска она легла в клинику на операцию, Арнольд Фанк написал для неё сценарий фильма «Священная гора». Рифеншталь расторгла помолвку с Отто Фройцхаймом. После её выздоровления в Доломитовых Альпах начались съёмки фильма, премьера которого состоялась 17 декабря 1926 года в кинотеатре «Уфа-Паласт ам Цоо» в Берлине. Танцовщица стала знаменитой актрисой. Чтобы соответствовать требованиям Фанка к актёрам в «горных фильмах», Рифеншталь научилась кататься на лыжах и лазать по скалам. Она исполнила главные роли в фильмах «Большой прыжок» (1927), «Белый ад Пиц-Палю» (1929), «Бури над Монбланом» (1930) и «Белое безумие» (1931).

О влиянии Арнольда Фанка Рифеншталь рассказывала:

Он был мастером монтажа фильмов, и я, конечно, неосознанно кое-чему у него научилась. (…) Я хочу заметить, что влияние доктора Фанка на мои фильмы было очень большим. Это прежде всего касается видения — он был хорошим фотографом, пришёл из фотографии. И как-то передал это своим кинооператорам.

В 1927 году на съёмках фильма «Большой прыжок» Рифеншталь познакомилась с Гансом Шнеебергером, кинооператором и исполнителем главной роли, и они три года жили вместе. В Берлине она познакомилась также с режиссёрами Георгом Вильгельмом Пабстом («Безрадостный переулок»), Абелем Гансом («Наполеон»), Вальтером Руттманом («Берлин, симфония большого города») и писателем Эрихом Марией Ремарком.

В 1928 году Рифеншталь посетила зимние Олимпийские игры в швейцарском Санкт-Морице. В этом же году появилась её первая статья в «Film-Kurier» о фильме Фанка «Белый стадион». С этого момента она регулярно публиковала репортажи о съёмках своих фильмов. В 1928 году снялась также в фильме Рудольфа Раффе «Судьба Габсбургов».

Съёмки фильма «Белый ад Пиц Палю» в Энгадине вели Арнольд Фанк и Георг Вильгельм Пабст. Лени Рифеншталь участвовала в монтаже французской версии.

Первая режиссёрская работа

В 1932 году Рифеншталь сняла фильм «Голубой свет». Это был её режиссёрский дебют. Основав собственную фирму «L.R. Studiofilm», она убедила продюсера Харри Сокала вложить в производство «Голубого света» 50 000 марок. Наряду с режиссурой, сценарием и главной ролью Рифеншталь также отвечала за производство.

Объясняя, почему она решила заняться режиссурой, Рифеншталь сказала, что давно хотела сыграть роль, совсем не похожую на те, которые она играла у Фанка, когда женщина всегда находилась на заднем плане, а горы являлись главным компонентом. Однако у Фанка она позаимствовала не только формальные элементы, но и сюжет его «горных фильмов». Рифеншталь работала также с исполнителями и операторами Фанка. Вместе с венгерским писателем и теоретиком кино Белой Балажем она написала для себя главную роль девушки, к которой в силу её загадочности с недоверием относились жители горной деревни. В фильме «Голубой свет» горы стали одновременно декором и элементом действия, но не столь определяющим, как у Фанка. Спорт, приключения и комедийность фильмов Фанка были вытеснены у Рифеншталь мистикой и миром волшебства.

Премьера фильма состоялась 24 марта 1932 года в Берлине. На биеннале в Венеции «Голубой свет» получил серебряную медаль. Рифеншталь совершила поездку в Лондон, где её фильму был оказан восторженный приём. Позднее она напишет:

В «Голубом свете» я, словно предчувствуя, рассказала свою позднейшую судьбу: Юнта, странная девушка, живущая в горах в мире грез, преследуемая и отверженная, погибает, потому что рушатся её идеалы — в фильме их символизируют сверкающие кристаллы горного хрусталя. До начала лета 1932 года я тоже жила в мире грез…

Несмотря на отрицательные отзывы берлинских критиков, фильм стал приносить прибыль, и в октябре 1933 года Бела Балаж как соавтор сценария предъявил к Лени Рифеншталь денежные претензии. Рифеншталь, в свою очередь, обратилась к гауляйтеру Франконии, а также главному редактору известной антисемитской газеты «Штурмовик» Юлиусу Штрайхеру: «Настоящим уполномочиваю гауляйтера Юлиуса Штрайхера из Нюрнберга — издателя „Штюрмера“ — представлять мои интересы по вопросам претензий ко мне еврея Белы Балажа».

Национал-социализм, взлёт режиссёрской карьеры

В феврале 1932 года Рифеншталь впервые побывала на выступлении Гитлера в берлинском Дворце спорта и в мае написала ему письмо. Вскоре они встретились. Затем Рифеншталь отправилась вместе с летчиком Эрнстом Удетом в Гренландию на съёмки фильма Арнольда Фанка «SOS — айсберг» (S.O.S. Eisberg, 1933). Премьера фильма состоялась 30 августа 1933 года в берлинском кинотеатре «Уфа-Паласт ам Цоо». Из серии статей о поездке в Гренландию для журнала «Tempo» и лекций перед показом фильма в кинотеатрах сложилась книга, опубликованная в 1933 году. Рифеншталь снова встретилась с Гитлером, а также познакомилась с Йозефом Геббельсом и его супругой. «Единственная из всех звезд, кто нас понимает», — напишет о ней Геббельс. После Второй мировой войны Рифеншталь будет утверждать, что между ней и министром пропаганды возникла и сохранялась глубокая взаимная антипатия.

Фильмы о партийных съездах НСДАП

В мае 1933 года Рифеншталь приняла предложение Гитлера снять фильм о пятом съезде НСДАП в Нюрнберге, «партсъезде победы». Она работала с известными операторами Зеппом Альгайером, Францем Ваймайром и Вальтером Френцем и сама занималась монтажом. Продюсером выступило министерство пропаганды во главе с Геббельсом. Премьера «Победы веры» состоялась 1 декабря1933 года. Однако после уничтожения верхушки СА в «ночь длинных ножей» фильм исчез с экранов, так как в нём наряду с Гитлером большое место было отведено начальнику штаба штурмовых отрядов Эрнсту Рёму.

Фильм «Победа веры» стал для Рифеншталь своеобразной «пробой пера». Отснятый материал всё ещё отчётливо носил характер репортажа, содержал достаточно много случайного и несистематизированного материала и стал, таким образом, недостаточно зрелой презентацией НСДАП как политической партии, продемонстрировав в то же время неопытность Рифеншталь в качестве режиссёра документального кино. И Рифеншталь, и НСДАП ещё предстояло поработать над собой.

В апреле 1934 года Гитлер поручил Лени Рифеншталь съёмки «Триумфа воли», ещё одного фильма о съезде НСДАП, «съезде единства и силы». Для этого она основала производственную компанию «Reichsparteitagfilm GmbH». Как и «Победа веры», фильм финансировался самой НСДАП. Рифеншталь осталась недовольна прологом, снятым Вальтером Руттманом, и взяла в свои руки руководство съёмками, которые проходили с 4 по 10 сентября в Нюрнберге. В её распоряжении находилась группа из 170 помощников, 35 операторов и 30 камер, которые закреплялись на флагштоках, поднимались на дирижаблях и позволяли вести съемку всех мероприятий съезда одновременно с нескольких точек. Было отснято несколько сотен часов материала. Фильм рождался за монтажным столом. На монтаж ушло семь месяцев. В результате хронометраж фильма составил 114 минут. Музыку к нему написал композитор Герберт Виндт, который и в дальнейшем сотрудничал с Рифеншталь. Премьера «Триумфа воли» состоялась в присутствии Гитлера 28 марта 1935 года в кинотеатре «Уфа-Паласт ам Цоо» в Берлине.

О «Триумфе воли» Рифеншталь говорила, что она хотела создать «художественный фильм», а не хроникальный репортаж:

Он не отвечает ни героическому стилю, ни внутреннему ритму реального события. Их должен ощутить, подчинить своему движению и передать художественный фильм. Внутреннее понимание задачи само по себе выдвигает такое понятие, как художественное решение. (…) Ещё нигде в мире государство не занималось в такой степени вопросами кино. Это его лицо, которое обращается к нам, его фюрер и его соратники. Весь народ узнает в нём самого себя.

— Der Deutsche, 17.01.1935

Эти слова были для Рифеншталь также программой монтажа фильма. В нём она создала кинематографическую симфонию движения, в которой вездесущий Гитлер являлся главным исполнителем даже в том случае, когда его не было на месте событий. Ритм и движение использовались при этом в качестве художественных принципов организации киноматериала, чтобы вызвать у зрителя эмоциональную реакцию и впечатление личного непосредственного участия в партийном съезде. Рифеншталь всегда подчеркивала документальный характер фильма, то есть объективное изображение реального события. Однако её работа с документальным материалом привела к драматизации партийного съезда, который изначально был отрепетирован и инсценирован для киносъёмок.

В силу того, что «Триумф воли» наилучшим образом соответствовал представлениям национал-социалистов о самих себе, партийное руководство объявило его образцом удачной национал-социалистической пропаганды и официально придало ему пропагандистский статус. Рифеншталь получила государственный приз 1934/1935 года, приз за лучший документальный фильм на Международном кинофестивале в Венеции 1935 года и золотую медаль на Всемирной выставке в Париже в 1937 году. Вслед за фильмом в свет вышла книга Лени Рифеншталь «То, что осталось за кадром фильма о съезде национал-социалистической партии».

В «Триумфе воли» не нашёл полного отражения вермахт, который в 1934 году после смерти Пауля фон Гинденбурга впервые принял участие в съезде НСДАП. Поэтому следующей работой Рифеншталь стал 26-минутный короткометражный фильм «День свободы! — Наш вермахт!». Он был снят на очередном съезде НСДАП в сентябре 1935 года. Фильм создавал настроение чрезвычайно лирическим началом с изображением ночной стражи и рассвета в палаточном городке, игрой теней и съёмками против солнечного света. Затем следовали командно-штабные учения вермахта под командованием Гитлера. Изобразительные средства этой кинокартины были стереотипными, а композиция предстала неубедительной. Премьера состоялась 30 декабря 1935 года.

