Ричард I Львиное Сердце

Запрос «Ричард Львиное Сердце» перенаправляется сюда; см. также другие значения.

Ричард I Львиное Сердце англ. Richard the Lionheart фр. Richard Cœur de Lion<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Король Англии
6 июля 1189 года — 6 апреля 1199 года
Коронация:	3 сентября 1189 года
Предшественник:	Генрих II Плантагенет
Преемник:	Иоанн Безземельный
Рождение:	8 сентября 1157(1157-09-08) Оксфорд
Смерть:	6 апреля 1199(1199-04-06) (41 год) Шалю, Лимузен
Место погребения:	аббатство Фонтевро, Франция
Род:	Плантагенеты
Отец:	Генрих II
Мать:	Алиенора Аквитанская
Супруга:	Беренгария Наваррская
Дети:	Филипп де Коньяк (незак.)

Ричард I Львиное Сердце (англ. Richard the Lionheart, фр. Richard Cœur de Lion, 8 сентября 1157, Оксфорд, Англия — 6 апреля 1199, Шалю, герцогство Аквитания) — английский король из династии Плантагенетов. Сын короля Англии Генриха II и герцогини Алиеноры Аквитанской. У него также имелось другое прозвище (не столь известное, как Львиное Сердце) — Ричард Да-и-Нет (окс. Oc-e-No), которое означало, что его легко склонить в ту или другую сторону.

Титулы: граф де Пуатье (1169—1189), герцог Аквитании (1189 — 1199), король Англии (1189—1199), герцог Нормандии (1189—1199), граф Анжуйский и Мэнский (1189—1199).

Ранние годы

Третий сын Генриха II Ричард родился 8 сентября 1157 года в Оксфорде, вероятно, в замке Бьюмонт. По легенде, кормилицей Ричарда была Годирна, мать философа и богослова Александра Неккама, родившегося в один день с принцем.

В марте 1159 года была достигнута договорённость о браке Ричарда с одной из дочерей Рамона Беренгера IV, графа Барселоны. Однако этому союзу не суждено было осуществиться. Старший брат Ричарда, Генрих, был женат на Маргарите, дочери короля Франции Людовика VII. Несмотря на это, между королями Англии и Франции время от времени происходили конфликты. В 1168 году только усилиями папы римского Александра III было обеспечено перемирие между Генрихом II и Людовиком VII.

В то время Генрих II предполагал разделить своё королевство между тремя своими сыновьями. Генрих (род. 1155) должен был стать королём Англии, также под его контроль переходили Анжу, Мэн и Нормандия. Ричарду предназначалась Аквитания и графство Пуату — фьефы его матери. Джеффри (род. 1158) получал Бретань через брак с Констанцией, наследницей провинции. 6 января 1169 года в Монмирае вместе с отцом и братьями Генрихом и Джеффри Ричард принёс присягу феодальной верности Людовику VII как наследник Пуату и Аквитании. В тот же день было достигнуто соглашение о браке Ричарда и дочери Людовика Алис (Аделаиды). Этот союз должен был скрепить договор о мире между королями Англии и Франции. Ричард воспитывался при дворе матери, Алиеноры Аквитанской, чьи личные владения были предназначены ему в наследство. Мать озаботилась тем, чтобы подданные ближе познакомились со своим сувереном. На Пасху 1170 года было созвано большое собрание аристократии в Ньоре, на котором Алиенора именем своего сына отменила конфискации, наложенные Генрихом II на земли Аквитании, а также наделила привилегиями некоторые монастыри. В Пуатье на праздник Святой Троицы Ричарду во время пышной церемонии был присвоен символический титул аббата Сент-Илера. В Лиможе произошла интронизация Ричарда, во время которой он сочетался союзом с городом и герцогством, надев на палец кольцо святой Валерии, покровительницы этих мест. После того, как Ричард был увенчан диадемой, его опоясали мечом и надели рыцарские шпоры. Ритуал, сочинённый по случаю, предполагалось использовать для благословения всех последующих герцогов Аквитании. В Лиможе Ричард вместе с матерью заложил первый камень в основание строящейся церкви святого Августина. Затем Алиенора с сыном объехали домены всех своих вассалов, получивших льготы на собрании в Ньоре.

Ричард был хорошо образован (он писал стихи на французском и окситанском языках) и очень привлекателен — ростом (по оценкам) в 1 метр 93 сантиметра, голубоглазый и светловолосый. Больше всего он любил воевать — с детства проявлял недюжинные политические и военные способности, был знаменит своей храбростью, умел брать верх над аристократами в своих землях. Он придавал большое значение церковным торжествам и, по рассказам современников, охотно участвовал в песнопениях, сопровождавших обряды, и даже руководил хором при помощи «голоса и жеста». Так же, как и его братья, Ричард боготворил свою мать и не ценил своего отца за пренебрежение ею.

В 1170 году старший брат Ричарда, Генрих, был коронован под именем Генриха III (в исторической литературе его обычно называют «Молодой король», чтобы не путать с Генрихом III, племянником «молодого» Генриха и Ричарда, сыном Иоанна), но фактически так и не получил реальной власти.

В 1173 году Ричард вместе с братом Джеффри примкнул к мятежу Генриха Молодого против отца. По мнению Ральфа Коггесхолла, именно Генрих Молодой, желавший править самостоятельно, по крайней мере, на части земель, переданных ему отцом, был подстрекателем восстания против Генриха II. Ричард принял участие в мятеже по наущению матери. Вначале принцев поддержали главные бароны Пуату и Аквитании, потом к ним присоединились и английские бароны. Но Генрих II, после некоторого замешательства, стал действовать решительно. Благодаря наёмникам из Брабанта, он одерживал одну победу за другой. Весной 1174 года жители Ла-Рошели, опасаясь мести со стороны английского короля, отказались принять Ричарда. Ему пришлось укрыться в Сенте, а позднее, при подходе войск Генриха II, поспешно покинуть эту цитадель. Алиенора Аквитанская была арестована, переправлена в Англию в Винчестер, потом — в крепость Солсбери. Понимая, что дело проиграно, Ричард, первым из братьев, явившись к отцу в Пуатье 23 сентября 1174 года, вымолил прощение. Согласно договору, заключённому в Фалезе в октябре того же года, Ричард сохранил Пуату, однако подчинялся отцу. Он имел право получать часть налоговых сборов, в его владение передавалось несколько замков с условием, что они не будут укреплены. Сенешалем провинции был назначен барон Портекли де Мозе, удержавший во время мятежа Ла-Рошель. Вместе с Джеффри Ричард принёс в Ле-Мане оммаж Генриху II. В июне 1175 года он пошёл походом на баронов, не желавших подчиняться отцу. Он взял после двухмесячной осады замок Пюи-де-Кастильон, принадлежавший Арно де Бутвиллю. Вместе с брабантскими наёмниками вступил на земли Лимузена, взял города Экс и Лимож. С присоединившимся к нему Генрихом Молодым Ричард участвовал в осаде Шатонёфа.

На первой Рождественской ассамблее, которую Ричард в качестве самостоятельного правителя Аквитании созвал в Бордо в 1176 году, до него дошли сведения об опасностях, претерпеваемых паломниками на пути в Сантьяго-де-Компостела. Ричард срочно выступил в поход и атаковал и захватил города (Дакс, Байонну) и крепости (Сен-Пьер, Сиз), где обосновались сеньоры, грабившие пилигримов. Он отменил пошлины, которые накладывались на паломников. Войско Ричарда состояло из брабантских наёмников, он распустил его, не оплатив им жалования. Ландскнехты занялись грабежами в Лимузене. После жалобы, принесённой Ричарду епископом Жераром Лиможским, произошёл бой при Малеморе, где около двух тысяч наёмников было убито.

В 1177 году папа Александр III через своего легата потребовал от Генриха II заключения брака между дочерью Людовика VII и Ричардом. Сначала английский король попросил отсрочки решения вопроса, но на встрече в Иври с Людовиком 21 сентября он подтвердил, что бракосочетание состоится. В приданое Аликс должна была получить Берри. Учитывая то обстоятельство, что Ричард позднее пытался вступить в брак: сначала с Маго, дочерью Вюльгрена Тейлефера, за которой давали графство Ла-Марш, потом с дочерью Фридриха Барбароссы, историки делают вывод, что он не считал себя связанным какими-либо обязательствами в отношении Аликс.

Ричард продолжал боевые действия против мятежных баронов: он, в союзе с епископом Пуатье Иоанном Прекрасноруким, разбил у Барбезьё наёмников графа Вюльгрена Ангулемского, а несколько позже захватил замок Лимож, принадлежавший Эймару Лиможскому. По поручению отца он разогнал лиможский капитул, избравший епископом Себрана Шабо, родственники которого принимали участие в мятеже 1173 года. Позднее Генриху II пришлось признать назначение Себрана Шабо, посвящённого в сан архиепископа Буржского папой римским. Верный союзник Алиеноры, Жоффруа де Ранкон осадил замок в Понсе. В то же время Ричард разорил несколько замков Ранкона: Ришмон, Жансак, Марсийяк, Авилль, Гурвиль и начал осаду главной цитадели Ранкона — замка Тайбур, считавшимся неприступным, так как он был окружён тройным кольцом крепостных стен. Когда Ричарду удалось проникнуть за укрепления Тайбура (8 мая), Жоффруа де Ранкон капитулировал. Сдался и Вюльгрен Ангулемский, его замок Монтиньяк был снесён.

В 1179 году Генрих добился от Алиеноры Аквитанской герцогского титула для Ричарда. Уже в качестве герцога Аквитании 1 ноября тот присутствовал вместе с двумя братьями на помазании французского короля Филиппа II Августа.

Весной 1183 года Ричард, поссорившийся с братьями, начал боевые действия против Эймара Лиможского. Он взял Иссуден, Пьер-Бюффьер и присоединился к Генриху II, начавшему осаду Лиможского замка. В свою очередь Генрих Молодой обратился за помощью к французскому королю. Наёмники, присланные Филиппом помогли захватить Генриху Молодому Сен-Леонар-де-Нобла. В конце мая Генрих Молодой заболел и, предчувствуя близкую кончину, просил через епископа Ажанского прощения у отца. «Молодой король» перед смертью высказал пожелание о возвращении Алиеноре полной свободы. После смерти «Молодого короля», Ричард стал наследником английской короны, Аквитанию же Генрих II решил отдать его младшему брату Иоанну. Попросив время на раздумье, Ричард удалился в Аквитанию и оттуда прислал решительный отказ. Это послужило причиной нового конфликта — на этот раз между Ричардом, с одной стороны, и Джеффри и Иоанном — с другой. К младшим братьям присоединились некоторые военачальники Генриха Молодого. Однако в 1184 году семья Плантагенетов в ознаменование своего примирения на день святого Андрея собралась в Вестминстере, немного позже, на Рождество при королевском дворе снова состоялся всеобщий съезд. Через некоторое время Алиеноре Аквитанской было разрешено посетить могилу сына Генриха в Руане. В этой поездке её сопровождал Ричард, вознамерившийся уступить матери пожизненный сюзеренитет над герцогством, на деле он продолжал править Аквитанией.

После гибели Джеффри Бретонского на рыцарском турнире (1186) Генрих II, понимая, что больше всего ему сейчас нужен мир, заключил 25 марта в Нонанкуре с королём Франции очередное соглашение. Ричард, однако, не признавая мирного договора, продолжал военные действия. В ответ Филипп Август захватил в Берри Грасэ и Иссуден. Весть о падении Иерусалима заставила Ричарда изменить свои намерения: он просил при посредничестве Филиппа, графа Фландрского, перемирия у короля Франции, намереваясь идти походом в Святую землю. Гервасий Кентерберийский, рассказывая о беседе двух королей, передаёт слова Ричарда: «Я бы босиком отправился в Иерусалим, дабы снискать его благодать». По сообщениям хронистов, на этой встрече Филипп Август рассказал Ричарду о связи своей сестры Аликс с Генрихом II. Ричард принял крест от епископа Варфоломея Турского. По всем церквям Франции и Англии было объявлено о сборе особой «саладиновой десятины» для снаряжения нового крестового похода. В Пуату Ричард выпустил из тюрем тех заключённых, кто высказал желание идти в Святую землю. Однако немедленно отправиться в поход Ричарду помешала очередная баронская смута в Пуату и борьба против Раймунда Тулузского. Ричард захватил рыцаря из свиты Раймунда, в ответ граф Тулузы пленил двух рыцарей, возвращавшихся из паломничества, и предложил Ричарду обмен заложниками. После безрезультатного обращения за посредничеством к французскому королю, Ричард занял Муассак и подошёл к стенам Тулузы. Раймунд запросил помощи у Филиппа, который взял беррийские города: Шатору, Аржантон, Бюзанс, Монришар, Левру. Конфликт с заложниками был разрешён при посредничестве Генриха II, предложившего в третейские судьи архиепископа Дублина Иоанна Камина. Ричард же, чтобы отомстить за нападения на города Берри, захватил замок Рош и взял в плен его владельца, Гийома де Барра, человека, близкого к французскому королю. Последовало несколько встреч королей Англии и Франции, целью которых было перемирие. 18 ноября 1188 года в Бонмулине Генрих II был неприятно поражён, что вместе с Филиппом прибыл и Ричард. Король Франции, в который раз, желал узнать, когда же его сестра станет женой наследника английского престола, кроме этого он потребовал для Ричарда провинции Турень, Анжу, Мэн, Нормандию. Генрих II ответил отказом, тогда Ричард, сняв с себя меч, перед всеми принёс Филиппу вассальную присягу за свои французские фьефы. Возмущённый Генрих прервал встречу. Ричард же отправился вместе с Филиппом в Париж и, в нарушение установленного у Плантагенетов обычая, провёл Рождество с французским королём, а не при дворе отца. Весной 1189 года на встрече с архиепископом Кентерберийским, присланным отцом, Ричард потребовал, чтобы брат Иоанн вместе с ним отправился в Святую землю. Он опасался, что, воспользовавшись отсутствием старшего сына, Генрих коронует младшего. Боевые действия продолжались: Ричард совершил набег на Ле-Ман, где в то время находился Генрих, король Филипп взял Тур. На последней встрече в Коломбье короли Англии и Франции договорились обменяться списками баронов, своих союзников. Генрих возвратился из Коломбье совсем больным, его дни были сочтены. Рассказывают, что умирающий король просил Уильяма Маршала прочитать список сеньоров, примкнувших к Филиппу и Ричарду. Первым в списке значилось имя принца Иоанна, — так король узнал об измене сына. Не дослушав Марешаля, Генрих, отвернувшись к стене, оставался неподвижен три дня. Умер он 6 июля 1189 года.

Правление

По сообщению одного из хронистов, Ричард был сильно опечален смертью отца. Он лично сопровождал останки Генриха из замка Шинон в аббатство Фонтевро, усыпальницу Плантагенетов. После погребения отца Ричард направился в Руан, где 20 июля 1189 года он был возведён в достоинство герцога Нормандского.

Из всех баронов, верных покойному королю, Ричард наказал лишь сенешаля Анжу, Этьена де Марсэя. Тот был заключён в тюрьму, новый король распорядился держать его закованным в железо и подвергнуть пытке, чтобы добиться возврата всех денег и владений, полученных на службе у Генриха. Ричард также способствовал новому браку жены де Марсэя. Однако остальные союзники Генриха II сохранили и свои посты, и своё имущество. Бароны же, оставившие его, чтобы перейти на сторону Ричарда, не получили никаких вознаграждений, более того, им не были возвращены владения, отобранные Генрихом, так как новый король объявил, что сам факт предательства заслуживает наказания. Особого внимания Ричард удостоил самых верных слуг отца: Мориса де Краона и Уильяма Маршала. Король пожелал, чтобы они служили ему так же, как Генриху. Ричард помирился с Иоанном, которому даровал титул графа Мортэнского, земли в Англии, и, сверх того, подтвердил все отцовские земельные пожалования брату.

22 июля Ричард встретился на переговорах с Филиппом Августом, состоявшихся между Шомоном и Три, уже как король Англии. Разговор шёл о яблоке раздора между королями двух стран — замке Жизор, который мечтал получить Филипп. Ричард не назвал точной даты перехода Жизора Филиппу, но обещал добавить к 20 тысячам марок субсидии, обещанной ещё Генрихом II, 4 тысячи марок серебром и 4 тысячи фунтов стерлингов.

