Робертс, Том

Том Робертс
Фотография Тома Робертса, сделанная примерно в 1920—1925 годах
Дата рождения:	9 марта 1856(1856-03-09)
Место рождения:	Дорчестер (Великобритания)
Дата смерти:	14 сентября 1931(1931-09-14) (75 лет)
Место смерти:	Каллиста, Мельбурн (Австралия)
Гражданство:	Австралия Австралия

Томас Уильям Робертс (9 марта 1856—14 сентября 1931) — известный австралийский художник, один из крупнейших представителей Гейдельбергской школы (англ. Heidelberg Art School), реалистического течения в австралийской живописи конца XIX века.

Биография

Том Робертс родился 9 марта 1856 года в английском городке Дорчестер, в семье Ричарда Робертса, журналиста, и его жены Матильды Агнес Кела (Эванс). Получил образование в грамматической школе Дорчестера. После смерти отца семья иммигрировала в Австралию, где уже проживала часть родственников, поселившись в 1869 году в одном из пригородов Мельбурна. Так как жизнь была непростой, Тому приходилось долгое время помогать своей матери шить на заказ сумки. С 1870-х годов он стал интересоваться живописью, которой обычно обучался по ночам под присмотром Луиса Бувелота, известного швейцарского художника, переехавшего в Австралию. В это же время Робертс познакомился с рядом других известных художников, например, Фредериком Мак-Каббином, который стал одним из его лучших друзей. В 1874 году он стал ходить на вечерние занятия в школе Национальной галереи, где посещал занятия по рисованию Томаса Кларка, хотя обучался на фотографа. В период с 1877 по 1879 года обучался в Школе живописи при Национальной галерее, а в 1878 году также посещал занятия по анатомии в Мельбурнской больнице и Университете Мельбурна. В 1880 году Робертс стал членом Викторианской академии искусств.

В 1881 году он отправился в Лондон для обучения в Королевской академии художеств, оставаясь в Великобритании до 1884 года. За эти годы Робертс также посетил Испанию, Венецию, Париж, подвергшись сильному влиянию импрессионизма. В 1885 году вернулся обратно в Австралию.

На протяжении 1880-1890-х годов Робертс работал в штате Виктория в своей собственной студии в городе Мельбурн. В 1896 году женился на 35-летней Элизабет Уилльямсон, которая вскоре родила ему сына. Большая часть его знаменитых работ была написана именно в этот период жизни. Кроме того, Робертс считался отличным экспертом в изготовлении рамок для картин, и в 1903-1914 годах, когда он уже мало занимался живописью, большая часть дохода его семьи состояла именно от продаж этих рамок.

В годы Первой мировой войны Робертс провёл в Англии, помогая в одном из госпиталей. В декабре 1919 года он вновь вернулся в Австралию. В 1928 году умерла его первая жена, и Робертс женился на Джин Бойес. Умер он в 1931 году от рака недалеко от Мельбурна.

Творчество

За свои годы жизни Том Робертс написал большое количество пейзажей и портретов (часть из них была написана в художественном лагере совместно с Мак-Каббином), однако его наиболее известными работами, которые принесли ему славу, считаются два больших полотна: «Стрижка овец» (англ. Shearing the Rams) и «Большая картина» (англ. The Big Picture).

Картина «Стрижка овец» была начата во время визита Робертса на овцеводческую ферму в Броклесби в южной части Нового Южного Уэльса, а закончена спустя несколько лет в Мельбурне. Основным предметом произведения стало овцеводство, которое в то время играло весьма важное значение в экономике британской колонии, и его продукция составляла основу экспорта Австралии. Когда картина была впервые представлена, многие специалисты подвергли её критике, посчитав, что эту работу трудно причислить к произведениям высокого искусства. Тем не менее, мотив «Стрижки овец» оказался весьма близким многим австралийцам, хотя запечатлённый процесс нельзя назвать полностью реалистичным.

Робертс уделил в своём творчестве значительное внимание сельской тематике, так как гордился трудом обычных австралийцев. Процесс стрижки овец запечатлён, например, на картине «Золотое руно» (англ. The Golden Fleece), а человек, занимающийся рубкой деревьев, на картине «Дровокол» (англ. Wood splitters). Многие произведения Робертса представляют собой пейзажи или картины на небольших полотнах (например, размером с коробку от сигар).

На «Большой картине» запечатлено первое заседание Парламента Австралии. Картина в настоящее время хранится в Национальной галерее Австралии.

Ссылки

• Helen Topliss. [www.adb.online.anu.edu.au/biogs/A110419b.htm Roberts, Thomas William (Tom) (1856 - 1931)]. Australian Dictionary of Biography, Volume 11 409-412. Melbourne University Press (1988). Проверено 18 апреля 2009. [www.webcitation.org/66XlNLqXs Архивировано из первоисточника 30 марта 2012].
• Andrew Mackenzie. [www.artistsfootsteps.com/html/Roberts_biography.htm Tom Roberts. Biography]. Countrytowns Productions Pty Ltd 2000. Проверено 18 апреля 2009. [www.webcitation.org/66XlOHt2S Архивировано из первоисточника 30 марта 2012].
• [www.britannica.com/EBchecked/topic/1354155/Tom-Roberts Tom Roberts]. Encyclopædia Britannica Online. Проверено 18 апреля 2009. [www.webcitation.org/66XlOvb8Q Архивировано из первоисточника 30 марта 2012].
• Karen Dowling. [www.parliament.vic.gov.au/education/Tom_Roberts_The_Big_Picture.htm Tom Roberts’ The Big Picture. Icon of Federation](недоступная ссылка — история). Parliament of Victoria. Проверено 18 апреля 2009. [web.archive.org/20050617062816/www.parliament.vic.gov.au/education/Tom_Roberts_The_Big_Picture.htm Архивировано из первоисточника 17 июня 2005].

