Рогов, Григорий Фёдорович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Рогов Григорий Фёдорович
Дата рождения

1883(1883)

Место рождения

с. Жуланиха Мариинской волости Барнаульского уезда (ныне Заринского района Алтайского края)

Дата смерти

3 июля 1920(1920-07-03)

Место смерти

с. Евдокимово Дмитро-Титовской волости Барнаульского уезда

Род войск

пехота

Годы службы

1900—1907, 1914—1917

Звание

зауряд-прапорщик

Сражения/войны

Русско-японская война, Первая мировая война и Гражданская война в России

Награды и премии

Георгиевский крест

В отставке

Красный партизан, анархист

Григо́рий Фёдорович Ро́гов (1883—1920) — участник Русско-японской, Первой мировой и Гражданской войн, кавалер трёх георгиевских крестов, зауряд-прапорщик, в Гражданскую войну перешёл на анархические позиции, организатор партизанских отрядов на Алтае, сотрудничал с красными.

Осуществлял подрывную деятельность в тылах белых армий на территории Барнаульского, Кузнецкого и Щегловского уездов, совершал нападения на Кузнецк и Щеглово, отличался жестокостями по отношению к противникам и мирному населению.

Некоторое время был соратником Мамонтова, воевал в составе Народной Повстанческой Армии Алтая





Биография

Родители были крестьяне-бедняки, переселились в село Жуланиху Мариинской волости Барнаульского уезда из Томской губернии. Григорий работал в хозяйстве отца, учился самоучкой.

В 1900 году был призван в армию. Участвовал в боях в русско-японскую войну, за храбрость и отвагу награждён был георгиевскими крестами, получил звание фельдфебеля.

В 1907 году вернулся со службы, работал продавцом в казенной винной лавке, жил при лавке, много читал. В 1914 году лавку закрыли. Рогов остался без работы и крова с семьёй в шесть человек: жена Александра Сергеевна, две дочери и три сына. Родственники помогли построить дом. Семья обзавелась скотом, чтобы заниматься сельским хозяйством, но вскоре по мобилизации Рогов вновь попал на фронт.

В 1917 году вернулся с Первой мировой войны, где он служил в железнодорожном батальоне в звании зауряд-прапорщика.

После Февральской революции примкнул к эсерам, после Октябрьской — поддерживал большевиков, затем анархистов.

В начале 1918 году был избран от Мариинской волости членом губернского земельного комитета Алтайской губернии. Затем был делегирован на первый Кузнецкий съезд Советов, где отмежевался от большевиков и заявил о поддержке анархизма.

Красный партизан

В июле 1918 года организовал в селе Жуланихе группу по борьбе против Временного Сибирского, а затем колчаковского правительства, несколько позже создал партизанский отряд.[1]

Со второй половины 1919 года командовал объединёнными партизанскими отрядами в Причумышье, насчитывавшими до 5 тысяч человек и освободившими от колчаковцев 18 волостей на правобережье Оби, проведя при этом более 20 боёв. В бою под Сорокино ими был разбит отряд поручика Романовского в 1500 бойцов, эскадрон голубых улан атамана Анненкова численностью в 700 человек был уничтожен партизанами под Зырьяновкой, разгромлен сильный гарнизон белых в селе Тогул, насчитывающий в своем составе более тысячи солдат и офицеров.

Уцелевшие пишут жалобы о многочисленных грабежах, совершаемых роговцами, о зверских убийствах местных жителей, в большинстве своём зажиточных селян, о бесчеловечной расправе над священниками и надругательстве над церковными святынями.

№ 52

ИЗ ДОНЕСЕНИЯ КОМАНДОВАНИЯ МАРИИНСКОЙ ГРУППЫ ВОЙСК ЗАПАДНО-СИБИРСКОЙ КРЕСТЬЯНСКО-РАБОЧЕЙ ПАРТИЗАНСКОЙ АРМИИ ШТАБУ АРМИИ

с. Салаир. 21 декабря 1919

Нам по пути попадается масса партизан тов. Рогова, которые везут целые возы награбленного имущества. Все церкви по пути ограблены, а из риз понашиты кисеты, подсидельники и даже брюки. Население страшно возмущено <…>
Еще раз сообщаю, что население страшно запугано отрядами Рогова, хотя к нам относится доверчиво.