Одним из первых действий Ричарда в качестве короля было освобождение Алиеноры. С этим поручением в Винчестер был направлен Уильям Маршал, обнаруживший, однако, что она «уже освобождена и ещё более властна, чем когда-либо прежде». Алиенора готовилась к встрече своего сына и его коронации. Разъезжая по стране, королева освобождала узников, получивших право по специальному указу доказать свою невиновность. Большей частью это касалось обвинённых в рубке леса или браконьерстве. Сам Ричард поспешил вернуть утраченные права тем баронам, которые лишились их по произволу Генриха II. Главные епископы страны: Кентерберийский, Рочестерский, Линкольнский и Честерский получили возможность вернуться в Англию. Автор Gesta Henrici описывает общее настроение в Англии как радость от восшествия на престол Ричарда и надежду на лучшую долю. По прибытии в страну, Ричард, по-прежнему считавший главной своей целью крестовый поход, произвёл оценку средств в королевской казне. По различным данным, в то время в ней находилось от 90 тысяч ливров золотом и серебром до 100 тысяч марок. Перед коронацией Ричарду пришлось улаживать конфликт в связи с назначением незаконнорожденного сына Генриха II Джеффри (en) в архиепископы Йоркские. Несмотря на то, что он был избран канониками собора в Йорке, против его кандидатуры выступали королева Алиенора и архиепископ Губерт Готье. 29 августа состоялось бракосочетание брата Ричарда Иоанна с Изабеллой Глостер. По случаю этого события Ричард пожаловал Иоанну множество английских замков, в том числе: Ноттингем, Уоллингфорд, Тикхилл.

3 сентября 1189 года Ричард был коронован в Вестминстере. Венчание на царство Ричарда подробнейшим образом описано одним из хронистов. Празднество, продолжавшееся три дня, было омрачено еврейскими погромами в Лондоне. Накануне коронации Ричард, опасаясь беспорядков, вполне возможных в толпе, разгорячённой даровым вином, запретил присутствовать евреям на обряде. Однако некоторые богатые евреи нарушили указ. Наводя порядок, дворцовая стража действовала жёстко: по сообщению хрониста из Питерборо были раненые, некоторые смертельно. Разъярённые лондонцы направились громить и жечь дома евреев. Спасаясь от убийств, те искали убежища у своих друзей и в лондонском Тауэре. Король узнал о беспорядках на следующий день, зачинщики были схвачены, трое из них были приговорены к смертной казни. По всем английским графствам Ричард разослал указ о запрещении нападений на евреев.

Вскоре король бросил все силы на подготовку крестового похода. На время своего отсутствия Ричард назначил судьями (юстициариями), которые должны были возглавлять выездные суды графа Омальского Уильяма де Мандевиля и епископа Дарема Гуго, главным казначеем — брата Уильяма Маршала Жана, канцлером — епископа Илийского Уильяма Лонгчампа (en). Де Мандевилль отвечал также за континентальные владения короля. Чтобы увеличить доходы, Ричард начал ревизию, заставив отчитаться всех представителей власти на королевских землях. Вероятно, он был первым монархом, который увеличил поступления в казну за счёт торговли государственными должностями. Те из чиновников, кто не в состоянии был заплатить выкуп, заключались в тюрьму, причём особенно пострадали верные слуги предыдущего короля. Деятели церкви также были обязаны внести лепту, оплачивая свои должности и приобретая земельные владения. По словам Ришара де Девиза Ричард «со многим усердием облегчал бремя всех тех, кого несколько отягощало их серебро, жалуя всякому по его вкусу должности и владения». Он даже освободил от вассальной клятвы наследников короля Шотландии Вильгельма I за сумму в 10 тысяч марок. Таким образом Ричард обеспечил мир на севере Англии, необходимый ему на время крестового похода. Единокровный брат короля Джеффри, ставший после долгой тяжбы архиепископом Кентерберийским, внёс в казну 3 тысячи фунтов. Как признавался Ричард, он бы продал и Лондон, если бы на него нашёлся покупатель. Мало зная Англию (из десяти лет своего правления Ричард провёл в ней только полгода), он свёл управление страной ко взиманию огромных налогов на финансирование армии и флота. 11 декабря 1189 года король отплыл из Дувра в Нормандию. На Рождество он созвал Королевский суд в Бюре, а немного позже встретился с Филиппом Августом, чтобы обсудить детали предстоящего похода. Ричард и Филипп заключили договор, в котором обязывались хранить верность и помогать друг другу. На время крестового похода рыцари двух войск поклялись не воевать между собой. Согласно договору, если один из двух королей умрёт во время экспедиции, оставшийся в живых обязывался направить все средства и людей покойного на помощь Святой земле. В феврале Ричард встретился со своей матерью, невестой и братьями Иоанном и Джеффри, архиепископом Кентерберийским. Король изменил свои назначения: помимо того, что Уильям Лонгчамп утверждался в звании канцлера, ему также вменялись обязанности юстициария Англии, епископ Даремский Гуго стал разъездным юстициарием земель, располагавшихся в долинах рек Хамбер, Трент, Уз. Братья короля, по его требованию, обещали не возвращаться в Англию в течение трёх лет, не испросив на то разрешения Ричарда. Перед отъездом в Святую землю Ричард осадил в Гаскони один из замков, из которых совершались набеги на паломников, следовавших в Сантьяго-де-Кампостела. Один из предводителей разбойников, Гийом де Шизи, был схвачен и казнён.

Крестовый поход

Перед отбытием в Святую землю Ричард и Филипп встретились в Везеле 4 июля 1190 года. Две армии крестоносцев дошли до Лиона, где разделились: французский король направился в Геную, английский — в Марсель, где его должен был ожидать флот из Англии. Однако корабли не прибыли в назначенный срок, и 7 августа Ричард решил отплыть на судах, предоставленных ему внаём марсельцами. По морю он проследовал до Генуи, где состоялось его свидание с Филиппом, потом, двигаясь вдоль итальянского побережья, Ричард достиг Салерно. В Салерно к королю наконец прибыли корабли из Англии.

Взятие Мессины. Мирный договор с Танкредом

23 сентября флотилия из 100 кораблей и 14 барок торжественно вошла в порт Мессины, где уже находился король Филипп. Французский король в тот же день должен был направиться к Акре, однако непогода заставила его вернуться в Мессину.

28 сентября Ричард встретился со своей сестрой Иоанной, вдовой Вильгельма II. Племянник Вильгельма, Танкред I, претендент на королевский престол Сицилии, лишил её наследства, она находилась в крепости Палермо фактически на положении пленницы. Ричард поселил сестру в госпитале Святого Иоанна Иерусалимского. Посетивший их на следующий день Филипп настолько был поражён красотой Иоанны, что, по словам хронистов, «собрался взять её в супруги». Однако подобный супружеский союз не входил в планы Ричарда. Он захватил крепость-монастырь Ла Баньяра и разместил там сестру под охраной своих рыцарей. Через некоторое время король занял замок на острове в проливе Фар. Действия Ричарда привели к конфликту между английскими крестоносцами и жителями Мессины. 4 октября Ричард захватил Мессину, потеряв пять рыцарей и двадцать оруженосцев из своей свиты. Французы не помогли в штурме города англичанам, что вызвало недовольство в рядах последних. Однако 8 октября союз между двумя королями был возобновлён. 4 марта 1191 года Ричард и Танкред подписали мирный договор, по которому Иоанна получала компенсацию за утраченное имущество, а Ричард провозгласил своим наследником на престоле Англии племянника Артура Бретонского, сына Джеффри, за которого Танкред обещал выдать в будущем одну из своих дочерей. В результате этого договора ухудшились отношения Англии со Священной Римской империей, а брат Ричарда Иоанн, сам желавший стать наследником, поднял мятеж. Перед своим отъездом Ричард встретился с Танкредом в Таормине. Тот сообщил, что Филипп предупреждал его о вероломстве Ричарда, который якобы не собирался соблюдать мирный договор. Король Англии потребовал объяснений от Филиппа, отрицавшего всё и обвинившего в свою очередь Ричарда в том, что он пытается избежать брака с Аликс. Ричард же отвечал, что не может взять её в жёны, так как «отец мой познал её и родил от неё сына». Некоторое время ушло на улаживание ссоры между двумя королями. Филипп и Ричард достигли соглашения, по которому Аликс считалась свободной, король Англии выплачивал компенсацию в десять тысяч марок серебром и возвращал Франции замок Жизор.

30 марта 1191 года в Мессину прибыла, сопровождаемая матерью Ричарда, Беренгария Наваррская, новая невеста короля. Алиенора посчитала, что владение Наваррой, находящейся к югу от Аквитании, обезопасит её земли. Беренгария вместе с Иоанной Английской на отдельном корабле направилась за Ричардом, который покинул Сицилию 30 марта.

Завоевание Кипра

Флот английского короля 12 апреля попал в сильный шторм, Ричард с частью кораблей сделал короткую остановку на Крите, а 22 числа высадился на Родосе. 1 мая король отплыл из Родоса, новое происшествие задержало его на пути в Акру — четыре корабля из флотилии было выброшено штормом на берег Кипра. Три из них были уничтожены бурей. Четвёртый, на котором находились сестра и невеста Ричарда, уцелел, но правитель Кипра Исаак Комнин не пустил его в порт. Ричард поспешил им на помощь, его посланцы просили освободить немногих уцелевших после кораблекрушения, но Исаак заключил их в тюрьму и требовал выкуп. Получив отказ, английский король приказал штурмовать Лимасол. Захватив город, крестоносцы преследовали отступившее войско Комнина, сам император едва избежал плена. 11 мая к Ричарду присоединились прибывшие из Палестины Ги де Лузиньян, принц Антиохийский с сыном, графом Триполи, Лев, брат князя Армянского Рубена и Онфруа де Торон. Император Исаак, оставленный бо́льшей частью своих людей, предложил Ричарду мирный договор, условия которого король принял. Однако император, не собираясь соблюдать мирные договорённости, бежал.

12 мая Ричард обвенчался с Беренгарией Наваррской. Брак Ричарда и Беренгарии был бездетным — они очень мало времени провели вместе, поскольку Ричарда гораздо больше интересовали военные победы. Английский хронист Ричард Девайзский писал, что Беренгария была более умной, нежели красивой. Это был брак по расчету — он приносил королю стратегически важные крепости, обеспечивал безопасность южных границ его французских владений и избавлял Ричарда от необходимости жениться на Алис Вексенской. От имени короля Кипром остались править Ричард Камвилл и Роберт Тернхемский. Остров стал перевалочной базой для крестоносцев, которой не угрожали набеги.

Осада и взятие Акры

8 июня 1191 года Ричард вошёл в залив Святого Иоанна Акрского. К тому времени крестоносцы уже два года осаждали город и почти овладели Акрой, но сами были окружены войсками Саладина. После многочисленных атак крестоносцев, к которым присоединились войска Ричарда и Филиппа, защитники Акры предложили сдать город при условии, что им будет сохранена жизнь и обеспечено отступление. Однако Ричард и Филипп потребовали возвращения Иерусалима с прилегающими землями и освобождения христиан, захваченных в плен с 1187 года. Саладин не согласился, боевые действия продолжились. 5 июля крестоносцам удалось пробить брешь в крепостной стене Акры, на следующий день начался новый штурм города. Защитники Акры пытались возобновить переговоры, Ричард же отдал приказание продолжить разрушение стен города, посулив каждому, кто принесёт камень из башни, называемой Башней Проклятия, слиток золота. 12 июля Акра пала, Саладин отступил в Сефорию, уничтожая на своём пути крепости, города, сады и виноградники вплоть до Хайфы. Условия капитуляции принимались при посредничестве рыцарей ордена госпитальеров и Конрада Монферратского. Защитникам города сохранили жизнь, обещав отпустить их после уплаты 200 тысяч динаров и освобождения 2500 пленных христиан. Днём освобождения заложников было назначено 9 августа.

Необычно уважительные отношения между Ричардом и Саладином стали одним из наиболее известных средневековых романтических сюжетов. Саладин во время осады Акры посылал страдавшим от болезни Ричарду и Филиппу Августу свежие фрукты и лёд. Ричард также отвечал подарками.

После взятия Акры Ричард предложил всем крестоносцам дать клятву не возвращаться на родину ещё три года или до тех пор, пока не будет отвоёван Иерусалим. Король Франции отказался дать подобное обещание, собираясь в скором времени покинуть Святую землю, он также намечал воспользоваться отсутствием Ричарда для аннексии его земель во Франции. Филипп поднял также вопрос о разделе острова Кипр, а в дальнейшем отношения двух королей ухудшились из-за спора между Ги Лузиньянским и Конрадом Монферратским о наследовании королевства Иерусалимского.

29 июля Филипп добился согласия Ричарда на свой отъезд и поклялся на Евангелии в нерушимости союза между ним и английским королём. Передав своих крестоносцев Ричарду, он поставил во главе этого войска герцога Бургундского Юга. Ричард и Филипп разделили добычу, взятую в Акре. Герцог Австрийский Леопольд посчитал, что как старейший участник осады Акры, имеет право на долю добычи, однако его претензии не были приняты во внимание. В знак того, что он тоже должен воспользоваться плодами победы, герцог повелел нести перед собой свой штандарт. Рыцари из свиты Ричарда бросили знамя на землю и топтали его. Своих заложников Филипп оставил Конраду Монферратскому, которого поддержал в споре о владении Иерусалимским королевством и отбыл 31 июля в Тир. Отъезд Филиппа серьёзно осложнил положение крестоносцев, многие порицали его за отказ от продолжения борьбы, тогда как авторитет Ричарда возрос.

Крестоносцы готовились к новой кампании: Ричард поставил перед собой целью взятие Аскалона, за которым открывался путь на Египет.

Накануне предполагаемого обмена пленными между Ричардом и Конрадом Монферратским возник конфликт, едва не перешедший в военное столкновение. Маркиз отказался передать заложников королю на том основании, что они ему были отданы Филиппом. Спор был улажен герцогом Бургундским. Ни 9, ни 10 августа, вопреки обещаниям Саладина, пленные христиане не были отпущены, не получили крестоносцы и выкуп за защитников Акры и Истинное Древо Животворящего Креста, захваченное в битве при Хаттине. Срок обмена был перенесён на 20 августа, однако и в этот день Саладин не выполнил условий крестоносцев. По сообщению продолжателя хрониста Вильгельма Тирского, Ричард приказал казнить 2700 пленников: «со связанными руками они были умервщлены на виду у сарацин». Переговоры с Саладином были сорваны.

Походы на Иерусалим

Оставив Акру Бертрану де Вердену и Стивену (Этьену) Лонгчампу, Ричард 22 августа повёл крестоносцев на Хайфу по берегу моря, параллельным курсом за войском следовали корабли. После небольшой передышки у Хайфы (сам город был разорён Саладином), поход продолжился 30 августа. У реки Нахр-Фалик Саладин, воины которого во время всего перехода завязывали стычки с крестоносцами, преградил дорогу Ричарду. Король возобновил переговоры, 5 сентября на встрече с братом султана Маликом Аль-Адилем он потребовал сдачи Иерусалима и получил отказ. 7 сентября Ричард нанёс поражение войску Саладина в битве при Арсуфе. По словам хрониста Амбруаза, сам король «выказал такую доблесть, что вкруг его, с обеих сторон и спереди и сзади, образовалась широкая дорога, заполненная мёртвыми сарацинами». Победа крестоносцев при Арсуфе повергла Саладина в уныние, а когда он вознамерился удержать Аскалон, его эмиры, боявшиеся повторить судьбу защитников Акры, потребовали, чтобы сам султан или кто-либо из его сыновей оставался с ними в городе. Тогда Саладин разорил Аскалон и, отступая, снова применил тактику «выжженной земли», уничтожая все на пути армии крестоносцев. По сообщению некоторых арабских хронистов (например, Ибн аль-Асира), маркиз Монферратский упрекал Ричарда в том, что, видя, как гибнет город, он не занял его «без боя и без осады». Ричард направил свои войска в Яффу, также разрушенную Саладином, для её восстановления и провёл там около двух месяцев. Там, во время объезда укреплений города, он чуть не попал в плен и лишь благодаря тому, что рыцарь Гийом де Прео назвался сарацинам королём и отвлёк их внимание, Ричарду удалось спастись. Король снова начал переговоры с Маликом Аль-Адилем, надеясь получить все земли побережья.