Впоследствии Лени Рифеншталь называла свои пропагандистские постановки чисто документальными работами, причём она понимала под документальным фильмом такой фильм, который отражал дух и атмосферу мероприятия.

Олимпийские фильмы

В 1935 году Лени Рифеншталь встретилась с Карлом Димом, генеральным секретарём организационного комитета Летних Олимпийских игр в Берлине 1936 года. 9 декабря 1935 года была учреждена фирма «Olympia-Film GmbH», владельцами которой стали Рифеншталь и её брат Хайнц. На следующий день Геббельс официально объявил о том, что министерство пропаганды заказало Рифеншталь фильм об Олимпийских играх в Берлине. Министерство пропаганды выступило также и в качестве финансиста фильма.

В 1936 году в ходе подготовки к фильму Рифеншталь посетила Зимние Олимпийские игры в Гармиш-Партенкирхене, а также встретилась с Бенито Муссолини в Риме. В мае 1936 года начались кинопробы для «Олимпии». К работе над фильмом были привлечены известные кинооператоры, такие как Вальтер Френтц, Вилли Цильке, Гуцци Ланчнер, Ханс Эртль. Совместно с Рифеншталь они создали и применили много новых кинотехнических приёмов (например, камеру для подводной съёмки, рельсовый операторский кран). Число членов съёмочной группы составило 170 человек. Сразу же после съёмок в июле и августе 1936 года начался монтаж, который длился почти два года.

Премьера фильма «Олимпия» (1-я часть «Праздник народов», 2-я часть «Праздник красоты») состоялась в берлинском кинотеатре «Уфа-Паласт ам Цоо» 20 апреля 1938 года. 1 мая 1938 года Рифеншталь получила за него государственную премию. 10 мая 1938 года в Цюрихе состоялся первый зарубежный показ фильма. 31 августа 1938 года «Олимпия» была удостоена приза за лучший фильм на Международном кинофестивале в Венеции.

Ориентированные на формально-эстетические признаки поклонники Лени Рифеншталь до сих пор подчеркивают международный успех фильма в силу блестящей операторской работы и тонкой интуитивной организации отснятого материала.

Лейтмотивами обеих частей фильма стали состязание, красота и гармония. Его эстетика соответствовала фильмам о партийных съездах. Патетический голос диктора, героизация спортсменов, общий пафос и монументальная символика работали на тот образ Германии, который её национал-социалистические руководители хотели создать у мировой общественности по случаю Олимпийских игр.

Немецкий киновед Петер Новотны писал:

Происхождение, образование, представления об искусстве и ранний успех Рифеншталь способствовали тому, что она занималась творчеством и при фашизме. Она представляет собой яркий пример тому, как художник в своей субъективной вере, что благодаря документальному изображению он может сохранить свободу искусства, объективно сотрудничает с национал-социалистическим государством.

Рифеншталь, которая не обошла стороной выдающийся успех американских, причём даже чернокожих атлетов, надеялась на кассовый успех «Олимпии» в Соединённых Штатах. И действительно, кинокомпания «Метро-Голдвин-Майер» пригласила её посетить США. 4 ноября 1938 года режиссёр приехала с фильмом в Нью-Йорк. Однако вскоре из Германии пришло известие о еврейских погромах в течение так называемой «Хрустальной ночи» с 9 на 10 ноября 1938 года. Реакция американской общественности последовала незамедлительно — «Нью-йоркская антифашистская лига», мэр Нью-Йорка Фьорелло Ла-Гвардия и Комитет киноактёров (Motion Picture Artists Committee) призвали к бойкоту как «Олимпии», так и самой Рифеншталь. 24 ноября 1938 года Рифеншталь приехала в Голливуд, где она встретилась с режиссёрами Кингом Видором и Уолтом Диснеем, а также с отцом американского автомобилестроения Генри Фордом, известным также по своей книге антисемитского содержания «Мировое еврейство». В Британии, следуя примеру Соединенных Штатов, также отказались от показа «Олимпии». Однако позже — в 1956 году — голливудское жюри назвало «Олимпию» одним из десяти лучших фильмов мира. Он стал образцом для многих спортивных фильмов и репортажей.

В ноябре 1957 года в ограниченный повторный прокат в Бремене и Гамбурге вышла подготовленная Рифеншталь новая редакция фильма. Вторая часть «Олимпии» (первоначально — «Праздник красоты») была переименована в «Богов стадиона». Однако проект не пользовался успехом. В 1967 году Рифеншталь сделала англоязычную версию фильма, предназначенную для показа по «13-му каналу» в канун Олимпийских игр в Мехико.

Лени Рифеншталь и нацизм

После краха нацистского режима Рифеншталь утверждала, что всегда была аполитичным художником, который в то время не осознавал всей чудовищности нацистского режима. В 1948 году в одном письме она признавалась:

Я никогда не отрицала, что попала под влияние личности Гитлера. Но то, что я слишком поздно распознала в нём демоническое, несомненно является виной или ослеплением.

Нереализованные и неоконченные проекты

Пентесилея

Вернувшись в Европу, Рифеншталь выступила в Париже с лекцией «Является ли кино искусством?». В 1939 году для съёмок экранизации трагедии Генриха фон Клейста «Пентесилея» она основала собственную фирму «Leni Riefenstahl Film GmbH», работала над сценарием и также занималась подготовкой съёмок. Однако работа прервалась 1 сентября 1939 года из-за начала Второй мировой войны. Рифеншталь и её сотрудники поступили в действующую армию в качестве военных корреспондентов для освещения военных действий в Польше. Жестокие убийства солдатами вермахта мирных жителей в городе Коньске 12 сентября 1939 года привели её в ужас, и она отказалась от дальнейшей работы. По утверждению самой Рифеншталь, она также написала жалобу на действия военных в соответствующую инстанцию.

Долина

Лени Рифеншталь начала переговоры с кинокомпанией «Tobis» о производстве фильма «Долина» и вместе с Харальдом Райнлем работала над сценарием фильма. В основе сюжета — конфликт крестьян-горцев с крупным землевладельцем из долины. Съёмки начались 6 августа 1940 года в Испании, а затем были перенесены в Баварию. Чтобы воссоздать испанский колорит в Баварских Альпах, Лени озаботилась поисками «южных типажей». В качестве статистов были привлечены 68 цыган из пересыльного лагеря Максглан, под Зальцбургом. Впоследствии почти все «неарийские» статисты «Долины» погибли от непосильного труда в лагерях или были расстреляны. После войны это стало причиной многих судебных процессов против Рифеншталь…

В «Долине» Рифеншталь выступала не только как режиссёр, но и как исполнительница главной роли — танцовщицы фламенко. Однако работа над фильмом была заморожена из-за её болезни. Летом 1943 года съёмки были продолжены в Испании. По личному распоряжению Гитлера финансирование фильма осуществляло министерство экономики. В ноябре 1943 года Рифеншталь переехала из Берлина в тирольский Кицбюэль и перевезла сюда большую часть отснятого материала. Последние съёмки состоялись в сентябре 1944 года на студии Баррандов в Праге. Работа над фильмом продолжалась вплоть до окончания войны.

Киностудия

В новой гитлеровской столице мира — Германии — было запланировано строительство киностудии Рифеншталь площадью 26 000 м².

Факты из личной жизни

По утверждениям ряда биографов (Одри Салкелд, Юрия Безелянского и др.), первым любовником Лени стал актёр-тиролец Луис Тренкер, с которым она познакомилась в 1924 году, на съёмках фильма Арнольда Фанка, «Священная гора». Однако, впоследствии их отношения развивались сообразно пословице: «От любви до ненависти — один шаг!»…

В 1940 году на съёмках фильма «Долина» Лени Рифеншталь познакомилась со своим будущим мужем Петером Якобом (Peter Jacob). Лейтенант альпийских стрелков Якоб находился в Австрии на отдыхе после ранения и снимался в кино в качестве каскадера. Впоследствии он воевал на восточном фронте (за полярным кругом) и в Италии. Рифеншталь и Якоб поженились 21 марта 1944 года в Кицбюеле.

30 марта 1944 года Рифеншталь в последний раз встретилась с Адольфом Гитлером в его резиденции Бергхоф.

Летом 1944 года умер её отец, на восточном фронте погиб её брат Хайнц (который по доносу был обвинён в покупке мяса на чёрном рынке и пораженческих высказываниях, лишён брони и отправлен в штрафной батальон).

Незадолго до конца войны к ней в Кицбюэль приехала мать.

Послевоенное время: фото- и киносъёмки природы

6 июня 1945 года арестованная с целью допроса Лени Рифеншталь была выпущена на свободу 7-й американской армией. В июне 1947 года она легла в психиатрическую клинику во Фрайбурге. Летом 1947 года развелась с Петером Якобом.

1 декабря 1948 года в Виллингене Рифеншталь прошла процесс денацификации. В том же году её фильм «Олимпия» задним числом получил Золотую медаль Международного олимпийского комитета.

1 мая 1949 года журнал «Ревю» опубликовал статью с упрёками в адрес Рифеншталь в связи с привлечением цыган из лагеря Максглан на съёмки фильма «Долина».

6 июля 1949 года состоялся повторный процесс денацификации, вновь оправдавший Рифеншталь.

23 ноября 1949 года состоялся процесс против журнала «Ревю», опубликовавшего статью о съёмках фильма «Долина».

В начале 1950 года в ходе третьего процесса денацификации Рифеншталь была признана в качестве «попутчика».

21 ноября 1951 года в Риме состоялась премьера новой монтажной и звуковой версии фильма «Голубой свет».

11 февраля 1954 года в Штутгарте состоялась премьера фильма «Долина», который не пользовался успехом. В одном из последних своих интервью 100-летняя Лени Рифеншталь сказала: Я не буду говорить о цыганах. Это очень сложная, очень трудная тема… Коснувшись её, я вынуждена буду всё отведённое для интервью время говорить только о цыганах.

Новые проекты, которые Лени Рифеншталь готовила в Италии и Испании, реализовать не удалось отчасти по причине их высокого бюджета и нехватки денег. Это привело к тому, что она прекратила заниматься кино и увлеклась фотографией. В апреле 1956 года в возрасте 53 лет она впервые совершила поездку в Африку. Её путевые впечатления, выраженные в снимках, были опубликованы в ведущих глянцевых журналах — «Stern», «The Sunday Times», «Paris Match», «L’Europeo», «Newsweek», «The Sun». Позже, в период между 1962 и 1977 годами она с фотоаппаратом не один раз пересекла нубийскую пустыню, запечатлевая на плёнку жизнь нубийских племён. По сути дела Рифеншталь открыла нубийские племена центрального Судана для широкой публики — после её фоторепортажей об их жизни ими заинтересовались не только журналисты, но и антропологи и историки.

В 1973 году в свет вышел фотоальбом «Нуба — люди, будто пришедшие с другой звезды», а в 1976 году следующий фотоальбом «Нуба из племени Кау».

Некоторые критики увидели в её фотоснимках выражение «фашистской эстетики». В своей статье «Магический фашизм» Сьюзен Зонтаг писала: «Хотя нуба не являются арийцами, их портрет, созданный Лени Рифеншталь, возрождает некоторые большие темы нацистской идеологии: противопоставление чистого и нечистого, неподкупного и продажного, физического и духовного, светлого и темного».

В 1974 году на Мальдивах в возрасте 71 года Рифеншталь впервые погрузилась в Индийский океан с аквалангом и с камерой для подводной съёмки. За последние три десятилетия своей жизни она совершила более двух тысяч погружений. Так начался новый этап в творчестве Рифеншталь-фотографа — съёмки подводного мира. Результатом её многолетней работы стали фотоальбомы «Коралловые сады» и «Чудо под водой», а также документальный фильм «Коралловый рай» (другое название — «Подводные впечатления»).

В августе 1987 года вышли её воспоминания, которые были изданы в 13 странах, а в Америке и Японии стали бестселлером.

Последние годы жизни

В 1993 году Лени Рифеншталь дала большое интервью в посвящённом ей фильме «Сила образов». Фильм получил премию «Эмми» и специальный приз кинокритиков в Японии.

В октябре 1995 года на Международном фестивале документальных фильмов в Лейпциге состоялась ретроспектива фильмов Рифеншталь. 3 декабря 1998 года в киномузее в Потсдаме открылась посвящённая ей выставка.

В 2001 году президент МОК Хуан Антонио Самаранч в швейцарской Лозанне вручил ей Золотую медаль Международного олимпийского комитета (хотя медаль и была присуждена ей ещё в 1948 году, получить её она долгое время не могла). В том же году Рифеншталь впервые посетила Россию.

В 2002 году Лени Рифеншталь отпраздновала свой столетний юбилей в кругу друзей и поклонников (среди прочих, например, Зигфрид и Рой).

8 сентября 2003 года, через две недели после своего 101-го дня рождения, Лени Рифеншталь скончалась в 22:50 в своём доме в городке Пёккинге на Штарнбергском озере. Её спутник жизни, 61-летний кинооператор Хорст Кеттнер, до самого последнего мига не отходил от неё.

У Рифеншталь не было детей. В фильме «Мечта об Африке» она высказала сожаление по этому поводу.

12 сентября 2003 года в Мюнхене состоялась панихида и кремация, а 10 октября того же года урна с прахом Лени Рифеншталь была захоронена на мюнхенском кладбище Вальдфридхоф.

Фильмография

Режиссёрские работы

• 1932: «Das blaue Licht» — «Голубой свет»
• 1933: «Der Sieg des Glaubens» — «Победа веры»
• 1935: «Triumph des Willens» — «Триумф воли»
• 1935: «Tag der Freiheit! — Unsere Wehrmacht!» — «День свободы! — Наш вермахт!»
• 1938: «Olympia» — «Олимпия»
  • Teil 1: «Fest der Völker» — часть первая «Праздник народов»
  • Teil 2: «Fest der Schönheit» — часть вторая «Праздник красоты»
• 1954: «Tiefland» — «Долина»
• 2002: «Impressionen unter Wasser» — «Коралловый рай»
• 2003: «Ein Traum von Afrika» — «Мечта об Африке» (сделан по материалам архивов Лени Рифеншталь, режиссёр Рей Мюллер)

Актёрские работы

• 1925: «Wege zu Kraft und Schönheit — Ein Film über moderne Körperkultur» — «Пути к силе и красоте — фильм о современной физической культуре»
• 1926: «Der heilige Berg» — «Священная гора», режиссёр Арнольд Фанк
• 1927: «Der große Sprung» — «Большой прыжок», режиссёр Арнольд Фанк
• 1928: «Das Schicksal derer von Habsburg» — «Судьба Габсбургов», режиссёр Рудольф Раффе
• 1929: «Die weiße Hölle vom Piz Palü» — «Белый ад Пиц Палю», режиссёры Арнольд Фанк и Георг Вильгельм Пабст
• 1930: «Stürme über dem Montblanc» — «Бури над Монбланом», режиссёр Арнольд Фанк
• 1931: «Der weiße Rausch — neue Wunder des Schneeschuhs» — «Белое безумие — новое лыжное чудо», режиссёр Арнольд Фанк
• 1932: «Das blaue Licht» — «Голубой свет»
• 1933: «SOS Eisberg» — «SOS — айсберг», режиссёр Арнольд Фанк
• 1954: «Tiefland» — «Долина»
• 1993: «Die Macht der Bilder» — «Власть образов», режиссёр Рей Мюллер
• 2003: «Leni Riefenstahl — Ein Traum von Afrika» — «Лени Рифеншталь — мечта об Африке», режиссёр Рей Мюллер

Продюсерские работы

• 1932: «Das blaue Licht» — «Голубой свет»
• 1933: «Der Sieg des Glaubens» — «Победа веры»
• 1934: «Triumph des Willens» — «Триумф воли»
• 1938: «Olympia» — «Олимпия»
  • Teil 1: «Fest der Völker» — часть первая «Праздник народов»
  • Teil 2: «Fest der Schönheit» — часть вторая «Праздник красоты»
• 1954: «Tiefland» — «Долина»
• 2002: «Impressionen unter Wasser» — «Подводные впечатления»

Нереализованные проекты

• 1933: «Mademoiselle Docteur» — «Мадмуазель доктор»
• 1939: «Penthesilea» — «Пентесилея»
• 1943: «Van Gogh» — «Ван Гог»
• 1950: «Der Tänzer von Florenz» — «Танцовщик из Флоренции»
• 1950: «Ewige Gipfel» — «Вечные вершины»
• 1950—1954: «Die roten Teufel» — «Красные дьяволы»
• 1955: «Kobalt 60» — «Кобальт 60»
• 1955: «Friedrich der Große und Voltaire» — «Фридрих Великий и Вольтер»
• 1955: «Drei Sterne am Mantel der Madonna» — «Три звезды на плаще Богородицы»
• 1955: «Sonne und Schatten» — «Солнце и тени»
• 1955—1956: «Die schwarze Fracht» — «Чёрный груз»
• 1957: «Afrikanische Symphonie»- «Африканская симфония»
• 1959—1960: «The blue Light» — «Голубой свет» (на английском)
• 1961: «Der Nil» — «Нил»
• 1962—1963: «Afrikanisches Tagebuch» — «Африканский дневник»
• 1964—1975: «Allein unter den Nuba» — «Одна среди нубийцев»

Книги

Лени Рифеншталь

• Борьба в снегах и во льду — Kampf in Schnee und Eis. Verlag Hesse & Becker, Leipzig 1933.
• То, что осталось за кадром фильма о съезде национал-социалистической партии — Hinter den Kulissen des Reichsparteitags-Films. Franz Eher Nachf., München 1935.
• Красота олимпийской борьбы — Schönheit im olympischen Kampf. Deutscher Verlag (Ullstein-Verlag), Berlin 1937.
• Нубийцы — люди, будто пришедшие с другой звезды — Die Nuba — Menschen wie von einem anderen Stern. Paul List Verlag, München 1973.
• Нубийцы из племени Кау — Die Nuba von Kau. Paul List Verlag, München 1975.
• Коралловые сады — Korallengärten. List-Verlag, München, 1978.
• Моя Африка — Mein Afrika. List-Verlag, München, 1982.
• Мемуары — Memoiren. Albrecht Knaus-Verlag, München — Hamburg, 1987.
• Чудо под водой — Wunder unter Wasser. Herbig Verlagsbuchhandlung, München, 1990.
• Нубийцы — Die Nuba. Köln, ISBN 3-933366-41-0 (Lizenzausgabe) — издание объединяющее в одном томе две книги «Die Nuba» (1973) и «Die Nuba von Kau» (1976).

