Роатта, Марио

Марио Роатта
итал. Mario Roatta
Прозвище	Чёрный зверь
Дата рождения	2 февраля 1887(1887-02-02)
Место рождения	Модена, Королевство Италия
Дата смерти	7 января 1968(1968-01-07) (80 лет)
Место смерти	Рим, Италия
Принадлежность	Италия Италия
Род войск	сухопутные войска
Годы службы	1906—1945
Звание	генерал
Командовал	Итальянский экспедиционный корпус в Испании, итальянские войска в Югославии
Сражения/войны	Первая мировая война Гражданская война в Испании Вторая мировая война
Награды и премии
В отставке	заключён в тюрьму, бежал из страны

Марио Роатта (итал. Mario Roatta; 2 февраля 1887, Модена — 7 января 1968, Рим) — итальянский генерал времён Первой и Второй мировых войн, один из инициаторов военных преступлений итальянских войск в Югославии против словенцев, глава разведывательной службы фашистской Италии.

Биография

В 1906 году был зачислен на службу в армию в звании офицера пехоты. В звании штаб-офицера участвовал в Первой мировой войне, после войны был итальянским военным атташе в Варшаве и Хельсинки, с 1934 по 1936 годы возглавлял Фашистскую разведывательную службу. В годы Гражданской войны в Испании командовал на стороне фалангистов Итальянским экспедиционным корпусом в декабре 1936 года, в начале 1937 года участвовал в победоносной Малагской операции, однако в Гвадалахарской операции потерпел неудачу и был отстранён от командования (продолжил командование дивизией «Флечас»).

По инициативе Паоло Аньои Роатта вошёл в Организацию выявления и подавления антифашизма. Несмотря на то, что он не был формальным главой организации, он был причастен ко многим преступлениям: так, считается, что от его рук 11 июня 1937 погибли во французском Баньоль-де-л'Орн братья Карло и Нелло Росселли, хотя официально в этом обвиняли лично Пьетро Бадольо и Бенито Муссолини. В 1939 году Роатта в течение нескольких месяцев работал итальянским военным атташе в Берлине, а затем стал заместителем начальника генерального штаба сухопутных войск. 27 декабря 1939 направил открытое письмо Бадольо и Муссолини с выражением недовольства техническим оснащением армии. В марте 1941 года Роатта, подчиняясь маршалу Родольфо Грациани, ввёл итальянские войска в Югославию. С января 1942 года, уже под командованием Витторио Амброзио он командовал 2-й итальянской армией в Словении и Хорватии.

Роатта командовал итальянскими войсками (преимущественно 6-й армией) в ряде операций, в том числе в битве на Неретве; также ему поручили оборону Рима в 1943 году, однако Роатта сбежал от немцев и не был пойман даже в своей штаб-квартире в Монтеротондо (он скрылся в Бриндизи). 26 июля 1943 его команда устроила бойню, казнив сразу 100 антифашистов. Только весной 1945 года его арестовали и осудили за убийство братьев Росселли, приговорив к пожизненному лишению свободы. Однако ещё до утверждения приговора Роатта сбежал при помощи своих сообщников в Испанию и скрылся там. В 1948 году приговор отменили, но Роатта и не подумал возвращаться на родину. Требования Югославии экстрадировать фашистского преступника из Испании отклонил Франсиско Франко, а Великобритания способствовала оправданию всех деятелей режима Муссолини ради подавления коммунистического движения в Италии.

Роатта вернулся на родину незадолго до своей смерти. Уже потом после его смерти развернулись дискуссии по поводу его личности: историк Алессандра Керсеван и журналист Рори Кэрролл обвинили итальянцев в «исторической амнезии» и попыткам переписывания истории, поскольку те якобы оправдывали жестокость Роатты и арест двух военных кинооператоров, запечатлевших вторжение итальянцев в Грецию.

