Олтмен, Роберт

Роберт Олтмен
Robert Altman
Имя при рождении:	Robert Bernard Altman
Дата рождения:	20 февраля 1925(1925-02-20)
Место рождения:	Канзас-Сити (Миссури)
Дата смерти:	20 ноября 2006(2006-11-20) (81 год)
Место смерти:	Лос-Анджелес, США
Гражданство:	США США
Профессия:	кинорежиссёр, сценарист, кинопродюсер

Ро́берт О́лтмен (англ. Robert Altman; 1925—2006) — американский кинорежиссёр и сценарист, единственный в США обладатель главных наград фестивалей большой тройки — «Золотой пальмовой ветви», «Золотого льва» и «Золотого медведя». Наряду с Мартином Скорсезе, Фрэнсисом Фордом Копполой, Сэмом Пекинпа, Вуди Алленом, Стэнли Кубриком и Романом Полански — один из крупнейших режиссёров Нового Голливуда.

Биография

Ранние годы

Уроженец Канзас-Сити в Миссури, Олтмен обучался в иезуитских школах. В 18 лет призван в действующую армию как пилот. За время службы в Индонезии совершил полсотни боевых вылетов на бомбардирщике. После демобилизации учился на инженера в университете Миссури. Запатентовал аппарат для татуирования собак с целью их идентификации.

В свободное время Олтмен написал нуаровый сценарий «Телохранитель», по которому режиссёр Ричард Флейшер в 1948 г. снял фильм. Вдохновлённый этим успехом, Олтмен перебрался в Нью-Йорк, где некоторое время пытался зарабатывать на жизнь писательством. В 1950-е г. вернулся в родной Канзас-Сити, где в последующие годы снял 65 короткометражных документальных лент, в основном по заказам корпорации Calvin.

В 1955 г. Олтмен достиг договорённости с местными банкирами о финансировании художественного фильма «Правонарушители» по собственному сценарию. Фильм не имел успеха. Его следующий художественный фильм последовал только в 1969 году, когда наступала эра Нового Голливуда. К этому времени Олтмен стал востребованным телережиссёром, снял несколько серий антологии «Альфред Хичкок представляет».

Новый Голливуд

В мир большого кино Олтмен пришёл сравнительно поздно. Ему было 45 лет, когда в 1970 г. «Золотая пальмовая ветвь» Каннского фестиваля была присуждена его чёрной комедии «Военно-полевой госпиталь». Фильм мгновенно сделал его режиссёром первой величины. Лента была принята на ура не только в Европе, но и в Америке, заработав 6 номинаций на «Оскар». Крупнейшие студии пытались заинтересовать многообещающего режиссёра коммерческими проектами, однако Олтмен их отверг и подтвердил свою репутацию «белой вороны», неожиданно для всех обратившись к экспериментальному сюрреализму (фильм «Брюстер Маклауд»).

Одной из отличительных черт олтменовского стиля 1970-х были многослойные, перехлёстывающиеся диалоги (зачастую сымпровизированные прямо на съёмочной площадке) и постоянное экспериментирование со звуком. К числу высших достижений Нового Голливуда принадлежат исторический фильм «Маккейб и миссис Миллер» (1971), в котором с позиций натурализма пересматриваются знакомые штампы голливудского вестерна, и многофигурная фреска о мире кантри-музыки «Нэшвилл» (1975), претендовавшая на «Оскар» в 5 номинациях. Как и «Военно-полевой госпиталь», эти два фильма внесены в Национальный реестр наиболее значительных фильмов в истории США.

После мистического артхауса «Три женщины» (1977) Олтмен с каждым новым фильмом пробовал свои силы в разных жанрах. Его работы конца 1970-х столкнулись с непониманием как голливудского истеблишмента, так и широкой публики. В фильмах тех лет задействована сплочённая актёрская команда (Генри Гибсон, Кит Кэррадайн, Шелли Дюваль и др.). Провал музыкальной комедии «Попай» с Робином Уильямсом (1980) вынудил Олтмена продать собственную студию Lion’s Gate и порвать с Голливудом. В течение 1980-х режиссёр в основном работал в бродвейских театрах, пробовал свои силы в документалистике, много времени проводил в Европе.

Позднее творчество

В 1992 году Олтмен высказал свои критические мысли о Голливуде в фильме «Игрок». Сняться в нём бесплатно согласились 66 знаменитостей, включая Брюса Уиллиса и Джулию Робертс. Следующий фильм, «Нарезка кадров» (1993), был снят на основе коротких рассказов Раймонда Карвера. На Венецианском фестивале этот фильм был удостоен «Золотого льва». Кинопресса объявила «Нарезку кадров» самой сильной работой Олтмена со времени «Нэшвилла».