В конце октября Ричард собрал свои войска для похода на Иерусалим. Перед этим по его приказанию тамплиеры перестроили на пути из Яффы в Иерусалим крепости Казаль-де-Плейн и Казаль-Муайен. Крестоносцы задержались у Рамлы из-за дождей с 15 ноября до 8 декабря 1191 года. По свидетельству участника похода Амбруаза, воины, видя совсем рядом долгожданную цель (Иерусалим) испытывали необычайный душевный подъём, забывая голод и холод. Ричард, однако, не стал штурмовать его: не было материалов для постройки осадных орудий — мусульмане уничтожили все деревья в окрестностях Иерусалима. К тому же армия Саладина находилась поблизости и в любой момент могла уничтожить меньшую по численности армию крестоносцев. Рыцари же, родившиеся на Святой земле, утверждали, что даже при благоприятном исходе дела (взятии города) удержать его будет трудно, и, как только крестоносцы, выполнив свой долг, отправятся домой, Иерусалим снова будет потерян. Ричард отступил, часть французов ушла в Яффу, Акру и Тир. Король вместе со своим племянником Генрихом Шампанским направился в Ибелин. Вскоре он снова начал переговоры с Маликом эль-Адилем, как и с султаном, Ричард завязал с ним дружеские отношения. Они даже поднимали вопрос о свадьбе между сестрой Ричарда Иоанной и братом Саладина Аль-Адилем. Иоанна же соглашалась выйти замуж за эль-Адиля, только если он примет христианство и предполагаемый брак не состоялся. Контакты короля с противником не нравились многим крестоносцам и были поводом «к великим обвинениям против Ричарда и к злословию» (Амбруаз). Очередной поход на Иерусалим Ричард начал без войска герцога Бургундского, которое было направлено на восстановление Аскалона, начавшееся 20 января. Ричарду пришлось вступить в безрезультатные переговоры в Сен-Жан-д-Акр с Конрадом Монферратским, вступившим в новый конфликт с Ги Лузиньяном. Французы присоединились к маркизу, пытались уйти в Акру, однако, когда Ричард воспрепятствовал этому, направились в Тир. Через некоторое время король получил известие о враждебных действиях брата Иоанна в Англии, и, созвав в Аскалоне совет, объявил о том, что вскоре покинет Святую землю. Однако рыцари и бароны, которым предстояло остаться в Палестине, единодушно отвергли предложение Ричарда поставить командующим Ги Лузиньянского. Учитывая это, английский король признал за маркизом Монферратским право на королевство Иерусалимское и решил передать командование ему. Однако 28 апреля 1192 года Конрад Монферратский был убит ассасинами. Снова встал вопрос о претенденте на иерусалимский престол, им стал со всеобщего одобрения племянник французского и английского королей Генрих Шампанский. Ги Лузиньянский же, уплатив Ричарду 40 тысяч дукатов, стал владельцем острова Кипр. 17 мая Ричард осадил, а через пять дней взял Даронскую крепость, цитадель, находившуюся на пути через Синайскую пустыню. Во время осады к нему присоединились Генрих Шампанский и Юг Бургундский. Все были уверены, что на этот раз Иерусалим будет взят. В самом городе с того момента, как в пяти километрах от него были замечены разведчики крестоносцев, горожане были охвачены паникой. По сообщению автора англо-нормандского рассказа о крестовом походе, в это время Ричард посетил некоего отшельника с горы Святого Самуила. Тот в разговоре с королём заявил, «что не пришло ещё время, когда Бог сочтёт людей Своих достаточно освятившимися, чтобы Святая земля и Пресвятой Крест могли быть переданы в руки христиан». Это предсказание, ставшее известным крестоносцам, поколебало их уверенность, они медлили, решив дождаться поддержки из Акры. 20 июня 1192 года Ричард захватил караван, следовавший из египетского Бильбаиса, взяв богатейшую добычу. Это обстоятельство повергло в растерянность самого Саладина. Воспрявшие же духом крестоносцы были готовы напасть на Иерусалим, однако король не мог решиться на штурм. Амбруаз рассказывает о его колебаниях: Ричард опасался потери чести в случае неудачи, боялся остаться «навсегда виноватым». На совете 4 июля, где собрались представители орденов тамплиеров и госпитальеров, французских и английских рыцарей, а также рыцарей, уроженцев Святой земли, было решено отойти от Иерусалима без боя. Дух армии крестоносцев был подорван.

Завершение похода

Возвратившись в Акру, Ричард готовился к походу на Бейрут. Вскоре он получил известия о нападении Саладина на Яффу и отплыл на её защиту. 1 августа корабли христиан, возглавляемые королевским судном, подошли к Яффе. Король первым высадился на берег, за ним последовали другие воины. Крестоносцы под прикрытием щитов, сооружённых из обломков кораблей, добрались до укреплений города и отбили его у Саладина, отступившего к Язуру. Отряд английского короля, который насчитывал не более двух тысяч человек, разместился лагерем у Яффы. Утром 5 августа Саладин, располагавший армией, превосходящей силы противника в десять раз, предпринял попытку разбить франков. Благодаря присутствию духа Ричарда, его решительным действиям, крестоносцы отбили атаку сарацинов. По свидетельству Амбруаза, сам король бился так, что кожа на его руках порвалась. Ближе к завершению битвы Малик аль-Адиль видя, что Ричард лишился лошади, послал к нему мамелюка с двумя скакунами, так как король не должен был сражаться пешим. Саладин ушёл через Язур на Латрун.

Епископ Солсбери Губерт Готье и Генрих Шампанский убедили Ричарда начать переговоры, которые продолжались около месяца. Саладин тянул время, понимая, что Ричарду задержка невыгодна. 2 сентября 1192 года был заключён мир. Ричард добился для христиан свободы доступа к святыням без внесения таможенных сборов и пошлин на проживание в Иерусалиме, Саладин признал прибрежные земли Сирии и Палестины от Тира до Яффы владениями крестоносцев. Яффа на долгие годы стала местом, куда приходили паломники и дожидались там разрешения на продолжение пути до Рамлы и Иерусалима. Были освобождены пленники и в их числе рыцарь Гийом де Прео, благодаря которому избежал плена Ричард. Сам король Англии не решился посетить Иерусалим, чувствуя свою вину, так как «не смог вырвать его из рук своих врагов». Несмотря на то, что Иерусалим не был взят, завоевания Ричарда обеспечили существование христианского королевства на Святой земле ещё на сто лет.

События в Англии

События, произошедшие во время отсутствия Ричарда в Англии, требовали незамедлительного возвращения короля. Конфликты между епископом Лонгчампом, получившим от Ричарда полномочия канцлера, и братьями короля не прекращались. Ещё будучи на Сицилии Ричард направил в Англию епископа Руанского, поручив тому улаживать вскрывшиеся противоречия. Также король пожелал, чтобы Хью Бардулф сменил брата Уильяма Лонгчампа на должности шерифа провинции Йорк. Брат короля Иоанн осадил замок Линкольн, который пожелал взять под свою руку Лонгчамп, и захватил замки Тикхилл и Ноттингем. Смерть папы Климента заставила Лонгчампа, считавшегося папским легатом, заключить мирный договор с Иоанном и отвести своих наёмников, захвативших Линкольн. В июле 1191 года Уильям Лонгчамп дал обещание поддержать занятие английского престола Иоанном в том случае, если Ричард погибнет на Святой земле. Однако канцлер воспрепятствовал возвращению в Англию единокровного брата короля Джеффри, ставшего архиепископом Йоркским. Джеффри высадился в Дувре 14 сентября, был там захвачен людьми канцлера и заключён в крепость вместе со своей свитой. Вскоре Лонгчамп выпустил брата короля, однако тот, прибыв в Лондон, не переставал жаловаться на его произвол. Судя по сообщениям Юга де Нюана, епископа Личфилда (или Ковенри), Лонгчамп после нескольких столкновений с людьми Иоанна Безземельного укрылся в Тауэре. 8 октября 1191 года в соборе Святого Павла Иоанн при большом стечении народа сместил со всех постов Лонгчампа. После этого представители лондонских горожан во главе с Махаэлем Валийским принесли присягу в верности Ричарду и Иоанну, признав последнего наследником короля. Лонгчамп оставил свои полномочия, освободил занимаемые им Виндзор и Тауэр, и, оставив заложников, бежал из Англии. Так как Лонгчамп был отлучён от церкви, его епархия, Или, была лишена отправления обрядов. Алиенора Аквитанская, посетившая несколько поместий диоцеза Или, ходатайствовала за снятие отлучения. Тем временем Лонгчамп, встретившись с папой римским, склонил его на свою сторону и сумел добиться от него восстановления в правах папского легата.

Плен

Возвратившийся из Святой земли епископ Бовезский, Филипп де Дрё, распространял слухи о коварстве Ричарда. Он обвинял английского короля в том, что тот хотел выдать Филиппа Августа Саладину, приказал убить Конрада Монферратского, отравил герцога Бургундского и предал дело крестоносцев. По сообщению хрониста, епископ Бовезский уверил короля Франции, что Ричард помышляет о его убийстве, и тот направил посольство к императору Священной Римской империи, чтобы настроить последнего против короля Англии. Хронист Вильгельм Нойбургский рассказывает о том, что Филипп Август, опасаясь наёмных убийц, окружил себя вооружённой охраной. Император же распорядился в случае появления Ричарда на землях, подчинённых ему, задержать короля Англии.

Возвращаясь из Палестины, король сделал остановку на Кипре. Здесь он подтвердил права Ги Лузиньяна на остров. 9 октября 1192 года Ричард покинул Кипр. Его флот попал в серию штормов, продолжавшуюся шесть недель. За несколько дней до планируемой высадки в Марселе, король получил известие о том, что будет захвачен, как только ступит на землю. Он повернул обратно и был вынужден причалить к острову Корфу, принадлежащему Византии, где встретил два пиратских корабля. Пираты выразили желание провести с Ричардом переговоры, тот, согласившись, посетил их в сопровождении нескольких приближённых. Вместе с каперскими судами король продолжил путешествие вдоль адриатического побережья и высадился близ Рагузы. Земли, где находился Ричард, принадлежали вассалу Леопольда V Мейнхарду II Горицкому, у которого король должен был получить разрешение на проход до Альп. Понимая, что рискует свободой, а то и жизнью, он назвался купцом Гуго, сопровождающим графа Бодуэна Бетюнского, возвращающегося из паломничества. Гонец, отправленный к Мейнхарду II, получил также для графа Горицкого ценные подарки. Однако именно щедрость мнимого купца вызвала подозрения у Мейнхарда, что с графом Бетюнским путешествует сам Ричард. Разрешив паломникам переход через свои земли, Мейнхард в то же время просил своего брата Фридриха Бетесовского захватить короля. Один из приближённых Фридриха, некий Роже д’Аржантон, получил приказ обыскать все дома в городе и найти Ричарда. Увидев короля, д’Аржантон умолял его поскорее бежать, и Ричард, сопровождаемый всего двумя спутниками отправился в сторону Вены. Через трое суток король остановился в местечке Гинана на Дунае. Один из слуг Ричарда, знавший немецкий язык, отправился купить еды. Он навлёк на себя подозрения тем, что пытался расплатиться золотыми безантами, никогда прежде не виданными местными жителями. Слуга поспешно вернулся к Ричарду и просил того срочно покинуть город. Однако короля настиг приступ болезни, которой он страдал с того времени, как побывал в Палестине. Беглецам пришлось задержаться на несколько дней. 21 декабря 1192 года спутник короля снова отправился в город за едой и был арестован, так как у молодого человека были перчатки с гербом Ричарда. Слугу заставили раскрыть убежище короля. Схватил Ричарда Георг Роппельт, рыцарь австрийского герцога Леопольда, находившегося в то время в Вене. Сначала короля Англии держали в замке Кюнрингербург в шестидесяти километрах от Вены, потом — в Оксенфурте, близ Вюрцбурга. В Оксенфурте Ричард был передан императору Генриху VI. Позднее местом заключения стал имперский замок Трифельс. По сообщению Рауля Коггесхолла, по приказу императора король был окружён охраной днём и ночью, но сохранял присутствие духа. Стража с обнажёнными мечами не давала никому приблизиться к Ричарду, между тем, его хотели видеть многие, среди прочих — настоятель Клюнийского аббатства, епископ Гуго Солсберийский и канцлер Уильям Лонгчамп.

Генрих VI в Хагенау на специально созванном собрании высокопоставленных духовных и светских лиц огласил список обвинений, предъявляемых им Ричарду. По мнению императора, из-за действий английского короля он потерял Сицилию и Апулию, на которые претендовала его супруга Констанция. Император не обошёл своим вниманием свержение императора Кипрского, своего родственника. По словам Генриха, Ричард продавал и перепродавал остров, не имея на то никакого права. Также прозвучали обвинения короля в смерти Конрада Монферратского и попытке убить Филиппа Августа. Были упомянуты эпизод с оскорблением знамени герцога Австрийского и многократно выказываемое презрение к крестоносцам из Германии. Ричард, присутствовавший на собрании отверг все обвинения и, по рассказу хрониста, его защита была столь убедительна, что он «заслужил восхищение и уважение всех». Сам император «проникся к нему не только милосердием, но даже стал питать к нему дружбу». Соглашение о выкупе короля Англии было принято 29 июня. Император потребовал 150 тысяч марок — двухлетний доход английской короны. Известно, что Филиппа Августа обвиняли в попытке подкупа императора: будто бы он предлагал сумму, равную выкупу, либо бо́льшую, лишь бы тот продолжал удерживать Ричарда в заключении, однако Генриха удержали от нарушения клятвы имперские князья.

В Англии о пленении Ричарда стало известно в феврале 1193 года. Алиенора Аквитанская обратилась к папе Целестину III, упрекая его в том, что он не сделал всё возможное, чтобы вернуть Ричарду свободу. Целестин отлучил от церкви Леопольда Австрийского и довёл до сведения Филиппа Августа, что экскоммуникации подвергнется и он, если принёсет ущерб землям крестоносцев (в их число входил и Ричард), но против императора Генриха ничего не предпринял.

После получения условий, на которых должен был быть освобождён король, всем налогоплательщикам было приказано предоставить четвёртую часть доходов для сбора средств на выкуп. Алиенора Аквитанская лично следила за выполнением предписания юстициариев. Когда стало ясно, что требуемую сумму не удаётся собрать, было решено отправить императору двести заложников до тех пор, пока он не получит весь выкуп. Алиенора лично доставила деньги в Германию. 2 февраля 1194 года на торжественном собрании в Майнце Ричард получил свободу, но был вынужден принести оммаж императору и обещать ему выплату ежегодно пяти тысяч фунтов стерлингов. Кроме того, Ричард помирил императора и герцога Саксонского Генриха Льва, залогом согласия должен был стать брак одного из сыновей герцога и девушки из рода императора. 4 февраля 1194 года Ричард и Алиенора покинули Майнц. По сообщению Вильяма Ньюбургского, после отъезда английского короля император пожалел о том, что отпустил узника, «тирана сильного, воистину угрожающего всему миру», и отправил за ним погоню. Когда же Ричарда не удалось схватить, Генрих ужесточил условия, в которых содержались английские заложники.

Филипп II послал Иоанну Безземельному письмо со словами «Будь осторожен. Дьявол на свободе».