Отрывок, характеризующий Робертс, Том

– Соня! что ты?… Что, что с тобой? У у у!…
И Наташа, распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребенок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала. Соня хотела поднять голову, хотела отвечать, но не могла и еще больше спряталась. Наташа плакала, присев на синей перине и обнимая друга. Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала утирать слезы и рассказывать.
– Николенька едет через неделю, его… бумага… вышла… он сам мне сказал… Да я бы всё не плакала… (она показала бумажку, которую держала в руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не можешь… никто не может понять… какая у него душа.
И она опять принялась плакать о том, что душа его была так хороша.
– Тебе хорошо… я не завидую… я тебя люблю, и Бориса тоже, – говорила она, собравшись немного с силами, – он милый… для вас нет препятствий. А Николай мне cousin… надобно… сам митрополит… и то нельзя. И потом, ежели маменьке… (Соня графиню и считала и называла матерью), она скажет, что я порчу карьеру Николая, у меня нет сердца, что я неблагодарная, а право… вот ей Богу… (она перекрестилась) я так люблю и ее, и всех вас, только Вера одна… За что? Что я ей сделала? Я так благодарна вам, что рада бы всем пожертвовать, да мне нечем…
Соня не могла больше говорить и опять спрятала голову в руках и перине. Наташа начинала успокоиваться, но по лицу ее видно было, что она понимала всю важность горя своего друга.
– Соня! – сказала она вдруг, как будто догадавшись о настоящей причине огорчения кузины. – Верно, Вера с тобой говорила после обеда? Да?
– Да, эти стихи сам Николай написал, а я списала еще другие; она и нашла их у меня на столе и сказала, что и покажет их маменьке, и еще говорила, что я неблагодарная, что маменька никогда не позволит ему жениться на мне, а он женится на Жюли. Ты видишь, как он с ней целый день… Наташа! За что?…
И опять она заплакала горьче прежнего. Наташа приподняла ее, обняла и, улыбаясь сквозь слезы, стала ее успокоивать.
– Соня, ты не верь ей, душенька, не верь. Помнишь, как мы все втроем говорили с Николенькой в диванной; помнишь, после ужина? Ведь мы всё решили, как будет. Я уже не помню как, но, помнишь, как было всё хорошо и всё можно. Вот дяденьки Шиншина брат женат же на двоюродной сестре, а мы ведь троюродные. И Борис говорил, что это очень можно. Ты знаешь, я ему всё сказала. А он такой умный и такой хороший, – говорила Наташа… – Ты, Соня, не плачь, голубчик милый, душенька, Соня. – И она целовала ее, смеясь. – Вера злая, Бог с ней! А всё будет хорошо, и маменьке она не скажет; Николенька сам скажет, и он и не думал об Жюли.
И она целовала ее в голову. Соня приподнялась, и котеночек оживился, глазки заблистали, и он готов был, казалось, вот вот взмахнуть хвостом, вспрыгнуть на мягкие лапки и опять заиграть с клубком, как ему и было прилично.
– Ты думаешь? Право? Ей Богу? – сказала она, быстро оправляя платье и прическу.
– Право, ей Богу! – отвечала Наташа, оправляя своему другу под косой выбившуюся прядь жестких волос.
И они обе засмеялись.
– Ну, пойдем петь «Ключ».
– Пойдем.
– А знаешь, этот толстый Пьер, что против меня сидел, такой смешной! – сказала вдруг Наташа, останавливаясь. – Мне очень весело!
И Наташа побежала по коридору.
Соня, отряхнув пух и спрятав стихи за пазуху, к шейке с выступавшими костями груди, легкими, веселыми шагами, с раскрасневшимся лицом, побежала вслед за Наташей по коридору в диванную. По просьбе гостей молодые люди спели квартет «Ключ», который всем очень понравился; потом Николай спел вновь выученную им песню.
В приятну ночь, при лунном свете,
Представить счастливо себе,
Что некто есть еще на свете,
Кто думает и о тебе!
Что и она, рукой прекрасной,
По арфе золотой бродя,
Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя!
Еще день, два, и рай настанет…
Но ах! твой друг не доживет!
И он не допел еще последних слов, когда в зале молодежь приготовилась к танцам и на хорах застучали ногами и закашляли музыканты.

Пьер сидел в гостиной, где Шиншин, как с приезжим из за границы, завел с ним скучный для Пьера политический разговор, к которому присоединились и другие. Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную и, подойдя прямо к Пьеру, смеясь и краснея, сказала:
– Мама велела вас просить танцовать.
– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но ежели вы хотите быть моим учителем…
И он подал свою толстую руку, низко опуская ее, тоненькой девочке.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим , с приехавшим из за границы . Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.
– Какова, какова? Смотрите, смотрите, – сказала старая графиня, проходя через залу и указывая на Наташу.
Наташа покраснела и засмеялась.
– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?

В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке: