Робинсон, Шугар Рэй

Шугар Рэй Робинсон
Общая информация
Полное имя:	Уолкер Смит-младший
Место рождения:	Эйли, Джорджия, США
Место смерти:	Калвер-Сити, Калифорния, США
Весовая категория:	средняя (до 72,574 кг)
Стойка:	правша
Рост:	180см
Размах рук:	184см
Профессиональная карьера
Первый бой:	4 октября 1940
Последний бой:	10 ноября 1965
Количество боёв:	200
Количество побед:	173
Побед нокаутом:	108
Поражений:	19
Ничьих:	6
Несостоявшихся:	2
Любительская карьера
Количество боёв:	86
Количество побед:	86
Количество поражений:	0

Шу́гар Рэй Ро́бинсон (англ. Sugar Ray Robinson; настоящее имя — Уо́лкер Смит-младший (англ. Walker Smith Jr.); 3 мая 1921, Эйли, Джорджия, США — 12 апреля 1989, Калвер-Сити, Калифорния, США) — американский боксёр-профессионал, выступавший в лёгкой, первой полусредней, полусредней, первой средней, средней, второй средней и полутяжёлой весовых категориях. Чемпион мира в полусредней (1946—1950) и средней (1951, 1951—1952, 1955—1957, 1957 и 1958—1960) весовых категориях. Лучший боксёр всех времён вне зависимости от весовой категории по версии журнала «Ринг» (2002), сайта www.greatestever.com (2009).

Биография

Боксёр-любитель

Собственные практические занятия боксом Уолкер Смит начал примерно осенью 1934-го года в спортивном зале Salem Crescent Gym на углу 7-й авеню и 129-й улицы, принадлежащим Методистской Церкви Салема. Этот зал был достаточно известным местом тренировок молодых (не обязательно чернокожих) боксёров Гарлема и, к слову, выступал собственной командой в различных любительских турнирах США, в том числе и во всеамериканском турнире Golden Gloves («Золотые Перчатки»). Одним из тренеров и по совместительству менеджеров этого зала был Джордж Гейнфорд — человек, который позже станет менеджером Робинсона в профессионалах, его другом, а пока возьмёт на себя роль наставника и отчасти отца.

Первые выступления на ринге Уолкер провёл весной 1935-го (точной даты нет ни в одном источнике). В Нью-Йорке для парней до 16 лет большое количество разноплановых спортивных турниров проводилось под патронажем Полицейской Атлетической Лиги Нью-Йорка. Именно на одном из таких местечковых соревнований по боксу Робинсон и начался как боксёр. На этих юношеских турнирах Уолкер (тогда ещё) достаточно уверенно громил своих противников и проиграл лишь дважды: один раз достаточно известному в будущем полусредневесу Билли Грэму, боксёру, который ни разу в своей карьере не был в нокдауне; другой — совсем малоизвестному и ничем не примечательному Патси Песке. Несмотря на хороших учителей и удачные проводимые бои, Уолкер дважды был близок к тому, чтобы бросить бокс. Первый раз это случилось летом 1936-го, когда после поражения Джо Луиса нокаутом Максу Шмелингу Уолкер был настолько потрясён, что даже заложил в ломбард свою аммуницию, предполагая, что продолжать он не будет. Однако позже он передумал: любовь к делу и разговор с Гейнфордом заставили его вернуться в тренировки. И где-то в это же время, но чуть позже, об его занятиях боксом узнаёт его мать, которая пришла в спортивный зал Salem Crescent и имела там длинный разговор с Гейнфордом, результатом которого стало обещание Гейнфорда и самого Уолкера не участвовать в подпольных боях. Обещание сдерживалось не долго — до осени 1936-го. Любовь к боксу опять пересилила.

Осенью 1936-го Уолкер Смит впервые выступил в официальном любительском турнире в Кингстоне, штат Нью-Йорк и тогда же он впервые получил своё новое имя — Рэй Робинсон. От команды Salem Crescent Gym на турнир нужен был кто-то в весе мухи (flyweight), и Уолкер уговорил Гейнфорда взять его. Проблему возраста и связанную с ней проблему отсутствия у Уолкера членской карточки AAU (Американского Любительского Союза) решили просто — Уолкер выступил под чужой лицензией. И эта чужая лицензия была на имя боксёра Рэя Робинсона. Так Уолкер Смит навсегда стал Рэем Робинсоном, а за свой первый любительский трёхраундовый бой, выигранный им единогласным решением, он получил 15 долларов — совершеннейшая мелочь из тех нескольких миллионов долларов, которые он заработает боксом под этим именем в дальнейшем.

Подробная статистика любительских боёв Робинсона того времени сегодня уже мало кому известна. Из наиболее значимых моментов — бой с будущим многолетним абсолютным чемпионом в весе пера (featherweight) Уилли Пепом, выигранный Робинсоном раздельным решением судей. Где-то в это же время им было получено прозвище «Шугар» — «сахар». Это прозвище, которое стало в дальнейшем общеупотребимой и совершенно однозначной ассоциацией именно с Робинсоном, родилось совершенно случайно из ничего не значащего диалога между его менеджером, каким-то спортивным комментатором и зрительницей на одном из его боёв 1937-го года. Однако в широкий обиход оно вошло скорее после войны, когда Робинсон стал уже значимой фигурой социальной сцены Нью-Йорка и одним из наиболее известных чернокожих американцев в мире. Пока оставался всё-таки просто Рэем Робинсоном.

В 1938-м Робинсон выиграл свой первый более-менее значимый турнир — внутриамериканский New York Metropolitan AAU Open. Это было существенным достижением, но не более: да, он засветился перед специалистами, но даже в их глазах он пока был просто хорошим легковесом — не более хорошим, чем десяток таких же других. Широкой публике Робинсон был вообще почти не знаком. Слава и известность пришли к Робинсону с 1939-го года. В этот год он в своём весе принял участие во всех наиболее значимых турнирах из серии «Золотые Перчатки». Таковых на тот момент в США было 4, и Робинсон выиграл 3 из них, а в четвёртом не участвовал, просто потому, что это была не его зона. В то время «Золотые Перчатки» были неким аналогом любительского чемпионата мира — это было больше чем просто внутриамериканское соревнование. Сюда приезжали лучшие боксёры из Европы и Латинской Америки. И в весе пера (featherweight) в том году не было никого лучше Робинсона. Хотя наибольший интерес американцев в 1939-м был прикован к новой, как тогда казалось, звезде супертяжёлого веса Бадди Муру, Робинсон по праву стал № 2 по зрительским симпатиям. Весной он выиграл New York Daily News Golden Gloves 39. Затем, летом, один из двух отборочных турниров Золотых Перчаток — New York Golden Gloves Tournament of Champions. А в конце года выиграл главный межзональный турнир — Intercity Golden Gloves.Победа в один год во всех трёх турнирах была нечастым явлением в американском любительском боксе (в качестве некоей уместной аналогии можно привести такую, как если бы теннисист выиграл все 4 турнира Большого Шлема за год, или гонщик Формулы-1 выиграл бы почти все Гран-При в сезоне). И вот эти три победы Робинсона в один год стали уже и в самом деле его серьёзной заявкой на всеамериканскую известность.

В 1940-м Робинсон один-в-один повторил прошлогоднее достижение, но уже в лёгком весе (lightweight). За свои досрочные победы в этом году он получил среди журналистов прозвища Dinamite Ray и Death Ray. После побед нокаутом в восьми из девяти чемпионских боёв, Дэйли Ньюс назвала Робинсона величайшим боксёром-любителем Америки. Итоговые цифры были и в самом деле впечатляющими: когда осенью Робинсон принял решение о переходе в профессионалы, его любительский рекорд был 85—0, в том числе 69 побед нокаутами и 40 из них в первом раунде.

Профессиональная карьера

1940—1943

Первый профессиональный бой Робинсона состоялся 4 октября 1940-го в нью-йоркском Мэдисон-Сквер Гардене, в рамках вечера бокса, главным событием которого стало пятнадцатираундовое побоище за титул абсолютного чемпиона мира в полусреднем весе между Генри Армстронгом и Фритци Цивичем. Собственный четырёхраундовый бой, открывающий вечер, Робинсон выиграл досрочно во втором раунде. Факт того, что Робинсон провёл свой первый бой в самой настоящей «Мекке» американского бокса, конечно же примечателен — здесь, вероятно, свою роль сыграла его незаурядная любительская карьера. Но ещё более примечателен факт того, что обоих героев главного события вечера Робинсон будет побеждать и уже совсем скоро.

В июле 1941-го (21-й бой), всего через девять месяцев после начала карьеры, Робинсон дерётся с последним чемпионом мира в лёгком весе по версии NBA World Сэмми Энготтом и выигрывает бой единогласным решением. В сентябре 1941-го (24-й бой) в бою против победителя пяти чемпионов мира в лёгком весе Макси Шапиро впервые уже сам Робинсон становится участником «главного события» вечера в Мэдисон-Сквер Гардене — 4 нокдауна и победа в третьем раунде. В следующий бой, всего через шесть дней, Робинсон в Филадельфии побеждает судейским решением не имевшего поражений Марти Серво — боксёра остроатакующего плана и будущего абсолютного чемпиона мира в полусреднем весе. А уже в октябре 1941-го (26-й бой) Робинсон в главном событии вечера в Мэдисон-Сквер Гардене встречается в ринге с тем, в андеркарте боя кого он начал свою профессиональную карьеру чуть более года назад — с Фритци Цивичем. Для Цивича этот бой стал 143-м. К тому времени он уже проиграл свой титул абсолютного чемпиона мира в лёгком весе, выигранный у Армстронга, но боксёр он был известный, зрелищный и техничный. Этот 10-ти раундовый бой Робинсон выигрывает судейским решением, а второй бой с Цивичем через три месяца — и вообще техническим нокаутом, нанеся тому лишь второе досрочное поражение в 147 боях.

В мае 1942-го (32-й бой) Робинсон второй раз встречается с Марти Серво и выигрывает бой раздельным решением судей. Возможно, именно этот бой стал бы первым поражением Робинсона: рефери боя отдал победу Серво, но двое боковых судей решили, что выиграл Робинсон; итого — 2:1 в пользу Робинсона, но большинству зрителей в зале решение показалось напрочь несправедливым. В июле 1942-го (33-й бой) Робинсон повторно встречается с Сэмми Энготтом, который в тот момент уже был действующим абсолютным чемпионом мира в лёгком весе и провёл успешную защиту титула. Однако этот 10-ти раундовый бой не являлся чемпионским — формально он проходил в категории Junior Welter и пояс лёгкого веса на кону не стоял. Так Робинсон победил действующего чемпиона, но сам чемпионом не стал. Бой был примечателен обоюдным нокдауном под конец восьмого раунда, но в итоге Робинсон всё же относительно беспроблемно выиграл и эту встречу.

В октябре 1942-го (36-й бой) Робинсон впервые дерётся с настоящим средневесом — Джейком ЛаМоттой. То был их первый бой из шести, и его Робинсон выиграл достаточно уверенно, чего нельзя будет сказать о следующих четырёх. Именно ЛаМотте во второй их встрече в феврале 1943-го (41-й бой) Робинсон первый раз в карьере однозначно проигрывает и по решениям судей и по течению боя. В восьмом раунде боя Робинсон был даже выброшен за канаты, и итоговая победа ЛаМотты решением рефери и двух судей как 3:0 выглядела закономерной. К слову, следующий проигранный бой будет для Робинсона лишь 133-м через восемь лет плотной карьеры. А пока, всего через три недели в том же феврале 1943-го (43-й бой) Робинсон не очень уверенно побеждает ЛаМотту в их третьей встрече, опять побывав в нокдауне. Впрочем, на взвешивании перед боем ЛаМотта оказался тяжелее аж на 7 кг, так что, с учётом поправки на вес, всё выглядело для Робинсона может и не так уж плохо.

В августе 1943-го (46-й бой) Робинсон в Мэдисон-Сквер Гардене побеждает бывшего абсолютного чемпиона мира в трёх весовых категориях Генри Армстронга — второго участника того самого главного события вечера, в андеркарте которого Робинсон начал свою карьеру. Единственный раз в истории профи-бокса в ринге встретились два боксёра, каждый из которых на сегодня входит в десятку лучших All time по мнению большинства специалистов. В 1943-м это ещё не было известно, но бой позиционировался как незаурядное событие: Армстронг имел в активе около 30-ти чемпионских боёв, а Робинсон уже тогда считался лучшим в этом весе. Фактически же, два легковеса с сильными ударами без побоища и нокдаунов разыграли аккуратную шахматную партию, которую Робинсон выиграл с небольшим, но единогласным преимуществом. Также есть мнение, что Робинсон специально устроил этот бой для Армстронга, так как тот нуждался в деньгах, и никакого нокаута там и не предполагалось. В любом случае, именно этот бой стал в некотором смысле последним в начальном периоде карьеры Робинсона — на период более чем в один год он прекращает выступления на профессиональном ринге и по призыву Военного Департамента в группе чернокожих боксёров (в которой в том числе был Джо Луис) отправляется в показательное турне в действующие войска.

Чемпион мира в полусреднем весе

Возвращение Робинсона на профи-ринг состоялось в октябре 1944-го третьей встречей с техничным, но относительно безударным полусредневесом Иззи Джанаццо. В мае 1945-го (56-й бой) у Робинсона тяжёлый бой с пуэрториканцем Хосе Басорой. Физически сильный контрпанчер Басора оказался трудным противником для Робинсона. Бой обошёлся без нокдаунов, но после боя Робинсон сказал, что Басора бьёт лишь немногим слабее ЛаМотты. Угол Басоры был недоволен ничьёй и настаивал на повторном бое. И таковой состоялся, но лишь пять лет спустя, уже за титул среднего веса и с совсем неожиданным результатом. В сентябре 1945-го (59-й бой) Робинсон пятый раз встречается с ЛаМоттой, который только что в августе нокаутировал Басору и вообще был в отличной форме. И их пятый бой, возможно, стал лучшим противостоянием друг-другу: в очень близком двенадцатираундовом бою Робинсон выиграл раздельным решением, хотя ЛаМотта и взял концовку боя. После боя Робинсон признался, что это был самый тяжёлый бой в его карьере. Следующий (и последний) раз они встретятся в ринге уже в 1951-м.

В феврале 1946-го в Мэдисон-Сквер Гардене проходит первый послевоенный чемпионский бой в полусреднем весе. Несмотря на 16 выигранных подряд боёв с осени 1944-го, сильную оппозицию и звание некоронованного короля полусреднего веса, Робинсон не принимает в нём участия. Бой проводится между чемпионом Фредди Котчрэйном, который завоевал титул ещё в 1941 году, побив Фритци Цивича, и претендентом Марти Серво, которого дважды в 1941-42 побеждал сам Робинсон. Оба, и чемпион и претендент были белыми, оба имели репутацию зрелищных бойцов и оба во время войны служили в армии — Котчрэйн во флоте, а Серво в береговой охране. Так что именно этот бой был скорее данью уважения обоим, чем прямым отказом в признании силы Робинсона ввиду его цвета кожи. Сам Робинсон в 1946-м продолжал драться в рейтинговых боях и делал это настолько часто, насколько возможно — проводил в среднем 1 бой в три недели. В марте он третий и последний раз встретился с Сэмми Энготтом (65-й бой) и четвёртый, и также последний, с Иззи Джанаццо (66-й бой). Летом проводит пять боёв, в которых во всех побеждает досрочно. А осенью, через пять лет после начала карьеры, Робинсон наконец получает право драться за титул чемпиона мира в полусреднем весе.

Чемпионский бой был назначен на декабрь 1946-го, а противником — Томми Бэлл, с которым, к слову, Робинсон уже встречался в январе 1945-го. Первый и последний раз в истории чемпионский бой санкционировали две ведущие американские боксёрские организации — NYSAC и NBA. Оба боксёра, и Робинсон и Бэлл, были претендентами, так как титул принадлежал Марти Серво, но тот ещё в марте в бою против средневеса Рокки Грациано потерпел жестокое поражение нокаутом, а в сентябре, ввиду травм после боя и неясности с продолжением своей карьеры, отказался от защиты титула. NYSAC предложила двух первых номеров своего рейтинга — Робинсона и Бэлла; NBA согласилась. Однако ввиду того, что оба боксёра были чёрные, остальные влиятельные силы — промоутеры, журналисты и мафия — были не столь единодушны. С момента появления этой весовой категории в начале 20-х у неё был только один чёрный чемпион — Генри Армстронг. Нового чёрного чемпиона видеть хотели не все, а в этот раз это случилось бы по-любому. Тем не менее, точка зрения организаций взяла верх, и бой состоялся. В трудном для судейства и достаточно равном поединке стилей Робинсон выигрывает и абсолютно справедливо становится абсолютным чемпионом мира в полусреднем весе.

За следующие три с половиной года Робинсон проводит 35 боёв и в том числе 4 защиты титула: в июне 1947-го с Джимми Дойлом (81-й бой), в декабре 1947 с Чаком Тэйлором (86-й бой), в июне 1948 с Бернардом Доксеном (89-й бой), и в июле 1949-го с Кидом Гэвиланом (99-й бой). Среди прочего выигрывает раздельным решением у бывшего претендента на титул чемпиона мира в среднем весе Джорджи Абрамса (80-й бой), выигрывает нечемпионский бой у Кида Гэвилана (90-й бой), сводит в ничью тяжёлый для себя бой с Генри Бриммом (96-й бой). В это время природный вес Робинсона составлял примерно 70-71 кг, и для лимита полусреднего веса ему приходилось сгоняться. В боях с такими же средневесами Робинсон выглядит уверенно, но не более того: например, за девять боёв с марта 1948-го по апрель 1949-го у Робинсона всего одна досрочная победа. Впрочем, и в среднем весе класс Робинсона никем не ставился под сомнение, проблема была в другом — Робинсон был «цветным». То, что после Генри Армстронга было кое-как терпимым в полусреднем весе, мало кого пока устраивало в весе среднем — категории исключительно «белых» чемпионов. В сколь-либо значимых боях среднего веса «цветным» было не место — тут они дрались в своей отдельной лиге. Тем не менее, так или иначе, но после очередной защиты титула с Гэвиланом вдруг оказывается, что Робинсону до абсолютного титула в среднем весе может оказаться всего один шаг.