Военные преступления

Роатта стал одним из организаторов геноцида словенцев во Второй мировой, выполняя предписания Муссолини по уничтожению «500 тысяч словенских и хорватских варваров во имя жизней 50 тысяч итальянцев». Мечты Муссолини о расширении границ Италии до Динарских Альп, горы Снежник (Невозо) и перевала Бреннер осуществлялись за счёт жизней невинных гражданских. Роатта лично подписал «Циркуляр 3C», который фактически разрешал итальянским солдатам совершать любые действия (даже противоправные) против гражданского населения оккупированной Словении. При помощи немецких полицаев итальянцы начали этнические чистки на всей оккупированной территории: казни, захваты в заложники, массовые убийства, ссылки в концлагеря Раб и Гонарс, сжигания деревень стали обыденным делом. Приказы предписывалось исполнять полностью и не проявляя к кому-либо милосердия, чтобы новые территории были заселены итальянскими колонистами. По свидетельствам из писем итальянских солдат, истреблялись целые семьи: кого-то забивали до смерти, а кого-то даже расстреливали. По свидетельствам историков Джеймса Уолстона и Карло Спартако Каподжеко, итальянцы в своей жестокости к словенцам в концлагере Раб превзошли даже немцев к евреям в Бухенвальде: ежегодно в Бухенвальде умирало до 15% узников, а в концлагере Раб эта доля была выше на 3%. По свидетельству епископа острова Велья (ныне Крк) Йоже Сребнича, который докладывал Папе Римскому Пию XII, число гражданских жертв составило как минимум 3500 человек. Жертвами беспредела со стороны подчинённых Роатты стали и хорваты в ряде регионов: Далмации, Лике, Кордуне и Горски-Котаре.

При этом Роатта сознательно саботировал приказ о выдаче еврейских беженцев немцам в 1942 году. 17 ноября 1942 года после встречи с Роаттой Муссолини отменил решение о выдаче. Все еврейские беженцы были интернированы в общий лагерь и оставались под охраной итальянской армии и были спасены от уничтожения.

Литература

• Burgwyn, H. James (2004). "General's Roatta War against the Partisans in Yugoslavia: 1942". Journal of Modern Italian Studies 9 (3): 314–329. doi:10.1080/1354571042000254746.
• Cohen, Philip J. (1996). Serbia's Secret War: Propaganda and the Deceit of History. College Station: Texas A&M University Press. ISBN 978-0-89096-760-7.
• Heiber, Helmut; Glantz, David M. (2005). Hitler and His Generals: Military Conferences 1942–1945. New York: Enigma Books. ISBN 978-1-929631-09-4.
• Hoare, Marko Attila (2006). Genocide and Resistance in Hitler's Bosnia: The Partisans and the Chetniks. Oxford: Oxford University Press. ISBN 978-0-19-726380-8.
• Milazzo, Matteo J. (1975). The Chetnik Movement & the Yugoslav Resistance. Baltimore: Johns Hopkins University Press. ISBN 978-0-8018-1589-8.
• Pavlowitch, Stevan K. (2007). Hitler's New Disorder: The Second World War in Yugoslavia. New York: Columbia University Press. ISBN 978-1-85065-895-5.
• Pedaliu, Effie G. H. (October 2004). "Britain and the 'Hand-over' of Italian War Criminals to Yugoslavia, 1945–48". Journal of Contemporary History 39 (4): 503–529. doi:10.1177/0022009404046752.
• Ramet, Sabrina P. (2006). The Three Yugoslavias: State-Building and Legitimation, 1918–2005. Bloomington: Indiana University Press. ISBN 978-0-253-34656-8.
• Rodogno, Davide (2006). Fascism's European Empire: Italian Occupation during the Second World War. Cambridge: Cambridge University Press. ISBN 978-0-521-84515-1.
• Steinberg, Jonathan (2002). All or Nothing: The Axis and the Holocaust, 1941–1943. London: Routledge. ISBN 978-0-415-29069-2.
• Sullivan, Brian R. (October 1995). "Fascist Italy's Military Involvement in the Spanish Civil War". The Journal of Military History 59 (4): 697–727.
• Tomasevich, Jozo (1975). War and Revolution in Yugoslavia, 1941–1945: The Chetniks. Stanford: Stanford University Press. ISBN 978-0-8047-0857-9.
• Tomasevich, Jozo (2001). War and Revolution in Yugoslavia, 1941–1945: Occupation and Collaboration. Stanford: Stanford University Press. ISBN 978-0-8047-3615-2.