Конец правления

Ричард возвратился в Англию 13 марта 1194 года. После кратковременного пребывания в Лондоне Ричард направился в Ноттингем, где осадил крепости Ноттингем и Тикхилл, занятые сторонниками его брата Иоанна. Защитники цитаделей, поражённые возвращением короля, сдались без боя 28 марта. Некоторые из них избежали тюремного заключения, выплатив Ричарду, нуждавшемуся в деньгах, большие выкупы. 10 апреля в Нортхемптоне король созвал торжественную Пасхальную ассамблею, завершившуюся 17 апреля его второй коронацией в Винчестере. Перед церемонией состоялось собрание подчинённых Ричарду кастелянов и сеньоров, изъявивших ему свою верность. Конфликт Ричарда с Филиппом Августом был неизбежен, войну отсрочило лишь тяжёлое материальное положение Англии и необходимость мобилизации всех сил для ведения масштабных боевых действий. Ричард также постарался обезопасить северную и юго-западную границы своих земель. В апреле 1194 года за сумму, почти равную размеру его выкупа, король Англии подтвердил независимость Шотландии, лишив Филиппа Августа возможного союзника. 12 мая Ричард покинул Англию, доверив управление в стране Губерту Готье. Автор жизнеописания Уильяма Маршала рассказывает о восторженном приёме, оказанном королю жителями нормандского Барфлёра. В Лизьё, в доме архидиакона Иоанна д’Алансона, состоялась встреча Ричарда с братом. Король помирился с Иоанном и назначил его наследником, несмотря на его былые контакты с королём Франции, использовавшим любую возможность, чтобы расширить свои владения за счёт земель анжуйского дома. По приказу Ричарда был составлен список мужчин (так называемая «оценка сержантов»), представителей всех населённых пунктов, которые, в случае необходимости, могли пополнить армию короля. Весной 1194 года Филипп Август осадил Вернёй, однако отошёл от него 28 мая, получив весть о появлении Ричарда. 13 июня английский король захватил замок Лош в Турени. Немного позднее он стал лагерем в Вандоме. Филипп Август, разграбив Эврё, отправился на юг и остановился недалеко от Вандома. В произошедшем 5 июля столкновении при Фретевале Ричард одержал верх, преследовал отступивших французов и едва не пленил Филиппа. После битвы у Фретеваля стороны договорились о перемирии.

Остро нуждаясь в деньгах, Ричард разрешил проводить в Англии рыцарские турниры, запрещённые его отцом. Все участники, в соответствии со своим положением, вносили в казну особую пошлину. В 1195 году, когда из-за неурожая пострадала Нормандия, Ричард снова воспользовался финансовой помощью Англии. Внезапная смерть Леопольда Австрийского принесла освобождение заложников, которых тот удерживал, в ожидании выплаты Ричардом остатка выкупа. Сын Леопольда, экскоммуникация которого так и не была отменена, опасаясь дальнейших наказаний, отпустил англичан. Боевые действия между Ричардом и Филиппом продолжались. Новая встреча английского и французского королей состоялась в Вернёй 8 ноября 1195 года, несмотря на то, что стороны не урегулировали конфликт, перемирие было продлено до 13 января 1196 года. Чуть позже Филипп Август взял Нонанкур и Омаль, почти в то же время взбунтовалась Бретань: её жители стремились к независимости и поддерживали Артура, сына Джеффри Бретонского, союзника французского короля. Чтобы подавить волнения в этой провинции, войска Ричарда совершили туда несколько рейдов. Эти события заставили Ричарда искать примирения с Раймундом Тулузским. Брак его сестры Иоанны с графом Тулузы, заключённый в октябре 1196 года в Руане, делал последнего союзником английского короля.

В 1196—1198 годах Ричард построил в Нормандии замок Шато-Гайар недалеко от Руана. Несмотря на то, что по договору с Филиппом он не должен был возводить крепостей, Ричард, потерявший свою ключевую нормандскую цитадель Жизор (в 1193 году она отошла французскому королю), завершил сооружение Шато-Гайара в рекордно короткие сроки.

После смерти императора Генриха VI германские князья предложили корону Священной Римской империи английскому королю. Ричард не принял её, однако назвал имя того, кого хотел бы видеть императором: сына сестры Матильды, Оттона Брауншвейгского. В 1197 году Ричард заключил договор с Бодуэном Фландрским, который принёс королю Англии вассальную присягу. Таким образом, его положение на континенте усиливалось: Франция оказалась в окружении его союзников. В продолжавшихся стычках между войсками двух королей удача сопутствовала Ричарду, причём последний период войны был отмечен обоюдной жестокостью по отношению к пленным. Потерпев ряд поражений, Филипп решил заключить мирный договор. Он встретился с Ричардом на Сене между Гуле и Верноном. 13 января 1199 года было заключено соглашение о пятилетнем перемирии. Договор подтверждал права Оттона Брауншвейгского на корону Священной Римской империи и предусматривал брачный союз между сыном Филиппа и племянницей Ричарда (личности жениха и невесты не были уточнены). После Рождественской ассамблеи в Донфроне Ричард направился в Аквитанию. В начале марта он принял посланников от виконта Лиможского Адемара V (Бозон, около 1135—1199). Согласно обычаю, виконт предлагал своему сеньору часть клада, найденного в его земле.

26 марта 1199 года при осаде замка Адемара V Лиможского Шалю-Шаброль в Лимузене Ричард был ранен в шею арбалетным болтом французским рыцарем Пьером Базилем и 6 апреля скончался от заражения крови на руках своей 77-летней матери Алиеноры. Он похоронен в аббатстве Фонтевро во Франции рядом со своим отцом.

Наследие

Поскольку Ричард не имел законных детей, трон перешёл к его брату Иоанну.

Наиболее важные последствия правления Ричарда:

• Захваченный Ричардом Кипр был необходим для поддержания французских владений в Палестине в течение ещё целого столетия.
• Военные подвиги Ричарда сделали его одной из самых выдающихся фигур в средневековой истории и литературе. Ричард выступает героем многочисленных легенд (особенно сказаний о Робин Гуде, хотя они и жили в разное время), книг (например, «Айвенго» Вальтера Скотта, «Поющий король» Александра Сегеня), фильмов (например, «Лев зимой»), песен (например, композиция Lionheart NWOBHM-группы Saxon) и компьютерных игр (Stronghold Crusader, Assassin’s Creed).

Трубадур

Сохранилось два стихотворных произведения, написанных Ричардом: наиболее известна его канцона, сочинённая в плену у Генриха VI, обращённая единоутробной сестре Марии Шампанской, где упоминается и другая единоутробная сестра — Аликс Блуасская.

Сирвента, второе дошедшее до нас произведение, обращена к Дофину Овернскому, графу Клермона и Монферрана, и его троюродному кузену со стороны отца — Ги II, графу Оверни и Родеза. В ней король упрекает Дофина, за то, что он перешёл на сторону Филиппа Августа (1194). Сирвента написана на пуатевинском диалекте старофранцузского языка.

По распространённой легенде, трубадур Блондель де Нель (Рето Беццола его отождествляет с Иоанном II Нельским), нашёл Ричарда, когда тот находился в плену у императора по песне, некогда сочинённой ими совместно.

Кроме того, неоднократно упоминается своим другом-врагом Бертраном де Борном под сеньялем «Да-и-Нет». А также у трубадуров Пейре Видаля, Гаусельма Файдита, Гираута де Калансона, монаха из Монтаудона и хронистов-поэтов Амбруаза (участника Третьего крестового похода, составившего его поэтическую летопись), Роджера Ховденского, Гиральда Камбрийского.

Браки и дети

В 1940-х годах британскими историками был поднят вопрос о гомосексуальности Ричарда. В настоящее время данный вопрос остаётся спорным, мнения ведущих историков о сексуальной ориентации монарха различаются. Детей, рождённых в браке, у 41-летнего короля не было.

• Жена (с 12 мая 1191, Кипр) Беренгария Наваррская (ок. 1170—1230), дочь Санчо VI Мудрого, короля Наварры
  • Брак был бесплоден.
• Внебрачная связь с Амелией де Коньяк (1164—1206).
  • внебрачный сын — Филипп де Коньяк (начало 1180-х — после 1201). Филипп де Коньяк послужил прообразом Филиппа-бастарда (англ. Philip the Bastard) в пьесе Шекспира «Король Иоанн», в которой Филипп представлен сыном вдовы герцога Фолконбриджского.

В культуре

В художественной литературе

• Романы Вальтера Скотта:
  • «Айвенго» (1819). Король Ричард появляется в качестве второстепенного персонажа.
  • «Обручённая» (1825). Действия романа происходят во времена правления Генриха II, принц Ричард и его брат Иоанн появляются как эпизодические персонажи.
  • «Талисман» (1825). Роман рассказывает о событиях третьего крестового похода, король Ричард является одним из главных героев.

• Морис Юлет — «Ричард Львиное Сердце» (1902)
• Гор Видал — «Поиски короля» (1950)
• Нора Лофтс — «Лютнист» (1951)

В театре

• Георг Фридрих Гендель — опера «Ричард I, король Английский» (1727)
• Андре Гретри — опера «Ричард Львиное Сердце» (1784)
• Джеймс Голдмен — пьеса «Лев зимой» (1966)

В кино

• «Робин Гуд» / Robin Hood (1922; США), реж. Аллан Дуон, в роли Ричарда — Уоллес Бири.
• «Ричард Львиное Сердце» / Richard the Lion-Hearted (1923; США), реж. Честер Уитей, в роли Ричарда — Уоллес Бири.
• «Крестоносцы» / The Crusades (1935; США), реж. Сесил Демилль, в роли Ричарда — Генри Вилкоксон
• «Приключения Робин Гуда» / The Adventures of Robin Hood (1938; США), реж. Майкл Кёртиц и Уильям Кили, в роли Ричарда — Иэн Хантер.
• «Айвенго» / Ivanhoe (1952; США), реж. Ричард Торп, в роли Ричарда — Норман Вудланд
• «Ричард Львиное Сердце» / King Richard and the Crusaders (США, 1954) режиссёр Дэвид Батлер, в роли Ричарда — Джордж Сэндерс.
• «Доктор Кто» / Doctor Who (эпизод «Крестовый поход» / The Crusade, 1965; Великобритания), реж. Дуглас Кэмфилд, в роли Ричарда — Джулиан Гловер.
• «Лев зимой» / The Lion in Winter (Великобритания, 1968), реж. Энтони Харви, в роли Ричарда — Энтони Хопкинс.
• «Айвенго» / Ivanhoe (1982; США), реж. Дуглас Кэмфилд, в роли Ричарда — Джулиан Гловер
• «Баллада о доблестном рыцаре Айвенго» (СССР; 1982), реж. Сергей Тарасов, в роли Ричарда — Ромуалдс Анцанс.
• «Робин Гуд: Принц воров» / Robin Hood: Prince of Thieves (США; 1991), реж. Кевин Рейнольдс, в роли Ричарда — Шон Коннери.
• «Ричард Львиное Сердце» (Россия-Сирия; 1992), реж. Евгений Герасимов, в роли Ричарда — Александр Балуев.
• «Робин Гуд: Мужчины в трико» / Robin Hood: Men in Tights (США, Франция; 1993), реж. Мел Брукс, в роли Ричарда — Патрик Стюарт.
• «Молодой Айвенго» / Young Ivanhoe (Канада, Франция, Великобритания; 1999), реж. Ральф Л. Томас, в роли Ричарда — Марек Васут
• «Лев зимой» / The Lion in Winter (США, 2003), реж. Андрей Кончаловский, в роли Ричарда — Эндрю Хауард.
• «Царство небесное» / Kingdom of Heaven (США, Испания, 2005), реж. Ридли Скотт, в роли Ричарда — Иэн Глен.
• «Ад Данте: Анимированный эпос» / Dante's Inferno: An Animated Epic (Япония, США, Сингапур, Корея Южная; 2010), Ричарда озвучил — Х. Ричард Грин.
• «Робин Гуд» / Robin Hood (2010; США, Великобритания), реж. Ридли Скотт, в роли Ричарда — Дэнни Хьюстон.

В играх

Ричард является одним из персонажей игры Assassin's Creed. Действие игры происходит в 1191 году, в момент противостояния короля и Саладина.

Ссылки

• [www.monsalvat.globalfolio.net/rus/dominator/richard/index.php Собрание материалов о Ричарде I]
• [www.medievalist.globalfolio.net/eng/v/vinsauf/index.php VINSAUF, GEOFFREY. Itinerary of Richard I and others to the Holy Land]
• [www.medievalist.globalfolio.net/eng/r/richard_devizes/index.php RICHARD of DEVIZES. Chronicle of the deeds of Richard I]
• [univertv.ru/video/istoriya/obwee/richard_i_anglijskij_lvinoe_serdce/?mark=new Ричард I Английский (Львиное Сердце) ]
• Елена Сизова. [www.monsalvat.globalfolio.net/rus/dominator/eleanor-aquitaine/sizova_eleanor/index005.php Алиенора де Пуату Аквитанская и её семья как создатели европейской куртуазности]. Историко-искусствоведческий портал "Монсальват". Проверено 3 января 2011. [www.webcitation.org/61AT2lJmR Архивировано из первоисточника 24 августа 2011].

Литература

• Басовская, Н. И. Столетняя война. Леопард против лилии / Отв. ред. Архарова И. Н. — М.: АСТ: Астрель, 2010. — 446 с. — (Историческая библиотека). — 3000 экз. — ISBN 978-5-17-067794-8.
• Конский П. А.,. Ричард I Львиное сердце // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Перну, Р. [books.google.com/books?id=BHIuSQAACAAJ Ричард Львиное Сердце] = Richard Cœur de Lion / Перевод с французского А. Г. Кавтаскина; вступительная статья А. П. Левандовского. — М.: Молодая гвардия, 2009. — 232 с. — (Жизнь замечательных людей). — 3000 экз. — ISBN 978-5-235-03229-3.
• Грановский А. История короля Ричарда I Львиное Сердце. — М.: Русская панорама, 2007. — 320 с. — (Под знаком креста и короны). — 2000 экз. — ISBN 978-5-93165-126-2.
• Кесслер У. Ричард I Львиное Сердце: Король. Крестоносец. Авантюрист / Перевод с немецкого C. А. Прилипскогo. — Харьков: Фолио; Ростов н/Д: Феникс, 1997. — 480 с. — (След в истории). — 11 000 экз. — ISBN 966-03-0170-7.
• Азимов, А. [books.google.com/books?id=de2ONwAACAAJ История Англии] = The shaping of England / Глебовская Л. И.. — М.: ЗАО «Центрполиграф», 2007. — С. 273. — 319 с. — 5000 экз. — ISBN 978-5-9524-2981-9.
• Песни трубадуров / Пер., сост., пред. и прим. А. Г. Наймана. Ответственный редактор М. Л. Гаспаров. — М.: Наука, 1979. — С. 218—230. — 30 000 экз.
• Шамдор, А. Саладин: благородный герой ислама = Saladin, le plus pur heros de l`islam. Paris: Albin Michel, 1956. — СПб., 2004. — С. 301—303.
• Flori Jean. [books.google.com/books?id=mXVnAAAAMAAJ Richard Coeur de Lion: le roi-chevalier]. — Париж: Biographie Payot, 1999. — ISBN 978-2-2288-9272-8.

Предшественник: Генрих II

Король Англии 1189—1199

Преемник: Иоанн

Отрывок, характеризующий Ричард I Львиное Сердце

В апреле месяце войска оживились известием о приезде государя к армии. Ростову не удалось попасть на смотр который делал государь в Бартенштейне: павлоградцы стояли на аванпостах, далеко впереди Бартенштейна.
Они стояли биваками. Денисов с Ростовым жили в вырытой для них солдатами землянке, покрытой сучьями и дерном. Землянка была устроена следующим, вошедшим тогда в моду, способом: прорывалась канава в полтора аршина ширины, два – глубины и три с половиной длины. С одного конца канавы делались ступеньки, и это был сход, крыльцо; сама канава была комната, в которой у счастливых, как у эскадронного командира, в дальней, противуположной ступеням стороне, лежала на кольях, доска – это был стол. С обеих сторон вдоль канавы была снята на аршин земля, и это были две кровати и диваны. Крыша устраивалась так, что в середине можно было стоять, а на кровати даже можно было сидеть, ежели подвинуться ближе к столу. У Денисова, жившего роскошно, потому что солдаты его эскадрона любили его, была еще доска в фронтоне крыши, и в этой доске было разбитое, но склеенное стекло. Когда было очень холодно, то к ступеням (в приемную, как называл Денисов эту часть балагана), приносили на железном загнутом листе жар из солдатских костров, и делалось так тепло, что офицеры, которых много всегда бывало у Денисова и Ростова, сидели в одних рубашках.
В апреле месяце Ростов был дежурным. В 8 м часу утра, вернувшись домой, после бессонной ночи, он велел принести жару, переменил измокшее от дождя белье, помолился Богу, напился чаю, согрелся, убрал в порядок вещи в своем уголке и на столе, и с обветрившимся, горевшим лицом, в одной рубашке, лег на спину, заложив руки под голову. Он приятно размышлял о том, что на днях должен выйти ему следующий чин за последнюю рекогносцировку, и ожидал куда то вышедшего Денисова. Ростову хотелось поговорить с ним.
За шалашом послышался перекатывающийся крик Денисова, очевидно разгорячившегося. Ростов подвинулся к окну посмотреть, с кем он имел дело, и увидал вахмистра Топчеенко.
– Я тебе пг'иказывал не пускать их жг'ать этот ког'ень, машкин какой то! – кричал Денисов. – Ведь я сам видел, Лазаг'чук с поля тащил.
– Я приказывал, ваше высокоблагородие, не слушают, – отвечал вахмистр.
Ростов опять лег на свою кровать и с удовольствием подумал: «пускай его теперь возится, хлопочет, я свое дело отделал и лежу – отлично!» Из за стенки он слышал, что, кроме вахмистра, еще говорил Лаврушка, этот бойкий плутоватый лакей Денисова. Лаврушка что то рассказывал о каких то подводах, сухарях и быках, которых он видел, ездивши за провизией.
За балаганом послышался опять удаляющийся крик Денисова и слова: «Седлай! Второй взвод!»
«Куда это собрались?» подумал Ростов.
Через пять минут Денисов вошел в балаган, влез с грязными ногами на кровать, сердито выкурил трубку, раскидал все свои вещи, надел нагайку и саблю и стал выходить из землянки. На вопрос Ростова, куда? он сердито и неопределенно отвечал, что есть дело.
– Суди меня там Бог и великий государь! – сказал Денисов, выходя; и Ростов услыхал, как за балаганом зашлепали по грязи ноги нескольких лошадей. Ростов не позаботился даже узнать, куда поехал Денисов. Угревшись в своем угле, он заснул и перед вечером только вышел из балагана. Денисов еще не возвращался. Вечер разгулялся; около соседней землянки два офицера с юнкером играли в свайку, с смехом засаживая редьки в рыхлую грязную землю. Ростов присоединился к ним. В середине игры офицеры увидали подъезжавшие к ним повозки: человек 15 гусар на худых лошадях следовали за ними. Повозки, конвоируемые гусарами, подъехали к коновязям, и толпа гусар окружила их.
– Ну вот Денисов всё тужил, – сказал Ростов, – вот и провиант прибыл.
– И то! – сказали офицеры. – То то радешеньки солдаты! – Немного позади гусар ехал Денисов, сопутствуемый двумя пехотными офицерами, с которыми он о чем то разговаривал. Ростов пошел к нему навстречу.
– Я вас предупреждаю, ротмистр, – говорил один из офицеров, худой, маленький ростом и видимо озлобленный.
– Ведь сказал, что не отдам, – отвечал Денисов.
– Вы будете отвечать, ротмистр, это буйство, – у своих транспорты отбивать! Наши два дня не ели.
– А мои две недели не ели, – отвечал Денисов.
– Это разбой, ответите, милостивый государь! – возвышая голос, повторил пехотный офицер.
– Да вы что ко мне пристали? А? – крикнул Денисов, вдруг разгорячась, – отвечать буду я, а не вы, а вы тут не жужжите, пока целы. Марш! – крикнул он на офицеров.
– Хорошо же! – не робея и не отъезжая, кричал маленький офицер, – разбойничать, так я вам…
– К чог'ту марш скорым шагом, пока цел. – И Денисов повернул лошадь к офицеру.
– Хорошо, хорошо, – проговорил офицер с угрозой, и, повернув лошадь, поехал прочь рысью, трясясь на седле.
– Собака на забог'е, живая собака на забог'е, – сказал Денисов ему вслед – высшую насмешку кавалериста над верховым пехотным, и, подъехав к Ростову, расхохотался.
– Отбил у пехоты, отбил силой транспорт! – сказал он. – Что ж, не с голоду же издыхать людям?
Повозки, которые подъехали к гусарам были назначены в пехотный полк, но, известившись через Лаврушку, что этот транспорт идет один, Денисов с гусарами силой отбил его. Солдатам раздали сухарей в волю, поделились даже с другими эскадронами.
На другой день, полковой командир позвал к себе Денисова и сказал ему, закрыв раскрытыми пальцами глаза: «Я на это смотрю вот так, я ничего не знаю и дела не начну; но советую съездить в штаб и там, в провиантском ведомстве уладить это дело, и, если возможно, расписаться, что получили столько то провианту; в противном случае, требованье записано на пехотный полк: дело поднимется и может кончиться дурно».
Денисов прямо от полкового командира поехал в штаб, с искренним желанием исполнить его совет. Вечером он возвратился в свою землянку в таком положении, в котором Ростов еще никогда не видал своего друга. Денисов не мог говорить и задыхался. Когда Ростов спрашивал его, что с ним, он только хриплым и слабым голосом произносил непонятные ругательства и угрозы…
Испуганный положением Денисова, Ростов предлагал ему раздеться, выпить воды и послал за лекарем.
– Меня за г'азбой судить – ох! Дай еще воды – пускай судят, а буду, всегда буду подлецов бить, и госудаг'ю скажу. Льду дайте, – приговаривал он.
Пришедший полковой лекарь сказал, что необходимо пустить кровь. Глубокая тарелка черной крови вышла из мохнатой руки Денисова, и тогда только он был в состоянии рассказать все, что с ним было.
– Приезжаю, – рассказывал Денисов. – «Ну, где у вас тут начальник?» Показали. Подождать не угодно ли. «У меня служба, я зa 30 верст приехал, мне ждать некогда, доложи». Хорошо, выходит этот обер вор: тоже вздумал учить меня: Это разбой! – «Разбой, говорю, не тот делает, кто берет провиант, чтоб кормить своих солдат, а тот кто берет его, чтоб класть в карман!» Так не угодно ли молчать. «Хорошо». Распишитесь, говорит, у комиссионера, а дело ваше передастся по команде. Прихожу к комиссионеру. Вхожу – за столом… Кто же?! Нет, ты подумай!…Кто же нас голодом морит, – закричал Денисов, ударяя кулаком больной руки по столу, так крепко, что стол чуть не упал и стаканы поскакали на нем, – Телянин!! «Как, ты нас с голоду моришь?!» Раз, раз по морде, ловко так пришлось… «А… распротакой сякой и… начал катать. Зато натешился, могу сказать, – кричал Денисов, радостно и злобно из под черных усов оскаливая свои белые зубы. – Я бы убил его, кабы не отняли.
– Да что ж ты кричишь, успокойся, – говорил Ростов: – вот опять кровь пошла. Постой же, перебинтовать надо. Денисова перебинтовали и уложили спать. На другой день он проснулся веселый и спокойный. Но в полдень адъютант полка с серьезным и печальным лицом пришел в общую землянку Денисова и Ростова и с прискорбием показал форменную бумагу к майору Денисову от полкового командира, в которой делались запросы о вчерашнем происшествии. Адъютант сообщил, что дело должно принять весьма дурной оборот, что назначена военно судная комиссия и что при настоящей строгости касательно мародерства и своевольства войск, в счастливом случае, дело может кончиться разжалованьем.
Дело представлялось со стороны обиженных в таком виде, что, после отбития транспорта, майор Денисов, без всякого вызова, в пьяном виде явился к обер провиантмейстеру, назвал его вором, угрожал побоями и когда был выведен вон, то бросился в канцелярию, избил двух чиновников и одному вывихнул руку.
Денисов, на новые вопросы Ростова, смеясь сказал, что, кажется, тут точно другой какой то подвернулся, но что всё это вздор, пустяки, что он и не думает бояться никаких судов, и что ежели эти подлецы осмелятся задрать его, он им ответит так, что они будут помнить.
Денисов говорил пренебрежительно о всем этом деле; но Ростов знал его слишком хорошо, чтобы не заметить, что он в душе (скрывая это от других) боялся суда и мучился этим делом, которое, очевидно, должно было иметь дурные последствия. Каждый день стали приходить бумаги запросы, требования к суду, и первого мая предписано было Денисову сдать старшему по себе эскадрон и явиться в штаб девизии для объяснений по делу о буйстве в провиантской комиссии. Накануне этого дня Платов делал рекогносцировку неприятеля с двумя казачьими полками и двумя эскадронами гусар. Денисов, как всегда, выехал вперед цепи, щеголяя своей храбростью. Одна из пуль, пущенных французскими стрелками, попала ему в мякоть верхней части ноги. Может быть, в другое время Денисов с такой легкой раной не уехал бы от полка, но теперь он воспользовался этим случаем, отказался от явки в дивизию и уехал в госпиталь.


В июне месяце произошло Фридландское сражение, в котором не участвовали павлоградцы, и вслед за ним объявлено было перемирие. Ростов, тяжело чувствовавший отсутствие своего друга, не имея со времени его отъезда никаких известий о нем и беспокоясь о ходе его дела и раны, воспользовался перемирием и отпросился в госпиталь проведать Денисова.
Госпиталь находился в маленьком прусском местечке, два раза разоренном русскими и французскими войсками. Именно потому, что это было летом, когда в поле было так хорошо, местечко это с своими разломанными крышами и заборами и своими загаженными улицами, оборванными жителями и пьяными и больными солдатами, бродившими по нем, представляло особенно мрачное зрелище.
В каменном доме, на дворе с остатками разобранного забора, выбитыми частью рамами и стеклами, помещался госпиталь. Несколько перевязанных, бледных и опухших солдат ходили и сидели на дворе на солнушке.
Как только Ростов вошел в двери дома, его обхватил запах гниющего тела и больницы. На лестнице он встретил военного русского доктора с сигарою во рту. За доктором шел русский фельдшер.
– Не могу же я разорваться, – говорил доктор; – приходи вечерком к Макару Алексеевичу, я там буду. – Фельдшер что то еще спросил у него.
– Э! делай как знаешь! Разве не всё равно? – Доктор увидал подымающегося на лестницу Ростова.
– Вы зачем, ваше благородие? – сказал доктор. – Вы зачем? Или пуля вас не брала, так вы тифу набраться хотите? Тут, батюшка, дом прокаженных.
– Отчего? – спросил Ростов.
– Тиф, батюшка. Кто ни взойдет – смерть. Только мы двое с Макеевым (он указал на фельдшера) тут трепемся. Тут уж нашего брата докторов человек пять перемерло. Как поступит новенький, через недельку готов, – с видимым удовольствием сказал доктор. – Прусских докторов вызывали, так не любят союзники то наши.
Ростов объяснил ему, что он желал видеть здесь лежащего гусарского майора Денисова.
– Не знаю, не ведаю, батюшка. Ведь вы подумайте, у меня на одного три госпиталя, 400 больных слишком! Еще хорошо, прусские дамы благодетельницы нам кофе и корпию присылают по два фунта в месяц, а то бы пропали. – Он засмеялся. – 400, батюшка; а мне всё новеньких присылают. Ведь 400 есть? А? – обратился он к фельдшеру.
Фельдшер имел измученный вид. Он, видимо, с досадой дожидался, скоро ли уйдет заболтавшийся доктор.
– Майор Денисов, – повторил Ростов; – он под Молитеном ранен был.
– Кажется, умер. А, Макеев? – равнодушно спросил доктор у фельдшера.
Фельдшер однако не подтвердил слов доктора.
– Что он такой длинный, рыжеватый? – спросил доктор.
Ростов описал наружность Денисова.
– Был, был такой, – как бы радостно проговорил доктор, – этот должно быть умер, а впрочем я справлюсь, у меня списки были. Есть у тебя, Макеев?
– Списки у Макара Алексеича, – сказал фельдшер. – А пожалуйте в офицерские палаты, там сами увидите, – прибавил он, обращаясь к Ростову.
– Эх, лучше не ходить, батюшка, – сказал доктор: – а то как бы сами тут не остались. – Но Ростов откланялся доктору и попросил фельдшера проводить его.
– Не пенять же чур на меня, – прокричал доктор из под лестницы.
Ростов с фельдшером вошли в коридор. Больничный запах был так силен в этом темном коридоре, что Ростов схватился зa нос и должен был остановиться, чтобы собраться с силами и итти дальше. Направо отворилась дверь, и оттуда высунулся на костылях худой, желтый человек, босой и в одном белье.
Он, опершись о притолку, блестящими, завистливыми глазами поглядел на проходящих. Заглянув в дверь, Ростов увидал, что больные и раненые лежали там на полу, на соломе и шинелях.
– А можно войти посмотреть? – спросил Ростов.
– Что же смотреть? – сказал фельдшер. Но именно потому что фельдшер очевидно не желал впустить туда, Ростов вошел в солдатские палаты. Запах, к которому он уже успел придышаться в коридоре, здесь был еще сильнее. Запах этот здесь несколько изменился; он был резче, и чувствительно было, что отсюда то именно он и происходил.
В длинной комнате, ярко освещенной солнцем в большие окна, в два ряда, головами к стенам и оставляя проход по середине, лежали больные и раненые. Большая часть из них были в забытьи и не обратили вниманья на вошедших. Те, которые были в памяти, все приподнялись или подняли свои худые, желтые лица, и все с одним и тем же выражением надежды на помощь, упрека и зависти к чужому здоровью, не спуская глаз, смотрели на Ростова. Ростов вышел на середину комнаты, заглянул в соседние двери комнат с растворенными дверями, и с обеих сторон увидал то же самое. Он остановился, молча оглядываясь вокруг себя. Он никак не ожидал видеть это. Перед самым им лежал почти поперек середняго прохода, на голом полу, больной, вероятно казак, потому что волосы его были обстрижены в скобку. Казак этот лежал навзничь, раскинув огромные руки и ноги. Лицо его было багрово красно, глаза совершенно закачены, так что видны были одни белки, и на босых ногах его и на руках, еще красных, жилы напружились как веревки. Он стукнулся затылком о пол и что то хрипло проговорил и стал повторять это слово. Ростов прислушался к тому, что он говорил, и разобрал повторяемое им слово. Слово это было: испить – пить – испить! Ростов оглянулся, отыскивая того, кто бы мог уложить на место этого больного и дать ему воды.
– Кто тут ходит за больными? – спросил он фельдшера. В это время из соседней комнаты вышел фурштадский солдат, больничный служитель, и отбивая шаг вытянулся перед Ростовым.
– Здравия желаю, ваше высокоблагородие! – прокричал этот солдат, выкатывая глаза на Ростова и, очевидно, принимая его за больничное начальство.
– Убери же его, дай ему воды, – сказал Ростов, указывая на казака.
– Слушаю, ваше высокоблагородие, – с удовольствием проговорил солдат, еще старательнее выкатывая глаза и вытягиваясь, но не трогаясь с места.
– Нет, тут ничего не сделаешь, – подумал Ростов, опустив глаза, и хотел уже выходить, но с правой стороны он чувствовал устремленный на себя значительный взгляд и оглянулся на него. Почти в самом углу на шинели сидел с желтым, как скелет, худым, строгим лицом и небритой седой бородой, старый солдат и упорно смотрел на Ростова. С одной стороны, сосед старого солдата что то шептал ему, указывая на Ростова. Ростов понял, что старик намерен о чем то просить его. Он подошел ближе и увидал, что у старика была согнута только одна нога, а другой совсем не было выше колена. Другой сосед старика, неподвижно лежавший с закинутой головой, довольно далеко от него, был молодой солдат с восковой бледностью на курносом, покрытом еще веснушками, лице и с закаченными под веки глазами. Ростов поглядел на курносого солдата, и мороз пробежал по его спине.
– Да ведь этот, кажется… – обратился он к фельдшеру.
– Уж как просили, ваше благородие, – сказал старый солдат с дрожанием нижней челюсти. – Еще утром кончился. Ведь тоже люди, а не собаки…
– Сейчас пришлю, уберут, уберут, – поспешно сказал фельдшер. – Пожалуйте, ваше благородие.
– Пойдем, пойдем, – поспешно сказал Ростов, и опустив глаза, и сжавшись, стараясь пройти незамеченным сквозь строй этих укоризненных и завистливых глаз, устремленных на него, он вышел из комнаты.


