Грей, Роберт
| Роберт Грей |
Роберт Грей (10 мая 1755 — июль 1806) — американский мореплаватель, совершивший первое кругосветное плавание под флагом США.
Содержание
Первое кругосветное плавание (1787—1790)
Родился в городе Тивертон, Род-Айленд. Участвовал в войне за независимость американских колоний, а затем поступил на службу в торговую компанию, базирующуюся в Бостоне. После окончания войны и провозглашения независимости английских колоний в Северной Америке бостонские розничные торговцы взяли в свои руки поставки в созданные Соединённые Штаты чая, поставлявшегося ранее британской Ост-Индской компании. Одновременно с этим открывались большие возможности для торговли с западным побережьем континента, куда можно было поставлять американские товары, а там дёшево закупать шкуры ценных зверей, которые особенно высоко ценились в Китае. В итоге бостонские купцы организовали в 1787 году морскую экспедицию на запад за шкурами, которые планировалось продать в Китае, а оттуда доставить чай. Для этого они снарядили два корабля — «Леди Вашингтон» и «Колумбия» (водоизмещением 212 тонн), капитанами которых были назначены Роберт Грей и Джон Кендрик.
30 сентября 1787 года корабли покинули Бостон, «спустившись» к южной части Южной Америки, обогнули в январе 1788 года мыс Горн, «поднялись» на север вдоль тихоокеанского побережья Америки и 17 сентября 1788 года вышли в район современного острова Ванкувер, где Грей и Кендрик приобрести большое количество шкур у местных индейцев. С грузом пушнины в конце 1789 года «Колумбия» под командованием Грея покинула западное побережье Северной Америки и отправилась в Китай, а «Леди Вашингтон» осталась около западного побережья континента.
Грей пересёк Тихий океан, прошёл мимо Гавайских островов и в начале 1790 года прибыл в южнокитайский порт Кантон, где выгодно продал меха. На вырученные деньги он купил большое количество чая, пересёк Индийский океан, обогнул Африку с юга и 9 августа 1790 года вернулся в Бостон, совершив, таким образом, первое кругосветное плавание под флагом США[1].
Второе кругосветное плавание (1790—1793)
Успешно получив прибыль, бостонские торговцы уже через шесть недель после его возвращения отправили Грея в новое плавание. 28 сентября 1790 года на корабле «Колумбия» он отплыл из Бостона по тому же маршруту и прибыл на остров Ванкувер летом 1791 года, где снова взялся за покупку шкур. Во время зимовки был построен небольшой быстрый корабль, который в апреле 1792 года отправился к побережью Аляски, где американцы, приобрели у местных индейцев большое количество меха.
Сэм Грей в 1792 году исследовал западное побережье Северной Америки к югу от залива острова Нутка (49º 35` с.ш.), безуспешно пытаясь найти открытое в 1775 году Бруно Де Эсетой устье реки Колумбия. В начале мая возобновились поиски устья Колумбии, начиная с 47° с.ш. на юг. На 46º57` с.ш. он открыл залив Грейс-Харбор, а 11 мая на 46º15` с.ш. повторно открыл устье реки и совершил первое плавание по ней на 40 км, будучи убеждён, что по реке могут идти морские суда. В устье реки Грей поднял американский флаг и тем самым первым обозначил претензии США на эти территории на американском Западе, которые в первой четверти XIX века стали называть Орегон, к северу от Вашингтона[2].
После открытия пути вдоль западного побережья Северной Америки Грей отплыл 3 октября 1792 года, повторив маршрут своего первого плавания, в декабре достиг Кантона, продал там шкуры, купил чай, а в июле 1793 года вернулся в Бостон.
Последующие годы
После двух кругосветных путешествий Грей продолжил службу в Бостонской торговой компании, участвовал во Франко-американской войне 1798—1800, совершал очередные торговые плавания; умер в июле 1806 году на своём корабле около Чарльстона, Южная Каролина.
Напишите отзыв о статье "Грей, Роберт"
Примечания
- ↑ Thrapp Dan L. [books.google.com/?id=hc35mM0PqSQC&pg=PA583 Encyclopedia of Frontier Biography: G-O]. — University of Nebraska Press, 1991. — P. 583. — ISBN 978-0-8032-9419-6.
- ↑ [www.historylink.org/index.cfm?displaypage=output.cfm&file_id=5052 Captain Robert Gray explores Grays Bay and charts the mouth of Grays River in May 1792]. HistoryLink.org. Проверено 16 мая 2009.
Отрывок, характеризующий Грей, Роберт
С неделю тому назад французы получили сапожный товар и полотно и роздали шить сапоги и рубахи пленным солдатам.– Готово, готово, соколик! – сказал Каратаев, выходя с аккуратно сложенной рубахой.
Каратаев, по случаю тепла и для удобства работы, был в одних портках и в черной, как земля, продранной рубашке. Волоса его, как это делают мастеровые, были обвязаны мочалочкой, и круглое лицо его казалось еще круглее и миловиднее.
– Уговорец – делу родной братец. Как сказал к пятнице, так и сделал, – говорил Платон, улыбаясь и развертывая сшитую им рубашку.
Француз беспокойно оглянулся и, как будто преодолев сомнение, быстро скинул мундир и надел рубаху. Под мундиром на французе не было рубахи, а на голое, желтое, худое тело был надет длинный, засаленный, шелковый с цветочками жилет. Француз, видимо, боялся, чтобы пленные, смотревшие на него, не засмеялись, и поспешно сунул голову в рубашку. Никто из пленных не сказал ни слова.
– Вишь, в самый раз, – приговаривал Платон, обдергивая рубаху. Француз, просунув голову и руки, не поднимая глаз, оглядывал на себе рубашку и рассматривал шов.
– Что ж, соколик, ведь это не швальня, и струмента настоящего нет; а сказано: без снасти и вша не убьешь, – говорил Платон, кругло улыбаясь и, видимо, сам радуясь на свою работу.
– C'est bien, c'est bien, merci, mais vous devez avoir de la toile de reste? [Хорошо, хорошо, спасибо, а полотно где, что осталось?] – сказал француз.
– Она еще ладнее будет, как ты на тело то наденешь, – говорил Каратаев, продолжая радоваться на свое произведение. – Вот и хорошо и приятно будет.
– Merci, merci, mon vieux, le reste?.. – повторил француз, улыбаясь, и, достав ассигнацию, дал Каратаеву, – mais le reste… [Спасибо, спасибо, любезный, а остаток то где?.. Остаток то давай.]
Пьер видел, что Платон не хотел понимать того, что говорил француз, и, не вмешиваясь, смотрел на них. Каратаев поблагодарил за деньги и продолжал любоваться своею работой. Француз настаивал на остатках и попросил Пьера перевести то, что он говорил.
– На что же ему остатки то? – сказал Каратаев. – Нам подверточки то важные бы вышли. Ну, да бог с ним. – И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из за пазухи сверточек обрезков и, не глядя на него, подал французу. – Эхма! – проговорил Каратаев и пошел назад. Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что то сказал ему.
– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.
Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?
