Рич, Пенелопа
| Пенелопа Рич | |
| Penelope Rich (Devereux) | |
 | |
| Дата рождения: |
январь 1563 |
|---|---|
| Место рождения: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
| Отец: |
Уолтер Деверё |
| Мать: | |
| Супруг: |
1. Роберт Рич |
Пенелопа Рич, Леди Рич во втором браке Блаунт, графиня Девоншир, урождённая Деверё (англ. Penelope Rich, Lady Rich; Penelope Blount, Countess of Devonshire; Penelope Devereux январь 1563[1] — 7 июля 1607) — английская дворянка, сестра влиятельного английского политика Роберта Деверё.
Содержание
Ранняя жизнь
Пенелопа Деверё родилась в Стаффордшире в семье Уолтера Деверё, 2-го виконта Херефорда, и Летиции Ноллис. По линии матери приходилась правнучкой Марии Болейн.
В 1572 году её отец получил титул графа Эссекса. Пенелопа была ребёнком, когда в 1575 году их семье нанесла визит королева Елизавета I. Среди свиты королевы был её дальний родственник Сидни Филип, позднее было заключено соглашение о возможном браке Сидни и Пенелопы[2].
Первый брак
В 1576 году после смерти отца её брат унаследовал титул графа Эссекса. В 1578 году их мать Летиция Ноллис вышла замуж за фаворита королевы Роберта Дадли. Брак матери поставил под сомнение перспективу брака Пенелопы с Филипом Сидни, поскольку он приходился племянником Роберту Дадли и возможным наследником (у Дадли не было детей от первого брака)[2].
Сестра Роберта Дадли, графиня Хантингтон, стала покровительницей Пенелопы в высшем обществе и, в конечном итоге, устроила её брак с Робертом Ричем, 3-м бароном Рич (позднее граф Уорик). В этом браке у Пенелопы родилось семеро детей[2][3].
При дворе королевы Елизаветы I Пенелопа считалась одной из самых красивых дам, она вдохновила многих литераторов, ей посвящали стихи, сонеты и даже целые книги[2][4].
Второй брак
Пенелопа не была счастлива в браке и в 1595 году завела любовника, Чарльза Блаунта. Роберт Рич не смел выражать своё недовольство этим союзом в то время, когда её брат граф Эссекс был фаворитом королевы. Но после казни графа Эссекса в 1601 году Роберт Рич немедленно её выгнал. К этому времени у Пенелопы и её любовника уже было трое общих детей. Леди Рич переехала к Чарльзу Блаунту, и они открыто стали жить вместе.
По восшествии на престол короля Якова I пара была в большой милости при дворе[2]. Пенелопа стала фрейлиной у королевы Анны Датской[3][5].
В 1605 году Роберт Рич подал на развод, на процессе Пенелопа призналась в супружеской измене. Развод был предоставлен, но в просьбе о втором браке и возможности узаконить детей было отказано. В результате Пенелопа и Чарльз сочетались браком в частной церемонии, их обвенчал Уильям Лод, будущий архиепископ Кентерберийский. Брак был заключён вопреки церковному праву, и король Яков I удалил их с позором от двора[2].
Пара продолжала жить как муж и жена ещё несколько месяцев до смерти Блаунта 3 апреля 1606 года. Пенелопа пережила его всего на один год и умерла 7 июля 1607 года. Все четверо внебрачных дети Пенелопы были признаны Чарльзом, но поскольку законнорожденных детей у них не было, титулы графа Девоншира и барона Маунтжоя были упразднены. Однако их сын Маунтжой Блаунт получил на службе у короля титул графа Ньюпорта.
Напишите отзыв о статье "Рич, Пенелопа"
Примечания
- Эта статья (раздел) содержит текст, взятый (переведённый) из одиннадцатого издания энциклопедии «Британника», перешедшего в общественное достояние.