Начальник штаба 1-й дивизии Игнатов

Начальник боевого участка Блынский

РГВА. Ф.218.О.п.1.Д.17.Лл.147,148. Рукописный подлинник[2]

В июне 1919 барнаульский комитет РКП(б) решил провести большевизацию отряда, для этой цели в отряд Рогова были засланы 12 коммунистов во главе с Матвеем Ворожцовым. За спиной анархистов коммунисты создавали сеть сельских Советов, подчиняя его краевому съезду Советов. Рогову это решительно не нравилось, поэтому накануне III съезда Советов Причернского края (6 дек. 1919) он выгнал коммунистов из отряда, которые увели с собой большую часть партизан. Они образовали 1-ю Чумышскую Советскую партизанскую дивизию под командованием Анатолия.

Взятие Кузнецка

Отряд Рогова разделился на две части, одна часть ушла на Черепаново навстречу литовцам, другая половина с Роговым ушла на Кузнецк для уничтожения карательных отрядов и навстречу литовцам, на Черепаново.

12 декабря 1919 года в Кузнецк вошел двухтысячный объединённый отряд Г. Ф. Рогова и И. П. Новоселова.

Партизаны сразу же оцепили город и разоружили вооруженные формирования ревкома. Знаменитая «роговская чистка» длилась трое суток. Смертные приговоры были вынесены всем, кто служил в органах власти в 1918-1919 годах, колчаковским офицерам, а также выносились за буржуазную пропаганду и по жалобам населения. Так же зарубили милиционеров, торговцев, кулаков, перебили местное духовенство. Одновременно отряд проводил основательную реквизицию и экспроприацию, партизаны упаковывали трофеи. Партизаны подожгли тюрьму, Спасо-Преображенский собор и Одигитревскую церковь.[3]

Цифры убитых в Кузнецке в декабре 1919 года разнятся: говорят о трёхстах, четырёхстах, семистах жертвах резни.[4] Писатель Зазубрин, писал в очерке «Неезженными дорогами»:
«Из четырёх тысяч жителей Кузнецка две тысячи легли на его улицах. Погибли они не в бою. Их, безоружных, просто вывозили из домов, тут же у домов, у ворот раздевали и зарубали шашками. Особо „именитых“ и „лиц духовного звания“ убивали в Преображенском соборе. Редкая женщина или девушка избегала гнусного насилия. Рубились люди по „классовому признаку“: руки мягкие — руби, комиссар — руби…»

На 4-й день отряд Рогова разделился: основная часть двинулась на север в направлении Кольчугино — Щегловск. Другая повезла реквизированное имущество в Барнаульский и Бийский уезды Алтайской губернии. Когда роговцы отступили под напором колчаковцев, то последние закончили дело разрушения: все лавки, склады и аптеки были разгромлены, жители города и окрестных деревень были ограблены.

Взятие Щегловска

21 декабря 1919 года партизанский отряд Григория Рогова штурмом выбил пехотный полк колчаковцев из Щегловска. Через день после этого роговцы вышли к станции Топки, где вступили в бой с воинскими частями отступавших на восток белогвардейцев, потеряв около 100 человек только убитыми (для роговцев потери огромные), партизаны отошли. В их батальонах насчитывалось до 10 тысяч человек, на вооружении имелись десятки станковых и ручных пулемётов и даже два полевых орудия.

25 декабря 1919 года по приказу Реввоенсовета 5-й армии партизаны должны были подчиниться командованию 35-й дивизии Неймана. Рогов отказался выполнить приказ. 29 декабря 1919 года был арестован. 5 января 1920 г. из Щегловска Рогов арестантом возвратился в Кузнецк для разбора его действительных и мнимых прегрешений перед советской властью и трудовым народом, он занял место в Кузнецкой тюрьме, не до конца сгоревшей, потом его отправили в Новониколаевск. Рогов был избит в Новониколаевской тюрьме, но уже выпущен в феврале реабилитированным, и получил из партийной кассы Новониколаевска 10 тысяч рублей в знак признания заслуг перед революцией. Ему было предложено вступить в партию и обещали работу в советских органах, но он отказался.

Гибель

После освобождения Рогов заболел, уехал в своё село Жуланиху, где мечтал создать «истинную трудовую коммуну без белоручек и кулаков». По выздоровлении от службы в советских органах и в Красной Армии уклонился, открыто выражал недовольство политикой губернских властей в отношении бывших партизан и крестьянства.

4 мая 1920 года Рогов появился в посёлке Тогул. Разгромил все советские учреждения и организации, забрал деньги и имущество. Был ранен в столкновении с отрядом не то чекистов, не то регулярных советских войск, чтобы не сдаваться в плен — застрелился 3 июля 1920 года в селе Евдокимово Дмитро-Титовской волости Барнаульского уезда. Но существует версия, что Рогов не застрелился, а был застрелен председателем партячейки села Дмитро-Титовское, Полетаевым, после предательства крестьянина Евгения Тагильцева, у которого вместе со своим командиром эскадрона Возилкиным, заночевал на сеновале.

Похоронен в селе Хмелевка Алтайского края в братской могиле.[5]

20 октября 2007 года в селе Хмелевка Заринского района состоялось открытие мемориальной доски памяти известного персонажа гражданской войны на Алтае Григория Рогова.

Григорий Рогов стал прототипом Зыкова в повести Вячеслава Шишкова "Ватага".

Напишите отзыв о статье "Рогов, Григорий Фёдорович"

Примечания

  1. [irbis.asu.ru/docs/altai/history/rogov/members.html#rog Партизанское и повстанческое движение в Причумышье (1918—1922 гг.). Рогов Г. Ф.]
  2. Глава 2. Причернский край («роговщина»). Сибирская Вандея 1919—1920. Документы. — М.: Международный фонд «Демократия». — С.62
  3. [sh-kray.narod.ru/arhive/2004/25/pol7.htm газета Шахтёрский край. Расцвет анархизма и анархо-синдикализма в Кузбассе в 1918—1926 годах]
  4. [kuzrab.ru/publics/index.php?ID=2875 газета Кузнецкий рабочий. Кровавый декабрь девятнадцатого года]
  5. [www.ap.altairegion.ru/332-07/3.html Алтайская правда. СЛУЖИЛИ ТРИ ТОВАРИЩА…]

Источники

  • sibirskaya-vandeya.narod.ru/
  • rys-arhipelag.ucoz.ru/publ/terror_v_sibiri_zverstva_partizanskogo_otrjada_rogova/29-1-0-2795
  • mustagclub.ru/blog/otrad_rogova/

Отрывок, характеризующий Рогов, Григорий Фёдорович

– Отчего же несправедливо? – повторил князь Андрей; то, что справедливо и несправедливо – не дано судить людям. Люди вечно заблуждались и будут заблуждаться, и ни в чем больше, как в том, что они считают справедливым и несправедливым.
– Несправедливо то, что есть зло для другого человека, – сказал Пьер, с удовольствием чувствуя, что в первый раз со времени его приезда князь Андрей оживлялся и начинал говорить и хотел высказать всё то, что сделало его таким, каким он был теперь.
– А кто тебе сказал, что такое зло для другого человека? – спросил он.
– Зло? Зло? – сказал Пьер, – мы все знаем, что такое зло для себя.
– Да мы знаем, но то зло, которое я знаю для себя, я не могу сделать другому человеку, – всё более и более оживляясь говорил князь Андрей, видимо желая высказать Пьеру свой новый взгляд на вещи. Он говорил по французски. Je ne connais l dans la vie que deux maux bien reels: c'est le remord et la maladie. II n'est de bien que l'absence de ces maux. [Я знаю в жизни только два настоящих несчастья: это угрызение совести и болезнь. И единственное благо есть отсутствие этих зол.] Жить для себя, избегая только этих двух зол: вот вся моя мудрость теперь.
– А любовь к ближнему, а самопожертвование? – заговорил Пьер. – Нет, я с вами не могу согласиться! Жить только так, чтобы не делать зла, чтоб не раскаиваться? этого мало. Я жил так, я жил для себя и погубил свою жизнь. И только теперь, когда я живу, по крайней мере, стараюсь (из скромности поправился Пьер) жить для других, только теперь я понял всё счастие жизни. Нет я не соглашусь с вами, да и вы не думаете того, что вы говорите.
Князь Андрей молча глядел на Пьера и насмешливо улыбался.
– Вот увидишь сестру, княжну Марью. С ней вы сойдетесь, – сказал он. – Может быть, ты прав для себя, – продолжал он, помолчав немного; – но каждый живет по своему: ты жил для себя и говоришь, что этим чуть не погубил свою жизнь, а узнал счастие только тогда, когда стал жить для других. А я испытал противуположное. Я жил для славы. (Ведь что же слава? та же любовь к другим, желание сделать для них что нибудь, желание их похвалы.) Так я жил для других, и не почти, а совсем погубил свою жизнь. И с тех пор стал спокойнее, как живу для одного себя.
– Да как же жить для одного себя? – разгорячаясь спросил Пьер. – А сын, а сестра, а отец?
– Да это всё тот же я, это не другие, – сказал князь Андрей, а другие, ближние, le prochain, как вы с княжной Марьей называете, это главный источник заблуждения и зла. Le prochаin [Ближний] это те, твои киевские мужики, которым ты хочешь сделать добро.
И он посмотрел на Пьера насмешливо вызывающим взглядом. Он, видимо, вызывал Пьера.
– Вы шутите, – всё более и более оживляясь говорил Пьер. Какое же может быть заблуждение и зло в том, что я желал (очень мало и дурно исполнил), но желал сделать добро, да и сделал хотя кое что? Какое же может быть зло, что несчастные люди, наши мужики, люди такие же, как и мы, выростающие и умирающие без другого понятия о Боге и правде, как обряд и бессмысленная молитва, будут поучаться в утешительных верованиях будущей жизни, возмездия, награды, утешения? Какое же зло и заблуждение в том, что люди умирают от болезни, без помощи, когда так легко материально помочь им, и я им дам лекаря, и больницу, и приют старику? И разве не ощутительное, не несомненное благо то, что мужик, баба с ребенком не имеют дня и ночи покоя, а я дам им отдых и досуг?… – говорил Пьер, торопясь и шепелявя. – И я это сделал, хоть плохо, хоть немного, но сделал кое что для этого, и вы не только меня не разуверите в том, что то, что я сделал хорошо, но и не разуверите, чтоб вы сами этого не думали. А главное, – продолжал Пьер, – я вот что знаю и знаю верно, что наслаждение делать это добро есть единственное верное счастие жизни.
– Да, ежели так поставить вопрос, то это другое дело, сказал князь Андрей. – Я строю дом, развожу сад, а ты больницы. И то, и другое может служить препровождением времени. А что справедливо, что добро – предоставь судить тому, кто всё знает, а не нам. Ну ты хочешь спорить, – прибавил он, – ну давай. – Они вышли из за стола и сели на крыльцо, заменявшее балкон.
– Ну давай спорить, – сказал князь Андрей. – Ты говоришь школы, – продолжал он, загибая палец, – поучения и так далее, то есть ты хочешь вывести его, – сказал он, указывая на мужика, снявшего шапку и проходившего мимо их, – из его животного состояния и дать ему нравственных потребностей, а мне кажется, что единственно возможное счастье – есть счастье животное, а ты его то хочешь лишить его. Я завидую ему, а ты хочешь его сделать мною, но не дав ему моих средств. Другое ты говоришь: облегчить его работу. А по моему, труд физический для него есть такая же необходимость, такое же условие его существования, как для меня и для тебя труд умственный. Ты не можешь не думать. Я ложусь спать в 3 м часу, мне приходят мысли, и я не могу заснуть, ворочаюсь, не сплю до утра оттого, что я думаю и не могу не думать, как он не может не пахать, не косить; иначе он пойдет в кабак, или сделается болен. Как я не перенесу его страшного физического труда, а умру через неделю, так он не перенесет моей физической праздности, он растолстеет и умрет. Третье, – что бишь еще ты сказал? – Князь Андрей загнул третий палец.
– Ах, да, больницы, лекарства. У него удар, он умирает, а ты пустил ему кровь, вылечил. Он калекой будет ходить 10 ть лет, всем в тягость. Гораздо покойнее и проще ему умереть. Другие родятся, и так их много. Ежели бы ты жалел, что у тебя лишний работник пропал – как я смотрю на него, а то ты из любви же к нему его хочешь лечить. А ему этого не нужно. Да и потом,что за воображенье, что медицина кого нибудь и когда нибудь вылечивала! Убивать так! – сказал он, злобно нахмурившись и отвернувшись от Пьера. Князь Андрей высказывал свои мысли так ясно и отчетливо, что видно было, он не раз думал об этом, и он говорил охотно и быстро, как человек, долго не говоривший. Взгляд его оживлялся тем больше, чем безнадежнее были его суждения.
– Ах это ужасно, ужасно! – сказал Пьер. – Я не понимаю только – как можно жить с такими мыслями. На меня находили такие же минуты, это недавно было, в Москве и дорогой, но тогда я опускаюсь до такой степени, что я не живу, всё мне гадко… главное, я сам. Тогда я не ем, не умываюсь… ну, как же вы?…
– Отчего же не умываться, это не чисто, – сказал князь Андрей; – напротив, надо стараться сделать свою жизнь как можно более приятной. Я живу и в этом не виноват, стало быть надо как нибудь получше, никому не мешая, дожить до смерти.
– Но что же вас побуждает жить с такими мыслями? Будешь сидеть не двигаясь, ничего не предпринимая…
– Жизнь и так не оставляет в покое. Я бы рад ничего не делать, а вот, с одной стороны, дворянство здешнее удостоило меня чести избрания в предводители: я насилу отделался. Они не могли понять, что во мне нет того, что нужно, нет этой известной добродушной и озабоченной пошлости, которая нужна для этого. Потом вот этот дом, который надо было построить, чтобы иметь свой угол, где можно быть спокойным. Теперь ополчение.
– Отчего вы не служите в армии?
– После Аустерлица! – мрачно сказал князь Андрей. – Нет; покорно благодарю, я дал себе слово, что служить в действующей русской армии я не буду. И не буду, ежели бы Бонапарте стоял тут, у Смоленска, угрожая Лысым Горам, и тогда бы я не стал служить в русской армии. Ну, так я тебе говорил, – успокоиваясь продолжал князь Андрей. – Теперь ополченье, отец главнокомандующим 3 го округа, и единственное средство мне избавиться от службы – быть при нем.
– Стало быть вы служите?
– Служу. – Он помолчал немного.
– Так зачем же вы служите?
– А вот зачем. Отец мой один из замечательнейших людей своего века. Но он становится стар, и он не то что жесток, но он слишком деятельного характера. Он страшен своей привычкой к неограниченной власти, и теперь этой властью, данной Государем главнокомандующим над ополчением. Ежели бы я два часа опоздал две недели тому назад, он бы повесил протоколиста в Юхнове, – сказал князь Андрей с улыбкой; – так я служу потому, что кроме меня никто не имеет влияния на отца, и я кое где спасу его от поступка, от которого бы он после мучился.
– А, ну так вот видите!
– Да, mais ce n'est pas comme vous l'entendez, [но это не так, как вы это понимаете,] – продолжал князь Андрей. – Я ни малейшего добра не желал и не желаю этому мерзавцу протоколисту, который украл какие то сапоги у ополченцев; я даже очень был бы доволен видеть его повешенным, но мне жалко отца, то есть опять себя же.
Князь Андрей всё более и более оживлялся. Глаза его лихорадочно блестели в то время, как он старался доказать Пьеру, что никогда в его поступке не было желания добра ближнему.
– Ну, вот ты хочешь освободить крестьян, – продолжал он. – Это очень хорошо; но не для тебя (ты, я думаю, никого не засекал и не посылал в Сибирь), и еще меньше для крестьян. Ежели их бьют, секут, посылают в Сибирь, то я думаю, что им от этого нисколько не хуже. В Сибири ведет он ту же свою скотскую жизнь, а рубцы на теле заживут, и он так же счастлив, как и был прежде. А нужно это для тех людей, которые гибнут нравственно, наживают себе раскаяние, подавляют это раскаяние и грубеют от того, что у них есть возможность казнить право и неправо. Вот кого мне жалко, и для кого бы я желал освободить крестьян. Ты, может быть, не видал, а я видел, как хорошие люди, воспитанные в этих преданиях неограниченной власти, с годами, когда они делаются раздражительнее, делаются жестоки, грубы, знают это, не могут удержаться и всё делаются несчастнее и несчастнее. – Князь Андрей говорил это с таким увлечением, что Пьер невольно подумал о том, что мысли эти наведены были Андрею его отцом. Он ничего не отвечал ему.
– Так вот кого мне жалко – человеческого достоинства, спокойствия совести, чистоты, а не их спин и лбов, которые, сколько ни секи, сколько ни брей, всё останутся такими же спинами и лбами.