Пройдя коридор, фельдшер ввел Ростова в офицерские палаты, состоявшие из трех, с растворенными дверями, комнат. В комнатах этих были кровати; раненые и больные офицеры лежали и сидели на них. Некоторые в больничных халатах ходили по комнатам. Первое лицо, встретившееся Ростову в офицерских палатах, был маленький, худой человечек без руки, в колпаке и больничном халате с закушенной трубочкой, ходивший в первой комнате. Ростов, вглядываясь в него, старался вспомнить, где он его видел.
– Вот где Бог привел свидеться, – сказал маленький человек. – Тушин, Тушин, помните довез вас под Шенграбеном? А мне кусочек отрезали, вот… – сказал он, улыбаясь, показывая на пустой рукав халата. – Василья Дмитриевича Денисова ищете? – сожитель! – сказал он, узнав, кого нужно было Ростову. – Здесь, здесь и Тушин повел его в другую комнату, из которой слышался хохот нескольких голосов.
«И как они могут не только хохотать, но жить тут»? думал Ростов, всё слыша еще этот запах мертвого тела, которого он набрался еще в солдатском госпитале, и всё еще видя вокруг себя эти завистливые взгляды, провожавшие его с обеих сторон, и лицо этого молодого солдата с закаченными глазами.
Денисов, закрывшись с головой одеялом, спал не постели, несмотря на то, что был 12 й час дня.
– А, Г'остов? 3до'ово, здо'ово, – закричал он всё тем же голосом, как бывало и в полку; но Ростов с грустью заметил, как за этой привычной развязностью и оживленностью какое то новое дурное, затаенное чувство проглядывало в выражении лица, в интонациях и словах Денисова.
Рана его, несмотря на свою ничтожность, все еще не заживала, хотя уже прошло шесть недель, как он был ранен. В лице его была та же бледная опухлость, которая была на всех гошпитальных лицах. Но не это поразило Ростова; его поразило то, что Денисов как будто не рад был ему и неестественно ему улыбался. Денисов не расспрашивал ни про полк, ни про общий ход дела. Когда Ростов говорил про это, Денисов не слушал.
Ростов заметил даже, что Денисову неприятно было, когда ему напоминали о полке и вообще о той, другой, вольной жизни, которая шла вне госпиталя. Он, казалось, старался забыть ту прежнюю жизнь и интересовался только своим делом с провиантскими чиновниками. На вопрос Ростова, в каком положении было дело, он тотчас достал из под подушки бумагу, полученную из комиссии, и свой черновой ответ на нее. Он оживился, начав читать свою бумагу и особенно давал заметить Ростову колкости, которые он в этой бумаге говорил своим врагам. Госпитальные товарищи Денисова, окружившие было Ростова – вновь прибывшее из вольного света лицо, – стали понемногу расходиться, как только Денисов стал читать свою бумагу. По их лицам Ростов понял, что все эти господа уже не раз слышали всю эту успевшую им надоесть историю. Только сосед на кровати, толстый улан, сидел на своей койке, мрачно нахмурившись и куря трубку, и маленький Тушин без руки продолжал слушать, неодобрительно покачивая головой. В середине чтения улан перебил Денисова.
– А по мне, – сказал он, обращаясь к Ростову, – надо просто просить государя о помиловании. Теперь, говорят, награды будут большие, и верно простят…
– Мне просить государя! – сказал Денисов голосом, которому он хотел придать прежнюю энергию и горячность, но который звучал бесполезной раздражительностью. – О чем? Ежели бы я был разбойник, я бы просил милости, а то я сужусь за то, что вывожу на чистую воду разбойников. Пускай судят, я никого не боюсь: я честно служил царю, отечеству и не крал! И меня разжаловать, и… Слушай, я так прямо и пишу им, вот я пишу: «ежели бы я был казнокрад…
– Ловко написано, что и говорить, – сказал Тушин. Да не в том дело, Василий Дмитрич, – он тоже обратился к Ростову, – покориться надо, а вот Василий Дмитрич не хочет. Ведь аудитор говорил вам, что дело ваше плохо.
– Ну пускай будет плохо, – сказал Денисов. – Вам написал аудитор просьбу, – продолжал Тушин, – и надо подписать, да вот с ними и отправить. У них верно (он указал на Ростова) и рука в штабе есть. Уже лучше случая не найдете.
– Да ведь я сказал, что подличать не стану, – перебил Денисов и опять продолжал чтение своей бумаги.
Ростов не смел уговаривать Денисова, хотя он инстинктом чувствовал, что путь, предлагаемый Тушиным и другими офицерами, был самый верный, и хотя он считал бы себя счастливым, ежели бы мог оказать помощь Денисову: он знал непреклонность воли Денисова и его правдивую горячность.
Когда кончилось чтение ядовитых бумаг Денисова, продолжавшееся более часа, Ростов ничего не сказал, и в самом грустном расположении духа, в обществе опять собравшихся около него госпитальных товарищей Денисова, провел остальную часть дня, рассказывая про то, что он знал, и слушая рассказы других. Денисов мрачно молчал в продолжение всего вечера.
Поздно вечером Ростов собрался уезжать и спросил Денисова, не будет ли каких поручений?
– Да, постой, – сказал Денисов, оглянулся на офицеров и, достав из под подушки свои бумаги, пошел к окну, на котором у него стояла чернильница, и сел писать.
– Видно плетью обуха не пег'ешибешь, – сказал он, отходя от окна и подавая Ростову большой конверт. – Это была просьба на имя государя, составленная аудитором, в которой Денисов, ничего не упоминая о винах провиантского ведомства, просил только о помиловании.
– Передай, видно… – Он не договорил и улыбнулся болезненно фальшивой улыбкой.


Вернувшись в полк и передав командиру, в каком положении находилось дело Денисова, Ростов с письмом к государю поехал в Тильзит.
13 го июня, французский и русский императоры съехались в Тильзите. Борис Друбецкой просил важное лицо, при котором он состоял, о том, чтобы быть причислену к свите, назначенной состоять в Тильзите.
– Je voudrais voir le grand homme, [Я желал бы видеть великого человека,] – сказал он, говоря про Наполеона, которого он до сих пор всегда, как и все, называл Буонапарте.
– Vous parlez de Buonaparte? [Вы говорите про Буонапарта?] – сказал ему улыбаясь генерал.
Борис вопросительно посмотрел на своего генерала и тотчас же понял, что это было шуточное испытание.
– Mon prince, je parle de l'empereur Napoleon, [Князь, я говорю об императоре Наполеоне,] – отвечал он. Генерал с улыбкой потрепал его по плечу.
– Ты далеко пойдешь, – сказал он ему и взял с собою.
Борис в числе немногих был на Немане в день свидания императоров; он видел плоты с вензелями, проезд Наполеона по тому берегу мимо французской гвардии, видел задумчивое лицо императора Александра, в то время как он молча сидел в корчме на берегу Немана, ожидая прибытия Наполеона; видел, как оба императора сели в лодки и как Наполеон, приставши прежде к плоту, быстрыми шагами пошел вперед и, встречая Александра, подал ему руку, и как оба скрылись в павильоне. Со времени своего вступления в высшие миры, Борис сделал себе привычку внимательно наблюдать то, что происходило вокруг него и записывать. Во время свидания в Тильзите он расспрашивал об именах тех лиц, которые приехали с Наполеоном, о мундирах, которые были на них надеты, и внимательно прислушивался к словам, которые были сказаны важными лицами. В то самое время, как императоры вошли в павильон, он посмотрел на часы и не забыл посмотреть опять в то время, когда Александр вышел из павильона. Свидание продолжалось час и пятьдесят три минуты: он так и записал это в тот вечер в числе других фактов, которые, он полагал, имели историческое значение. Так как свита императора была очень небольшая, то для человека, дорожащего успехом по службе, находиться в Тильзите во время свидания императоров было делом очень важным, и Борис, попав в Тильзит, чувствовал, что с этого времени положение его совершенно утвердилось. Его не только знали, но к нему пригляделись и привыкли. Два раза он исполнял поручения к самому государю, так что государь знал его в лицо, и все приближенные не только не дичились его, как прежде, считая за новое лицо, но удивились бы, ежели бы его не было.
Борис жил с другим адъютантом, польским графом Жилинским. Жилинский, воспитанный в Париже поляк, был богат, страстно любил французов, и почти каждый день во время пребывания в Тильзите, к Жилинскому и Борису собирались на обеды и завтраки французские офицеры из гвардии и главного французского штаба.
24 го июня вечером, граф Жилинский, сожитель Бориса, устроил для своих знакомых французов ужин. На ужине этом был почетный гость, один адъютант Наполеона, несколько офицеров французской гвардии и молодой мальчик старой аристократической французской фамилии, паж Наполеона. В этот самый день Ростов, пользуясь темнотой, чтобы не быть узнанным, в статском платье, приехал в Тильзит и вошел в квартиру Жилинского и Бориса.
В Ростове, также как и во всей армии, из которой он приехал, еще далеко не совершился в отношении Наполеона и французов, из врагов сделавшихся друзьями, тот переворот, который произошел в главной квартире и в Борисе. Все еще продолжали в армии испытывать прежнее смешанное чувство злобы, презрения и страха к Бонапарте и французам. Еще недавно Ростов, разговаривая с Платовским казачьим офицером, спорил о том, что ежели бы Наполеон был взят в плен, с ним обратились бы не как с государем, а как с преступником. Еще недавно на дороге, встретившись с французским раненым полковником, Ростов разгорячился, доказывая ему, что не может быть мира между законным государем и преступником Бонапарте. Поэтому Ростова странно поразил в квартире Бориса вид французских офицеров в тех самых мундирах, на которые он привык совсем иначе смотреть из фланкерской цепи. Как только он увидал высунувшегося из двери французского офицера, это чувство войны, враждебности, которое он всегда испытывал при виде неприятеля, вдруг обхватило его. Он остановился на пороге и по русски спросил, тут ли живет Друбецкой. Борис, заслышав чужой голос в передней, вышел к нему навстречу. Лицо его в первую минуту, когда он узнал Ростова, выразило досаду.
– Ах это ты, очень рад, очень рад тебя видеть, – сказал он однако, улыбаясь и подвигаясь к нему. Но Ростов заметил первое его движение.
– Я не во время кажется, – сказал он, – я бы не приехал, но мне дело есть, – сказал он холодно…
– Нет, я только удивляюсь, как ты из полка приехал. – «Dans un moment je suis a vous», [Сию минуту я к твоим услугам,] – обратился он на голос звавшего его.
– Я вижу, что я не во время, – повторил Ростов.
Выражение досады уже исчезло на лице Бориса; видимо обдумав и решив, что ему делать, он с особенным спокойствием взял его за обе руки и повел в соседнюю комнату. Глаза Бориса, спокойно и твердо глядевшие на Ростова, были как будто застланы чем то, как будто какая то заслонка – синие очки общежития – были надеты на них. Так казалось Ростову.
– Ах полно, пожалуйста, можешь ли ты быть не во время, – сказал Борис. – Борис ввел его в комнату, где был накрыт ужин, познакомил с гостями, назвав его и объяснив, что он был не статский, но гусарский офицер, его старый приятель. – Граф Жилинский, le comte N.N., le capitaine S.S., [граф Н.Н., капитан С.С.] – называл он гостей. Ростов нахмуренно глядел на французов, неохотно раскланивался и молчал.
Жилинский, видимо, не радостно принял это новое русское лицо в свой кружок и ничего не сказал Ростову. Борис, казалось, не замечал происшедшего стеснения от нового лица и с тем же приятным спокойствием и застланностью в глазах, с которыми он встретил Ростова, старался оживить разговор. Один из французов обратился с обыкновенной французской учтивостью к упорно молчавшему Ростову и сказал ему, что вероятно для того, чтобы увидать императора, он приехал в Тильзит.
– Нет, у меня есть дело, – коротко ответил Ростов.
Ростов сделался не в духе тотчас же после того, как он заметил неудовольствие на лице Бориса, и, как всегда бывает с людьми, которые не в духе, ему казалось, что все неприязненно смотрят на него и что всем он мешает. И действительно он мешал всем и один оставался вне вновь завязавшегося общего разговора. «И зачем он сидит тут?» говорили взгляды, которые бросали на него гости. Он встал и подошел к Борису.
– Однако я тебя стесняю, – сказал он ему тихо, – пойдем, поговорим о деле, и я уйду.
– Да нет, нисколько, сказал Борис. А ежели ты устал, пойдем в мою комнатку и ложись отдохни.
– И в самом деле…
Они вошли в маленькую комнатку, где спал Борис. Ростов, не садясь, тотчас же с раздраженьем – как будто Борис был в чем нибудь виноват перед ним – начал ему рассказывать дело Денисова, спрашивая, хочет ли и может ли он просить о Денисове через своего генерала у государя и через него передать письмо. Когда они остались вдвоем, Ростов в первый раз убедился, что ему неловко было смотреть в глаза Борису. Борис заложив ногу на ногу и поглаживая левой рукой тонкие пальцы правой руки, слушал Ростова, как слушает генерал доклад подчиненного, то глядя в сторону, то с тою же застланностию во взгляде прямо глядя в глаза Ростову. Ростову всякий раз при этом становилось неловко и он опускал глаза.
– Я слыхал про такого рода дела и знаю, что Государь очень строг в этих случаях. Я думаю, надо бы не доводить до Его Величества. По моему, лучше бы прямо просить корпусного командира… Но вообще я думаю…
– Так ты ничего не хочешь сделать, так и скажи! – закричал почти Ростов, не глядя в глаза Борису.
Борис улыбнулся: – Напротив, я сделаю, что могу, только я думал…
В это время в двери послышался голос Жилинского, звавший Бориса.
– Ну иди, иди, иди… – сказал Ростов и отказавшись от ужина, и оставшись один в маленькой комнатке, он долго ходил в ней взад и вперед, и слушал веселый французский говор из соседней комнаты.


Ростов приехал в Тильзит в день, менее всего удобный для ходатайства за Денисова. Самому ему нельзя было итти к дежурному генералу, так как он был во фраке и без разрешения начальства приехал в Тильзит, а Борис, ежели даже и хотел, не мог сделать этого на другой день после приезда Ростова. В этот день, 27 го июня, были подписаны первые условия мира. Императоры поменялись орденами: Александр получил Почетного легиона, а Наполеон Андрея 1 й степени, и в этот день был назначен обед Преображенскому батальону, который давал ему батальон французской гвардии. Государи должны были присутствовать на этом банкете.
Ростову было так неловко и неприятно с Борисом, что, когда после ужина Борис заглянул к нему, он притворился спящим и на другой день рано утром, стараясь не видеть его, ушел из дома. Во фраке и круглой шляпе Николай бродил по городу, разглядывая французов и их мундиры, разглядывая улицы и дома, где жили русский и французский императоры. На площади он видел расставляемые столы и приготовления к обеду, на улицах видел перекинутые драпировки с знаменами русских и французских цветов и огромные вензеля А. и N. В окнах домов были тоже знамена и вензеля.
«Борис не хочет помочь мне, да и я не хочу обращаться к нему. Это дело решенное – думал Николай – между нами всё кончено, но я не уеду отсюда, не сделав всё, что могу для Денисова и главное не передав письма государю. Государю?!… Он тут!» думал Ростов, подходя невольно опять к дому, занимаемому Александром.
У дома этого стояли верховые лошади и съезжалась свита, видимо приготовляясь к выезду государя.
«Всякую минуту я могу увидать его, – думал Ростов. Если бы только я мог прямо передать ему письмо и сказать всё, неужели меня бы арестовали за фрак? Не может быть! Он бы понял, на чьей стороне справедливость. Он всё понимает, всё знает. Кто же может быть справедливее и великодушнее его? Ну, да ежели бы меня и арестовали бы за то, что я здесь, что ж за беда?» думал он, глядя на офицера, всходившего в дом, занимаемый государем. «Ведь вот всходят же. – Э! всё вздор. Пойду и подам сам письмо государю: тем хуже будет для Друбецкого, который довел меня до этого». И вдруг, с решительностью, которой он сам не ждал от себя, Ростов, ощупав письмо в кармане, пошел прямо к дому, занимаемому государем.
«Нет, теперь уже не упущу случая, как после Аустерлица, думал он, ожидая всякую секунду встретить государя и чувствуя прилив крови к сердцу при этой мысли. Упаду в ноги и буду просить его. Он поднимет, выслушает и еще поблагодарит меня». «Я счастлив, когда могу сделать добро, но исправить несправедливость есть величайшее счастье», воображал Ростов слова, которые скажет ему государь. И он пошел мимо любопытно смотревших на него, на крыльцо занимаемого государем дома.
С крыльца широкая лестница вела прямо наверх; направо видна была затворенная дверь. Внизу под лестницей была дверь в нижний этаж.
– Кого вам? – спросил кто то.
– Подать письмо, просьбу его величеству, – сказал Николай с дрожанием голоса.
– Просьба – к дежурному, пожалуйте сюда (ему указали на дверь внизу). Только не примут.
Услыхав этот равнодушный голос, Ростов испугался того, что он делал; мысль встретить всякую минуту государя так соблазнительна и оттого так страшна была для него, что он готов был бежать, но камер фурьер, встретивший его, отворил ему дверь в дежурную и Ростов вошел.
Невысокий полный человек лет 30, в белых панталонах, ботфортах и в одной, видно только что надетой, батистовой рубашке, стоял в этой комнате; камердинер застегивал ему сзади шитые шелком прекрасные новые помочи, которые почему то заметил Ростов. Человек этот разговаривал с кем то бывшим в другой комнате.
– Bien faite et la beaute du diable, [Хорошо сложена и красота молодости,] – говорил этот человек и увидав Ростова перестал говорить и нахмурился.
– Что вам угодно? Просьба?…
– Qu'est ce que c'est? [Что это?] – спросил кто то из другой комнаты.
– Encore un petitionnaire, [Еще один проситель,] – отвечал человек в помочах.
– Скажите ему, что после. Сейчас выйдет, надо ехать.
– После, после, завтра. Поздно…
Ростов повернулся и хотел выйти, но человек в помочах остановил его.
– От кого? Вы кто?
– От майора Денисова, – отвечал Ростов.
– Вы кто? офицер?
– Поручик, граф Ростов.
– Какая смелость! По команде подайте. А сами идите, идите… – И он стал надевать подаваемый камердинером мундир.
Ростов вышел опять в сени и заметил, что на крыльце было уже много офицеров и генералов в полной парадной форме, мимо которых ему надо было пройти.
Проклиная свою смелость, замирая от мысли, что всякую минуту он может встретить государя и при нем быть осрамлен и выслан под арест, понимая вполне всю неприличность своего поступка и раскаиваясь в нем, Ростов, опустив глаза, пробирался вон из дома, окруженного толпой блестящей свиты, когда чей то знакомый голос окликнул его и чья то рука остановила его.
– Вы, батюшка, что тут делаете во фраке? – спросил его басистый голос.
Это был кавалерийский генерал, в эту кампанию заслуживший особенную милость государя, бывший начальник дивизии, в которой служил Ростов.
Ростов испуганно начал оправдываться, но увидав добродушно шутливое лицо генерала, отойдя к стороне, взволнованным голосом передал ему всё дело, прося заступиться за известного генералу Денисова. Генерал выслушав Ростова серьезно покачал головой.
– Жалко, жалко молодца; давай письмо.
Едва Ростов успел передать письмо и рассказать всё дело Денисова, как с лестницы застучали быстрые шаги со шпорами и генерал, отойдя от него, подвинулся к крыльцу. Господа свиты государя сбежали с лестницы и пошли к лошадям. Берейтор Эне, тот самый, который был в Аустерлице, подвел лошадь государя, и на лестнице послышался легкий скрип шагов, которые сейчас узнал Ростов. Забыв опасность быть узнанным, Ростов подвинулся с несколькими любопытными из жителей к самому крыльцу и опять, после двух лет, он увидал те же обожаемые им черты, то же лицо, тот же взгляд, ту же походку, то же соединение величия и кротости… И чувство восторга и любви к государю с прежнею силою воскресло в душе Ростова. Государь в Преображенском мундире, в белых лосинах и высоких ботфортах, с звездой, которую не знал Ростов (это была legion d'honneur) [звезда почетного легиона] вышел на крыльцо, держа шляпу под рукой и надевая перчатку. Он остановился, оглядываясь и всё освещая вокруг себя своим взглядом. Кое кому из генералов он сказал несколько слов. Он узнал тоже бывшего начальника дивизии Ростова, улыбнулся ему и подозвал его к себе.
Вся свита отступила, и Ростов видел, как генерал этот что то довольно долго говорил государю.
Государь сказал ему несколько слов и сделал шаг, чтобы подойти к лошади. Опять толпа свиты и толпа улицы, в которой был Ростов, придвинулись к государю. Остановившись у лошади и взявшись рукою за седло, государь обратился к кавалерийскому генералу и сказал громко, очевидно с желанием, чтобы все слышали его.
– Не могу, генерал, и потому не могу, что закон сильнее меня, – сказал государь и занес ногу в стремя. Генерал почтительно наклонил голову, государь сел и поехал галопом по улице. Ростов, не помня себя от восторга, с толпою побежал за ним.


На площади куда поехал государь, стояли лицом к лицу справа батальон преображенцев, слева батальон французской гвардии в медвежьих шапках.
В то время как государь подъезжал к одному флангу баталионов, сделавших на караул, к противоположному флангу подскакивала другая толпа всадников и впереди их Ростов узнал Наполеона. Это не мог быть никто другой. Он ехал галопом в маленькой шляпе, с Андреевской лентой через плечо, в раскрытом над белым камзолом синем мундире, на необыкновенно породистой арабской серой лошади, на малиновом, золотом шитом, чепраке. Подъехав к Александру, он приподнял шляпу и при этом движении кавалерийский глаз Ростова не мог не заметить, что Наполеон дурно и не твердо сидел на лошади. Батальоны закричали: Ура и Vive l'Empereur! [Да здравствует Император!] Наполеон что то сказал Александру. Оба императора слезли с лошадей и взяли друг друга за руки. На лице Наполеона была неприятно притворная улыбка. Александр с ласковым выражением что то говорил ему.
Ростов не спуская глаз, несмотря на топтание лошадьми французских жандармов, осаживавших толпу, следил за каждым движением императора Александра и Бонапарте. Его, как неожиданность, поразило то, что Александр держал себя как равный с Бонапарте, и что Бонапарте совершенно свободно, как будто эта близость с государем естественна и привычна ему, как равный, обращался с русским царем.
Александр и Наполеон с длинным хвостом свиты подошли к правому флангу Преображенского батальона, прямо на толпу, которая стояла тут. Толпа очутилась неожиданно так близко к императорам, что Ростову, стоявшему в передних рядах ее, стало страшно, как бы его не узнали.
– Sire, je vous demande la permission de donner la legion d'honneur au plus brave de vos soldats, [Государь, я прошу у вас позволенья дать орден Почетного легиона храбрейшему из ваших солдат,] – сказал резкий, точный голос, договаривающий каждую букву. Это говорил малый ростом Бонапарте, снизу прямо глядя в глаза Александру. Александр внимательно слушал то, что ему говорили, и наклонив голову, приятно улыбнулся.
– A celui qui s'est le plus vaillament conduit dans cette derieniere guerre, [Тому, кто храбрее всех показал себя во время войны,] – прибавил Наполеон, отчеканивая каждый слог, с возмутительным для Ростова спокойствием и уверенностью оглядывая ряды русских, вытянувшихся перед ним солдат, всё держащих на караул и неподвижно глядящих в лицо своего императора.
– Votre majeste me permettra t elle de demander l'avis du colonel? [Ваше Величество позволит ли мне спросить мнение полковника?] – сказал Александр и сделал несколько поспешных шагов к князю Козловскому, командиру батальона. Бонапарте стал между тем снимать перчатку с белой, маленькой руки и разорвав ее, бросил. Адъютант, сзади торопливо бросившись вперед, поднял ее.
– Кому дать? – не громко, по русски спросил император Александр у Козловского.
– Кому прикажете, ваше величество? – Государь недовольно поморщился и, оглянувшись, сказал:
– Да ведь надобно же отвечать ему.
Козловский с решительным видом оглянулся на ряды и в этом взгляде захватил и Ростова.
«Уж не меня ли?» подумал Ростов.
– Лазарев! – нахмурившись прокомандовал полковник; и первый по ранжиру солдат, Лазарев, бойко вышел вперед.
– Куда же ты? Тут стой! – зашептали голоса на Лазарева, не знавшего куда ему итти. Лазарев остановился, испуганно покосившись на полковника, и лицо его дрогнуло, как это бывает с солдатами, вызываемыми перед фронт.
Наполеон чуть поворотил голову назад и отвел назад свою маленькую пухлую ручку, как будто желая взять что то. Лица его свиты, догадавшись в ту же секунду в чем дело, засуетились, зашептались, передавая что то один другому, и паж, тот самый, которого вчера видел Ростов у Бориса, выбежал вперед и почтительно наклонившись над протянутой рукой и не заставив ее дожидаться ни одной секунды, вложил в нее орден на красной ленте. Наполеон, не глядя, сжал два пальца. Орден очутился между ними. Наполеон подошел к Лазареву, который, выкатывая глаза, упорно продолжал смотреть только на своего государя, и оглянулся на императора Александра, показывая этим, что то, что он делал теперь, он делал для своего союзника. Маленькая белая рука с орденом дотронулась до пуговицы солдата Лазарева. Как будто Наполеон знал, что для того, чтобы навсегда этот солдат был счастлив, награжден и отличен от всех в мире, нужно было только, чтобы его, Наполеонова рука, удостоила дотронуться до груди солдата. Наполеон только прило жил крест к груди Лазарева и, пустив руку, обратился к Александру, как будто он знал, что крест должен прилипнуть к груди Лазарева. Крест действительно прилип.
Русские и французские услужливые руки, мгновенно подхватив крест, прицепили его к мундиру. Лазарев мрачно взглянул на маленького человечка, с белыми руками, который что то сделал над ним, и продолжая неподвижно держать на караул, опять прямо стал глядеть в глаза Александру, как будто он спрашивал Александра: всё ли еще ему стоять, или не прикажут ли ему пройтись теперь, или может быть еще что нибудь сделать? Но ему ничего не приказывали, и он довольно долго оставался в этом неподвижном состоянии.
Государи сели верхами и уехали. Преображенцы, расстроивая ряды, перемешались с французскими гвардейцами и сели за столы, приготовленные для них.
Лазарев сидел на почетном месте; его обнимали, поздравляли и жали ему руки русские и французские офицеры. Толпы офицеров и народа подходили, чтобы только посмотреть на Лазарева. Гул говора русского французского и хохота стоял на площади вокруг столов. Два офицера с раскрасневшимися лицами, веселые и счастливые прошли мимо Ростова.
– Каково, брат, угощенье? Всё на серебре, – сказал один. – Лазарева видел?
– Видел.
– Завтра, говорят, преображенцы их угащивать будут.
– Нет, Лазареву то какое счастье! 10 франков пожизненного пенсиона.
– Вот так шапка, ребята! – кричал преображенец, надевая мохнатую шапку француза.
– Чудо как хорошо, прелесть!
– Ты слышал отзыв? – сказал гвардейский офицер другому. Третьего дня было Napoleon, France, bravoure; [Наполеон, Франция, храбрость;] вчера Alexandre, Russie, grandeur; [Александр, Россия, величие;] один день наш государь дает отзыв, а другой день Наполеон. Завтра государь пошлет Георгия самому храброму из французских гвардейцев. Нельзя же! Должен ответить тем же.
Борис с своим товарищем Жилинским тоже пришел посмотреть на банкет преображенцев. Возвращаясь назад, Борис заметил Ростова, который стоял у угла дома.
– Ростов! здравствуй; мы и не видались, – сказал он ему, и не мог удержаться, чтобы не спросить у него, что с ним сделалось: так странно мрачно и расстроено было лицо Ростова.
– Ничего, ничего, – отвечал Ростов.
– Ты зайдешь?
– Да, зайду.
Ростов долго стоял у угла, издалека глядя на пирующих. В уме его происходила мучительная работа, которую он никак не мог довести до конца. В душе поднимались страшные сомнения. То ему вспоминался Денисов с своим изменившимся выражением, с своей покорностью и весь госпиталь с этими оторванными руками и ногами, с этой грязью и болезнями. Ему так живо казалось, что он теперь чувствует этот больничный запах мертвого тела, что он оглядывался, чтобы понять, откуда мог происходить этот запах. То ему вспоминался этот самодовольный Бонапарте с своей белой ручкой, который был теперь император, которого любит и уважает император Александр. Для чего же оторванные руки, ноги, убитые люди? То вспоминался ему награжденный Лазарев и Денисов, наказанный и непрощенный. Он заставал себя на таких странных мыслях, что пугался их.
Запах еды преображенцев и голод вызвали его из этого состояния: надо было поесть что нибудь, прежде чем уехать. Он пошел к гостинице, которую видел утром. В гостинице он застал так много народу, офицеров, так же как и он приехавших в статских платьях, что он насилу добился обеда. Два офицера одной с ним дивизии присоединились к нему. Разговор естественно зашел о мире. Офицеры, товарищи Ростова, как и большая часть армии, были недовольны миром, заключенным после Фридланда. Говорили, что еще бы подержаться, Наполеон бы пропал, что у него в войсках ни сухарей, ни зарядов уж не было. Николай молча ел и преимущественно пил. Он выпил один две бутылки вина. Внутренняя поднявшаяся в нем работа, не разрешаясь, всё также томила его. Он боялся предаваться своим мыслям и не мог отстать от них. Вдруг на слова одного из офицеров, что обидно смотреть на французов, Ростов начал кричать с горячностью, ничем не оправданною, и потому очень удивившею офицеров.
– И как вы можете судить, что было бы лучше! – закричал он с лицом, вдруг налившимся кровью. – Как вы можете судить о поступках государя, какое мы имеем право рассуждать?! Мы не можем понять ни цели, ни поступков государя!
– Да я ни слова не говорил о государе, – оправдывался офицер, не могший иначе как тем, что Ростов пьян, объяснить себе его вспыльчивости.
Но Ростов не слушал.
– Мы не чиновники дипломатические, а мы солдаты и больше ничего, – продолжал он. – Умирать велят нам – так умирать. А коли наказывают, так значит – виноват; не нам судить. Угодно государю императору признать Бонапарте императором и заключить с ним союз – значит так надо. А то, коли бы мы стали обо всем судить да рассуждать, так этак ничего святого не останется. Этак мы скажем, что ни Бога нет, ничего нет, – ударяя по столу кричал Николай, весьма некстати, по понятиям своих собеседников, но весьма последовательно по ходу своих мыслей.
– Наше дело исполнять свой долг, рубиться и не думать, вот и всё, – заключил он.
– И пить, – сказал один из офицеров, не желавший ссориться.
– Да, и пить, – подхватил Николай. – Эй ты! Еще бутылку! – крикнул он.



