Робер де Клари

Робер де Клари (фр. Robert de Clari) — пикардийский рыцарь, участник и хронист Четвёртого крестового похода (1198—1204). Наряду с хроникой Жоффруа де Виллардуэна, «Завоевание Константинополя» де Клари является ценным источником о падении Константинополя в 1204 году и последующих событиях. В своём произведении Клари демонстрирует меньшую, чем у Виллардуэна, информированность в вопросах логической последовательности и хронологии событий, их политической подоплёке, однако содержат значительное количество подробностей бытового характера.

Самое раннее упоминание в семействе Клари, фамилия которых происходит от названия местности Клери-лё-Пернуа, датируется 1146 годом без указания на принадлежность к феодальному классу. В 1195 году упоминается отец хрониста Жиль де Клари с указанием его статуса — рыцарь, фр. miles. Известно, что Жиль де Клари был вассалом Петра Амьенского из рода видамов Амьенских. О самом Робере сведений практически не сохранилось. Впервые он упоминается в документе 1202 года, сообщающем о приготовлениях Пьера Амьенского отправиться в Иерусалим. О себе де Клари в своей хронике практически ничего не сообщает. Вскоре после смерти своего сеньора и Гуго IV, графа де Сен-Поль, Робер де Клари вернулся на родину, что подтверждают сохранившиеся перечни реликвий, переданных им в дар Корбийскому аббатству, датируемые 1206 и 1213 годами. Хроника де Клари заканчивается смертью второго правителя Латинской империи Генриха Фландрского, последовавшей 20 августа 1216 года, и после этой даты о Робере ничего не известно.

Из других членов семьи де Клари известен младший брат историка Альом, также принимавший участие в походе и умерший в 1256 году. Их потомки или родственники изредка упоминаются до XVI века.

Литература

• Робер де Клари. Завоевание Константинополя / Пер., статья и комм. М. А. Заборова. — М.: Наука, 1986. — 174 с. — 100 000 экз.

Ссылки

• Робер из Клари // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Робер де Клари

– Милая Натали, – сказала княжна Марья, – знайте, что я рада тому, что брат нашел счастье… – Она остановилась, чувствуя, что она говорит неправду. Наташа заметила эту остановку и угадала причину ее.
– Я думаю, княжна, что теперь неудобно говорить об этом, – сказала Наташа с внешним достоинством и холодностью и с слезами, которые она чувствовала в горле.
«Что я сказала, что я сделала!» подумала она, как только вышла из комнаты.
Долго ждали в этот день Наташу к обеду. Она сидела в своей комнате и рыдала, как ребенок, сморкаясь и всхлипывая. Соня стояла над ней и целовала ее в волосы.
– Наташа, об чем ты? – говорила она. – Что тебе за дело до них? Всё пройдет, Наташа.
– Нет, ежели бы ты знала, как это обидно… точно я…
– Не говори, Наташа, ведь ты не виновата, так что тебе за дело? Поцелуй меня, – сказала Соня.
Наташа подняла голову, и в губы поцеловав свою подругу, прижала к ней свое мокрое лицо.
– Я не могу сказать, я не знаю. Никто не виноват, – говорила Наташа, – я виновата. Но всё это больно ужасно. Ах, что он не едет!…
Она с красными глазами вышла к обеду. Марья Дмитриевна, знавшая о том, как князь принял Ростовых, сделала вид, что она не замечает расстроенного лица Наташи и твердо и громко шутила за столом с графом и другими гостями.


В этот вечер Ростовы поехали в оперу, на которую Марья Дмитриевна достала билет.
Наташе не хотелось ехать, но нельзя было отказаться от ласковости Марьи Дмитриевны, исключительно для нее предназначенной. Когда она, одетая, вышла в залу, дожидаясь отца и поглядевшись в большое зеркало, увидала, что она хороша, очень хороша, ей еще более стало грустно; но грустно сладостно и любовно.
«Боже мой, ежели бы он был тут; тогда бы я не так как прежде, с какой то глупой робостью перед чем то, а по новому, просто, обняла бы его, прижалась бы к нему, заставила бы его смотреть на меня теми искательными, любопытными глазами, которыми он так часто смотрел на меня и потом заставила бы его смеяться, как он смеялся тогда, и глаза его – как я вижу эти глаза! думала Наташа. – И что мне за дело до его отца и сестры: я люблю его одного, его, его, с этим лицом и глазами, с его улыбкой, мужской и вместе детской… Нет, лучше не думать о нем, не думать, забыть, совсем забыть на это время. Я не вынесу этого ожидания, я сейчас зарыдаю», – и она отошла от зеркала, делая над собой усилия, чтоб не заплакать. – «И как может Соня так ровно, так спокойно любить Николиньку, и ждать так долго и терпеливо»! подумала она, глядя на входившую, тоже одетую, с веером в руках Соню.