Отрывок, характеризующий Рич, Пенелопа
Французы приписывали пожар Москвы au patriotisme feroce de Rastopchine [дикому патриотизму Растопчина]; русские – изуверству французов. В сущности же, причин пожара Москвы в том смысле, чтобы отнести пожар этот на ответственность одного или несколько лиц, таких причин не было и не могло быть. Москва сгорела вследствие того, что она была поставлена в такие условия, при которых всякий деревянный город должен сгореть, независимо от того, имеются ли или не имеются в городе сто тридцать плохих пожарных труб. Москва должна была сгореть вследствие того, что из нее выехали жители, и так же неизбежно, как должна загореться куча стружек, на которую в продолжение нескольких дней будут сыпаться искры огня. Деревянный город, в котором при жителях владельцах домов и при полиции бывают летом почти каждый день пожары, не может не сгореть, когда в нем нет жителей, а живут войска, курящие трубки, раскладывающие костры на Сенатской площади из сенатских стульев и варящие себе есть два раза в день. Стоит в мирное время войскам расположиться на квартирах по деревням в известной местности, и количество пожаров в этой местности тотчас увеличивается. В какой же степени должна увеличиться вероятность пожаров в пустом деревянном городе, в котором расположится чужое войско? Le patriotisme feroce de Rastopchine и изуверство французов тут ни в чем не виноваты. Москва загорелась от трубок, от кухонь, от костров, от неряшливости неприятельских солдат, жителей – не хозяев домов. Ежели и были поджоги (что весьма сомнительно, потому что поджигать никому не было никакой причины, а, во всяком случае, хлопотливо и опасно), то поджоги нельзя принять за причину, так как без поджогов было бы то же самое.Как ни лестно было французам обвинять зверство Растопчина и русским обвинять злодея Бонапарта или потом влагать героический факел в руки своего народа, нельзя не видеть, что такой непосредственной причины пожара не могло быть, потому что Москва должна была сгореть, как должна сгореть каждая деревня, фабрика, всякий дом, из которого выйдут хозяева и в который пустят хозяйничать и варить себе кашу чужих людей. Москва сожжена жителями, это правда; но не теми жителями, которые оставались в ней, а теми, которые выехали из нее. Москва, занятая неприятелем, не осталась цела, как Берлин, Вена и другие города, только вследствие того, что жители ее не подносили хлеба соли и ключей французам, а выехали из нее.
Расходившееся звездой по Москве всачивание французов в день 2 го сентября достигло квартала, в котором жил теперь Пьер, только к вечеру.
Пьер находился после двух последних, уединенно и необычайно проведенных дней в состоянии, близком к сумасшествию. Всем существом его овладела одна неотвязная мысль. Он сам не знал, как и когда, но мысль эта овладела им теперь так, что он ничего не помнил из прошедшего, ничего не понимал из настоящего; и все, что он видел и слышал, происходило перед ним как во сне.
Пьер ушел из своего дома только для того, чтобы избавиться от сложной путаницы требований жизни, охватившей его, и которую он, в тогдашнем состоянии, но в силах был распутать. Он поехал на квартиру Иосифа Алексеевича под предлогом разбора книг и бумаг покойного только потому, что он искал успокоения от жизненной тревоги, – а с воспоминанием об Иосифе Алексеевиче связывался в его душе мир вечных, спокойных и торжественных мыслей, совершенно противоположных тревожной путанице, в которую он чувствовал себя втягиваемым. Он искал тихого убежища и действительно нашел его в кабинете Иосифа Алексеевича. Когда он, в мертвой тишине кабинета, сел, облокотившись на руки, над запыленным письменным столом покойника, в его воображении спокойно и значительно, одно за другим, стали представляться воспоминания последних дней, в особенности Бородинского сражения и того неопределимого для него ощущения своей ничтожности и лживости в сравнении с правдой, простотой и силой того разряда людей, которые отпечатались у него в душе под названием они. Когда Герасим разбудил его от его задумчивости, Пьеру пришла мысль о том, что он примет участие в предполагаемой – как он знал – народной защите Москвы. И с этой целью он тотчас же попросил Герасима достать ему кафтан и пистолет и объявил ему свое намерение, скрывая свое имя, остаться в доме Иосифа Алексеевича. Потом, в продолжение первого уединенно и праздно проведенного дня (Пьер несколько раз пытался и не мог остановить своего внимания на масонских рукописях), ему несколько раз смутно представлялось и прежде приходившая мысль о кабалистическом значении своего имени в связи с именем Бонапарта; но мысль эта о том, что ему, l'Russe Besuhof, предназначено положить предел власти зверя, приходила ему еще только как одно из мечтаний, которые беспричинно и бесследно пробегают в воображении.