Чемпион мира в среднем весе

100-й бой Робинсона в августе 1949-го был вдруг объявлен «элиминатором» — отборочным боем среднего веса, победитель которого выходил на чемпиона, коим, к слову, тогда был Джейк ЛаМотта, выигравший титул у Марселя Сердана в июне. Противником Робинсона стал Стив Белуасс — достаточно сильный средневес с рекордом на момент боя 90-10-3. У Робинсона раньше с ним не было боёв, но была общая оппозиция, и эту оппозицию Белуасс зачастую бил не менее уверенно, чем сам Робинсон: например, уверенно разгромил по очкам Томми Белла, нокаутировал Джорджи Абрамса и Изи Джанаццо. Находясь всё ещё в статусе абсолютного чемпиона мира в полусреднем весе, этот свой юбилейный бой Робинсон выиграл и сделал это досрочно. Однако, как оказалось, победа ему ничего не гарантировала: для проигравшего Белуасса заинтересованными лицами был организован новый элиминатор, который Белуас снова проиграл, а Робинсону ничего не оставалось, как и дальше проводить рейтинговые бои в среднем весе без всякой конкретики. Право на чемпионский бой с ЛаМоттой получает француз Лоран Дотюий, выигравший в мае 1950-го тот самый новый элиминатор. Робинсону в том же мае 1950-го (112-й бой) предлагается утешительный приз — бой за титул чемпиона мира по версии Атлетической Комиссии штата Пенсильвания. Ни формально, ни фактически это не был полноценный пояс абсолютного чемпиона мира в среднем весе, но, учитывая совершенно непонятные перспективы, это было хоть что-то. Противником был назначен бывший чемпион Европы в полусреднем весе, француз Робер Вийемэн. Бой продлился все 15 раундов, хотя итогом и в пользу Робинсона. На свой следующий бой, в августе 1950-го, Робинсон последний раз сгоняет три с половиной килограмма веса и защищает титул абсолютного чемпиона мира в полусреднем весе против Чарли Фусари. А через две недели в своём 114-м бою уже защищает выигранный 80 дней назад титул среднего веса по версии Пенсильвании. К слову, противником в этом бою стал Хосе Басора, с которым у Робинсона был тяжёлый бой и ничья пять лет назад, но в этот раз всё было кончено уже в первом раунде.

В конце-концов, проведя за сентябрь-декабрь 1950-го 9 (девять) победных рейтинговых боёв в среднем весе, Робинсон на февраль 1951-го наконец получает право на чемпионский бой за титул абсолютного чемпиона мира в среднем весе, коим тогда всё ещё оставался Джейк ЛаМотта. Для Робинсона этот бой стал 124-м, для ЛаМотты — 95-м, а для них обоих — шестым друг против друга. И хотя за пять боёв статистика побед была в пользу Робинсона как 4-1, однако решающего преимущества в самих поединках у Робинсона особенно не было, а вторую встречу ЛаМотта так вообще выиграл почти разгромно. Тем не менее, в ставках на бой Робинсон был фаворитом 3:1. И в принципе, в ринге подтвердил это, единственный раз из шести достаточно односторонне разгромив ЛаМотту, закончив бой досрочно (хотя и так и не свалив Джейка ЛаМотту) и став, таким образом, уже первым цветным абсолютным чемпионом мира в среднем весе. За драму в ринге бой был позже назван «Побоище в День Святого Валентина».

После выигрыша титула Робинсон проводит 2 нечемпионских десятираундовых боя в США в апреле, а в мае, как действующий чемпион мира, выезжает в турне по Европе для встречи с боксёрами, входящими в первую десятку рейтинга EBU. Там, переезжая из страны в страну (Франция-Швейцария-Бельгия-Германия-Италия), Робинсон проводит за 6 недель 6 боёв, которые достаточно односторонне выигрывает, и седьмым, последним европейским боем, в Лондоне, встречается с тогдашним чемпионом Европы, коим на то время был британец Рэнди Турпин. Несмотря на то, что начало 50-х было временем расцвета Робинсона как боксёра, свою первую защиту титула в среднем весе в июле 1951-го (133-й бой) он проигрывает решением судей. Может сказалась накопленная усталость предыдущих 6 недель, или ещё что, хотя сам Робинсон признал, что Турпин просто был лучше. В матче-реванше в сентябре 1951-го, уже в Нью-Йорке, Робинсон выигрывает у Турпина досрочно, хотя к середине боя всё поворачивалось к тому, что Робинсон проиграет второй раз подряд. После повторного завоевания титула, Робинсон не разменивается на промежуточные бои и проводит две успешные защиты титула — с Карлом Бобо Олсоном в марте 1952-го (135-й бой) и Рокки Грациано в апреле 1952-го (136-й бой). А в июне 1952-го, всего через два месяца после боя с Грациано, предпринимает попытку завоевать титул абсолютного чемпиона мира в полутяжёлом весе, принадлежащий тогда Джои Максиму. Попытка оказалась неудачной: выигрывая бой по очкам с противником тяжелее его на 7 килограмм, Робинсон не смог довести дело до победы и вообще единственный раз в карьере проиграл досрочно. Но на самом деле нокаута не было: более энергозатратная манера ведения боя Робинсоном при жаре в 41 градус в тени привела к тому, что он просто не смог физически выйти на 14 раунд. В декабре 1952-го, всё ещё находясь в статусе чемпиона мира в среднем весе, но так больше и не проведя ни одного боя, Робинсон вдруг решил закончить карьеру. На тот момент он провёл 137 боёв из которых 131 выиграл, 3 проиграл (Джейку ЛаМотте, Рэнди Турпину и Джои Максиму), 2 свёл в ничью и 1 был признан несостоявшимся.

Последние 11 лет

Вторая часть карьеры Робинсона началась в январе 1955-го десятираундовым боем с боксёром из десятки американского рейтинга. Проведя вообще 6 рейтинговых боёв за 1955-й год (в том числе один проиграв и последний из шести выиграв с большим трудом) к концу года Робинсон всё-таки вновь получил право на бой за титул — в данном случае в декабре 1955-го с Бобо Олсоном. Олсон, к слову, стал чемпионом мира в среднем весе после ухода Робинсона, провёл к тому времени три успешных защиты титула, так же совершил вылазку в полутяжёлый вес, где выиграл у Джои Максима, и для Олсона это был 78-й бой и 5-й чемпионский бой в среднем весе. А для Робинсона это стал 144-й бой, 6-й чемпионский бой в среднем весе и третья попытка завоевать титул лучшего средневеса. Для них обоих бой стал третьей обоюдной встречей, и Роинсон опять её выиграл, в этот раз нокаутом во втором раунде. В следующем для них обоих бою — в матче-реванше — Робинсон выиграл повторно и таким образом защитил титул. В январе 1957-го Робинсон не сумел защитить титул в бою против Джина Фуллмера. В матче-реванше, в мае 1957-го, выиграл бой нокаутом и стал четырёхкратным чемпионом мира в среднем весе. В следующем бою, в сентябре 1957-го, ставшем боем 1957-го года по версии журнала «Ринг», Робинсон проигрывает титул Кармену Базилио. В матче-реванше, ставшим столь же жёстким и зрелищным, выигрывает титул вновь, став, таким образом, пятикратным чемпионом мира в среднем весе. В январе 1960-го Робинсон проигрывает Полу Пендеру. А в матче-реванше, в июне 1960-го, проигрывает вновь. И этот бой, ставший для Робинсона 154-м по счёту, стал для него и последним 13-м боем за титул абсолютного чемпиона мира в среднем весе. Сразу после него Робинсон провёл два боя подряд с Джином Фуллмером за титул чемпиона мира по версии NBA World, но, во-первых, эти два боя не были признаны боями за абсолютный титул, а во-вторых, Робинсон первый бой свёл в ничью, а второй и вообще проиграл. Таким образом, 156-й бой (март 1961-го) стал последним значимым боем Робинсона — больше чемпионских боёв в его карьере не было.

Последние 4 года и 44 боя своей карьеры Робинсон провёл в основном с различными относительно малоизвестными боксёрами США и Европы. За единственным исключением это всё были 10-ти раундовые бои; 30 из них Робинсон выиграл, 10 проиграл, 3 свёл в ничью и 1 бой был признан несостоявшимся. Из относительно известных его противниками были: будущие абсолютные чемпионы WBA/WBC в 1-м среднем весе Дэнни Мойер (158-й и 161-й бои) и Ральф Дюпа (167-й бой), последний абсолютный чемпион мира в среднем весе Терри Даунс (164-й бой), будущий абсолютный чемпион WBA/WBC в среднем весе Джои Джиарделло (171-й бой). В ноябре 1965-го, проведя свой 200-й бой против, как тогда казалось, восходящей звезды среднего веса Джои Арчера и проиграв его, Робинсон закончил карьеру второй раз и уже окончательно. На момент последнего боя Робинсону было 44 года и 6 месяцев.

Интересные факты

• Между первым и последним боями Робинсона на профессиональном ринге прошло 25 лет и 1 месяц. За этот период он участвовал в 200 боях и, если исключить период с декабря 1952-го по январь 1955-го, в течение которого Робинсон осознанно был вне бокса, то средняя частота проведения боёв равна 1 бой в 41 день. Даже находясь в статусе абсолютного чемпиона мира, Робинсон иные бои проводил с промежутком в несколько дней. На ринге Робинсон провёл 1401 раунд или чуть более 175 часов. Выиграл 173 боя из них 108 досрочно (формальный процент нокаутов — 62,4 %). 19 боёв проиграл, 6 свёл в ничью и 2 боя были объявлены несостоявшимися. Участвовал в 25 боях за титул чемпиона мира и по различным версиям. По мнению большинства специалистов считается самым выдающимся боксёром за всю историю профессионального бокса.
• Робинсон начал карьеру с собственным весом в районе 61 кг, а под конец карьеры в иных боях весил до 76 кг. Это ошибочно позволяет считать, что Робинсон был боксёром пяти или даже шести весовых категорий по современной классификации. Фактически, все свои рейтинговые бои Робинсон проводил лишь в двух весовых категориях своего времени — полусредней (Welterweight) и средней (Middleweight). В категории Junior Welter у Робинсона не было рейтинговых боёв. На свою попытку завоевания титула абсолютного чемпиона мира в полутяжёлом весе (Light Heavyweight) Робинсон вышел с недостаточным весом. А бои конца карьеры, в которых вес Робинсона мог быть до 76.5 кг так же не были рейтинговыми. Оптимальным боевым весом Робинсона можно считать вес порядка 70 кг. То есть для лимита полусредней весовой категории ему приходилось «гонять» вес, а в средней весовой категории он выступал с собственным природным весом (данное заключение основано на двух боях Робинсона в августе 1950-го, в которых он с разницей в две недели почти одновременно защитил титулы абсолютного чемпиона мира в полусреднем весе и чемпиона мира в среднем весе).
• Робинсон принял участие в 6 боях за звание абсолютного чемпиона мира в полусреднем весе (вес до 147 фунтов) с итоговым результатом 6-0, в 13 боях за звание абсолютного чемпиона мира в среднем весе (вес до 160 фунтов) с итоговым результатом 9-4, в 5 боях за звание чемпиона мира в среднем весе, не получивших статуса «абсолютных» с итоговым результатом 3-1-1 и в одном бою за звание абсолютного чемпиона мира в полутяжёлой весовой категории (вес до 175 фунтов) с итоговым результатом 0-1. Общий счёт по чемпионским боям — 18-6-1. После завоевания титула абсолютного чемпиона мира в полусреднем весе Робинсон провёл пять успешных защит подряд, и, таким образом, был несменяемым чемпионом мира с декабря 1946-го по сентябрь 1950, когда оставил пояс вакантным по причине перехода в средний вес. В среднем весе Робинсон четыре раза проигрывал титул абсолютного в следующем чемпионском бою после его завоевания, трижды возвращал себе его после поражения и один раз оставил пояс вакантным, что в итоге позволяет считать Робинсона пятикратным абсолютным чемпионом мира в среднем весе. Робинсон проиграл «абсолютные» чемпионские бои в среднем весе Турпину, Фуллмеру, Базилио и Пендеру и у всех кроме Пендера взял реванш в следующем бою.
• Робинсон шесть раз в карьере встречался с Джейком ЛаМоттой (5-1), по четыре раза с Бобо Олсоном (4-0) и Джином Фуллмером (1-2-1) и Иззи Джанаццо (4-0). Из 65 запланированных раундов с ЛаМоттой Робинсон провёл 63 и только один чемпионский бой. Из 60 с Олсоном — 33 и три чемпионских боя. Из 60 с Фуллмером — 50 и четыре чемпионских боях. Из 40 с Джанаццо — 30 и ни одного чемпионского боя.
• Первый нокдаун Робинсону был отсчитан уже в третьем бою через 18 дней после начала карьеры. За карьеру у Робинсона будет немало нокдаунов в боях разного уровня (а во втором бою с ЛаМоттой Робинсон даже вылетел за канаты), но Робинсон всегда будет вставать и ни разу не проиграет бои нокаутом или техническим нокаутом. Единственное его досрочное поражение полутяжу Джои Максиму было вызвано не разницей в весе, габаритах или исполнительском мастерстве, а исключительно его большей активностью в ринге при экстремальных на момент боя температурных условиях — плюс 41 градус в тени. Выигрывая тот бой единогласно по очкам Робинсон не смог выйти на 14 раунд из-за теплового удара.
• Перед боем с Джимми Дойлом (защита титула абсолютного чемпиона мира в полусреднем весе) Робинсону приснилось, что его противник в ринге умирает. И так в самом деле и случилось: Дойл не смог выйти на девятый раунд боя, ему стало плохо и в на следующий день в больнице он умер. Вероятнее всего, это было связано с осложнением после нокаута годичной давности, а не по причине жестокого избиения Робинсоном.
• Есть устоявшееся хотя и неподтверждённое мнение о том, что Робинсон никогда не участвовал в договорных боях и не получал таких предложений от мафии. Якобы, слава Робинсона в США была настолько велика и репутация столь высока, что мафия с ним не имела дела.
• В преклонном возрасте Робинсон страдал от болезни Альцгеймера, однако, не очень понятно, насколько это напрямую связано с боксом.
• В качестве приглашенной звезды, снялся в сериале Миссия невыполнима/Mission: Impossible (3 сезон, 2 серия).

Ссылки

• [boxrec.com/list_bouts.php?human_id=9625&cat=boxer Робинсон, Шугар Рэй] (англ.) — статистика профессиональных боёв на сайте BoxRec

Литература

• Bill Farell. Cradle of Champions: 80 Years of the New York Daily News Golden Gloves. — New York: Sports Publishing LLC, 2007. — 183 p. — ISBN 1-59670-205-2.
• Sugar Ray Robinson & Dave Anderson. Sugar Ray: The Sugar Ray Robinson Story. — London: Da Capo Press, 1994. — 380 p. — ISBN 0-306-80574-2.
• Bert Randolph Sugar. 100 Greatest Boxers of All Time. — New York: Crescent, 1984. — 224 p. — ISBN 0-517-44826-2.
• Wil Haygood. Sweet Thunder: The Life and Times od Sugar Ray Robinson. — New York: Knopf Publishing, 2009. — 408 p. — ISBN 1-400-04497-9.
• Herb Boyd & Ray Robinson II. Pound for Pound: A Biography of Sugar Ray Robinson. — New York: Harper Collins, 2005. — 321 p. — ISBN 0-060-18876-6.