См. также

• Холокост в Италии
• Холокост в Югославии

Отрывок, характеризующий Роатта, Марио

– Ну знаете, и прекрасно, и подите к ней.
– Соооня! Одно слово! Можно ли так мучить меня и себя из за фантазии? – говорил Николай, взяв ее за руку.
Соня не вырывала у него руки и перестала плакать.
Наташа, не шевелясь и не дыша, блестящими главами смотрела из своей засады. «Что теперь будет»? думала она.
– Соня! Мне весь мир не нужен! Ты одна для меня всё, – говорил Николай. – Я докажу тебе.
– Я не люблю, когда ты так говоришь.
– Ну не буду, ну прости, Соня! – Он притянул ее к себе и поцеловал.
«Ах, как хорошо!» подумала Наташа, и когда Соня с Николаем вышли из комнаты, она пошла за ними и вызвала к себе Бориса.
– Борис, подите сюда, – сказала она с значительным и хитрым видом. – Мне нужно сказать вам одну вещь. Сюда, сюда, – сказала она и привела его в цветочную на то место между кадок, где она была спрятана. Борис, улыбаясь, шел за нею.
– Какая же это одна вещь ? – спросил он.
Она смутилась, оглянулась вокруг себя и, увидев брошенную на кадке свою куклу, взяла ее в руки.
– Поцелуйте куклу, – сказала она.
Борис внимательным, ласковым взглядом смотрел в ее оживленное лицо и ничего не отвечал.
– Не хотите? Ну, так подите сюда, – сказала она и глубже ушла в цветы и бросила куклу. – Ближе, ближе! – шептала она. Она поймала руками офицера за обшлага, и в покрасневшем лице ее видны были торжественность и страх.
– А меня хотите поцеловать? – прошептала она чуть слышно, исподлобья глядя на него, улыбаясь и чуть не плача от волненья.
Борис покраснел.
– Какая вы смешная! – проговорил он, нагибаясь к ней, еще более краснея, но ничего не предпринимая и выжидая.
Она вдруг вскочила на кадку, так что стала выше его, обняла его обеими руками, так что тонкие голые ручки согнулись выше его шеи и, откинув движением головы волосы назад, поцеловала его в самые губы.
Она проскользнула между горшками на другую сторону цветов и, опустив голову, остановилась.
– Наташа, – сказал он, – вы знаете, что я люблю вас, но…
– Вы влюблены в меня? – перебила его Наташа.
– Да, влюблен, но, пожалуйста, не будем делать того, что сейчас… Еще четыре года… Тогда я буду просить вашей руки.
Наташа подумала.
– Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать… – сказала она, считая по тоненьким пальчикам. – Хорошо! Так кончено?
И улыбка радости и успокоения осветила ее оживленное лицо.
– Кончено! – сказал Борис.
– Навсегда? – сказала девочка. – До самой смерти?
И, взяв его под руку, она с счастливым лицом тихо пошла с ним рядом в диванную.