В 1808 году император Александр ездил в Эрфурт для нового свидания с императором Наполеоном, и в высшем Петербургском обществе много говорили о величии этого торжественного свидания.
В 1809 году близость двух властелинов мира, как называли Наполеона и Александра, дошла до того, что, когда Наполеон объявил в этом году войну Австрии, то русский корпус выступил за границу для содействия своему прежнему врагу Бонапарте против прежнего союзника, австрийского императора; до того, что в высшем свете говорили о возможности брака между Наполеоном и одной из сестер императора Александра. Но, кроме внешних политических соображений, в это время внимание русского общества с особенной живостью обращено было на внутренние преобразования, которые были производимы в это время во всех частях государственного управления.
Жизнь между тем, настоящая жизнь людей с своими существенными интересами здоровья, болезни, труда, отдыха, с своими интересами мысли, науки, поэзии, музыки, любви, дружбы, ненависти, страстей, шла как и всегда независимо и вне политической близости или вражды с Наполеоном Бонапарте, и вне всех возможных преобразований.
Князь Андрей безвыездно прожил два года в деревне. Все те предприятия по именьям, которые затеял у себя Пьер и не довел ни до какого результата, беспрестанно переходя от одного дела к другому, все эти предприятия, без выказыванья их кому бы то ни было и без заметного труда, были исполнены князем Андреем.
Он имел в высшей степени ту недостававшую Пьеру практическую цепкость, которая без размахов и усилий с его стороны давала движение делу.
Одно именье его в триста душ крестьян было перечислено в вольные хлебопашцы (это был один из первых примеров в России), в других барщина заменена оброком. В Богучарово была выписана на его счет ученая бабка для помощи родильницам, и священник за жалованье обучал детей крестьянских и дворовых грамоте.
Одну половину времени князь Андрей проводил в Лысых Горах с отцом и сыном, который был еще у нянек; другую половину времени в богучаровской обители, как называл отец его деревню. Несмотря на выказанное им Пьеру равнодушие ко всем внешним событиям мира, он усердно следил за ними, получал много книг, и к удивлению своему замечал, когда к нему или к отцу его приезжали люди свежие из Петербурга, из самого водоворота жизни, что эти люди, в знании всего совершающегося во внешней и внутренней политике, далеко отстали от него, сидящего безвыездно в деревне.
Кроме занятий по именьям, кроме общих занятий чтением самых разнообразных книг, князь Андрей занимался в это время критическим разбором наших двух последних несчастных кампаний и составлением проекта об изменении наших военных уставов и постановлений.
Весною 1809 года, князь Андрей поехал в рязанские именья своего сына, которого он был опекуном.
Пригреваемый весенним солнцем, он сидел в коляске, поглядывая на первую траву, первые листья березы и первые клубы белых весенних облаков, разбегавшихся по яркой синеве неба. Он ни о чем не думал, а весело и бессмысленно смотрел по сторонам.
Проехали перевоз, на котором он год тому назад говорил с Пьером. Проехали грязную деревню, гумны, зеленя, спуск, с оставшимся снегом у моста, подъём по размытой глине, полосы жнивья и зеленеющего кое где кустарника и въехали в березовый лес по обеим сторонам дороги. В лесу было почти жарко, ветру не слышно было. Береза вся обсеянная зелеными клейкими листьями, не шевелилась и из под прошлогодних листьев, поднимая их, вылезала зеленея первая трава и лиловые цветы. Рассыпанные кое где по березнику мелкие ели своей грубой вечной зеленью неприятно напоминали о зиме. Лошади зафыркали, въехав в лес и виднее запотели.
Лакей Петр что то сказал кучеру, кучер утвердительно ответил. Но видно Петру мало было сочувствования кучера: он повернулся на козлах к барину.
– Ваше сиятельство, лёгко как! – сказал он, почтительно улыбаясь.
– Что!
– Лёгко, ваше сиятельство.
«Что он говорит?» подумал князь Андрей. «Да, об весне верно, подумал он, оглядываясь по сторонам. И то зелено всё уже… как скоро! И береза, и черемуха, и ольха уж начинает… А дуб и не заметно. Да, вот он, дуб».
На краю дороги стоял дуб. Вероятно в десять раз старше берез, составлявших лес, он был в десять раз толще и в два раза выше каждой березы. Это был огромный в два обхвата дуб с обломанными, давно видно, суками и с обломанной корой, заросшей старыми болячками. С огромными своими неуклюжими, несимметрично растопыренными, корявыми руками и пальцами, он старым, сердитым и презрительным уродом стоял между улыбающимися березами. Только он один не хотел подчиняться обаянию весны и не хотел видеть ни весны, ни солнца.
«Весна, и любовь, и счастие!» – как будто говорил этот дуб, – «и как не надоест вам всё один и тот же глупый и бессмысленный обман. Всё одно и то же, и всё обман! Нет ни весны, ни солнца, ни счастия. Вон смотрите, сидят задавленные мертвые ели, всегда одинакие, и вон и я растопырил свои обломанные, ободранные пальцы, где ни выросли они – из спины, из боков; как выросли – так и стою, и не верю вашим надеждам и обманам».
Князь Андрей несколько раз оглянулся на этот дуб, проезжая по лесу, как будто он чего то ждал от него. Цветы и трава были и под дубом, но он всё так же, хмурясь, неподвижно, уродливо и упорно, стоял посреди их.
«Да, он прав, тысячу раз прав этот дуб, думал князь Андрей, пускай другие, молодые, вновь поддаются на этот обман, а мы знаем жизнь, – наша жизнь кончена!» Целый новый ряд мыслей безнадежных, но грустно приятных в связи с этим дубом, возник в душе князя Андрея. Во время этого путешествия он как будто вновь обдумал всю свою жизнь, и пришел к тому же прежнему успокоительному и безнадежному заключению, что ему начинать ничего было не надо, что он должен доживать свою жизнь, не делая зла, не тревожась и ничего не желая.


По опекунским делам рязанского именья, князю Андрею надо было видеться с уездным предводителем. Предводителем был граф Илья Андреич Ростов, и князь Андрей в середине мая поехал к нему.
Был уже жаркий период весны. Лес уже весь оделся, была пыль и было так жарко, что проезжая мимо воды, хотелось купаться.
Князь Андрей, невеселый и озабоченный соображениями о том, что и что ему нужно о делах спросить у предводителя, подъезжал по аллее сада к отрадненскому дому Ростовых. Вправо из за деревьев он услыхал женский, веселый крик, и увидал бегущую на перерез его коляски толпу девушек. Впереди других ближе, подбегала к коляске черноволосая, очень тоненькая, странно тоненькая, черноглазая девушка в желтом ситцевом платье, повязанная белым носовым платком, из под которого выбивались пряди расчесавшихся волос. Девушка что то кричала, но узнав чужого, не взглянув на него, со смехом побежала назад.
Князю Андрею вдруг стало от чего то больно. День был так хорош, солнце так ярко, кругом всё так весело; а эта тоненькая и хорошенькая девушка не знала и не хотела знать про его существование и была довольна, и счастлива какой то своей отдельной, – верно глупой – но веселой и счастливой жизнию. «Чему она так рада? о чем она думает! Не об уставе военном, не об устройстве рязанских оброчных. О чем она думает? И чем она счастлива?» невольно с любопытством спрашивал себя князь Андрей.
Граф Илья Андреич в 1809 м году жил в Отрадном всё так же как и прежде, то есть принимая почти всю губернию, с охотами, театрами, обедами и музыкантами. Он, как всякому новому гостю, был рад князю Андрею, и почти насильно оставил его ночевать.
В продолжение скучного дня, во время которого князя Андрея занимали старшие хозяева и почетнейшие из гостей, которыми по случаю приближающихся именин был полон дом старого графа, Болконский несколько раз взглядывая на Наташу чему то смеявшуюся и веселившуюся между другой молодой половиной общества, всё спрашивал себя: «о чем она думает? Чему она так рада!».
Вечером оставшись один на новом месте, он долго не мог заснуть. Он читал, потом потушил свечу и опять зажег ее. В комнате с закрытыми изнутри ставнями было жарко. Он досадовал на этого глупого старика (так он называл Ростова), который задержал его, уверяя, что нужные бумаги в городе, не доставлены еще, досадовал на себя за то, что остался.
Князь Андрей встал и подошел к окну, чтобы отворить его. Как только он открыл ставни, лунный свет, как будто он настороже у окна давно ждал этого, ворвался в комнату. Он отворил окно. Ночь была свежая и неподвижно светлая. Перед самым окном был ряд подстриженных дерев, черных с одной и серебристо освещенных с другой стороны. Под деревами была какая то сочная, мокрая, кудрявая растительность с серебристыми кое где листьями и стеблями. Далее за черными деревами была какая то блестящая росой крыша, правее большое кудрявое дерево, с ярко белым стволом и сучьями, и выше его почти полная луна на светлом, почти беззвездном, весеннем небе. Князь Андрей облокотился на окно и глаза его остановились на этом небе.
Комната князя Андрея была в среднем этаже; в комнатах над ним тоже жили и не спали. Он услыхал сверху женский говор.
– Только еще один раз, – сказал сверху женский голос, который сейчас узнал князь Андрей.
– Да когда же ты спать будешь? – отвечал другой голос.
– Я не буду, я не могу спать, что ж мне делать! Ну, последний раз…
Два женские голоса запели какую то музыкальную фразу, составлявшую конец чего то.
– Ах какая прелесть! Ну теперь спать, и конец.
– Ты спи, а я не могу, – отвечал первый голос, приблизившийся к окну. Она видимо совсем высунулась в окно, потому что слышно было шуршанье ее платья и даже дыханье. Всё затихло и окаменело, как и луна и ее свет и тени. Князь Андрей тоже боялся пошевелиться, чтобы не выдать своего невольного присутствия.
– Соня! Соня! – послышался опять первый голос. – Ну как можно спать! Да ты посмотри, что за прелесть! Ах, какая прелесть! Да проснись же, Соня, – сказала она почти со слезами в голосе. – Ведь этакой прелестной ночи никогда, никогда не бывало.
Соня неохотно что то отвечала.
– Нет, ты посмотри, что за луна!… Ах, какая прелесть! Ты поди сюда. Душенька, голубушка, поди сюда. Ну, видишь? Так бы вот села на корточки, вот так, подхватила бы себя под коленки, – туже, как можно туже – натужиться надо. Вот так!
– Полно, ты упадешь.
Послышалась борьба и недовольный голос Сони: «Ведь второй час».
– Ах, ты только всё портишь мне. Ну, иди, иди.
Опять всё замолкло, но князь Андрей знал, что она всё еще сидит тут, он слышал иногда тихое шевеленье, иногда вздохи.
– Ах… Боже мой! Боже мой! что ж это такое! – вдруг вскрикнула она. – Спать так спать! – и захлопнула окно.
«И дела нет до моего существования!» подумал князь Андрей в то время, как он прислушивался к ее говору, почему то ожидая и боясь, что она скажет что нибудь про него. – «И опять она! И как нарочно!» думал он. В душе его вдруг поднялась такая неожиданная путаница молодых мыслей и надежд, противоречащих всей его жизни, что он, чувствуя себя не в силах уяснить себе свое состояние, тотчас же заснул.


На другой день простившись только с одним графом, не дождавшись выхода дам, князь Андрей поехал домой.
Уже было начало июня, когда князь Андрей, возвращаясь домой, въехал опять в ту березовую рощу, в которой этот старый, корявый дуб так странно и памятно поразил его. Бубенчики еще глуше звенели в лесу, чем полтора месяца тому назад; всё было полно, тенисто и густо; и молодые ели, рассыпанные по лесу, не нарушали общей красоты и, подделываясь под общий характер, нежно зеленели пушистыми молодыми побегами.
Целый день был жаркий, где то собиралась гроза, но только небольшая тучка брызнула на пыль дороги и на сочные листья. Левая сторона леса была темна, в тени; правая мокрая, глянцовитая блестела на солнце, чуть колыхаясь от ветра. Всё было в цвету; соловьи трещали и перекатывались то близко, то далеко.
«Да, здесь, в этом лесу был этот дуб, с которым мы были согласны», подумал князь Андрей. «Да где он», подумал опять князь Андрей, глядя на левую сторону дороги и сам того не зная, не узнавая его, любовался тем дубом, которого он искал. Старый дуб, весь преображенный, раскинувшись шатром сочной, темной зелени, млел, чуть колыхаясь в лучах вечернего солнца. Ни корявых пальцев, ни болячек, ни старого недоверия и горя, – ничего не было видно. Сквозь жесткую, столетнюю кору пробились без сучков сочные, молодые листья, так что верить нельзя было, что этот старик произвел их. «Да, это тот самый дуб», подумал князь Андрей, и на него вдруг нашло беспричинное, весеннее чувство радости и обновления. Все лучшие минуты его жизни вдруг в одно и то же время вспомнились ему. И Аустерлиц с высоким небом, и мертвое, укоризненное лицо жены, и Пьер на пароме, и девочка, взволнованная красотою ночи, и эта ночь, и луна, – и всё это вдруг вспомнилось ему.
«Нет, жизнь не кончена в 31 год, вдруг окончательно, беспеременно решил князь Андрей. Мало того, что я знаю всё то, что есть во мне, надо, чтобы и все знали это: и Пьер, и эта девочка, которая хотела улететь в небо, надо, чтобы все знали меня, чтобы не для одного меня шла моя жизнь, чтоб не жили они так независимо от моей жизни, чтоб на всех она отражалась и чтобы все они жили со мною вместе!»

Возвратившись из своей поездки, князь Андрей решился осенью ехать в Петербург и придумал разные причины этого решенья. Целый ряд разумных, логических доводов, почему ему необходимо ехать в Петербург и даже служить, ежеминутно был готов к его услугам. Он даже теперь не понимал, как мог он когда нибудь сомневаться в необходимости принять деятельное участие в жизни, точно так же как месяц тому назад он не понимал, как могла бы ему притти мысль уехать из деревни. Ему казалось ясно, что все его опыты жизни должны были пропасть даром и быть бессмыслицей, ежели бы он не приложил их к делу и не принял опять деятельного участия в жизни. Он даже не понимал того, как на основании таких же бедных разумных доводов прежде очевидно было, что он бы унизился, ежели бы теперь после своих уроков жизни опять бы поверил в возможность приносить пользу и в возможность счастия и любви. Теперь разум подсказывал совсем другое. После этой поездки князь Андрей стал скучать в деревне, прежние занятия не интересовали его, и часто, сидя один в своем кабинете, он вставал, подходил к зеркалу и долго смотрел на свое лицо. Потом он отворачивался и смотрел на портрет покойницы Лизы, которая с взбитыми a la grecque [по гречески] буклями нежно и весело смотрела на него из золотой рамки. Она уже не говорила мужу прежних страшных слов, она просто и весело с любопытством смотрела на него. И князь Андрей, заложив назад руки, долго ходил по комнате, то хмурясь, то улыбаясь, передумывая те неразумные, невыразимые словом, тайные как преступление мысли, связанные с Пьером, с славой, с девушкой на окне, с дубом, с женской красотой и любовью, которые изменили всю его жизнь. И в эти то минуты, когда кто входил к нему, он бывал особенно сух, строго решителен и в особенности неприятно логичен.
– Mon cher, [Дорогой мой,] – бывало скажет входя в такую минуту княжна Марья, – Николушке нельзя нынче гулять: очень холодно.
– Ежели бы было тепло, – в такие минуты особенно сухо отвечал князь Андрей своей сестре, – то он бы пошел в одной рубашке, а так как холодно, надо надеть на него теплую одежду, которая для этого и выдумана. Вот что следует из того, что холодно, а не то чтобы оставаться дома, когда ребенку нужен воздух, – говорил он с особенной логичностью, как бы наказывая кого то за всю эту тайную, нелогичную, происходившую в нем, внутреннюю работу. Княжна Марья думала в этих случаях о том, как сушит мужчин эта умственная работа.


Князь Андрей приехал в Петербург в августе 1809 года. Это было время апогея славы молодого Сперанского и энергии совершаемых им переворотов. В этом самом августе, государь, ехав в коляске, был вывален, повредил себе ногу, и оставался в Петергофе три недели, видаясь ежедневно и исключительно со Сперанским. В это время готовились не только два столь знаменитые и встревожившие общество указа об уничтожении придворных чинов и об экзаменах на чины коллежских асессоров и статских советников, но и целая государственная конституция, долженствовавшая изменить существующий судебный, административный и финансовый порядок управления России от государственного совета до волостного правления. Теперь осуществлялись и воплощались те неясные, либеральные мечтания, с которыми вступил на престол император Александр, и которые он стремился осуществить с помощью своих помощников Чарторижского, Новосильцева, Кочубея и Строгонова, которых он сам шутя называл comite du salut publique. [комитет общественного спасения.]
Теперь всех вместе заменил Сперанский по гражданской части и Аракчеев по военной. Князь Андрей вскоре после приезда своего, как камергер, явился ко двору и на выход. Государь два раза, встретив его, не удостоил его ни одним словом. Князю Андрею всегда еще прежде казалось, что он антипатичен государю, что государю неприятно его лицо и всё существо его. В сухом, отдаляющем взгляде, которым посмотрел на него государь, князь Андрей еще более чем прежде нашел подтверждение этому предположению. Придворные объяснили князю Андрею невнимание к нему государя тем, что Его Величество был недоволен тем, что Болконский не служил с 1805 года.
«Я сам знаю, как мы не властны в своих симпатиях и антипатиях, думал князь Андрей, и потому нечего думать о том, чтобы представить лично мою записку о военном уставе государю, но дело будет говорить само за себя». Он передал о своей записке старому фельдмаршалу, другу отца. Фельдмаршал, назначив ему час, ласково принял его и обещался доложить государю. Через несколько дней было объявлено князю Андрею, что он имеет явиться к военному министру, графу Аракчееву.