В следующем фильме Олтмена «Высокая мода» (1994) приняли участие многочисленные суперзвёзды прошлых лет, как европейские, так и голливудские, включая Софи Лорен и Марчелло Мастроянни. Этот фильм о мире высокой моды получил разгромные отзывы и вовлёк режиссёра в ряд судебных разбирательств. Череда коммерческих и критических неудач конца 1990-х была прервана исторической лентой «Госфорд-парк» (2001), собравшей целое созвездие блестящих актёров британской театральной выучки. «Госфорд-парк» номинировался на «Оскар» за лучший фильм и был удостоен премии за лучший сценарий.

Олтмен умер 20 ноября 2006 года в возрасте 81 года в медицинском центре «Сидарз-Синай» в Лос-Анджелесе. Смерть наступила в результате осложнений, вызванных лейкемией. Незадолго до этого ему был вручён почётный «Оскар» за вклад в развитие кинематографа.

Режиссёрский почерк

Несмотря на огромное разнообразие и неровность его фильмов, имя Олтмена ассоциируется главным образом с «саркастическими групповыми портретами того или иного социального или профессионального слоя». Так, в «Высокой моде» его мишенью становится экстравагантный мирок парижских кутюрье и модных показов, в «Госфорд-парке» — оторвавшаяся от реальности британская аристократия предвоенного периода, в «Труппе» — застывший в XIX веке мир классического балета.

Олтмен, один из статусных голливудских нонконформистов, не претендует на то, чтобы анатомировать и разрушать мифы. Он довольствуется тем, что вскрывает социальные механизмы. Но иногда поднимается «этажом выше», и образ целой эпохи под безжалостным и мудрым взглядом Олтмена скукоживается на глазах, как в «Госфорд-парке», реквиеме по поствикторианской эпохе.

— Михаил Трофименков

Сюжетная информация подаётся Олтменом ненавязчиво, через периферийные диалоги, которые порой наслаиваются друг на друга. Мир его фильмов переполнен звуками, образами, персонажами и сюжетными линиями. Главный герой, как правило, отсутствует либо тонет в массе второстепенных персонажей. Противники олтменовской натуралистической манеры обвиняли режиссёра в пренебрежении законами сюжетосложения, считая некоторые его ленты драматургическими рыхлыми, порой даже бессвязными.

Мизантропия

В начале своего творческого пути Олтман имел репутацию мизантропа-натуралиста, скептически настроенного в отношении возможностей людей и их способности что-то изменить в своей жизни. Для его ранних фильмов характерно острое чувство вселенской несправедливости. Часто гибнут самые симпатичные, гармоничные персонажи — такие, как Барбара Джин в «Нэшвилле». Когда в этом фильме старик узнаёт о смерти жены, обособленность его горя подчёркнута неуместным излиянием воспоминаний из уст стоящего рядом охранника, причём монтажная склейка тут же переносит зрителя к хихиканью каких-то второстепенных персонажей. Подобная жёсткость, даже чёрствость режиссёра по отношению к своим героям и к зрителям вызывала критику со стороны таких наблюдателей, как Дэйв Кер.

Фильмография

Художественные фильмы

• 1957 — Правонарушители / The Delinquents
• 1965 — Суп из мидий / Pot au feu (к/м)
• 1968 — Обратный отсчёт / Countdown
• 1969 — Тот холодный день в парке / That Cold Day in the Park
• 1970 — Военно-полевой госпиталь / MASH
• 1970 — Брюстер Маклауд / Brewster McCloud
• 1971 — Маккейб и миссис Миллер (другой вариант перевода — Бордель) / McCabe & Mrs. Miller
• 1972 — Образы / Images
• 1973 — Долгое прощание / The Long Goodbye
• 1974 — Воры как мы / Thieves Like Us
• 1974 — Калифорнийский покер / California Split
• 1975 — Нэшвилл / Nashville
• 1976 — Баффало Билл и индейцы / Buffalo Bill and the Indians, or Sitting Bull’s History Lesson
• 1977 — Три женщины / 3 Women
• 1978 — Свадьба / A Wedding
• 1979 — Квинтет / Quintet
• 1979 — Идеальная пара / A Perfect Couple
• 1980 — Здоровье / Health
• 1980 — Попай / Popeye
• 1982 — Приходи к пяти на встречу, Джимми Дин, Джимми Дин / Come Back to the Five and Dime, Jimmy Dean, Jimmy Dean
• 1983 — Неудачники / Streamers
• 1984 — Тайная честь / Secret Honor
• 1984 — О.С. и Стиггс / O.C. & Stiggs
• 1985 — Почему дураки влюбляются / Fool for Love
• 1987 — Это — судьба! (Без терапии) / Beyond Therapy
• 1987 — Ария (эпизод «Бореады») / Aria, segment: Les Boréades
• 1990 — Винсент и Тео / Vincent & Theo
• 1992 — Игрок / The Player
• 1993 — Короткие истории / Short Cuts
• 1994 — Высокая мода / Prêt-à-Porter
• 1996 — Канзас-Сити / Kansas City
• 1998 — Леший / The Gingerbread Man
• 1999 — Колесо фортуны / Cookie’s Fortune
• 2000 — Доктор «Т» и его женщины / Dr. T & the Women
• 2001 — Госфорд-парк / Gosford Park
• 2003 — Труппа / The Company
• 2006 — Компаньоны / A Prairie Home Companion

Телевизионные фильмы

• 1988 — Трибунал над бунтовщиком с «Кейна» / The Caine Mutiny Court-Martial

Документальные фильмы

• 1957 — История Джеймса Дина / The James Dean Story
• 1965 — История Кэтрин Рид / The Katherine Reed Stor (к/м)

Ссылки

• Роберт Олтмен (англ.) на сайте Internet Movie Database

Отрывок, характеризующий Олтмен, Роберт

Известие было передано.
Лаврушка (поняв, что это делалось, чтобы озадачить его, и что Наполеон думает, что он испугается), чтобы угодить новым господам, тотчас же притворился изумленным, ошеломленным, выпучил глаза и сделал такое же лицо, которое ему привычно было, когда его водили сечь. «A peine l'interprete de Napoleon, – говорит Тьер, – avait il parle, que le Cosaque, saisi d'une sorte d'ebahissement, no profera plus une parole et marcha les yeux constamment attaches sur ce conquerant, dont le nom avait penetre jusqu'a lui, a travers les steppes de l'Orient. Toute sa loquacite s'etait subitement arretee, pour faire place a un sentiment d'admiration naive et silencieuse. Napoleon, apres l'avoir recompense, lui fit donner la liberte, comme a un oiseau qu'on rend aux champs qui l'ont vu naitre». [Едва переводчик Наполеона сказал это казаку, как казак, охваченный каким то остолбенением, не произнес более ни одного слова и продолжал ехать, не спуская глаз с завоевателя, имя которого достигло до него через восточные степи. Вся его разговорчивость вдруг прекратилась и заменилась наивным и молчаливым чувством восторга. Наполеон, наградив казака, приказал дать ему свободу, как птице, которую возвращают ее родным полям.]
Наполеон поехал дальше, мечтая о той Moscou, которая так занимала его воображение, a l'oiseau qu'on rendit aux champs qui l'on vu naitre [птица, возвращенная родным полям] поскакал на аванпосты, придумывая вперед все то, чего не было и что он будет рассказывать у своих. Того же, что действительно с ним было, он не хотел рассказывать именно потому, что это казалось ему недостойным рассказа. Он выехал к казакам, расспросил, где был полк, состоявший в отряде Платова, и к вечеру же нашел своего барина Николая Ростова, стоявшего в Янкове и только что севшего верхом, чтобы с Ильиным сделать прогулку по окрестным деревням. Он дал другую лошадь Лаврушке и взял его с собой.


Княжна Марья не была в Москве и вне опасности, как думал князь Андрей.
После возвращения Алпатыча из Смоленска старый князь как бы вдруг опомнился от сна. Он велел собрать из деревень ополченцев, вооружить их и написал главнокомандующему письмо, в котором извещал его о принятом им намерении оставаться в Лысых Горах до последней крайности, защищаться, предоставляя на его усмотрение принять или не принять меры для защиты Лысых Гор, в которых будет взят в плен или убит один из старейших русских генералов, и объявил домашним, что он остается в Лысых Горах.
Но, оставаясь сам в Лысых Горах, князь распорядился об отправке княжны и Десаля с маленьким князем в Богучарово и оттуда в Москву. Княжна Марья, испуганная лихорадочной, бессонной деятельностью отца, заменившей его прежнюю опущенность, не могла решиться оставить его одного и в первый раз в жизни позволила себе не повиноваться ему. Она отказалась ехать, и на нее обрушилась страшная гроза гнева князя. Он напомнил ей все, в чем он был несправедлив против нее. Стараясь обвинить ее, он сказал ей, что она измучила его, что она поссорила его с сыном, имела против него гадкие подозрения, что она задачей своей жизни поставила отравлять его жизнь, и выгнал ее из своего кабинета, сказав ей, что, ежели она не уедет, ему все равно. Он сказал, что знать не хочет о ее существовании, но вперед предупреждает ее, чтобы она не смела попадаться ему на глаза. То, что он, вопреки опасений княжны Марьи, не велел насильно увезти ее, а только не приказал ей показываться на глаза, обрадовало княжну Марью. Она знала, что это доказывало то, что в самой тайне души своей он был рад, что она оставалась дома и не уехала.
На другой день после отъезда Николушки старый князь утром оделся в полный мундир и собрался ехать главнокомандующему. Коляска уже была подана. Княжна Марья видела, как он, в мундире и всех орденах, вышел из дома и пошел в сад сделать смотр вооруженным мужикам и дворовым. Княжна Марья свдела у окна, прислушивалась к его голосу, раздававшемуся из сада. Вдруг из аллеи выбежало несколько людей с испуганными лицами.
Княжна Марья выбежала на крыльцо, на цветочную дорожку и в аллею. Навстречу ей подвигалась большая толпа ополченцев и дворовых, и в середине этой толпы несколько людей под руки волокли маленького старичка в мундире и орденах. Княжна Марья подбежала к нему и, в игре мелкими кругами падавшего света, сквозь тень липовой аллеи, не могла дать себе отчета в том, какая перемена произошла в его лице. Одно, что она увидала, было то, что прежнее строгое и решительное выражение его лица заменилось выражением робости и покорности. Увидав дочь, он зашевелил бессильными губами и захрипел. Нельзя было понять, чего он хотел. Его подняли на руки, отнесли в кабинет и положили на тот диван, которого он так боялся последнее время.
Привезенный доктор в ту же ночь пустил кровь и объявил, что у князя удар правой стороны.
В Лысых Горах оставаться становилось более и более опасным, и на другой день после удара князя, повезли в Богучарово. Доктор поехал с ними.
Когда они приехали в Богучарово, Десаль с маленьким князем уже уехали в Москву.
Все в том же положении, не хуже и не лучше, разбитый параличом, старый князь три недели лежал в Богучарове в новом, построенном князем Андреем, доме. Старый князь был в беспамятстве; он лежал, как изуродованный труп. Он не переставая бормотал что то, дергаясь бровями и губами, и нельзя было знать, понимал он или нет то, что его окружало. Одно можно было знать наверное – это то, что он страдал и, чувствовал потребность еще выразить что то. Но что это было, никто не мог понять; был ли это какой нибудь каприз больного и полусумасшедшего, относилось ли это до общего хода дел, или относилось это до семейных обстоятельств?
Доктор говорил, что выражаемое им беспокойство ничего не значило, что оно имело физические причины; но княжна Марья думала (и то, что ее присутствие всегда усиливало его беспокойство, подтверждало ее предположение), думала, что он что то хотел сказать ей. Он, очевидно, страдал и физически и нравственно.
Надежды на исцеление не было. Везти его было нельзя. И что бы было, ежели бы он умер дорогой? «Не лучше ли бы было конец, совсем конец! – иногда думала княжна Марья. Она день и ночь, почти без сна, следила за ним, и, страшно сказать, она часто следила за ним не с надеждой найти призкаки облегчения, но следила, часто желая найти признаки приближения к концу.
Как ни странно было княжне сознавать в себе это чувство, но оно было в ней. И что было еще ужаснее для княжны Марьи, это было то, что со времени болезни ее отца (даже едва ли не раньше, не тогда ли уж, когда она, ожидая чего то, осталась с ним) в ней проснулись все заснувшие в ней, забытые личные желания и надежды. То, что годами не приходило ей в голову – мысли о свободной жизни без вечного страха отца, даже мысли о возможности любви и семейного счастия, как искушения дьявола, беспрестанно носились в ее воображении. Как ни отстраняла она от себя, беспрестанно ей приходили в голову вопросы о том, как она теперь, после того, устроит свою жизнь. Это были искушения дьявола, и княжна Марья знала это. Она знала, что единственное орудие против него была молитва, и она пыталась молиться. Она становилась в положение молитвы, смотрела на образа, читала слова молитвы, но не могла молиться. Она чувствовала, что теперь ее охватил другой мир – житейской, трудной и свободной деятельности, совершенно противоположный тому нравственному миру, в который она была заключена прежде и в котором лучшее утешение была молитва. Она не могла молиться и не могла плакать, и житейская забота охватила ее.
Оставаться в Вогучарове становилось опасным. Со всех сторон слышно было о приближающихся французах, и в одной деревне, в пятнадцати верстах от Богучарова, была разграблена усадьба французскими мародерами.
Доктор настаивал на том, что надо везти князя дальше; предводитель прислал чиновника к княжне Марье, уговаривая ее уезжать как можно скорее. Исправник, приехав в Богучарово, настаивал на том же, говоря, что в сорока верстах французы, что по деревням ходят французские прокламации и что ежели княжна не уедет с отцом до пятнадцатого, то он ни за что не отвечает.
Княжна пятнадцатого решилась ехать. Заботы приготовлений, отдача приказаний, за которыми все обращались к ней, целый день занимали ее. Ночь с четырнадцатого на пятнадцатое она провела, как обыкновенно, не раздеваясь, в соседней от той комнаты, в которой лежал князь. Несколько раз, просыпаясь, она слышала его кряхтенье, бормотанье, скрип кровати и шаги Тихона и доктора, ворочавших его. Несколько раз она прислушивалась у двери, и ей казалось, что он нынче бормотал громче обыкновенного и чаще ворочался. Она не могла спать и несколько раз подходила к двери, прислушиваясь, желая войти и не решаясь этого сделать. Хотя он и не говорил, но княжна Марья видела, знала, как неприятно было ему всякое выражение страха за него. Она замечала, как недовольно он отвертывался от ее взгляда, иногда невольно и упорно на него устремленного. Она знала, что ее приход ночью, в необычное время, раздражит его.
Но никогда ей так жалко не было, так страшно не было потерять его. Она вспоминала всю свою жизнь с ним, и в каждом слове, поступке его она находила выражение его любви к ней. Изредка между этими воспоминаниями врывались в ее воображение искушения дьявола, мысли о том, что будет после его смерти и как устроится ее новая, свободная жизнь. Но с отвращением отгоняла она эти мысли. К утру он затих, и она заснула.
Она проснулась поздно. Та искренность, которая бывает при пробуждении, показала ей ясно то, что более всего в болезни отца занимало ее. Она проснулась, прислушалась к тому, что было за дверью, и, услыхав его кряхтенье, со вздохом сказала себе, что было все то же.
– Да чему же быть? Чего же я хотела? Я хочу его смерти! – вскрикнула она с отвращением к себе самой.
Она оделась, умылась, прочла молитвы и вышла на крыльцо. К крыльцу поданы были без лошадей экипажи, в которые укладывали вещи.
Утро было теплое и серое. Княжна Марья остановилась на крыльце, не переставая ужасаться перед своей душевной мерзостью и стараясь привести в порядок свои мысли, прежде чем войти к нему.
Доктор сошел с лестницы и подошел к ней.
– Ему получше нынче, – сказал доктор. – Я вас искал. Можно кое что понять из того, что он говорит, голова посвежее. Пойдемте. Он зовет вас…
Сердце княжны Марьи так сильно забилось при этом известии, что она, побледнев, прислонилась к двери, чтобы не упасть. Увидать его, говорить с ним, подпасть под его взгляд теперь, когда вся душа княжны Марьи была переполнена этих страшных преступных искушений, – было мучительно радостно и ужасно.
– Пойдемте, – сказал доктор.
Княжна Марья вошла к отцу и подошла к кровати. Он лежал высоко на спине, с своими маленькими, костлявыми, покрытыми лиловыми узловатыми жилками ручками на одеяле, с уставленным прямо левым глазом и с скосившимся правым глазом, с неподвижными бровями и губами. Он весь был такой худенький, маленький и жалкий. Лицо его, казалось, ссохлось или растаяло, измельчало чертами. Княжна Марья подошла и поцеловала его руку. Левая рука сжала ее руку так, что видно было, что он уже давно ждал ее. Он задергал ее руку, и брови и губы его сердито зашевелились.
Она испуганно глядела на него, стараясь угадать, чего он хотел от нее. Когда она, переменя положение, подвинулась, так что левый глаз видел ее лицо, он успокоился, на несколько секунд не спуская с нее глаза. Потом губы и язык его зашевелились, послышались звуки, и он стал говорить, робко и умоляюще глядя на нее, видимо, боясь, что она не поймет его.