Графиня так устала от визитов, что не велела принимать больше никого, и швейцару приказано было только звать непременно кушать всех, кто будет еще приезжать с поздравлениями. Графине хотелось с глазу на глаз поговорить с другом своего детства, княгиней Анной Михайловной, которую она не видала хорошенько с ее приезда из Петербурга. Анна Михайловна, с своим исплаканным и приятным лицом, подвинулась ближе к креслу графини.
– С тобой я буду совершенно откровенна, – сказала Анна Михайловна. – Уж мало нас осталось, старых друзей! От этого я так и дорожу твоею дружбой.
Анна Михайловна посмотрела на Веру и остановилась. Графиня пожала руку своему другу.
– Вера, – сказала графиня, обращаясь к старшей дочери, очевидно, нелюбимой. – Как у вас ни на что понятия нет? Разве ты не чувствуешь, что ты здесь лишняя? Поди к сестрам, или…
Красивая Вера презрительно улыбнулась, видимо не чувствуя ни малейшего оскорбления.
– Ежели бы вы мне сказали давно, маменька, я бы тотчас ушла, – сказала она, и пошла в свою комнату.
Но, проходя мимо диванной, она заметила, что в ней у двух окошек симметрично сидели две пары. Она остановилась и презрительно улыбнулась. Соня сидела близко подле Николая, который переписывал ей стихи, в первый раз сочиненные им. Борис с Наташей сидели у другого окна и замолчали, когда вошла Вера. Соня и Наташа с виноватыми и счастливыми лицами взглянули на Веру.
Весело и трогательно было смотреть на этих влюбленных девочек, но вид их, очевидно, не возбуждал в Вере приятного чувства.
– Сколько раз я вас просила, – сказала она, – не брать моих вещей, у вас есть своя комната.
Она взяла от Николая чернильницу.
– Сейчас, сейчас, – сказал он, мокая перо.
– Вы всё умеете делать не во время, – сказала Вера. – То прибежали в гостиную, так что всем совестно сделалось за вас.
Несмотря на то, или именно потому, что сказанное ею было совершенно справедливо, никто ей не отвечал, и все четверо только переглядывались между собой. Она медлила в комнате с чернильницей в руке.
– И какие могут быть в ваши года секреты между Наташей и Борисом и между вами, – всё одни глупости!
– Ну, что тебе за дело, Вера? – тихеньким голоском, заступнически проговорила Наташа.
Она, видимо, была ко всем еще более, чем всегда, в этот день добра и ласкова.
– Очень глупо, – сказала Вера, – мне совестно за вас. Что за секреты?…
– У каждого свои секреты. Мы тебя с Бергом не трогаем, – сказала Наташа разгорячаясь.
– Я думаю, не трогаете, – сказала Вера, – потому что в моих поступках никогда ничего не может быть дурного. А вот я маменьке скажу, как ты с Борисом обходишься.
– Наталья Ильинишна очень хорошо со мной обходится, – сказал Борис. – Я не могу жаловаться, – сказал он.
– Оставьте, Борис, вы такой дипломат (слово дипломат было в большом ходу у детей в том особом значении, какое они придавали этому слову); даже скучно, – сказала Наташа оскорбленным, дрожащим голосом. – За что она ко мне пристает? Ты этого никогда не поймешь, – сказала она, обращаясь к Вере, – потому что ты никогда никого не любила; у тебя сердца нет, ты только madame de Genlis [мадам Жанлис] (это прозвище, считавшееся очень обидным, было дано Вере Николаем), и твое первое удовольствие – делать неприятности другим. Ты кокетничай с Бергом, сколько хочешь, – проговорила она скоро.
– Да уж я верно не стану перед гостями бегать за молодым человеком…
– Ну, добилась своего, – вмешался Николай, – наговорила всем неприятностей, расстроила всех. Пойдемте в детскую.
Все четверо, как спугнутая стая птиц, поднялись и пошли из комнаты.
– Мне наговорили неприятностей, а я никому ничего, – сказала Вера.
– Madame de Genlis! Madame de Genlis! – проговорили смеющиеся голоса из за двери.
Красивая Вера, производившая на всех такое раздражающее, неприятное действие, улыбнулась и видимо не затронутая тем, что ей было сказано, подошла к зеркалу и оправила шарф и прическу. Глядя на свое красивое лицо, она стала, повидимому, еще холоднее и спокойнее.