О Лени Рифеншталь

• Клаус Краймайер «Фанк — Тренкер — Рифеншталь: немецкий альпинистский фильм и его следствия» — Klaus Kreimeier: «Fanck — Trenker — Riefenstahl: Der deutsche Bergfilm und seine Folgen», Stiftung Deutsche Kinemathek, Berlin 1972
• Пеги Энн Уоллес «Исторический взгляд на карьеру Лени Рифеншталь в период с 1923 по 1933 годы» — Peggy Ann Wallace: «An Historical Study of the Career of Leni Riefenstahl from 1923 to 1933», Berkeley 1975
• Ричард М. Барсам «Руководство по „Триумфу воли“» — Richard M. Barsam: «Filmguide to Triumph of the will», Series: Indiana University Press filmguide series, Indiana University Press, Bloomington 1975
• Глен Б. Инфилд «Лени Рифеншталь. Падшая Богиня» — Glenn B. Infield: «Leni Riefenstahl. The Fallen Goddess», Thomas Y. Crowell, New York 1976
• Девид Б. Хинтон «Фильмы Лени Рифеншталь» — David B. Hinton: «The Films of Leni Riefenstahl», The Scarecrow Press, Metuchen (NJ.), London 1978
• Рената Берг-Пан «Лени Рифеншталь» — Renata Berg-Pan: «Leni Riefenstahl», Twayne, Boston 1980
• Мартин Лойпердингер «Триумф воли — протокол съёмок фильма Лени Рифеншталь» — Martin Loiperdinger: «Triumph des Willens — Einstellungsprotokoll des Films von Leni Riefenstahl», Filmland-Presse, München 1980
• Петер Новотны «„Триумф воли“ Лени Рифеншталь: к критике документального кино в период фашистской диктатуры» — Peter Nowotny: «Leni Riefenstahls ‚Triumph des Willens‘: zur Kritik dokumentarischer Filmarbeit im NS-Faschismus», Peter Nowotny, Dortmund 1981
• Чарльз Форд «Лени Рифеншталь — актриса, режиссёр, фотограф» — Charles Ford: «Leni Riefenstahl — Schauspielerin, Regisseurin und Fotografin», Heyne, München 1982
• Леонардо Кваресима «Лени Рифеншталь» — Leonardo Quaresima: «Leni Riefenstahl», La Nuova Italia, Firenze 1984
• Купер Си. Грехам «Лени Рифеншталь и Олимпия» — Cooper C. Graham: «Leni Riefenstahl and Olympia», Based in part on the author’s thesis — New York University, Series: Filmmakers no. 13, The Scarecrow Press, Metuchen (NJ.), London 1986
• Девид Калберт «„Триумф воли“ Лени Рифеншталь» — David Culbert: «Leni Riefenstahl’s Triumph of the will», Series: Research collections in the social history of communications, University Publications of America, Frederick, MD 1986
• Мартин Лойпердингер «Ритуалы мобилизации — Фильм о съезде НСДАП „Триумф воли“ Лени Рифеншталь» — Martin Loiperdinger: «Rituale der Mobilmachung — Der Parteitagsfilm ‚Triumph des Willens‘ von Leni Riefenstahl», Leske und Budrich, Opladen 1987
• Дана Джиллспи «Лени: сценарий, основанный на карьере Лени Рифеншталь» — Dana Gillespie: «Leni: a screenplay based on the career of Leni Riefenstahl», North Texas State University 1988
• Девид Кэлверт Смит «Триумф воли: фильм Лени Рифеншталь» — David Calvert Smith: «Triumph of the Will: a film by Leni Riefenstahl», Original shooting script never before released as written by Leni Riefenstahl herself, Celluloid Chronicles Press, Richardson, Texas 1990
• Линда Дойтчманн «Триумф воли — образ Третьего Рейха» — Linda Deutschmann: «Triumph of the Will — The Image oft the Third Reich», Longood Academic, Wakefield, N.H.
• Томас Леефланг «Лени Рифеншталь» — Thomas Leeflang: «Leni Riefenstahl», Anthos, Baarn 1991
• Nils Klevjer Aas: «Fascismens fascinasjon — et dida[k]tisk dilemma: Leni Riefenstahls ‚Viljens triumf‘ som kildemateriale og påvirkningskilde», Statens filmsentral, Oslo 1991
• Эйко Исиока «Лени Рифеншталь, жизнь» — Eiko Ishioka: «Leni Riefenstahl, life», photographer Leni Riefenstahl, Kyuryudo Art Pub. Co., Tokyo 1992
• Тайло Даунин «Олимпия» — Taylo Downing: «Olympia», BFI Publishing, London 1992
• Хильмар Хофманн «Мифы Олимпии — Независимость и подчинение спорта и культуры: гитлеровская Олимпиада, олимпийская культура и фильм Рифеншталь „Олимпия“» — Hilmar Hoffmann: «Mythos Olympia — Autonomie und Unterwerfung von Sport und Kultur: Hitlers Olympiade, olympische Kultur und Riefenstahls Olympia-Film», Aufbau Verlag, Berlin 1993
• Сандрин Верне, Клаус Герке «Лени Рифеншталь: сила образов» — Sandrine Vernet/Klaus Gerke: «Leni Riefenstahl: le pouvoir des images», Schriftliche Form einer Diskussion mit Hilmar Hoffmann, Erwin Leiser, Bernhard Eisenschitz, Hans-Peter Kochenrath, Frieda Grafe, Francis Courtage unter der Leitung von Frederic Mitterrand, ZDF/Arte von 1993, K. films èd, Paris 1995
• Ирен Биньярди, Алессандра Боргезеа, ДельБарбаро Фальцоне «Лени Рифеншталь: Ритм взгляда» — Irene Bignardi/ Alessandra Borghesea/ DelBarbaro Falzone: «Leni Riefenstahl: il ritmo di uno sguardo», (Milano, Palazzo della Ragione; 10 luglio — 6 ottobre 1996), Leornado Arte Milano, Milano 1996
• Сони Дефени «Голубой свет» — Sonie Defeni: «Das blaue Licht», la leggenda della regista Leni Riefenstahl, Instituto Universitario di Lingue Moderne, Facoltá di Lingue e Letterature Straniere, Feltre 1996.
• Одри Салкелд, «Лени Рифеншталь» (М.: Эксмо, 2007) — Audrey Salkeld: «A Portrait of Leni Riefenstahl», Jonathan Cape, London 1996
• Эрик Ренчлер «Министерство иллюзий — нацистское кино и его дальнейшая судьба» — Eric Rentschler: «The ministry of illusion: Nazi Cinema and its afterlife», Harvard University Press, Cambrigde, Mass. 1996
• Даниель Кнопп «Образы добра и зла в национал-социалистической кинопропаганде на примере фильмов „Триумф воли“ Лени Рифеншталь и „Еврей Зюсс“ Файта Харлана» — Daniel Knopp: «Wunschbild und Feindbild der nationalsozialistischen Filmpropaganda am Beispiel von Leni Riefenstahls ‚Triumph des Willllens‘ und Veit Harlans ‚Jud Süss‘», Tectum Verlag, Marburg 1997.
• Пегги Филлипс «Две женщины под водой: покаяние» — Peggy Phillips: «Two women under water: a confession», Fithian Press, Santa Barbara 1998
• Даниель Вильдманн «Желанные тела. Создание и постановка „арийских“ мужских тел в Третьем рейхе» — Daniel Wildmann: «Begehrte Körper. Konstruktion und Inszenierung des ‚arischen‘ Männerkörpers im Dritten Reich», Könighausen und Neumann, Würzburg 1999
• Потсдамский музей кино «Лени Рифеншталь» — Filmmuseum Potsdam (Hrsg.): «Leni Riefenstahl», mit Beiträgen von Oksana Bulgakowa, Bärbel Dalichow, Claudia Lenssen, Felix Moeller, Georg Seeßlen, Ines Walk, Henschel Verlag, Berlin 1999
• «Лени Рифеншталь — пять жизней и одна биография в снимках» — «Leni Riefenstahl — Fünf Leben, Eine Biographie in Bildern», Verlag Taschen, Köln, 2000
• Райнер Ротер «Лени Рифеншталь — соблазнение таланта» — Rainer Rother: «Leni Riefenstahl — Die Verführung des Talents», Heyne 2002
• Юрген Тримборн «Рифеншталь» — Jürgen Trimborn: «Riefenstahl», Aufbau Verlag, Berlin 2002
• Луцц Кинкель «Лени Рифеншталь и „Третий рейх“» — Lutz Kinkel: "Die Scheinwerferin — Leni Riefenstahl und das ,Dritte Reich‘ ", Europa-Verlag, Hamburg 2002
• Даниель Кнопп «Фашистская кинопропаганда: „Триумф воли“ Рифеншталь, „Еврей Зюсс“ Харлана» — Daniel Knopp: «NS-Filmpropaganda: Riefenstahls ‚Triumph des Willens‘, Harlans ‚Jud Süß‘», Tectum Verlag 2004
• Ковалев А. И. «Любовница Гитлера. Скандальная биография Лени Рифеншталь», Москва, Funky Inc., АСТ 2008
• Надеждин Н. Я. «Лени Рифеншталь: отлученная от судьбы», Москва, Майор Издатель Осипенко А. И. 2009
• Олег Нестеров, «Юбка», ООО «Издательство Ад Маргинем», Москва 2008 — криптоисторический роман, в котором Рифеншталь является одним из главных действующих лиц.

Выставки

• Япония — 1980 и 1992 год, Токио;
• Германия — 1991, Мюнхен; 1997, Гамбург; 1999, Потсдам; 2000, Берлин;
• Финляндия — 1996, Куопио;
• Италия — 1996, Милан; 1997, Рим;
• Испания — 1999, Кальпе
• Бельгия — 2000, Кнокке-Хейст;
• США — 2001, Лос-Анджелес

Ссылки

• [www.leni-riefenstahl.de Официальная страница Лени Рифеншталь] (англ.) (нем.)
• [www.walter-riml.at/15.html Das blaue Licht. Stills of Walter Riml, photographer of the film]
• [www.kinomag.ru/author-auz1367.html Биография, фильмография режиссёра Лени Рифеншталь]
• [ps.1september.ru/articlef.php?ID=200004708 Фрагмент статьи Сьюзен Зонтаг Магический фашизм]
• [magazines.russ.ru/nlo/2006/77/kn43.html Рецензия А.Рейтблата в разделе Новые Книги (на книгу Салкелд Одри. Лени Рифеншталь: Триумф и воля)]
• [lenta.ru/articles/2002/08/23/leni/index.htm Столетие Рифеншталь на Lenta.ru]
• [www.kinomag.ru/movie-mvz7091.html Фильм «Победа веры»]
• [www.peoples.ru/art/cinema/producer/riefenstahl/history4.html Статьи о Лени Рифеншталь на www.peoples.ru]
• [www.steelmarch.net/unsere_wehrmacht.html Фильм «День свободы: наш Вермахт!» — «Tag der Freiheit: Unsere Wehrmacht!»]
• [seance.ru/category/names/rifenstal/Статьи о Лени Рифеншталь на сайте журнала «Сеанс»]
• [www.youtube.com/watch?v=zhTNdciECDE/Мирсаид Сапаров. Несколько слов о Лени Рифеншталь]

Отрывок, характеризующий Рифеншталь, Лени

Пьер вскочил с дивана и шатаясь бросился к ней.
– Я тебя убью! – закричал он, и схватив со стола мраморную доску, с неизвестной еще ему силой, сделал шаг к ней и замахнулся на нее.
Лицо Элен сделалось страшно: она взвизгнула и отскочила от него. Порода отца сказалась в нем. Пьер почувствовал увлечение и прелесть бешенства. Он бросил доску, разбил ее и, с раскрытыми руками подступая к Элен, закричал: «Вон!!» таким страшным голосом, что во всем доме с ужасом услыхали этот крик. Бог знает, что бы сделал Пьер в эту минуту, ежели бы
Элен не выбежала из комнаты.

Через неделю Пьер выдал жене доверенность на управление всеми великорусскими имениями, что составляло большую половину его состояния, и один уехал в Петербург.


Прошло два месяца после получения известий в Лысых Горах об Аустерлицком сражении и о погибели князя Андрея, и несмотря на все письма через посольство и на все розыски, тело его не было найдено, и его не было в числе пленных. Хуже всего для его родных было то, что оставалась всё таки надежда на то, что он был поднят жителями на поле сражения, и может быть лежал выздоравливающий или умирающий где нибудь один, среди чужих, и не в силах дать о себе вести. В газетах, из которых впервые узнал старый князь об Аустерлицком поражении, было написано, как и всегда, весьма кратко и неопределенно, о том, что русские после блестящих баталий должны были отретироваться и ретираду произвели в совершенном порядке. Старый князь понял из этого официального известия, что наши были разбиты. Через неделю после газеты, принесшей известие об Аустерлицкой битве, пришло письмо Кутузова, который извещал князя об участи, постигшей его сына.
«Ваш сын, в моих глазах, писал Кутузов, с знаменем в руках, впереди полка, пал героем, достойным своего отца и своего отечества. К общему сожалению моему и всей армии, до сих пор неизвестно – жив ли он, или нет. Себя и вас надеждой льщу, что сын ваш жив, ибо в противном случае в числе найденных на поле сражения офицеров, о коих список мне подан через парламентеров, и он бы поименован был».
Получив это известие поздно вечером, когда он был один в. своем кабинете, старый князь, как и обыкновенно, на другой день пошел на свою утреннюю прогулку; но был молчалив с приказчиком, садовником и архитектором и, хотя и был гневен на вид, ничего никому не сказал.
Когда, в обычное время, княжна Марья вошла к нему, он стоял за станком и точил, но, как обыкновенно, не оглянулся на нее.
– А! Княжна Марья! – вдруг сказал он неестественно и бросил стамеску. (Колесо еще вертелось от размаха. Княжна Марья долго помнила этот замирающий скрип колеса, который слился для нее с тем,что последовало.)
Княжна Марья подвинулась к нему, увидала его лицо, и что то вдруг опустилось в ней. Глаза ее перестали видеть ясно. Она по лицу отца, не грустному, не убитому, но злому и неестественно над собой работающему лицу, увидала, что вот, вот над ней повисло и задавит ее страшное несчастие, худшее в жизни, несчастие, еще не испытанное ею, несчастие непоправимое, непостижимое, смерть того, кого любишь.
– Mon pere! Andre? [Отец! Андрей?] – Сказала неграциозная, неловкая княжна с такой невыразимой прелестью печали и самозабвения, что отец не выдержал ее взгляда, и всхлипнув отвернулся.
– Получил известие. В числе пленных нет, в числе убитых нет. Кутузов пишет, – крикнул он пронзительно, как будто желая прогнать княжну этим криком, – убит!
Княжна не упала, с ней не сделалось дурноты. Она была уже бледна, но когда она услыхала эти слова, лицо ее изменилось, и что то просияло в ее лучистых, прекрасных глазах. Как будто радость, высшая радость, независимая от печалей и радостей этого мира, разлилась сверх той сильной печали, которая была в ней. Она забыла весь страх к отцу, подошла к нему, взяла его за руку, потянула к себе и обняла за сухую, жилистую шею.
– Mon pere, – сказала она. – Не отвертывайтесь от меня, будемте плакать вместе.
– Мерзавцы, подлецы! – закричал старик, отстраняя от нее лицо. – Губить армию, губить людей! За что? Поди, поди, скажи Лизе. – Княжна бессильно опустилась в кресло подле отца и заплакала. Она видела теперь брата в ту минуту, как он прощался с ней и с Лизой, с своим нежным и вместе высокомерным видом. Она видела его в ту минуту, как он нежно и насмешливо надевал образок на себя. «Верил ли он? Раскаялся ли он в своем неверии? Там ли он теперь? Там ли, в обители вечного спокойствия и блаженства?» думала она.
– Mon pere, [Отец,] скажите мне, как это было? – спросила она сквозь слезы.
– Иди, иди, убит в сражении, в котором повели убивать русских лучших людей и русскую славу. Идите, княжна Марья. Иди и скажи Лизе. Я приду.
Когда княжна Марья вернулась от отца, маленькая княгиня сидела за работой, и с тем особенным выражением внутреннего и счастливо спокойного взгляда, свойственного только беременным женщинам, посмотрела на княжну Марью. Видно было, что глаза ее не видали княжну Марью, а смотрели вглубь – в себя – во что то счастливое и таинственное, совершающееся в ней.
– Marie, – сказала она, отстраняясь от пялец и переваливаясь назад, – дай сюда твою руку. – Она взяла руку княжны и наложила ее себе на живот.
Глаза ее улыбались ожидая, губка с усиками поднялась, и детски счастливо осталась поднятой.
Княжна Марья стала на колени перед ней, и спрятала лицо в складках платья невестки.
– Вот, вот – слышишь? Мне так странно. И знаешь, Мари, я очень буду любить его, – сказала Лиза, блестящими, счастливыми глазами глядя на золовку. Княжна Марья не могла поднять головы: она плакала.
– Что с тобой, Маша?
– Ничего… так мне грустно стало… грустно об Андрее, – сказала она, отирая слезы о колени невестки. Несколько раз, в продолжение утра, княжна Марья начинала приготавливать невестку, и всякий раз начинала плакать. Слезы эти, которых причину не понимала маленькая княгиня, встревожили ее, как ни мало она была наблюдательна. Она ничего не говорила, но беспокойно оглядывалась, отыскивая чего то. Перед обедом в ее комнату вошел старый князь, которого она всегда боялась, теперь с особенно неспокойным, злым лицом и, ни слова не сказав, вышел. Она посмотрела на княжну Марью, потом задумалась с тем выражением глаз устремленного внутрь себя внимания, которое бывает у беременных женщин, и вдруг заплакала.
– Получили от Андрея что нибудь? – сказала она.
– Нет, ты знаешь, что еще не могло притти известие, но mon реrе беспокоится, и мне страшно.
– Так ничего?
– Ничего, – сказала княжна Марья, лучистыми глазами твердо глядя на невестку. Она решилась не говорить ей и уговорила отца скрыть получение страшного известия от невестки до ее разрешения, которое должно было быть на днях. Княжна Марья и старый князь, каждый по своему, носили и скрывали свое горе. Старый князь не хотел надеяться: он решил, что князь Андрей убит, и не смотря на то, что он послал чиновника в Австрию розыскивать след сына, он заказал ему в Москве памятник, который намерен был поставить в своем саду, и всем говорил, что сын его убит. Он старался не изменяя вести прежний образ жизни, но силы изменяли ему: он меньше ходил, меньше ел, меньше спал, и с каждым днем делался слабее. Княжна Марья надеялась. Она молилась за брата, как за живого и каждую минуту ждала известия о его возвращении.


– Ma bonne amie, [Мой добрый друг,] – сказала маленькая княгиня утром 19 го марта после завтрака, и губка ее с усиками поднялась по старой привычке; но как и во всех не только улыбках, но звуках речей, даже походках в этом доме со дня получения страшного известия была печаль, то и теперь улыбка маленькой княгини, поддавшейся общему настроению, хотя и не знавшей его причины, – была такая, что она еще более напоминала об общей печали.
– Ma bonne amie, je crains que le fruschtique (comme dit Фока – повар) de ce matin ne m'aie pas fait du mal. [Дружочек, боюсь, чтоб от нынешнего фриштика (как называет его повар Фока) мне не было дурно.]
– А что с тобой, моя душа? Ты бледна. Ах, ты очень бледна, – испуганно сказала княжна Марья, своими тяжелыми, мягкими шагами подбегая к невестке.
– Ваше сиятельство, не послать ли за Марьей Богдановной? – сказала одна из бывших тут горничных. (Марья Богдановна была акушерка из уездного города, жившая в Лысых Горах уже другую неделю.)
– И в самом деле, – подхватила княжна Марья, – может быть, точно. Я пойду. Courage, mon ange! [Не бойся, мой ангел.] Она поцеловала Лизу и хотела выйти из комнаты.
– Ах, нет, нет! – И кроме бледности, на лице маленькой княгини выразился детский страх неотвратимого физического страдания.
– Non, c'est l'estomac… dites que c'est l'estomac, dites, Marie, dites…, [Нет это желудок… скажи, Маша, что это желудок…] – и княгиня заплакала детски страдальчески, капризно и даже несколько притворно, ломая свои маленькие ручки. Княжна выбежала из комнаты за Марьей Богдановной.
– Mon Dieu! Mon Dieu! [Боже мой! Боже мой!] Oh! – слышала она сзади себя.
Потирая полные, небольшие, белые руки, ей навстречу, с значительно спокойным лицом, уже шла акушерка.
– Марья Богдановна! Кажется началось, – сказала княжна Марья, испуганно раскрытыми глазами глядя на бабушку.
– Ну и слава Богу, княжна, – не прибавляя шага, сказала Марья Богдановна. – Вам девицам про это знать не следует.
– Но как же из Москвы доктор еще не приехал? – сказала княжна. (По желанию Лизы и князя Андрея к сроку было послано в Москву за акушером, и его ждали каждую минуту.)
– Ничего, княжна, не беспокойтесь, – сказала Марья Богдановна, – и без доктора всё хорошо будет.
Через пять минут княжна из своей комнаты услыхала, что несут что то тяжелое. Она выглянула – официанты несли для чего то в спальню кожаный диван, стоявший в кабинете князя Андрея. На лицах несших людей было что то торжественное и тихое.
Княжна Марья сидела одна в своей комнате, прислушиваясь к звукам дома, изредка отворяя дверь, когда проходили мимо, и приглядываясь к тому, что происходило в коридоре. Несколько женщин тихими шагами проходили туда и оттуда, оглядывались на княжну и отворачивались от нее. Она не смела спрашивать, затворяла дверь, возвращалась к себе, и то садилась в свое кресло, то бралась за молитвенник, то становилась на колена пред киотом. К несчастию и удивлению своему, она чувствовала, что молитва не утишала ее волнения. Вдруг дверь ее комнаты тихо отворилась и на пороге ее показалась повязанная платком ее старая няня Прасковья Савишна, почти никогда, вследствие запрещения князя,не входившая к ней в комнату.
– С тобой, Машенька, пришла посидеть, – сказала няня, – да вот княжовы свечи венчальные перед угодником зажечь принесла, мой ангел, – сказала она вздохнув.
– Ах как я рада, няня.
– Бог милостив, голубка. – Няня зажгла перед киотом обвитые золотом свечи и с чулком села у двери. Княжна Марья взяла книгу и стала читать. Только когда слышались шаги или голоса, княжна испуганно, вопросительно, а няня успокоительно смотрели друг на друга. Во всех концах дома было разлито и владело всеми то же чувство, которое испытывала княжна Марья, сидя в своей комнате. По поверью, что чем меньше людей знает о страданиях родильницы, тем меньше она страдает, все старались притвориться незнающими; никто не говорил об этом, но во всех людях, кроме обычной степенности и почтительности хороших манер, царствовавших в доме князя, видна была одна какая то общая забота, смягченность сердца и сознание чего то великого, непостижимого, совершающегося в эту минуту.
В большой девичьей не слышно было смеха. В официантской все люди сидели и молчали, на готове чего то. На дворне жгли лучины и свечи и не спали. Старый князь, ступая на пятку, ходил по кабинету и послал Тихона к Марье Богдановне спросить: что? – Только скажи: князь приказал спросить что? и приди скажи, что она скажет.
– Доложи князю, что роды начались, – сказала Марья Богдановна, значительно посмотрев на посланного. Тихон пошел и доложил князю.
– Хорошо, – сказал князь, затворяя за собою дверь, и Тихон не слыхал более ни малейшего звука в кабинете. Немного погодя, Тихон вошел в кабинет, как будто для того, чтобы поправить свечи. Увидав, что князь лежал на диване, Тихон посмотрел на князя, на его расстроенное лицо, покачал головой, молча приблизился к нему и, поцеловав его в плечо, вышел, не поправив свечей и не сказав, зачем он приходил. Таинство торжественнейшее в мире продолжало совершаться. Прошел вечер, наступила ночь. И чувство ожидания и смягчения сердечного перед непостижимым не падало, а возвышалось. Никто не спал.

Была одна из тех мартовских ночей, когда зима как будто хочет взять свое и высыпает с отчаянной злобой свои последние снега и бураны. Навстречу немца доктора из Москвы, которого ждали каждую минуту и за которым была выслана подстава на большую дорогу, к повороту на проселок, были высланы верховые с фонарями, чтобы проводить его по ухабам и зажорам.
Княжна Марья уже давно оставила книгу: она сидела молча, устремив лучистые глаза на сморщенное, до малейших подробностей знакомое, лицо няни: на прядку седых волос, выбившуюся из под платка, на висящий мешочек кожи под подбородком.
Няня Савишна, с чулком в руках, тихим голосом рассказывала, сама не слыша и не понимая своих слов, сотни раз рассказанное о том, как покойница княгиня в Кишиневе рожала княжну Марью, с крестьянской бабой молдаванкой, вместо бабушки.
– Бог помилует, никогда дохтура не нужны, – говорила она. Вдруг порыв ветра налег на одну из выставленных рам комнаты (по воле князя всегда с жаворонками выставлялось по одной раме в каждой комнате) и, отбив плохо задвинутую задвижку, затрепал штофной гардиной, и пахнув холодом, снегом, задул свечу. Княжна Марья вздрогнула; няня, положив чулок, подошла к окну и высунувшись стала ловить откинутую раму. Холодный ветер трепал концами ее платка и седыми, выбившимися прядями волос.
– Княжна, матушка, едут по прешпекту кто то! – сказала она, держа раму и не затворяя ее. – С фонарями, должно, дохтур…
– Ах Боже мой! Слава Богу! – сказала княжна Марья, – надо пойти встретить его: он не знает по русски.
Княжна Марья накинула шаль и побежала навстречу ехавшим. Когда она проходила переднюю, она в окно видела, что какой то экипаж и фонари стояли у подъезда. Она вышла на лестницу. На столбике перил стояла сальная свеча и текла от ветра. Официант Филипп, с испуганным лицом и с другой свечей в руке, стоял ниже, на первой площадке лестницы. Еще пониже, за поворотом, по лестнице, слышны были подвигавшиеся шаги в теплых сапогах. И какой то знакомый, как показалось княжне Марье, голос, говорил что то.
– Слава Богу! – сказал голос. – А батюшка?
– Почивать легли, – отвечал голос дворецкого Демьяна, бывшего уже внизу.
Потом еще что то сказал голос, что то ответил Демьян, и шаги в теплых сапогах стали быстрее приближаться по невидному повороту лестницы. «Это Андрей! – подумала княжна Марья. Нет, это не может быть, это было бы слишком необыкновенно», подумала она, и в ту же минуту, как она думала это, на площадке, на которой стоял официант со свечой, показались лицо и фигура князя Андрея в шубе с воротником, обсыпанным снегом. Да, это был он, но бледный и худой, и с измененным, странно смягченным, но тревожным выражением лица. Он вошел на лестницу и обнял сестру.
– Вы не получили моего письма? – спросил он, и не дожидаясь ответа, которого бы он и не получил, потому что княжна не могла говорить, он вернулся, и с акушером, который вошел вслед за ним (он съехался с ним на последней станции), быстрыми шагами опять вошел на лестницу и опять обнял сестру. – Какая судьба! – проговорил он, – Маша милая – и, скинув шубу и сапоги, пошел на половину княгини.


Маленькая княгиня лежала на подушках, в белом чепчике. (Страдания только что отпустили ее.) Черные волосы прядями вились у ее воспаленных, вспотевших щек; румяный, прелестный ротик с губкой, покрытой черными волосиками, был раскрыт, и она радостно улыбалась. Князь Андрей вошел в комнату и остановился перед ней, у изножья дивана, на котором она лежала. Блестящие глаза, смотревшие детски, испуганно и взволнованно, остановились на нем, не изменяя выражения. «Я вас всех люблю, я никому зла не делала, за что я страдаю? помогите мне», говорило ее выражение. Она видела мужа, но не понимала значения его появления теперь перед нею. Князь Андрей обошел диван и в лоб поцеловал ее.
– Душенька моя, – сказал он: слово, которое никогда не говорил ей. – Бог милостив. – Она вопросительно, детски укоризненно посмотрела на него.
– Я от тебя ждала помощи, и ничего, ничего, и ты тоже! – сказали ее глаза. Она не удивилась, что он приехал; она не поняла того, что он приехал. Его приезд не имел никакого отношения до ее страданий и облегчения их. Муки вновь начались, и Марья Богдановна посоветовала князю Андрею выйти из комнаты.
Акушер вошел в комнату. Князь Андрей вышел и, встретив княжну Марью, опять подошел к ней. Они шопотом заговорили, но всякую минуту разговор замолкал. Они ждали и прислушивались.
– Allez, mon ami, [Иди, мой друг,] – сказала княжна Марья. Князь Андрей опять пошел к жене, и в соседней комнате сел дожидаясь. Какая то женщина вышла из ее комнаты с испуганным лицом и смутилась, увидав князя Андрея. Он закрыл лицо руками и просидел так несколько минут. Жалкие, беспомощно животные стоны слышались из за двери. Князь Андрей встал, подошел к двери и хотел отворить ее. Дверь держал кто то.
– Нельзя, нельзя! – проговорил оттуда испуганный голос. – Он стал ходить по комнате. Крики замолкли, еще прошло несколько секунд. Вдруг страшный крик – не ее крик, она не могла так кричать, – раздался в соседней комнате. Князь Андрей подбежал к двери; крик замолк, послышался крик ребенка.
«Зачем принесли туда ребенка? подумал в первую секунду князь Андрей. Ребенок? Какой?… Зачем там ребенок? Или это родился ребенок?» Когда он вдруг понял всё радостное значение этого крика, слезы задушили его, и он, облокотившись обеими руками на подоконник, всхлипывая, заплакал, как плачут дети. Дверь отворилась. Доктор, с засученными рукавами рубашки, без сюртука, бледный и с трясущейся челюстью, вышел из комнаты. Князь Андрей обратился к нему, но доктор растерянно взглянул на него и, ни слова не сказав, прошел мимо. Женщина выбежала и, увидав князя Андрея, замялась на пороге. Он вошел в комнату жены. Она мертвая лежала в том же положении, в котором он видел ее пять минут тому назад, и то же выражение, несмотря на остановившиеся глаза и на бледность щек, было на этом прелестном, детском личике с губкой, покрытой черными волосиками.
«Я вас всех люблю и никому дурного не делала, и что вы со мной сделали?» говорило ее прелестное, жалкое, мертвое лицо. В углу комнаты хрюкнуло и пискнуло что то маленькое, красное в белых трясущихся руках Марьи Богдановны.

Через два часа после этого князь Андрей тихими шагами вошел в кабинет к отцу. Старик всё уже знал. Он стоял у самой двери, и, как только она отворилась, старик молча старческими, жесткими руками, как тисками, обхватил шею сына и зарыдал как ребенок.

Через три дня отпевали маленькую княгиню, и, прощаясь с нею, князь Андрей взошел на ступени гроба. И в гробу было то же лицо, хотя и с закрытыми глазами. «Ах, что вы со мной сделали?» всё говорило оно, и князь Андрей почувствовал, что в душе его оторвалось что то, что он виноват в вине, которую ему не поправить и не забыть. Он не мог плакать. Старик тоже вошел и поцеловал ее восковую ручку, спокойно и высоко лежащую на другой, и ему ее лицо сказало: «Ах, что и за что вы это со мной сделали?» И старик сердито отвернулся, увидав это лицо.

Еще через пять дней крестили молодого князя Николая Андреича. Мамушка подбородком придерживала пеленки, в то время, как гусиным перышком священник мазал сморщенные красные ладонки и ступеньки мальчика.
Крестный отец дед, боясь уронить, вздрагивая, носил младенца вокруг жестяной помятой купели и передавал его крестной матери, княжне Марье. Князь Андрей, замирая от страха, чтоб не утопили ребенка, сидел в другой комнате, ожидая окончания таинства. Он радостно взглянул на ребенка, когда ему вынесла его нянюшка, и одобрительно кивнул головой, когда нянюшка сообщила ему, что брошенный в купель вощечок с волосками не потонул, а поплыл по купели.


Участие Ростова в дуэли Долохова с Безуховым было замято стараниями старого графа, и Ростов вместо того, чтобы быть разжалованным, как он ожидал, был определен адъютантом к московскому генерал губернатору. Вследствие этого он не мог ехать в деревню со всем семейством, а оставался при своей новой должности всё лето в Москве. Долохов выздоровел, и Ростов особенно сдружился с ним в это время его выздоровления. Долохов больной лежал у матери, страстно и нежно любившей его. Старушка Марья Ивановна, полюбившая Ростова за его дружбу к Феде, часто говорила ему про своего сына.
– Да, граф, он слишком благороден и чист душою, – говаривала она, – для нашего нынешнего, развращенного света. Добродетели никто не любит, она всем глаза колет. Ну скажите, граф, справедливо это, честно это со стороны Безухова? А Федя по своему благородству любил его, и теперь никогда ничего дурного про него не говорит. В Петербурге эти шалости с квартальным там что то шутили, ведь они вместе делали? Что ж, Безухову ничего, а Федя все на своих плечах перенес! Ведь что он перенес! Положим, возвратили, да ведь как же и не возвратить? Я думаю таких, как он, храбрецов и сынов отечества не много там было. Что ж теперь – эта дуэль! Есть ли чувство, честь у этих людей! Зная, что он единственный сын, вызвать на дуэль и стрелять так прямо! Хорошо, что Бог помиловал нас. И за что же? Ну кто же в наше время не имеет интриги? Что ж, коли он так ревнив? Я понимаю, ведь он прежде мог дать почувствовать, а то год ведь продолжалось. И что же, вызвал на дуэль, полагая, что Федя не будет драться, потому что он ему должен. Какая низость! Какая гадость! Я знаю, вы Федю поняли, мой милый граф, оттого то я вас душой люблю, верьте мне. Его редкие понимают. Это такая высокая, небесная душа!
Сам Долохов часто во время своего выздоровления говорил Ростову такие слова, которых никак нельзя было ожидать от него. – Меня считают злым человеком, я знаю, – говаривал он, – и пускай. Я никого знать не хочу кроме тех, кого люблю; но кого я люблю, того люблю так, что жизнь отдам, а остальных передавлю всех, коли станут на дороге. У меня есть обожаемая, неоцененная мать, два три друга, ты в том числе, а на остальных я обращаю внимание только на столько, на сколько они полезны или вредны. И все почти вредны, в особенности женщины. Да, душа моя, – продолжал он, – мужчин я встречал любящих, благородных, возвышенных; но женщин, кроме продажных тварей – графинь или кухарок, всё равно – я не встречал еще. Я не встречал еще той небесной чистоты, преданности, которых я ищу в женщине. Ежели бы я нашел такую женщину, я бы жизнь отдал за нее. А эти!… – Он сделал презрительный жест. – И веришь ли мне, ежели я еще дорожу жизнью, то дорожу только потому, что надеюсь еще встретить такое небесное существо, которое бы возродило, очистило и возвысило меня. Но ты не понимаешь этого.
– Нет, я очень понимаю, – отвечал Ростов, находившийся под влиянием своего нового друга.

Осенью семейство Ростовых вернулось в Москву. В начале зимы вернулся и Денисов и остановился у Ростовых. Это первое время зимы 1806 года, проведенное Николаем Ростовым в Москве, было одно из самых счастливых и веселых для него и для всего его семейства. Николай привлек с собой в дом родителей много молодых людей. Вера была двадцати летняя, красивая девица; Соня шестнадцати летняя девушка во всей прелести только что распустившегося цветка; Наташа полу барышня, полу девочка, то детски смешная, то девически обворожительная.
В доме Ростовых завелась в это время какая то особенная атмосфера любовности, как это бывает в доме, где очень милые и очень молодые девушки. Всякий молодой человек, приезжавший в дом Ростовых, глядя на эти молодые, восприимчивые, чему то (вероятно своему счастию) улыбающиеся, девические лица, на эту оживленную беготню, слушая этот непоследовательный, но ласковый ко всем, на всё готовый, исполненный надежды лепет женской молодежи, слушая эти непоследовательные звуки, то пенья, то музыки, испытывал одно и то же чувство готовности к любви и ожидания счастья, которое испытывала и сама молодежь дома Ростовых.
В числе молодых людей, введенных Ростовым, был одним из первых – Долохов, который понравился всем в доме, исключая Наташи. За Долохова она чуть не поссорилась с братом. Она настаивала на том, что он злой человек, что в дуэли с Безуховым Пьер был прав, а Долохов виноват, что он неприятен и неестествен.
– Нечего мне понимать, – с упорным своевольством кричала Наташа, – он злой и без чувств. Вот ведь я же люблю твоего Денисова, он и кутила, и всё, а я всё таки его люблю, стало быть я понимаю. Не умею, как тебе сказать; у него всё назначено, а я этого не люблю. Денисова…
– Ну Денисов другое дело, – отвечал Николай, давая чувствовать, что в сравнении с Долоховым даже и Денисов был ничто, – надо понимать, какая душа у этого Долохова, надо видеть его с матерью, это такое сердце!
– Уж этого я не знаю, но с ним мне неловко. И ты знаешь ли, что он влюбился в Соню?
– Какие глупости…
– Я уверена, вот увидишь. – Предсказание Наташи сбывалось. Долохов, не любивший дамского общества, стал часто бывать в доме, и вопрос о том, для кого он ездит, скоро (хотя и никто не говорил про это) был решен так, что он ездит для Сони. И Соня, хотя никогда не посмела бы сказать этого, знала это и всякий раз, как кумач, краснела при появлении Долохова.
Долохов часто обедал у Ростовых, никогда не пропускал спектакля, где они были, и бывал на балах adolescentes [подростков] у Иогеля, где всегда бывали Ростовы. Он оказывал преимущественное внимание Соне и смотрел на нее такими глазами, что не только она без краски не могла выдержать этого взгляда, но и старая графиня и Наташа краснели, заметив этот взгляд.
Видно было, что этот сильный, странный мужчина находился под неотразимым влиянием, производимым на него этой черненькой, грациозной, любящей другого девочкой.
Ростов замечал что то новое между Долоховым и Соней; но он не определял себе, какие это были новые отношения. «Они там все влюблены в кого то», думал он про Соню и Наташу. Но ему было не так, как прежде, ловко с Соней и Долоховым, и он реже стал бывать дома.
С осени 1806 года опять всё заговорило о войне с Наполеоном еще с большим жаром, чем в прошлом году. Назначен был не только набор рекрут, но и еще 9 ти ратников с тысячи. Повсюду проклинали анафемой Бонапартия, и в Москве только и толков было, что о предстоящей войне. Для семейства Ростовых весь интерес этих приготовлений к войне заключался только в том, что Николушка ни за что не соглашался оставаться в Москве и выжидал только конца отпуска Денисова с тем, чтобы с ним вместе ехать в полк после праздников. Предстоящий отъезд не только не мешал ему веселиться, но еще поощрял его к этому. Большую часть времени он проводил вне дома, на обедах, вечерах и балах.

ХI
На третий день Рождества, Николай обедал дома, что в последнее время редко случалось с ним. Это был официально прощальный обед, так как он с Денисовым уезжал в полк после Крещенья. Обедало человек двадцать, в том числе Долохов и Денисов.
Никогда в доме Ростовых любовный воздух, атмосфера влюбленности не давали себя чувствовать с такой силой, как в эти дни праздников. «Лови минуты счастия, заставляй себя любить, влюбляйся сам! Только это одно есть настоящее на свете – остальное всё вздор. И этим одним мы здесь только и заняты», – говорила эта атмосфера. Николай, как и всегда, замучив две пары лошадей и то не успев побывать во всех местах, где ему надо было быть и куда его звали, приехал домой перед самым обедом. Как только он вошел, он заметил и почувствовал напряженность любовной атмосферы в доме, но кроме того он заметил странное замешательство, царствующее между некоторыми из членов общества. Особенно взволнованы были Соня, Долохов, старая графиня и немного Наташа. Николай понял, что что то должно было случиться до обеда между Соней и Долоховым и с свойственною ему чуткостью сердца был очень нежен и осторожен, во время обеда, в обращении с ними обоими. В этот же вечер третьего дня праздников должен был быть один из тех балов у Иогеля (танцовального учителя), которые он давал по праздникам для всех своих учеников и учениц.
– Николенька, ты поедешь к Иогелю? Пожалуйста, поезжай, – сказала ему Наташа, – он тебя особенно просил, и Василий Дмитрич (это был Денисов) едет.
– Куда я не поеду по приказанию г'афини! – сказал Денисов, шутливо поставивший себя в доме Ростовых на ногу рыцаря Наташи, – pas de chale [танец с шалью] готов танцовать.
– Коли успею! Я обещал Архаровым, у них вечер, – сказал Николай.
– А ты?… – обратился он к Долохову. И только что спросил это, заметил, что этого не надо было спрашивать.
– Да, может быть… – холодно и сердито отвечал Долохов, взглянув на Соню и, нахмурившись, точно таким взглядом, каким он на клубном обеде смотрел на Пьера, опять взглянул на Николая.
«Что нибудь есть», подумал Николай и еще более утвердился в этом предположении тем, что Долохов тотчас же после обеда уехал. Он вызвал Наташу и спросил, что такое?
– А я тебя искала, – сказала Наташа, выбежав к нему. – Я говорила, ты всё не хотел верить, – торжествующе сказала она, – он сделал предложение Соне.
Как ни мало занимался Николай Соней за это время, но что то как бы оторвалось в нем, когда он услыхал это. Долохов был приличная и в некоторых отношениях блестящая партия для бесприданной сироты Сони. С точки зрения старой графини и света нельзя было отказать ему. И потому первое чувство Николая, когда он услыхал это, было озлобление против Сони. Он приготавливался к тому, чтобы сказать: «И прекрасно, разумеется, надо забыть детские обещания и принять предложение»; но не успел он еще сказать этого…
– Можешь себе представить! она отказала, совсем отказала! – заговорила Наташа. – Она сказала, что любит другого, – прибавила она, помолчав немного.
«Да иначе и не могла поступить моя Соня!» подумал Николай.
– Сколько ее ни просила мама, она отказала, и я знаю, она не переменит, если что сказала…
– А мама просила ее! – с упреком сказал Николай.
– Да, – сказала Наташа. – Знаешь, Николенька, не сердись; но я знаю, что ты на ней не женишься. Я знаю, Бог знает отчего, я знаю верно, ты не женишься.
– Ну, этого ты никак не знаешь, – сказал Николай; – но мне надо поговорить с ней. Что за прелесть, эта Соня! – прибавил он улыбаясь.
– Это такая прелесть! Я тебе пришлю ее. – И Наташа, поцеловав брата, убежала.
Через минуту вошла Соня, испуганная, растерянная и виноватая. Николай подошел к ней и поцеловал ее руку. Это был первый раз, что они в этот приезд говорили с глазу на глаз и о своей любви.
– Sophie, – сказал он сначала робко, и потом всё смелее и смелее, – ежели вы хотите отказаться не только от блестящей, от выгодной партии; но он прекрасный, благородный человек… он мой друг…
Соня перебила его.
– Я уж отказалась, – сказала она поспешно.
– Ежели вы отказываетесь для меня, то я боюсь, что на мне…
Соня опять перебила его. Она умоляющим, испуганным взглядом посмотрела на него.
– Nicolas, не говорите мне этого, – сказала она.
– Нет, я должен. Может быть это suffisance [самонадеянность] с моей стороны, но всё лучше сказать. Ежели вы откажетесь для меня, то я должен вам сказать всю правду. Я вас люблю, я думаю, больше всех…
– Мне и довольно, – вспыхнув, сказала Соня.
– Нет, но я тысячу раз влюблялся и буду влюбляться, хотя такого чувства дружбы, доверия, любви, я ни к кому не имею, как к вам. Потом я молод. Мaman не хочет этого. Ну, просто, я ничего не обещаю. И я прошу вас подумать о предложении Долохова, – сказал он, с трудом выговаривая фамилию своего друга.
– Не говорите мне этого. Я ничего не хочу. Я люблю вас, как брата, и всегда буду любить, и больше мне ничего не надо.
– Вы ангел, я вас не стою, но я только боюсь обмануть вас. – Николай еще раз поцеловал ее руку.


У Иогеля были самые веселые балы в Москве. Это говорили матушки, глядя на своих adolescentes, [девушек,] выделывающих свои только что выученные па; это говорили и сами adolescentes и adolescents, [девушки и юноши,] танцовавшие до упаду; эти взрослые девицы и молодые люди, приезжавшие на эти балы с мыслию снизойти до них и находя в них самое лучшее веселье. В этот же год на этих балах сделалось два брака. Две хорошенькие княжны Горчаковы нашли женихов и вышли замуж, и тем еще более пустили в славу эти балы. Особенного на этих балах было то, что не было хозяина и хозяйки: был, как пух летающий, по правилам искусства расшаркивающийся, добродушный Иогель, который принимал билетики за уроки от всех своих гостей; было то, что на эти балы еще езжали только те, кто хотел танцовать и веселиться, как хотят этого 13 ти и 14 ти летние девочки, в первый раз надевающие длинные платья. Все, за редкими исключениями, были или казались хорошенькими: так восторженно они все улыбались и так разгорались их глазки. Иногда танцовывали даже pas de chale лучшие ученицы, из которых лучшая была Наташа, отличавшаяся своею грациозностью; но на этом, последнем бале танцовали только экосезы, англезы и только что входящую в моду мазурку. Зала была взята Иогелем в дом Безухова, и бал очень удался, как говорили все. Много было хорошеньких девочек, и Ростовы барышни были из лучших. Они обе были особенно счастливы и веселы. В этот вечер Соня, гордая предложением Долохова, своим отказом и объяснением с Николаем, кружилась еще дома, не давая девушке дочесать свои косы, и теперь насквозь светилась порывистой радостью.
Наташа, не менее гордая тем, что она в первый раз была в длинном платье, на настоящем бале, была еще счастливее. Обе были в белых, кисейных платьях с розовыми лентами.
Наташа сделалась влюблена с самой той минуты, как она вошла на бал. Она не была влюблена ни в кого в особенности, но влюблена была во всех. В того, на кого она смотрела в ту минуту, как она смотрела, в того она и была влюблена.
– Ах, как хорошо! – всё говорила она, подбегая к Соне.
Николай с Денисовым ходили по залам, ласково и покровительственно оглядывая танцующих.
– Как она мила, к'асавица будет, – сказал Денисов.
– Кто?
– Г'афиня Наташа, – отвечал Денисов.
– И как она танцует, какая г'ация! – помолчав немного, опять сказал он.
– Да про кого ты говоришь?
– Про сест'у п'о твою, – сердито крикнул Денисов.
Ростов усмехнулся.
– Mon cher comte; vous etes l'un de mes meilleurs ecoliers, il faut que vous dansiez, – сказал маленький Иогель, подходя к Николаю. – Voyez combien de jolies demoiselles. [Любезный граф, вы один из лучших моих учеников. Вам надо танцовать. Посмотрите, сколько хорошеньких девушек!] – Он с тою же просьбой обратился и к Денисову, тоже своему бывшему ученику.
– Non, mon cher, je fe'ai tapisse'ie, [Нет, мой милый, я посижу у стенки,] – сказал Денисов. – Разве вы не помните, как дурно я пользовался вашими уроками?
– О нет! – поспешно утешая его, сказал Иогель. – Вы только невнимательны были, а вы имели способности, да, вы имели способности.
Заиграли вновь вводившуюся мазурку; Николай не мог отказать Иогелю и пригласил Соню. Денисов подсел к старушкам и облокотившись на саблю, притопывая такт, что то весело рассказывал и смешил старых дам, поглядывая на танцующую молодежь. Иогель в первой паре танцовал с Наташей, своей гордостью и лучшей ученицей. Мягко, нежно перебирая своими ножками в башмачках, Иогель первым полетел по зале с робевшей, но старательно выделывающей па Наташей. Денисов не спускал с нее глаз и пристукивал саблей такт, с таким видом, который ясно говорил, что он сам не танцует только от того, что не хочет, а не от того, что не может. В середине фигуры он подозвал к себе проходившего мимо Ростова.
– Это совсем не то, – сказал он. – Разве это польская мазу'ка? А отлично танцует. – Зная, что Денисов и в Польше даже славился своим мастерством плясать польскую мазурку, Николай подбежал к Наташе:
– Поди, выбери Денисова. Вот танцует! Чудо! – сказал он.
Когда пришел опять черед Наташе, она встала и быстро перебирая своими с бантиками башмачками, робея, одна пробежала через залу к углу, где сидел Денисов. Она видела, что все смотрят на нее и ждут. Николай видел, что Денисов и Наташа улыбаясь спорили, и что Денисов отказывался, но радостно улыбался. Он подбежал.
– Пожалуйста, Василий Дмитрич, – говорила Наташа, – пойдемте, пожалуйста.
– Да, что, увольте, г'афиня, – говорил Денисов.
– Ну, полно, Вася, – сказал Николай.
– Точно кота Ваську угова'ивают, – шутя сказал Денисов.
– Целый вечер вам буду петь, – сказала Наташа.
– Волшебница всё со мной сделает! – сказал Денисов и отстегнул саблю. Он вышел из за стульев, крепко взял за руку свою даму, приподнял голову и отставил ногу, ожидая такта. Только на коне и в мазурке не видно было маленького роста Денисова, и он представлялся тем самым молодцом, каким он сам себя чувствовал. Выждав такт, он с боку, победоносно и шутливо, взглянул на свою даму, неожиданно пристукнул одной ногой и, как мячик, упруго отскочил от пола и полетел вдоль по кругу, увлекая за собой свою даму. Он не слышно летел половину залы на одной ноге, и, казалось, не видел стоявших перед ним стульев и прямо несся на них; но вдруг, прищелкнув шпорами и расставив ноги, останавливался на каблуках, стоял так секунду, с грохотом шпор стучал на одном месте ногами, быстро вертелся и, левой ногой подщелкивая правую, опять летел по кругу. Наташа угадывала то, что он намерен был сделать, и, сама не зная как, следила за ним – отдаваясь ему. То он кружил ее, то на правой, то на левой руке, то падая на колена, обводил ее вокруг себя, и опять вскакивал и пускался вперед с такой стремительностью, как будто он намерен был, не переводя духа, перебежать через все комнаты; то вдруг опять останавливался и делал опять новое и неожиданное колено. Когда он, бойко закружив даму перед ее местом, щелкнул шпорой, кланяясь перед ней, Наташа даже не присела ему. Она с недоуменьем уставила на него глаза, улыбаясь, как будто не узнавая его. – Что ж это такое? – проговорила она.
Несмотря на то, что Иогель не признавал эту мазурку настоящей, все были восхищены мастерством Денисова, беспрестанно стали выбирать его, и старики, улыбаясь, стали разговаривать про Польшу и про доброе старое время. Денисов, раскрасневшись от мазурки и отираясь платком, подсел к Наташе и весь бал не отходил от нее.


Два дня после этого, Ростов не видал Долохова у своих и не заставал его дома; на третий день он получил от него записку. «Так как я в доме у вас бывать более не намерен по известным тебе причинам и еду в армию, то нынче вечером я даю моим приятелям прощальную пирушку – приезжай в английскую гостинницу». Ростов в 10 м часу, из театра, где он был вместе с своими и Денисовым, приехал в назначенный день в английскую гостинницу. Его тотчас же провели в лучшее помещение гостинницы, занятое на эту ночь Долоховым. Человек двадцать толпилось около стола, перед которым между двумя свечами сидел Долохов. На столе лежало золото и ассигнации, и Долохов метал банк. После предложения и отказа Сони, Николай еще не видался с ним и испытывал замешательство при мысли о том, как они свидятся.