Отрывок, характеризующий Робинсон, Шугар Рэй

На сцене были ровные доски по средине, с боков стояли крашеные картины, изображавшие деревья, позади было протянуто полотно на досках. В середине сцены сидели девицы в красных корсажах и белых юбках. Одна, очень толстая, в шелковом белом платье, сидела особо на низкой скамеечке, к которой был приклеен сзади зеленый картон. Все они пели что то. Когда они кончили свою песню, девица в белом подошла к будочке суфлера, и к ней подошел мужчина в шелковых, в обтяжку, панталонах на толстых ногах, с пером и кинжалом и стал петь и разводить руками.
Мужчина в обтянутых панталонах пропел один, потом пропела она. Потом оба замолкли, заиграла музыка, и мужчина стал перебирать пальцами руку девицы в белом платье, очевидно выжидая опять такта, чтобы начать свою партию вместе с нею. Они пропели вдвоем, и все в театре стали хлопать и кричать, а мужчина и женщина на сцене, которые изображали влюбленных, стали, улыбаясь и разводя руками, кланяться.
После деревни и в том серьезном настроении, в котором находилась Наташа, всё это было дико и удивительно ей. Она не могла следить за ходом оперы, не могла даже слышать музыку: она видела только крашеные картоны и странно наряженных мужчин и женщин, при ярком свете странно двигавшихся, говоривших и певших; она знала, что всё это должно было представлять, но всё это было так вычурно фальшиво и ненатурально, что ей становилось то совестно за актеров, то смешно на них. Она оглядывалась вокруг себя, на лица зрителей, отыскивая в них то же чувство насмешки и недоумения, которое было в ней; но все лица были внимательны к тому, что происходило на сцене и выражали притворное, как казалось Наташе, восхищение. «Должно быть это так надобно!» думала Наташа. Она попеременно оглядывалась то на эти ряды припомаженных голов в партере, то на оголенных женщин в ложах, в особенности на свою соседку Элен, которая, совершенно раздетая, с тихой и спокойной улыбкой, не спуская глаз, смотрела на сцену, ощущая яркий свет, разлитый по всей зале и теплый, толпою согретый воздух. Наташа мало по малу начинала приходить в давно не испытанное ею состояние опьянения. Она не помнила, что она и где она и что перед ней делается. Она смотрела и думала, и самые странные мысли неожиданно, без связи, мелькали в ее голове. То ей приходила мысль вскочить на рампу и пропеть ту арию, которую пела актриса, то ей хотелось зацепить веером недалеко от нее сидевшего старичка, то перегнуться к Элен и защекотать ее.
В одну из минут, когда на сцене всё затихло, ожидая начала арии, скрипнула входная дверь партера, на той стороне где была ложа Ростовых, и зазвучали шаги запоздавшего мужчины. «Вот он Курагин!» прошептал Шиншин. Графиня Безухова улыбаясь обернулась к входящему. Наташа посмотрела по направлению глаз графини Безуховой и увидала необыкновенно красивого адъютанта, с самоуверенным и вместе учтивым видом подходящего к их ложе. Это был Анатоль Курагин, которого она давно видела и заметила на петербургском бале. Он был теперь в адъютантском мундире с одной эполетой и эксельбантом. Он шел сдержанной, молодецкой походкой, которая была бы смешна, ежели бы он не был так хорош собой и ежели бы на прекрасном лице не было бы такого выражения добродушного довольства и веселия. Несмотря на то, что действие шло, он, не торопясь, слегка побрякивая шпорами и саблей, плавно и высоко неся свою надушенную красивую голову, шел по ковру коридора. Взглянув на Наташу, он подошел к сестре, положил руку в облитой перчатке на край ее ложи, тряхнул ей головой и наклонясь спросил что то, указывая на Наташу.
– Mais charmante! [Очень мила!] – сказал он, очевидно про Наташу, как не столько слышала она, сколько поняла по движению его губ. Потом он прошел в первый ряд и сел подле Долохова, дружески и небрежно толкнув локтем того Долохова, с которым так заискивающе обращались другие. Он, весело подмигнув, улыбнулся ему и уперся ногой в рампу.
– Как похожи брат с сестрой! – сказал граф. – И как хороши оба!
Шиншин вполголоса начал рассказывать графу какую то историю интриги Курагина в Москве, к которой Наташа прислушалась именно потому, что он сказал про нее charmante.
Первый акт кончился, в партере все встали, перепутались и стали ходить и выходить.
Борис пришел в ложу Ростовых, очень просто принял поздравления и, приподняв брови, с рассеянной улыбкой, передал Наташе и Соне просьбу его невесты, чтобы они были на ее свадьбе, и вышел. Наташа с веселой и кокетливой улыбкой разговаривала с ним и поздравляла с женитьбой того самого Бориса, в которого она была влюблена прежде. В том состоянии опьянения, в котором она находилась, всё казалось просто и естественно.
Голая Элен сидела подле нее и одинаково всем улыбалась; и точно так же улыбнулась Наташа Борису.
Ложа Элен наполнилась и окружилась со стороны партера самыми знатными и умными мужчинами, которые, казалось, наперерыв желали показать всем, что они знакомы с ней.
Курагин весь этот антракт стоял с Долоховым впереди у рампы, глядя на ложу Ростовых. Наташа знала, что он говорил про нее, и это доставляло ей удовольствие. Она даже повернулась так, чтобы ему виден был ее профиль, по ее понятиям, в самом выгодном положении. Перед началом второго акта в партере показалась фигура Пьера, которого еще с приезда не видали Ростовы. Лицо его было грустно, и он еще потолстел, с тех пор как его последний раз видела Наташа. Он, никого не замечая, прошел в первые ряды. Анатоль подошел к нему и стал что то говорить ему, глядя и указывая на ложу Ростовых. Пьер, увидав Наташу, оживился и поспешно, по рядам, пошел к их ложе. Подойдя к ним, он облокотился и улыбаясь долго говорил с Наташей. Во время своего разговора с Пьером, Наташа услыхала в ложе графини Безуховой мужской голос и почему то узнала, что это был Курагин. Она оглянулась и встретилась с ним глазами. Он почти улыбаясь смотрел ей прямо в глаза таким восхищенным, ласковым взглядом, что казалось странно быть от него так близко, так смотреть на него, быть так уверенной, что нравишься ему, и не быть с ним знакомой.
Во втором акте были картины, изображающие монументы и была дыра в полотне, изображающая луну, и абажуры на рампе подняли, и стали играть в басу трубы и контрабасы, и справа и слева вышло много людей в черных мантиях. Люди стали махать руками, и в руках у них было что то вроде кинжалов; потом прибежали еще какие то люди и стали тащить прочь ту девицу, которая была прежде в белом, а теперь в голубом платье. Они не утащили ее сразу, а долго с ней пели, а потом уже ее утащили, и за кулисами ударили три раза во что то металлическое, и все стали на колена и запели молитву. Несколько раз все эти действия прерывались восторженными криками зрителей.
Во время этого акта Наташа всякий раз, как взглядывала в партер, видела Анатоля Курагина, перекинувшего руку через спинку кресла и смотревшего на нее. Ей приятно было видеть, что он так пленен ею, и не приходило в голову, чтобы в этом было что нибудь дурное.
Когда второй акт кончился, графиня Безухова встала, повернулась к ложе Ростовых (грудь ее совершенно была обнажена), пальчиком в перчатке поманила к себе старого графа, и не обращая внимания на вошедших к ней в ложу, начала любезно улыбаясь говорить с ним.
– Да познакомьте же меня с вашими прелестными дочерьми, – сказала она, – весь город про них кричит, а я их не знаю.
Наташа встала и присела великолепной графине. Наташе так приятна была похвала этой блестящей красавицы, что она покраснела от удовольствия.
– Я теперь тоже хочу сделаться москвичкой, – говорила Элен. – И как вам не совестно зарыть такие перлы в деревне!
Графиня Безухая, по справедливости, имела репутацию обворожительной женщины. Она могла говорить то, чего не думала, и в особенности льстить, совершенно просто и натурально.
– Нет, милый граф, вы мне позвольте заняться вашими дочерьми. Я хоть теперь здесь не надолго. И вы тоже. Я постараюсь повеселить ваших. Я еще в Петербурге много слышала о вас, и хотела вас узнать, – сказала она Наташе с своей однообразно красивой улыбкой. – Я слышала о вас и от моего пажа – Друбецкого. Вы слышали, он женится? И от друга моего мужа – Болконского, князя Андрея Болконского, – сказала она с особенным ударением, намекая этим на то, что она знала отношения его к Наташе. – Она попросила, чтобы лучше познакомиться, позволить одной из барышень посидеть остальную часть спектакля в ее ложе, и Наташа перешла к ней.
В третьем акте был на сцене представлен дворец, в котором горело много свечей и повешены были картины, изображавшие рыцарей с бородками. В середине стояли, вероятно, царь и царица. Царь замахал правою рукою, и, видимо робея, дурно пропел что то, и сел на малиновый трон. Девица, бывшая сначала в белом, потом в голубом, теперь была одета в одной рубашке с распущенными волосами и стояла около трона. Она о чем то горестно пела, обращаясь к царице; но царь строго махнул рукой, и с боков вышли мужчины с голыми ногами и женщины с голыми ногами, и стали танцовать все вместе. Потом скрипки заиграли очень тонко и весело, одна из девиц с голыми толстыми ногами и худыми руками, отделившись от других, отошла за кулисы, поправила корсаж, вышла на середину и стала прыгать и скоро бить одной ногой о другую. Все в партере захлопали руками и закричали браво. Потом один мужчина стал в угол. В оркестре заиграли громче в цимбалы и трубы, и один этот мужчина с голыми ногами стал прыгать очень высоко и семенить ногами. (Мужчина этот был Duport, получавший 60 тысяч в год за это искусство.) Все в партере, в ложах и райке стали хлопать и кричать изо всех сил, и мужчина остановился и стал улыбаться и кланяться на все стороны. Потом танцовали еще другие, с голыми ногами, мужчины и женщины, потом опять один из царей закричал что то под музыку, и все стали петь. Но вдруг сделалась буря, в оркестре послышались хроматические гаммы и аккорды уменьшенной септимы, и все побежали и потащили опять одного из присутствующих за кулисы, и занавесь опустилась. Опять между зрителями поднялся страшный шум и треск, и все с восторженными лицами стали кричать: Дюпора! Дюпора! Дюпора! Наташа уже не находила этого странным. Она с удовольствием, радостно улыбаясь, смотрела вокруг себя.
– N'est ce pas qu'il est admirable – Duport? [Неправда ли, Дюпор восхитителен?] – сказала Элен, обращаясь к ней.
– Oh, oui, [О, да,] – отвечала Наташа.


В антракте в ложе Элен пахнуло холодом, отворилась дверь и, нагибаясь и стараясь не зацепить кого нибудь, вошел Анатоль.
– Позвольте мне вам представить брата, – беспокойно перебегая глазами с Наташи на Анатоля, сказала Элен. Наташа через голое плечо оборотила к красавцу свою хорошенькую головку и улыбнулась. Анатоль, который вблизи был так же хорош, как и издали, подсел к ней и сказал, что давно желал иметь это удовольствие, еще с Нарышкинского бала, на котором он имел удовольствие, которое не забыл, видеть ее. Курагин с женщинами был гораздо умнее и проще, чем в мужском обществе. Он говорил смело и просто, и Наташу странно и приятно поразило то, что не только не было ничего такого страшного в этом человеке, про которого так много рассказывали, но что напротив у него была самая наивная, веселая и добродушная улыбка.
Курагин спросил про впечатление спектакля и рассказал ей про то, как в прошлый спектакль Семенова играя, упала.
– А знаете, графиня, – сказал он, вдруг обращаясь к ней, как к старой давнишней знакомой, – у нас устраивается карусель в костюмах; вам бы надо участвовать в нем: будет очень весело. Все сбираются у Карагиных. Пожалуйста приезжайте, право, а? – проговорил он.
Говоря это, он не спускал улыбающихся глаз с лица, с шеи, с оголенных рук Наташи. Наташа несомненно знала, что он восхищается ею. Ей было это приятно, но почему то ей тесно и тяжело становилось от его присутствия. Когда она не смотрела на него, она чувствовала, что он смотрел на ее плечи, и она невольно перехватывала его взгляд, чтоб он уж лучше смотрел на ее глаза. Но, глядя ему в глаза, она со страхом чувствовала, что между им и ей совсем нет той преграды стыдливости, которую она всегда чувствовала между собой и другими мужчинами. Она, сама не зная как, через пять минут чувствовала себя страшно близкой к этому человеку. Когда она отворачивалась, она боялась, как бы он сзади не взял ее за голую руку, не поцеловал бы ее в шею. Они говорили о самых простых вещах и она чувствовала, что они близки, как она никогда не была с мужчиной. Наташа оглядывалась на Элен и на отца, как будто спрашивая их, что такое это значило; но Элен была занята разговором с каким то генералом и не ответила на ее взгляд, а взгляд отца ничего не сказал ей, как только то, что он всегда говорил: «весело, ну я и рад».
В одну из минут неловкого молчания, во время которых Анатоль своими выпуклыми глазами спокойно и упорно смотрел на нее, Наташа, чтобы прервать это молчание, спросила его, как ему нравится Москва. Наташа спросила и покраснела. Ей постоянно казалось, что что то неприличное она делает, говоря с ним. Анатоль улыбнулся, как бы ободряя ее.
– Сначала мне мало нравилась, потому что, что делает город приятным, ce sont les jolies femmes, [хорошенькие женщины,] не правда ли? Ну а теперь очень нравится, – сказал он, значительно глядя на нее. – Поедете на карусель, графиня? Поезжайте, – сказал он, и, протянув руку к ее букету и понижая голос, сказал: – Vous serez la plus jolie. Venez, chere comtesse, et comme gage donnez moi cette fleur. [Вы будете самая хорошенькая. Поезжайте, милая графиня, и в залог дайте мне этот цветок.]
Наташа не поняла того, что он сказал, так же как он сам, но она чувствовала, что в непонятных словах его был неприличный умысел. Она не знала, что сказать и отвернулась, как будто не слыхала того, что он сказал. Но только что она отвернулась, она подумала, что он тут сзади так близко от нее.
«Что он теперь? Он сконфужен? Рассержен? Надо поправить это?» спрашивала она сама себя. Она не могла удержаться, чтобы не оглянуться. Она прямо в глаза взглянула ему, и его близость и уверенность, и добродушная ласковость улыбки победили ее. Она улыбнулась точно так же, как и он, глядя прямо в глаза ему. И опять она с ужасом чувствовала, что между ним и ею нет никакой преграды.
Опять поднялась занавесь. Анатоль вышел из ложи, спокойный и веселый. Наташа вернулась к отцу в ложу, совершенно уже подчиненная тому миру, в котором она находилась. Всё, что происходило перед ней, уже казалось ей вполне естественным; но за то все прежние мысли ее о женихе, о княжне Марье, о деревенской жизни ни разу не пришли ей в голову, как будто всё то было давно, давно прошедшее.
В четвертом акте был какой то чорт, который пел, махая рукою до тех пор, пока не выдвинули под ним доски, и он не опустился туда. Наташа только это и видела из четвертого акта: что то волновало и мучило ее, и причиной этого волнения был Курагин, за которым она невольно следила глазами. Когда они выходили из театра, Анатоль подошел к ним, вызвал их карету и подсаживал их. Подсаживая Наташу, он пожал ей руку выше локтя. Наташа, взволнованная и красная, оглянулась на него. Он, блестя своими глазами и нежно улыбаясь, смотрел на нее.

Только приехав домой, Наташа могла ясно обдумать всё то, что с ней было, и вдруг вспомнив князя Андрея, она ужаснулась, и при всех за чаем, за который все сели после театра, громко ахнула и раскрасневшись выбежала из комнаты. – «Боже мой! Я погибла! сказала она себе. Как я могла допустить до этого?» думала она. Долго она сидела закрыв раскрасневшееся лицо руками, стараясь дать себе ясный отчет в том, что было с нею, и не могла ни понять того, что с ней было, ни того, что она чувствовала. Всё казалось ей темно, неясно и страшно. Там, в этой огромной, освещенной зале, где по мокрым доскам прыгал под музыку с голыми ногами Duport в курточке с блестками, и девицы, и старики, и голая с спокойной и гордой улыбкой Элен в восторге кричали браво, – там под тенью этой Элен, там это было всё ясно и просто; но теперь одной, самой с собой, это было непонятно. – «Что это такое? Что такое этот страх, который я испытывала к нему? Что такое эти угрызения совести, которые я испытываю теперь»? думала она.
Одной старой графине Наташа в состоянии была бы ночью в постели рассказать всё, что она думала. Соня, она знала, с своим строгим и цельным взглядом, или ничего бы не поняла, или ужаснулась бы ее признанию. Наташа одна сама с собой старалась разрешить то, что ее мучило.
«Погибла ли я для любви князя Андрея или нет? спрашивала она себя и с успокоительной усмешкой отвечала себе: Что я за дура, что я спрашиваю это? Что ж со мной было? Ничего. Я ничего не сделала, ничем не вызвала этого. Никто не узнает, и я его не увижу больше никогда, говорила она себе. Стало быть ясно, что ничего не случилось, что не в чем раскаиваться, что князь Андрей может любить меня и такою . Но какою такою ? Ах Боже, Боже мой! зачем его нет тут»! Наташа успокоивалась на мгновенье, но потом опять какой то инстинкт говорил ей, что хотя всё это и правда и хотя ничего не было – инстинкт говорил ей, что вся прежняя чистота любви ее к князю Андрею погибла. И она опять в своем воображении повторяла весь свой разговор с Курагиным и представляла себе лицо, жесты и нежную улыбку этого красивого и смелого человека, в то время как он пожал ее руку.


Анатоль Курагин жил в Москве, потому что отец отослал его из Петербурга, где он проживал больше двадцати тысяч в год деньгами и столько же долгами, которые кредиторы требовали с отца.
Отец объявил сыну, что он в последний раз платит половину его долгов; но только с тем, чтобы он ехал в Москву в должность адъютанта главнокомандующего, которую он ему выхлопотал, и постарался бы там наконец сделать хорошую партию. Он указал ему на княжну Марью и Жюли Карагину.
Анатоль согласился и поехал в Москву, где остановился у Пьера. Пьер принял Анатоля сначала неохотно, но потом привык к нему, иногда ездил с ним на его кутежи и, под предлогом займа, давал ему деньги.
Анатоль, как справедливо говорил про него Шиншин, с тех пор как приехал в Москву, сводил с ума всех московских барынь в особенности тем, что он пренебрегал ими и очевидно предпочитал им цыганок и французских актрис, с главою которых – mademoiselle Georges, как говорили, он был в близких сношениях. Он не пропускал ни одного кутежа у Данилова и других весельчаков Москвы, напролет пил целые ночи, перепивая всех, и бывал на всех вечерах и балах высшего света. Рассказывали про несколько интриг его с московскими дамами, и на балах он ухаживал за некоторыми. Но с девицами, в особенности с богатыми невестами, которые были большей частью все дурны, он не сближался, тем более, что Анатоль, чего никто не знал, кроме самых близких друзей его, был два года тому назад женат. Два года тому назад, во время стоянки его полка в Польше, один польский небогатый помещик заставил Анатоля жениться на своей дочери.
Анатоль весьма скоро бросил свою жену и за деньги, которые он условился высылать тестю, выговорил себе право слыть за холостого человека.
Анатоль был всегда доволен своим положением, собою и другими. Он был инстинктивно всем существом своим убежден в том, что ему нельзя было жить иначе, чем как он жил, и что он никогда в жизни не сделал ничего дурного. Он не был в состоянии обдумать ни того, как его поступки могут отозваться на других, ни того, что может выйти из такого или такого его поступка. Он был убежден, что как утка сотворена так, что она всегда должна жить в воде, так и он сотворен Богом так, что должен жить в тридцать тысяч дохода и занимать всегда высшее положение в обществе. Он так твердо верил в это, что, глядя на него, и другие были убеждены в этом и не отказывали ему ни в высшем положении в свете, ни в деньгах, которые он, очевидно, без отдачи занимал у встречного и поперечного.
Он не был игрок, по крайней мере никогда не желал выигрыша. Он не был тщеславен. Ему было совершенно всё равно, что бы об нем ни думали. Еще менее он мог быть повинен в честолюбии. Он несколько раз дразнил отца, портя свою карьеру, и смеялся над всеми почестями. Он был не скуп и не отказывал никому, кто просил у него. Одно, что он любил, это было веселье и женщины, и так как по его понятиям в этих вкусах не было ничего неблагородного, а обдумать то, что выходило для других людей из удовлетворения его вкусов, он не мог, то в душе своей он считал себя безукоризненным человеком, искренно презирал подлецов и дурных людей и с спокойной совестью высоко носил голову.
У кутил, у этих мужских магдалин, есть тайное чувство сознания невинности, такое же, как и у магдалин женщин, основанное на той же надежде прощения. «Ей всё простится, потому что она много любила, и ему всё простится, потому что он много веселился».
Долохов, в этом году появившийся опять в Москве после своего изгнания и персидских похождений, и ведший роскошную игорную и кутежную жизнь, сблизился с старым петербургским товарищем Курагиным и пользовался им для своих целей.
Анатоль искренно любил Долохова за его ум и удальство. Долохов, которому были нужны имя, знатность, связи Анатоля Курагина для приманки в свое игорное общество богатых молодых людей, не давая ему этого чувствовать, пользовался и забавлялся Курагиным. Кроме расчета, по которому ему был нужен Анатоль, самый процесс управления чужою волей был наслаждением, привычкой и потребностью для Долохова.
Наташа произвела сильное впечатление на Курагина. Он за ужином после театра с приемами знатока разобрал перед Долоховым достоинство ее рук, плеч, ног и волос, и объявил свое решение приволокнуться за нею. Что могло выйти из этого ухаживанья – Анатоль не мог обдумать и знать, как он никогда не знал того, что выйдет из каждого его поступка.
– Хороша, брат, да не про нас, – сказал ему Долохов.
– Я скажу сестре, чтобы она позвала ее обедать, – сказал Анатоль. – А?
– Ты подожди лучше, когда замуж выйдет…
– Ты знаешь, – сказал Анатоль, – j'adore les petites filles: [обожаю девочек:] – сейчас потеряется.
– Ты уж попался раз на petite fille [девочке], – сказал Долохов, знавший про женитьбу Анатоля. – Смотри!
– Ну уж два раза нельзя! А? – сказал Анатоль, добродушно смеясь.


Следующий после театра день Ростовы никуда не ездили и никто не приезжал к ним. Марья Дмитриевна о чем то, скрывая от Наташи, переговаривалась с ее отцом. Наташа догадывалась, что они говорили о старом князе и что то придумывали, и ее беспокоило и оскорбляло это. Она всякую минуту ждала князя Андрея, и два раза в этот день посылала дворника на Вздвиженку узнавать, не приехал ли он. Он не приезжал. Ей было теперь тяжеле, чем первые дни своего приезда. К нетерпению и грусти ее о нем присоединились неприятное воспоминание о свидании с княжной Марьей и с старым князем, и страх и беспокойство, которым она не знала причины. Ей всё казалось, что или он никогда не приедет, или что прежде, чем он приедет, с ней случится что нибудь. Она не могла, как прежде, спокойно и продолжительно, одна сама с собой думать о нем. Как только она начинала думать о нем, к воспоминанию о нем присоединялось воспоминание о старом князе, о княжне Марье и о последнем спектакле, и о Курагине. Ей опять представлялся вопрос, не виновата ли она, не нарушена ли уже ее верность князю Андрею, и опять она заставала себя до малейших подробностей воспоминающею каждое слово, каждый жест, каждый оттенок игры выражения на лице этого человека, умевшего возбудить в ней непонятное для нее и страшное чувство. На взгляд домашних, Наташа казалась оживленнее обыкновенного, но она далеко была не так спокойна и счастлива, как была прежде.
В воскресение утром Марья Дмитриевна пригласила своих гостей к обедни в свой приход Успенья на Могильцах.
– Я этих модных церквей не люблю, – говорила она, видимо гордясь своим свободомыслием. – Везде Бог один. Поп у нас прекрасный, служит прилично, так это благородно, и дьякон тоже. Разве от этого святость какая, что концерты на клиросе поют? Не люблю, одно баловство!
Марья Дмитриевна любила воскресные дни и умела праздновать их. Дом ее бывал весь вымыт и вычищен в субботу; люди и она не работали, все были празднично разряжены, и все бывали у обедни. К господскому обеду прибавлялись кушанья, и людям давалась водка и жареный гусь или поросенок. Но ни на чем во всем доме так не бывал заметен праздник, как на широком, строгом лице Марьи Дмитриевны, в этот день принимавшем неизменяемое выражение торжественности.
Когда напились кофе после обедни, в гостиной с снятыми чехлами, Марье Дмитриевне доложили, что карета готова, и она с строгим видом, одетая в парадную шаль, в которой она делала визиты, поднялась и объявила, что едет к князю Николаю Андреевичу Болконскому, чтобы объясниться с ним насчет Наташи.
После отъезда Марьи Дмитриевны, к Ростовым приехала модистка от мадам Шальме, и Наташа, затворив дверь в соседней с гостиной комнате, очень довольная развлечением, занялась примериваньем новых платьев. В то время как она, надев сметанный на живую нитку еще без рукавов лиф и загибая голову, гляделась в зеркало, как сидит спинка, она услыхала в гостиной оживленные звуки голоса отца и другого, женского голоса, который заставил ее покраснеть. Это был голос Элен. Не успела Наташа снять примериваемый лиф, как дверь отворилась и в комнату вошла графиня Безухая, сияющая добродушной и ласковой улыбкой, в темнолиловом, с высоким воротом, бархатном платье.
– Ah, ma delicieuse! [О, моя прелестная!] – сказала она красневшей Наташе. – Charmante! [Очаровательна!] Нет, это ни на что не похоже, мой милый граф, – сказала она вошедшему за ней Илье Андреичу. – Как жить в Москве и никуда не ездить? Нет, я от вас не отстану! Нынче вечером у меня m lle Georges декламирует и соберутся кое кто; и если вы не привезете своих красавиц, которые лучше m lle Georges, то я вас знать не хочу. Мужа нет, он уехал в Тверь, а то бы я его за вами прислала. Непременно приезжайте, непременно, в девятом часу. – Она кивнула головой знакомой модистке, почтительно присевшей ей, и села на кресло подле зеркала, живописно раскинув складки своего бархатного платья. Она не переставала добродушно и весело болтать, беспрестанно восхищаясь красотой Наташи. Она рассмотрела ее платья и похвалила их, похвалилась и своим новым платьем en gaz metallique, [из газа цвета металла,] которое она получила из Парижа и советовала Наташе сделать такое же.
– Впрочем, вам все идет, моя прелестная, – говорила она.
С лица Наташи не сходила улыбка удовольствия. Она чувствовала себя счастливой и расцветающей под похвалами этой милой графини Безуховой, казавшейся ей прежде такой неприступной и важной дамой, и бывшей теперь такой доброй с нею. Наташе стало весело и она чувствовала себя почти влюбленной в эту такую красивую и такую добродушную женщину. Элен с своей стороны искренно восхищалась Наташей и желала повеселить ее. Анатоль просил ее свести его с Наташей, и для этого она приехала к Ростовым. Мысль свести брата с Наташей забавляла ее.
Несмотря на то, что прежде у нее была досада на Наташу за то, что она в Петербурге отбила у нее Бориса, она теперь и не думала об этом, и всей душой, по своему, желала добра Наташе. Уезжая от Ростовых, она отозвала в сторону свою protegee.
– Вчера брат обедал у меня – мы помирали со смеху – ничего не ест и вздыхает по вас, моя прелесть. Il est fou, mais fou amoureux de vous, ma chere. [Он сходит с ума, но сходит с ума от любви к вам, моя милая.]
Наташа багрово покраснела услыхав эти слова.
– Как краснеет, как краснеет, ma delicieuse! [моя прелесть!] – проговорила Элен. – Непременно приезжайте. Si vous aimez quelqu'un, ma delicieuse, ce n'est pas une raison pour se cloitrer. Si meme vous etes promise, je suis sure que votre рromis aurait desire que vous alliez dans le monde en son absence plutot que de deperir d'ennui. [Из того, что вы любите кого нибудь, моя прелестная, никак не следует жить монашенкой. Даже если вы невеста, я уверена, что ваш жених предпочел бы, чтобы вы в его отсутствии выезжали в свет, чем погибали со скуки.]
«Стало быть она знает, что я невеста, стало быть и oни с мужем, с Пьером, с этим справедливым Пьером, думала Наташа, говорили и смеялись про это. Стало быть это ничего». И опять под влиянием Элен то, что прежде представлялось страшным, показалось простым и естественным. «И она такая grande dame, [важная барыня,] такая милая и так видно всей душой любит меня, думала Наташа. И отчего не веселиться?» думала Наташа, удивленными, широко раскрытыми глазами глядя на Элен.
К обеду вернулась Марья Дмитриевна, молчаливая и серьезная, очевидно понесшая поражение у старого князя. Она была еще слишком взволнована от происшедшего столкновения, чтобы быть в силах спокойно рассказать дело. На вопрос графа она отвечала, что всё хорошо и что она завтра расскажет. Узнав о посещении графини Безуховой и приглашении на вечер, Марья Дмитриевна сказала:
– С Безуховой водиться я не люблю и не посоветую; ну, да уж если обещала, поезжай, рассеешься, – прибавила она, обращаясь к Наташе.


Граф Илья Андреич повез своих девиц к графине Безуховой. На вечере было довольно много народу. Но всё общество было почти незнакомо Наташе. Граф Илья Андреич с неудовольствием заметил, что всё это общество состояло преимущественно из мужчин и дам, известных вольностью обращения. M lle Georges, окруженная молодежью, стояла в углу гостиной. Было несколько французов и между ними Метивье, бывший, со времени приезда Элен, домашним человеком у нее. Граф Илья Андреич решился не садиться за карты, не отходить от дочерей и уехать как только кончится представление Georges.
Анатоль очевидно у двери ожидал входа Ростовых. Он, тотчас же поздоровавшись с графом, подошел к Наташе и пошел за ней. Как только Наташа его увидала, тоже как и в театре, чувство тщеславного удовольствия, что она нравится ему и страха от отсутствия нравственных преград между ею и им, охватило ее. Элен радостно приняла Наташу и громко восхищалась ее красотой и туалетом. Вскоре после их приезда, m lle Georges вышла из комнаты, чтобы одеться. В гостиной стали расстанавливать стулья и усаживаться. Анатоль подвинул Наташе стул и хотел сесть подле, но граф, не спускавший глаз с Наташи, сел подле нее. Анатоль сел сзади.
M lle Georges с оголенными, с ямочками, толстыми руками, в красной шали, надетой на одно плечо, вышла в оставленное для нее пустое пространство между кресел и остановилась в ненатуральной позе. Послышался восторженный шопот. M lle Georges строго и мрачно оглянула публику и начала говорить по французски какие то стихи, где речь шла о ее преступной любви к своему сыну. Она местами возвышала голос, местами шептала, торжественно поднимая голову, местами останавливалась и хрипела, выкатывая глаза.
– Adorable, divin, delicieux! [Восхитительно, божественно, чудесно!] – слышалось со всех сторон. Наташа смотрела на толстую Georges, но ничего не слышала, не видела и не понимала ничего из того, что делалось перед ней; она только чувствовала себя опять вполне безвозвратно в том странном, безумном мире, столь далеком от прежнего, в том мире, в котором нельзя было знать, что хорошо, что дурно, что разумно и что безумно. Позади ее сидел Анатоль, и она, чувствуя его близость, испуганно ждала чего то.
После первого монолога всё общество встало и окружило m lle Georges, выражая ей свой восторг.
– Как она хороша! – сказала Наташа отцу, который вместе с другими встал и сквозь толпу подвигался к актрисе.
– Я не нахожу, глядя на вас, – сказал Анатоль, следуя за Наташей. Он сказал это в такое время, когда она одна могла его слышать. – Вы прелестны… с той минуты, как я увидал вас, я не переставал….
– Пойдем, пойдем, Наташа, – сказал граф, возвращаясь за дочерью. – Как хороша!
Наташа ничего не говоря подошла к отцу и вопросительно удивленными глазами смотрела на него.
После нескольких приемов декламации m lle Georges уехала и графиня Безухая попросила общество в залу.
Граф хотел уехать, но Элен умоляла не испортить ее импровизированный бал. Ростовы остались. Анатоль пригласил Наташу на вальс и во время вальса он, пожимая ее стан и руку, сказал ей, что она ravissante [обворожительна] и что он любит ее. Во время экосеза, который она опять танцовала с Курагиным, когда они остались одни, Анатоль ничего не говорил ей и только смотрел на нее. Наташа была в сомнении, не во сне ли она видела то, что он сказал ей во время вальса. В конце первой фигуры он опять пожал ей руку. Наташа подняла на него испуганные глаза, но такое самоуверенно нежное выражение было в его ласковом взгляде и улыбке, что она не могла глядя на него сказать того, что она имела сказать ему. Она опустила глаза.
– Не говорите мне таких вещей, я обручена и люблю другого, – проговорила она быстро… – Она взглянула на него. Анатоль не смутился и не огорчился тем, что она сказала.
– Не говорите мне про это. Что мне зa дело? – сказал он. – Я говорю, что безумно, безумно влюблен в вас. Разве я виноват, что вы восхитительны? Нам начинать.
Наташа, оживленная и тревожная, широко раскрытыми, испуганными глазами смотрела вокруг себя и казалась веселее чем обыкновенно. Она почти ничего не помнила из того, что было в этот вечер. Танцовали экосез и грос фатер, отец приглашал ее уехать, она просила остаться. Где бы она ни была, с кем бы ни говорила, она чувствовала на себе его взгляд. Потом она помнила, что попросила у отца позволения выйти в уборную оправить платье, что Элен вышла за ней, говорила ей смеясь о любви ее брата и что в маленькой диванной ей опять встретился Анатоль, что Элен куда то исчезла, они остались вдвоем и Анатоль, взяв ее за руку, нежным голосом сказал:
– Я не могу к вам ездить, но неужели я никогда не увижу вас? Я безумно люблю вас. Неужели никогда?… – и он, заслоняя ей дорогу, приближал свое лицо к ее лицу.
Блестящие, большие, мужские глаза его так близки были от ее глаз, что она не видела ничего кроме этих глаз.
– Натали?! – прошептал вопросительно его голос, и кто то больно сжимал ее руки.
– Натали?!
«Я ничего не понимаю, мне нечего говорить», сказал ее взгляд.
Горячие губы прижались к ее губам и в ту же минуту она почувствовала себя опять свободною, и в комнате послышался шум шагов и платья Элен. Наташа оглянулась на Элен, потом, красная и дрожащая, взглянула на него испуганно вопросительно и пошла к двери.
– Un mot, un seul, au nom de Dieu, [Одно слово, только одно, ради Бога,] – говорил Анатоль.
Она остановилась. Ей так нужно было, чтобы он сказал это слово, которое бы объяснило ей то, что случилось и на которое она бы ему ответила.
– Nathalie, un mot, un seul, – всё повторял он, видимо не зная, что сказать и повторял его до тех пор, пока к ним подошла Элен.
Элен вместе с Наташей опять вышла в гостиную. Не оставшись ужинать, Ростовы уехали.
Вернувшись домой, Наташа не спала всю ночь: ее мучил неразрешимый вопрос, кого она любила, Анатоля или князя Андрея. Князя Андрея она любила – она помнила ясно, как сильно она любила его. Но Анатоля она любила тоже, это было несомненно. «Иначе, разве бы всё это могло быть?» думала она. «Ежели я могла после этого, прощаясь с ним, улыбкой ответить на его улыбку, ежели я могла допустить до этого, то значит, что я с первой минуты полюбила его. Значит, он добр, благороден и прекрасен, и нельзя было не полюбить его. Что же мне делать, когда я люблю его и люблю другого?» говорила она себе, не находя ответов на эти страшные вопросы.


Пришло утро с его заботами и суетой. Все встали, задвигались, заговорили, опять пришли модистки, опять вышла Марья Дмитриевна и позвали к чаю. Наташа широко раскрытыми глазами, как будто она хотела перехватить всякий устремленный на нее взгляд, беспокойно оглядывалась на всех и старалась казаться такою же, какою она была всегда.
После завтрака Марья Дмитриевна (это было лучшее время ее), сев на свое кресло, подозвала к себе Наташу и старого графа.
– Ну с, друзья мои, теперь я всё дело обдумала и вот вам мой совет, – начала она. – Вчера, как вы знаете, была я у князя Николая; ну с и поговорила с ним…. Он кричать вздумал. Да меня не перекричишь! Я всё ему выпела!
– Да что же он? – спросил граф.
– Он то что? сумасброд… слышать не хочет; ну, да что говорить, и так мы бедную девочку измучили, – сказала Марья Дмитриевна. – А совет мой вам, чтобы дела покончить и ехать домой, в Отрадное… и там ждать…
– Ах, нет! – вскрикнула Наташа.
– Нет, ехать, – сказала Марья Дмитриевна. – И там ждать. – Если жених теперь сюда приедет – без ссоры не обойдется, а он тут один на один с стариком всё переговорит и потом к вам приедет.
Илья Андреич одобрил это предложение, тотчас поняв всю разумность его. Ежели старик смягчится, то тем лучше будет приехать к нему в Москву или Лысые Горы, уже после; если нет, то венчаться против его воли можно будет только в Отрадном.
– И истинная правда, – сказал он. – Я и жалею, что к нему ездил и ее возил, – сказал старый граф.