В гостиной продолжался разговор.
– Ah! chere, – говорила графиня, – и в моей жизни tout n'est pas rose. Разве я не вижу, что du train, que nous allons, [не всё розы. – при нашем образе жизни,] нашего состояния нам не надолго! И всё это клуб, и его доброта. В деревне мы живем, разве мы отдыхаем? Театры, охоты и Бог знает что. Да что обо мне говорить! Ну, как же ты это всё устроила? Я часто на тебя удивляюсь, Annette, как это ты, в свои годы, скачешь в повозке одна, в Москву, в Петербург, ко всем министрам, ко всей знати, со всеми умеешь обойтись, удивляюсь! Ну, как же это устроилось? Вот я ничего этого не умею.
– Ах, душа моя! – отвечала княгиня Анна Михайловна. – Не дай Бог тебе узнать, как тяжело остаться вдовой без подпоры и с сыном, которого любишь до обожания. Всему научишься, – продолжала она с некоторою гордостью. – Процесс мой меня научил. Ежели мне нужно видеть кого нибудь из этих тузов, я пишу записку: «princesse une telle [княгиня такая то] желает видеть такого то» и еду сама на извозчике хоть два, хоть три раза, хоть четыре, до тех пор, пока не добьюсь того, что мне надо. Мне всё равно, что бы обо мне ни думали.
– Ну, как же, кого ты просила о Бореньке? – спросила графиня. – Ведь вот твой уже офицер гвардии, а Николушка идет юнкером. Некому похлопотать. Ты кого просила?
– Князя Василия. Он был очень мил. Сейчас на всё согласился, доложил государю, – говорила княгиня Анна Михайловна с восторгом, совершенно забыв всё унижение, через которое она прошла для достижения своей цели.
– Что он постарел, князь Василий? – спросила графиня. – Я его не видала с наших театров у Румянцевых. И думаю, забыл про меня. Il me faisait la cour, [Он за мной волочился,] – вспомнила графиня с улыбкой.
– Всё такой же, – отвечала Анна Михайловна, – любезен, рассыпается. Les grandeurs ne lui ont pas touriene la tete du tout. [Высокое положение не вскружило ему головы нисколько.] «Я жалею, что слишком мало могу вам сделать, милая княгиня, – он мне говорит, – приказывайте». Нет, он славный человек и родной прекрасный. Но ты знаешь, Nathalieie, мою любовь к сыну. Я не знаю, чего я не сделала бы для его счастья. А обстоятельства мои до того дурны, – продолжала Анна Михайловна с грустью и понижая голос, – до того дурны, что я теперь в самом ужасном положении. Мой несчастный процесс съедает всё, что я имею, и не подвигается. У меня нет, можешь себе представить, a la lettre [буквально] нет гривенника денег, и я не знаю, на что обмундировать Бориса. – Она вынула платок и заплакала. – Мне нужно пятьсот рублей, а у меня одна двадцатипятирублевая бумажка. Я в таком положении… Одна моя надежда теперь на графа Кирилла Владимировича Безухова. Ежели он не захочет поддержать своего крестника, – ведь он крестил Борю, – и назначить ему что нибудь на содержание, то все мои хлопоты пропадут: мне не на что будет обмундировать его.
Графиня прослезилась и молча соображала что то.
– Часто думаю, может, это и грех, – сказала княгиня, – а часто думаю: вот граф Кирилл Владимирович Безухой живет один… это огромное состояние… и для чего живет? Ему жизнь в тягость, а Боре только начинать жить.
– Он, верно, оставит что нибудь Борису, – сказала графиня.
– Бог знает, chere amie! [милый друг!] Эти богачи и вельможи такие эгоисты. Но я всё таки поеду сейчас к нему с Борисом и прямо скажу, в чем дело. Пускай обо мне думают, что хотят, мне, право, всё равно, когда судьба сына зависит от этого. – Княгиня поднялась. – Теперь два часа, а в четыре часа вы обедаете. Я успею съездить.
И с приемами петербургской деловой барыни, умеющей пользоваться временем, Анна Михайловна послала за сыном и вместе с ним вышла в переднюю.